Текст книги "Укрощение строптивых"

Автор книги: Светлана Успенская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Глава 10

О том, что параллельно с ним Делом (в мыслях своих он окрестил подготовку к операции именно так – «Дело») занимается еще и Кедров, Кузовлев узнал случайно, в пустячном разговоре: Ларик нечаянно проболтался сам. Тем больнее это ударило по его самолюбию, самолюбию старого преданного пса, которого хозяин незаслуженно отгоняет от себя, отдавая предпочтение молодому, полному сил любимцу. Ларик сидел перед ним с красным лицом и осоловелыми глазами.

«Что он может, этот щенок, – с бессильной злобой Кузовлев вслушивался в его трепотню. – Гнилое семя, выпил пару стаканов – и язык уже заплетается. Трепло!»

После нескольких стаканов Ларик не считал зазорным перемыть косточки своему работодателю. Слова выходили из него медленно, трудно, всплывая из глубин подсознания, как пузырьки воздуха.

– Бабки получу – и все!.. Остальных – в расход, как приказали. – Ларик даже расхохотался, настолько забавной показалась ему эта мысль. – Шесть штук, одна к одной… Я – кремень: сказано – сделано… Фьють – и ищи их, свищи… Не найдешь! Ха-ха-ха!.. – И он, булькая горлом, рассмеялся.

Кузовлев с ненавистью глядел ему в лицо. Щенок!.. Он думает, что переиграет своего начальника. Не на того напал! Старую школу победить трудно.

– Остальных – в расход! Никого не останется! Только я! – Кедров, бессмысленно скалясь, поднял вверх указательный палец. – Я!

Вдруг он поперхнулся словами, дернулся всем телом и уронил голову.

Его туловище несколько раз содрогнулось в конвульсиях, извергая содержимое желудка прямо на стол.

– Вот мразь! – вслух произнес Кузовлев, вставая. Носком ботинка он небрежно тронул бесчувственное тело, и Кедров мешком повалился на пол.

Начальник службы безопасности нагнулся и с брезгливой гримасой повернул голову Ларика набок, чтобы тот не захлебнулся рвотными массами…

Ерунда, очухается, ничего с ним не будет. Хоть и трепло, но он может быть полезен. А когда все будет позади…

Кузовлев вышел из комнаты, аккуратно притворив за собой дверь. Он не позволит своему новому хозяину поступить с ним так же, как поступил с ним генерал. Старый пес еще может кусаться!

* * *

Большая просторная комната, уставленная дизайнерской мебелью причудливых геометрических форм, была погружена в полумрак. Зеленоватый светильник на стене рассеивал призрачный водянистый свет. На диване, поджав ноги, сидел Монро в шелковом цветастом халате. Он время от времени подносил к губам бокал с полумесяцем черного цвета – отпечатком новомодной помады. В другой руке его, тонкой и костлявой, лениво дымилась сигарета, распространяя сладковатый дым, в котором ощущался характерный запах каннабиса.

Положив голову на обтянутые шелковым халатом колени Монро и полуприкрыв прозрачными голубоватыми веками глаза, Лиза Дубровинская, не размыкая губ, слушала щебет своего друга.

– …И вот представь, ляля моя, он заводит меня в гримерную и пытается схватить… Естественно, как порядочная женщина, я кричу и отталкиваю его. Он лезет… И вдруг, нащупав кое-что, он как ошпаренный отпрыгивает и выбегает из комнаты, как будто ему дали по яйцам! – Монро, тряхнув кудряшками платинового парика, нарочито громко и надрывно расхохотался. – Как тебе, ляля, эта история?

Лиза молчала. Со стороны могло показаться, что она дремлет, но носок туфельки, нервно подрагивавший в такт ее мыслям, показывал, что ей совсем не до сна.

– Ляля, что с тобой? – капризно надув губы, засюсюкал Монро. – Ты меня не слушаешь!

Синеватая струйка дыма выползла из уголка рта и взвилась к потолку, постепенно тая в воздухе.

– Сделай затяжку, развеселишься. – Монро поднес к губам девушки сигарету, испачканную черной помадой.

Лиза так резко оттолкнула его руку, почти ударила, что сигарета, описав правильную баллистическую кривую, упала на ковер.

– Отстань, надоел! – мрачным голосом пробормотала девушка и резко села на диване, обхватив руками колени. – Вечно лезешь со своей пошлятиной!

– Но, ляля!..

– Все время треплешься об одном и том же. Надоело!

Монро обиженно вскочил и, шлепая от обиды губами, произнес фальцетом:

– Я думала, мы подруги! А ты!..

Гордо тряхнув волосами и вздернув нос, Монро оскорбленно выплыл из комнаты, выставив вперед поддельную грудь.

Через минуту на кухне послышался мелодичный перезвон посуды.

Лиза потянула носом и сморщилась. Опять у Монро кофе сбежал!

Через минуту Монро как ни в чем не бывало заглянул в комнату и пропел нежным голосом:

– Ляля, хочешь кофейку?

Лиза не отвечала. Монро вплыл в комнату с подносом и осторожно присел на край тахты. Знал, что, попади он под горячую руку Лизы, чашка кофе немедленно полетит ему в лицо. Но чашка кофе была милостиво принята и даже поднесена к бесцветным анемичным губам.

– Ляля, я хотела тебя попросить, – тоном, в котором еще звучала недавняя обида, заявил Монро, – не обращайся со мной, как с мужчиной, я тебя сто раз об этом просила!

Пустой невыразительный взгляд был ему ответом.

– Ручку и бумагу! – Лиза рывком приняла вертикальное положение.

Несколько минут она что-то неотрывно строчила на мятом листке, а потом расслабленно откинулась на спинку дивана. Губы тронула слабая улыбка.

– Прочти! – царственным жестом она протянула Монро листок. – Что ты об этом думаешь?

После минутного молчания, нарушаемого только равномерным тиканьем настенных часов, Монро восхищенно закрыл глаза и с придыханием произнес:

– Гениально, ляля!

Лиза пристально уставилась в густо загримированное лицо:

– Ты действительно так думаешь?

– О!.. – в ответ простонал Монро и нараспев прочитал:

– «Как мерзлый лопарь лезет в сани, забыв про сумрачный ночлег, так умопорожденный снег во мне сменяется часами…» Это немедленно надо публиковать! Не-мед-лен-но! – Монро произнес последнюю фразу таким непререкаемым и убежденным тоном, как будто был по меньшей мере номинантом Нобелевской премии в области литературы.

Лиза довольно прищурила глаза. Для Монро это был хороший признак.

Это значило, что настроение ее неудержимо идет на поправку, что гроза пронеслась стороной, и впереди их ждет ясное небо, веселая ночь, полная невероятных приключений, встреч с друзьями, знакомыми и, что самое интересное, с незнакомыми.

– Интересно, что скажет на это Вишняков, – пробормотала Лиза.

– О, этот Вишняков! – Монро надул ярко накрашенные губы. – Он такой Вова! Что он может сказать? Скажет, что это прошлый век.

Вишняков был полупризнанный поэт из круга Лизиных друзей. Монро его откровенно недолюбливал. В этой неприязни просматривались глубокие личные причины: Вишняков презрительно обзывал транссексуала голубым, вызывая у Монро вопли протеста.

Выражение же «он такой Вова» означало лишь предельную степень тупости того, к кому относился данный неофразеологический оборот.

Ближе к полуночи к дому на Тверской стали съезжаться дорогие машины – это собирались друзья Лизы. Хозяйка квартиры мало-помалу оживилась. Монро почувствовал себя наконец в своей тарелке: он острил, задирался, громогласно рассказывал скабрезные истории, называл всех лялями или вовами, в зависимости от расположения, целовался с мужчинами, с женщинами прижимался щеками и вообще вел себя как хозяин вечера.

«Массовик-затейник, – улыбалась Лиза, наблюдая за приятелем, – для него внимание окружающих как наркотик, без него он вянет, точно цветок без полива».

– Слушай, Лиза, я про твою выставку в «Пси-факторе» одну статейку откопал! – подлетел к ней Дуда, мальчик-мажор из семьи дипломатов, тоже подвизавшийся на ниве искусства. – Там про тебя такое написали!

В пресловутой выставке принимали участие еще добрых полсотни художников и «инсталляторов», но Лизины друзья называли ее не иначе, как «твоя выставка».

Лиза мгновенно осадила разлетевшегося Дуду.

– Меня это больше не интересует, – надменно фыркнула она. – Я больше не занимаюсь инсталляциями. Теперь это все в прошлом.

– Как это? – громко изумился Дуда, оглядываясь в поисках поддержки.

– Неужели ты тоже решила стать «акционисткой»? Но почему?

– Надоело. – Лиза махнула рукой. – Одно и то же. Синие торсы, цветочки, оранжевая кровь – надоело! Надоело этим заниматься.

Общество ошарашено молчало.

– Но с твоим талантом, Лиза! – пискнула хорошенькая девица с кукольным личиком, не позволявшим предположить в ней наличие ни таланта, ни даже просто ума.

– Ты не имеешь права зарывать свой гений в землю, – поддержал девицу ее приятель, бородатый тип с длинными волосами, перетянутыми на затылке резинкой для денег.

– Действительно, Лизочек, – поддержал ее Дуда, – та безмозглая репортерша, что написала эту статью, ни черта не смыслит в современном искусстве.

– Ну конечно! – ухмыльнулся смазливый тип с аккуратной прической и маникюром на длинных, отполированных пальцах, выдававших в нем завсегдатая косметических салонов. – Наверно, она думает, что последний художник на земле был какой-нибудь Рафаэль.

– Рафаэль мазила! – кокетливо поддержал его Монро. – Но он прелесть! Я была бы не прочь познакомиться с ним поближе! – И он игриво обвел присутствующих своими густо подведенными глазами.

Замечание Монро, в другое время вызвавшее в присутствующих шквал смешков и двусмысленных шуток, на сей раз осталось незамеченным. Еще бы!

Новость, которой их огорошила Лиза, казалась гораздо более значительной.

Лишь страдавший от похмелья поэт Вишняков не принимал участия в диалоге. В это время он сидел за журнальным столиком и лечился от своего хронического недуга всеми напитками, какие ему удавалось найти в баре. Он справедливо полагал, что хотя бы один из них непременно должен ему помочь.

– Инсталляции – все это ерунда, – между тем заметила хозяйка вечера. – Это каждый может! Лучше послушайте вот это…

Она с трудом отыскала мятый листок, который кто-то из присутствующих, не разобравшись в его великой ценности для потомков, небрежно смахнул на пол с журнального столика.

– Недурно! – небрежно заметил Дуда, когда угас последний звук напряженно звенящего Лизиного голоса. – Я не очень-то в этом разбираюсь, но в целом очень и очень…

– Да просто гениально! – пискнул Монро. – Я так и сказала моей ляле: гениально!

Все взоры разом обратились к единственному среди присутствующих человеку, который что-то понимал в виршеплетстве. Вишняков аккуратно отер губы рукавом рубашки и мрачно заметил:

– Дрянь!

Восхищенные возгласы мгновенно застряли в глотках.

– Ну ты во-о-ва-а! – обидчиво протянул Монро.

– Лиза, не слушай его, что с алкаша взять! – поддержал его нестройный хор голосов. – Он всегда всех ругает.

Вишняков поднял мутный, полный невыразимой похмельной муки взгляд на собравшееся общество и еще резче и бескомпромиссней заметил:

– Ликер твой, «Бейлис», говорю, дрянь… Полное дерьмо!

Окружающие дружно рассмеялись. Он был так забавен, этот поэт, он был непредсказуем и очень остроумен. Никто не сомневался в том, что Вишняков сказал это, только чтобы лишний раз привлечь к себе внимание. Атмосфера немного разрядилась.

– А стихи? – глядя в упор, спросила Лиза. Вишняков поднял на нее мутный взгляд и явственно икнул, запоздало прикрыв рот рукой.

– И стихи дрянь. Все до одного! И вся поэзия – дерьмо. Полное!

Абсолютное! Трансцендентное дерьмо! И вообще все говнюки. И я – первый. И вообще, водка у тебя есть? Или только этот шампунь? – он презрительно мотнул головой в сторону бара.

Тут все зашумели, обсуждая, что такое трансцендентное дерьмо и может ли вообще такая сугубо материальная субстанция иметь право на нематериальное существование… Стало ясно, что от поэта в тот вечер не удастся добиться адекватной оценки Лизиных стихов, поскольку он находится в болезненном состоянии похмелья.

– Ну что, куда поедем сегодня? – весело зашумела компания в предвкушении бурной ночи.

– В кабак на Покровке, там мужской стриптиз!

– О, мне так нравятся чернокожие плейбои! – ломаясь, запищал Монро.

– Надоел ваш стриптиз, и мужской и женский, – послышались недовольные голоса. – Давайте лучше в «Олимпию». Там женский бокс и тотализатор. Сегодня в боях участвуют Кокетка и Гейша. Говорят, Гейша – настоящая японка, без подделки! А у Кокетки силиконовая грудь.

– А может, в «Акваланг»? – послышался робкий голос. – Там готовят вкусно. И еще там аквариум с акулами и пираньями. Там разрешают пираний кормить живыми мышами!

Компания решила ехать в «Олимпию» на женский бокс.

Будучи уже в дверях, Лиза бросила случайный взгляд на журнальный столик, где среди бутылок и недопитых стаканов виднелась сложенная вчетверо газета с рецензией. Не удержавшись, девушка впилась глазами в печатные строчки и мгновенно побледнела как смерть. "Вопиющая бездарность под маской многозначительности… Атрибутика ниже пояса, возведенная в ранг смысла жизни… Особенно выделяются своей непреходящей напыщенностью картины некой Л.

Дубровинской, без чьего имени не обходится ныне не одно мало-мальски значимое художественное событие…" И ироническая подпись под статьей: «Подотдел очистки от бездарностей». Лиза покачнулась от ненависти. Так больно еще никто не смел ее ранить.

«Все ясно, – хищно прищурившись, решила она, – газетчики метят в отца, а попадают в меня. У него сейчас неприятности, вот они на мне и отыгрываются. И что за сука состряпала этот пасквиль? Хотела бы я поглядеть на нее!» Лиза зло скомкала газету и зашвырнула ее в дальний угол.

В машине она просила Дуду, уверенная, что тот все и про всех знает:

– Слушай, ты в курсе, кто сварганил этот грязный пасквиль?

– Догадываюсь, – тонко улыбнулся Дуда, замечая, что статья все же зацепила неуязвимую в своей самоуверенности Лизу.

– Познакомь, – потребовала Лиза дрожащим от бешенства голосом.

– Ладно. – Дуда равнодушно отвернул голову к окну.

Он был доволен. Очень удачно получилось. Пять сотен у него в кармане. Повезло ему – пять сотен заработать дуриком. Теперь пару дней о деньгах можно вообще не беспокоиться, хватит на несколько героиновых чеков. Той пигалице с детсадовской косичкой дорого обошлось ее желание познакомиться со знаменитой Дубровинской.

Он не знал, что Лизе это знакомство обойдется куда дороже.

* * *

Певица Аделаида Верзина стояла на сцене, прижимая к груди охапки цветов. Зал бушевал рукоплесканиями, воя от восторга «бис» и «браво». Певица улыбалась дежурной белозубой улыбкой, но на самом деле единственное, чего бы ей хотелось в тот момент, – это броситься за кулисы и согнуться над раковиной в гримерке, содрогаясь в болезненных конвульсиях.

– Спасибо! – низким зычным голосом, выдававшим недюжинный объем легких, крикнула она в зал, и темная тысячеглавая масса, непрерывно шевелящаяся перед сценой, вновь застонала от восторга.

За кулисами Аделаиду уже ждали костюмерша с костюмом для следующей песни и – Пашенька.

Широко расставив ноги, Пашенька полулежал на узком кожаном диванчике, где они столько раз единовременно доходили до экстаза, и равнодушно пощипывал струны гитары, что-то бессвязно мурлыкая себе под нос. Он был так поглощен этим занятием, что даже не оглянулся, когда Аделаида запыхавшись вбежала в комнату.

– Выйди! – бросила певица костюмерше и, заметив ее секундное колебание, приказала:

– Пусть Сева заменит меня на один выход.

Опустившись на диван, Аделаида заметила, что спазм дурноты уже прошел, и ей стало намного легче. Гитара была вырвана из рук Пашеньки и отставлена в сторону. Пашенька лишь тяжело вздохнул, увидев помятое лицо звезды.

– Опять? – спросил он.

– Ага! – простонала Аделаида. – Даже не знаю, что делать. Хочется вывернуться наизнанку прямо в зал. Боюсь, со стороны заметно.

– Ну и плевать! – Пашенька принялся ласково поглаживать накладную грудь, выпирающую из блестящего фальшивым золотом платья. – Какой смысл скрывать? Все равно рано или поздно все об этом узнают.

– Да, а гастроли? – протянула Аделаида жалобным голосом. – Еще неустойку платить… И как это мы были тогда неосторожны?

– Ты же сама хотела, – хмыкнул Пашенька. Движения его рук стали более настойчивыми и уверенными.

– Оставь, – жалобно пролепетала Аделаида, но, вместо того чтобы оттолкнуть его ладонь, лишь утомленно закрыла глаза.

– Ну, давай по-быстрому, а?

Лицо Пашеньки побагровело, глаза сладострастно сузились, а плотная ткань брюк вспухла холмом. Блестящее платье певицы поползло вверх, обнажая стройные ноги, тонкое белье и впалый живот.

– У меня сейчас выход… – слабо сопротивлялась Аделаида.

Отдаваясь ласковым движениям, она уже совсем было расслабилась, как вдруг дурнота вновь накрыла ее тяжелой волной.

– Нет! Не могу! – вскрикнула она, зажимая рот, – Это невыносимо!

Лида! Платье! – крикнула она костюмерше, склоняясь над раковиной.

Пашенька нехотя застегнул брюки и вновь принялся неторопливо пощипывать гитару.

«А эта новенькая ничего», – подумал он, провожая жадным взглядом округлый задок, красиво обтянутый узкими брюками. Окинув всю ее невысокую ладную фигурку, Пашенька задержался на груди, красиво обрисовавшейся под тонким свитером. Курносое лицо костюмерши обрамляли чуть вьющиеся на концах волосы, делая ее похожей на подростка. И пахло от нее так приятно – свежестью, юностью, наслаждением… Он отложил гитару в сторону.

Со сцены доносился страстный голос Аделаиды, звенящий искусно отрепетированным страданием…

Стоя к нему спиной, костюмерша наклонилась за туфлями, горой сваленными в углу. В таком положении ее фигура еще больше соблазняла его своими округлыми формами. Бесшумно, как кошка, Пашенька приблизился сзади и обнял ее.

Не ожидая нападения, костюмерша испуганно вскрикнула.

– Ничего, – пробормотал он, запуская длинные, шершавые на кончиках пальцы во влажную мягкую податливую черноту. – Успеем…

– Пусти! – Она слабо трепыхнулась в его руках, пытаясь вырваться.

Доносившийся голос певицы вибрировал и бился в ее горле сильными толчками, а ритм ударных совпадал с так-том их телодвижений…

Она неожиданно ослабела, точно потеряла способность к сопротивлению. Сладострастно сжимая ее тело, Пашенька сопел так громко, что эти звуки заполнили собой всю гримерку, заглушив даже гул далекого зала…

Голос Аделаиды поднялся до самых высот и застыл там, дрожа и вибрируя последним страстным криком…

Паша охнул, сцепив зубы, и обмяк. Костюмерша, кажется, Лида (он точно не помнил), деловито одернула свитер на груди и оправила волосы.

– Ты прелесть, – снисходительно похвалил он, рассматривая ее с интересом, точно впервые видя. – Нам предстоят приятные гастроли!

Аплодисменты, доносящиеся со сцены, были похожи на треск горящего фитиля. А эта простушка с округлым телом оказалась очень даже ничего…

– Она мне отказывает все время, – затягиваясь сигаретой, пояснил Паша, объясняя свою страстность. – Ее все время тошнит.

Костюмерша заинтересованно обернулась и впервые осмелилась открыть рот:

– А что с ней?

– А ты не знаешь? – усмехнулся Паша. – Она беременна.

– Вот как!

Аделаида влетела в гримерку взбешенная, точно кошка, которую терли против шерсти.

– Фонограмма тянет, – заорала она, сбрасывая с себя платье, – в зале холодина! Лидка! Где мое платье?

Когда она вновь убежала на сцену. Паша уже с уверенностью человека, обладающего несомненным правом, притянул к себе костюмершу и закрыл ей рот своими губами.

– Скорей бы гастроли, а? – одобрительно хмыкнул он.

Но костюмерша Лида на гастроли не поехала. Она просто исчезла, даже не взяв расчет. Пришлось срочно искать ей замену. Новая кандидатка была не столь удачна, как прежняя. Она была долговяза, костлява, и у нее изо рта пахло табаком.

Пашенька был очень недоволен.

* * *

Данные с результатами опроса Елизаветы Дубровинской легли в аккуратную папку и присоединились к тем пяти анкетным листам, что мирно покоились в сейфе начальника службы безопасности.

Кузовлев удовлетворенно улыбнулся. Эта маленькая девица непримечательной внешности с кошачьей хваткой, острым умом и детскими косичками – настоящая находка. Остроумна, контактна, легко входит в доверие к людям. У нее неплохие способности. Жаль, что после окончания дела с ней придется расстаться так же, как и со всеми, кто участвовал в его подготовке. Недаром начальник охраны чувствовал блаженный гибельный запах небытия. Или ему казалось, что он его чувствовал?

* * *

В пустынном классе Наташу поджидала невысокая женщина в элегантном пальто и ботинках на острых каблуках.

– Я мама Петрунина, – произнесла женщина громко и как будто даже с вызовом.

– Очень приятно, – сдержанно улыбнулась Наташа, но улыбка постепенно сползла с лица.

Разговор с родительницей самого скандального, невыносимого, разболтанного и ленивого ребенка в пятом "А", ребенка, в открытую угрожавшего учительнице и обзывавшего ее нецензурными словами, не предвещал ничего хорошего. Родительница Петрунина внешне казалась дамой такой же решительной и не склонной к компромиссам, как и ее сынок.

– Я просто хотела с вами поговорить о Коле.

– Да, я тоже хотела поговорить с вами о Коле, – с угрозой произнесла мамаша, усаживаясь за парту и ставя перед собой портфель.

– Коля в общем-то неплохой мальчик, – примирительно начала учительница. – Он добрый, живой, подвижный, любопытный ребенок…

За два года работы в школе Наташа так и не научилась разговаривать с родителями своих учеников. Она все еще чувствовала себя маленькой девочкой, которую взрослые могут обидеть, обругать и даже наказать. Надо наконец взять себя в руки! Девушка решительно сдвинула светлые брови на переносице:

– Коля плюется на уроках, кидается жеваной бумагой, обижает девочек… – затараторила она, боясь, что запал быстро кончится. – Он обзывает одноклассников и учителей! Он курит в туалете, рисует на партах мелом, устраивает драки на переменах! Он агрессивен и безжалостен. И, наконец, он плохо учится…

Наткнувшись на взгляд матери Петрунина, сделанный, казалось, из легированной стали, Наташа запнулась и замолчала.

– Можно подумать, что речь идет о малолетнем преступнике, а не о ребенке, – хищно прищурилась мамаша. – По-вашему получается, что Коля во всем виноват. Вы знаете, я сама работаю психологом и знаю, как важен контакт педагога с ребенком. Тем более что у вас этого контакта нет!

– Но…

– Нет, позвольте мне сказать! – властно произнесла женщина, и Наташа сразу же поняла, в кого уродился Колюня Петрунин. – Вы к нему придираетесь! – произнесла она грозно.

– Но я, честное слово, я не… – испуганно пролепетала Наташа, – Вот мы сейчас и выясним, как вы относитесь к детям, – угрожающе промолвила родительница и решительно раскрыла кожаный портфель. На свет Божий явилась пачка напечатанных опросных листов с пустыми графами для ответов.

– Что это? – испугалась Наташа!

– Я же объяснила вам, я психолог, – раскладывая бумаги на парте, произнесла дама. – Прежде чем доверять вам моего сына, я обязана проверить вашу компетентность.

– Но, как это… – испуганно мямлила Наташа и тут же собралась с силами:

– Я думаю, вы не имеете права…

– Я не имею?! – Петрунина-старшая так посмотрела на бедную учительницу, что та от испуга едва не провалилась под землю. – А вы имеете право уродовать психику моего сына? Если вы действительно нормальный человек, вам нечего бояться. А если нет, я немедленно иду к директору… Вам ясно?

Директора Наташа боялась даже больше мамаши Петруниной и потому лишь испуганно захлопала глазами.

– Хорошо, но…

– Итак, первый вопрос… – Острая ручка угрожающе зависла над бумагой.

…Как только странная женщина ушла, Наташа почувствовала себя обессиленной и опустошенной, как будто над ней совершили надругательство. Она малодушно шмыгнула носом, достала из сумки платок и тихо разрыдалась в него.

Такого унижения она еще никогда не испытывала… С ней, с учительницей, обошлись, как с преступницей, и самое ужасное, что она позволила с собой обращаться, как с преступницей!

Правда, психологический тест оказался совсем не таким страшным, как можно было ожидать. Некоторые вопросы, казалось, вообще были из области, весьма далекой от педагогики. Но Наташа, точно загипнотизированная, отвечала, отвечала, отвечала…

Смахнув последние слезы, учительница громко высморкалась и скомкала платок. «Расскажу все Илье», – решила она, имея в виду своего жениха, и у нее сразу же отлегло от сердца.

Входная дверь класса задергалась так, что кусочек штукатурки, сухо щелкнув, отделился от стены и упал на пол.

– Есть тут кто? – послышался гнусавый голос. Наташа в последний раз высморкалась и торопливо сунула платок в сумочку.

На пороге стояла веселая дама с фиолетовым синяком под глазом и красным одутловатым лицом. На правом рукаве потертой грязно-серой куртки отчетливо виднелся глинистый след мужского ботинка.

– Можно? – бодро воскликнула посетительница. – Мамаша я, Колюни Петрунина мать. Вызывали? – И, остро пахнув перегаром в лицо учительнице, она пьяно осклабилась.

Наташа только удивленно захлопала ресницами, ничего не понимая.

– Петрунин плюется, кусается, подкладывает кнопки девочкам на стул, обзывается, – привычно начала она, – нарушает дисциплину, ругается матом…

Подперев кулаком щеку, мать Колюни Петрунина внимала ровному голосу учительницы, точно слушала прекрасную сказку.