Текст книги "Женщина без прошлого"
Автор книги: Светлана Успенская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)
Наутро он надевает растянутые треники и шлепанцы без задника, с дыркой, из которой удивленно выглядывает крючковатый мизинец с желтым ногтем, и отправляется выносить на помойку остатки своего подпольного пиршества – потому что домработницы у него нет, а любовнице-библиотекарше опасно доверить мусорное ведро.
Он торопливо зарывает свой грех в мусорном баке и, воровски оглядываясь, трусит обратно в подъезд. Лицо его при этом сохраняет виноватое выражение. Он клянется себе в том, что больше никогда и ни за что… Он не позволит себе… В целях самосохранения… Пока не накопит еще миллионов сто… А когда накопит, то уедет куда глаза глядят, бросив библиотекаршу, шлепанцы и подержанное мусорное ведро… И будет смеяться, хохотать и проживать миллионы. Будет швырять официанту сотенные купюры и хватать красоток за ляжки. Будет выбрасывать на помойку ненадеванные смокинги и недоеденные бутерброды с языками скворцов. Впереди его ждет реванш, он возьмет свое!
Но он обманывает самого себя. Потому что той суммы, которая покажется ему достаточной, ему не накопить никогда. Он всю жизнь проведет в растянутых трениках, с библиотекаршей и мусорным ведром, так и не вкусив настоящей жизни. Он умрет в районной больнице – его просто забудут на матрасике в коридоре, где он будет корчиться, лишенный простыней и надежды. Только после его смерти узнают, что он был миллионером. Но и это не принесет ему особой радости. Его похоронят на кладбище за казенный кошт, а деньги за отсутствием наследников конфискует государство. И даже библиотекарша не придет навестить его могилу, по гроб жизни обиженная его коварным недоверием. И единственное, что ему вспомнится в тоскливый предсмертный час, когда хладное дыхание смерти уже коснется бледного чела, – это та колбаса, те лобстеры, то вино, та осетрина, тот паштет из гусиной печенки. И рай ему представится гастрономическим отделом дорогого супермаркета, где упитанные ангелы в белых халатах и крахмальных наколках будут парить между праведниками, разнося изысканные яства. Впрочем, скорее всего, он попадет в ад, хотя ад ему и так досконально известен, ведь вся его жизнь, за исключением тех сладких гастрономических мгновений, была сущим адом…
После таких разъяснительных бесед Кузька, восторженно сглотнув слюну, зверем бросался на мусорную кучу. С удвоенной энергией он внюхивался в объедки, придирчиво изучал этикетку дешевого «Агдама», инспектируя на вкус содержимое бутылки, – потому что подозревал тайного миллионера в таком изощренном коварстве, как переливание благородных напитков в емкости из-под дешевого вина. Он придирчиво исследовал колбасные белкозиновые шкурки, подозревая их в грехе натурально-кишечного происхождения.
О, это была работа, достойная Шерлока Холмса! Это был ювелирный труд, это были аналитические расчеты с математическими выкладками. Это был порыв вдохновения, следующий сразу же за порывом отчаяния. Были проверены все помойки в округе; из объятий слепого отчаяния искатели не раз переходили к безрассудной розово-сиреневой надежде и обратно. Не раз они клялись бросить все, не раз обманывались в своих ожиданиях, попавшись на удочку деньрожденческих чревоугодий, которыми изредка грешили рядовые граждане, на тринадцатом году перестройки дорвавшиеся наконец-то до товарного изобилия.
В конце концов подозрительные по мусору граждане отсеивались: или у них не было растянутых треников, или им не хватало дырки в шлепанце, откуда выглядывал бы желтокорый мизинец, или их обходила своим вниманием библиотекарша, воспитанная на Тургеневе и идее самопожертвования. Эту святую женщину они заменяли женой, детьми и семейными скандалами с мордобитием, неблагозвучными и бесперспективными.
Но вот однажды домушникам повезло. Однажды утром на помойку пришел Он.
Это действительно был Он! У него было все: и треники, и шлепанцы, и мизинец… В руке он нес мусорное ведро, заботливо прикрытое тряпицей для предотвращения всеобщего любопытства. При этом владелец мусора настороженно оглядывался по сторонам, как бы подозревая окружающих в злом умысле, и лицо его хранило такое выражение, какое могло бы хранить лицо, замеченное в недавнем пире чревоугодия, недостойных помыслах, кассете с порнушкой и связях с близорукой библиотекаршей в очках.
При виде него у Сифоныча что-то екнуло внутри. Он инстинктивно вжался в мусор, уткнув лицо в гнилую портянку и одновременно притиснув голову Кузьки к разливу тухлого яйца.
– Тсс! – только и успел пробормотать он, притворяясь ветошью.
Клиент, еще раз пугливо оглянувшись по сторонам, выбросил мусор и заспешил домой, смущенно поддавая задом.
Сифоныч и Кузька набросились на свежий мусор, как оголодалые звери.
Через минуту они оторопело отвалились от благоуханной кучи. Их лица сохраняли ошеломленное выражение – это действительно был Он!
Мусорная куча содержала в себе все их мечты: и лобстерные клешни, и подтухшие гусиные паштеты, и лангустов, и рамбутанов, и бутылки из-под дорогого ликера, которые благоухали столь гармонично, что ими хотелось душиться вместо дорогого одеколона.
Было бы смешно ожидать, что такой опытный грабитель, как Сифоныч, сразу бросится за клиентом, вооружась монтировкой. Или что он позволит Кузьке сделать это. Нет! Как ни рвался в бой молодой напарник, Сифоныч проповедовал осторожность и благоразумие по всем фронтам.
– Сначала нужно побольше разузнать, – втолковывал он напарнику. – А потом уже…
Но Кузька воинственно рыл копытами землю и грыз зубами уздечку. Он был так нетерпелив, что даже стал подозревать своего мудрого наставника в желании единолично воспользоваться плодами совместных мусорных трудов. Будто бы Сифоныч уже разработал план, как его, Кузьку, в последний момент устранить, чтобы самому все единолично заграбастать!
«То-то он меня на тухлых свертках держал, – обиженно размышлял Кузька, – а сам грязной работой брезговал, боялся манжеты замарать!»
Юноша обиженно лелеял в душе своей тайную злобу и ядовитую недоверчивость. Он следил за каждым шагом своего напарника, просчитывая его действия.
Тем временем Сифоныч продолжал собирать разведданные. Он узнал, что подопытный гражданин зовется Измайловым Константином, в браке не состоит, проживает на пятом этаже хрущевки, домашних животных не имеет, где работает – неизвестно, вроде бы на валютной бирже.
– Как на валютной бирже? – одновременно задохнулись от ужаса Кузька и Сифоныч, пытавшие старушку соседку. Валютная биржа никоим образом не вписывалась в образ скромного миллионера.
– Сантехником, – объяснила старушка, – туалеты чинит. Заработок у него хороший, по всему видно: вон каким фертом расхаживает, в новой болоньевой куртке и туфлях из полиэтилена на босу ногу.
Компаньоны сникли. Шикарной одежды у подпольного миллионера, пусть даже и работающего сантехником на валютной бирже, не должно было быть, – рушилась вся логика характера.
Но сотоварищи изучили кандидата вживую – и счастливо перекрестились. Лучший товар из лучшего отечественного дисконта, три копейки розница. Шик и блеск патентованного нищего на паперти…
К тому же выяснили, что и библиотекарша имеется в наличии. Именно такая, какую рисовало буйное воображение Сифоныча, – в роговых очках, розовых подштанниках с начесом и полотняном бюстгальтере лучшего советского розлива. Ну, насчет штанов и бюстгальтера – это, конечно, Кузька самостоятельно домыслил…
И ведь все так удачно складывалось, прямо как пазлы в картинке. Мусор – раз, библиотекарша – два, шлепанцы – три… И опять же валютная биржа к масти пришлась… Этот тип, значит, олухом прикидывается, на бирже вантузом орудует, а сам тем временем в туалете биржевые секреты разузнает, когда его никто в шпионаже не подозревает по трудности текущего момента, а он потом деньги делает одним плевком через левое плечо.
И конечно, резону ему нет в явные миллионеры выходить – как он тогда будет свои секреты разузнавать, кто ему поверит, если он в туалете засядет в дорогом костюме и без вантуза?
Тут опять Кузьку жадность обуяла: на горизонте неимоверное богачество нарисовывается, а как его делить? Поровну – несправедливо будет, потому как Кузьке завсегда самая грязная работа доставалась, всякий сероводород и тухлые объедки, тогда как Сифоныч выбирал себе благородное – кислое вино и использованные дезодоранты.
При этом, надо сказать, Сифоныч аж трясется в предчувствии удачи, ничего такого не замечая со стороны Кузьки. И добровольно делится с ним своими планами:
– В Турцию наконец поеду, с такой кралей закручу – чертям тошно станет!
Кузька в ответ бычится и нехорошее про напарника надумывает…
Исследовали поле грядущей битвы. Зашли под видом алкашей, будто подъездом ошиблись, – но ничего особенного в квартире Измайлова не углядели. Никаких замков миллиардной секретности, никаких цепных псов отъявленной злобности, никакой сложносочиненной сигнализации. Старушка агентша опять же эти сведения подтвердила.
– А чего ему в своей халупе прятать? – фыркнула. – Голь перекатная! На гнилье спит и веретьем накрывается. И за что его Верка (библиотекарша) только жалеет?
«Надо брать», – принял решение Сифоныч.
«Надо убирать», – принял решение Кузька, однако поопасался выполнить свое намерение немедленно, понимая, что опыта у него пока еще маловато. И решил он: пусть Сифоныч всю работу сделает, а он потом все богатство единолично хапнет, тепло попрощавшись с наставником перед отправкой его на тот свет.
И вот, выследив, когда гражданин Измайлов Константин, 43 лет, и. о. сантехника на валютной бирже, отправился зарабатывать трудовую копейку, отправились они на дело.
Сифоныч шагал уверенно, в белых перчатках и галстуке лопатой, Кузька нес орудия труда и тару для складирования миллионов. Он беспокоился, конечно, что не сумеет за один раз все деньги утащить, но, как говорится, не терял надежды.
И вот они вскрыли ободранную дверь, как ювелиры, и отомкнули замок, как пианисты.
– Сволочь, – любовно произнес Сифоныч, поддевая специальным инструментом рычаг внезапно обнаруженного секретного засова. – Подстраховался на всякий случай. Думал, конечно: брать у меня по сугубой видимости нечего, однако береженого Бог бережет.
Проникнув в квартиру, грабители принялись за дело. Достав перфоратор, Сифоныч с задорным огоньком в глазах обернулся к своему помощнику. Он чувствовал себя так, точно перед ним расстилался весь мир. Он ощущал себя космонавтом на Марсе, полярным лыжником в море Лаптевых, аквалангистом в Марианской впадине и одновременно парашютистом в стратосфере. А еще он думал: «Небось на первый раз лишь миллионов триста-четыреста возьмем, больше не унести…»
Для начала они поверхностно перерыли всю квартиру. Отыскали двести рублей в наволочке и железный перстень с черепом в пепельнице. Сифоныч был холоден и спокоен, Кузька отирал рукой нервный пот.
– Так я и думал, – пробормотал Сифоныч, – не такой он дурак, чтобы богатство на поверхности хранить, когда в наше время всяк норовит свистнуть капиталы в свою пользу.
И включил перфоратор в сеть…
Они вскрыли пол, подняли рассохшийся паркет, прорубили стены.
От адских звуков заплакали дети в колыбельках, у матерей пропало грудное молоко, а один гражданин, будучи по дневному времени у любовницы, заработал на этой почве эректильную дисфункцию. Но были и положительные моменты в их трудовом порыве. Дедок с нижнего этажа, уловив отдаленное жужжание, – а это был первый звук, услышанный им за последние десять лет жизни, – промолвил с доброй улыбкой: «Что-то в этом году мухи и зимой летают!» – и стал хаотично лапать воздух старчески сморщенными ладошками.
Думая, что происходит плановый ремонт, граждане мужественно терпели и жуткий рев, и покачивание стен, и подпрыгивание потолка над головой, и постепенное разрушение здания.
За три часа напарники вскрыли пол, вспахали стены и потолок. Они в лапшу искромсали мебель, стулья порезали как сосиски, диван изрубили в котлеты, а подушки рассыпали, как манную крупу. Матрас разобрали по ниточкам, ковер расплели по веревочкам, кухонную плиту разнесли на молекулы. Они отодрали водопроводные трубы, подозревая миллионера Измайлова в расчетливом изуверстве, телевизор разобрали на полупроводники, а книжки (всего двадцать наименований, из числа выдававшихся ранее в нагрузку к продуктовым наборам) разорвали постранично, просмотрев каждую страницу на просвет, поскольку подозревали их владельца в иезуитском вклеивании купюр между листами.
И вот когда квартира стала напоминать местность после взрыва карманной атомной бомбы, напарники наконец утомились и присели отдохнуть. И задумались. И, поразмыслив, все поняли.
Сифоныч понял про себя: «Акела промахнулся».
А Кузька понял нечто совершенно иное. Он понял, что Сифоныч еще накануне вечером обчистил миллионера, а его привел, чтобы разыграть спектакль: мол, в квартире ничего нет, ошибочка вышла. И пожалел, что не успокоил наставника раньше, и решил компенсировать свою недоработку. Приняв в руку монтировку, он решил, что в таком бедламе труп Сифоныча все равно никто не найдет. А Сифоныч взял на изготовку перфоратор, грозя изрубить изувера в мелкие куски.
И дрались напарники три дня и три ночи. То один брал верх, то другой. То Сифоныч взглядом сдвигал горы, то Кузька мановением руки поворачивал реки вспять. И дрожала земля в жутком страхе, и дрожали жители на всех этажах в ожидании конца света.
И дрались они до тех пор, пока не пришел сам хозяин, встав на пороге. И за спиной его всходило солнце, а сосны росли на его руках, как рыжие волоски.
И понял Измайлов, что произошло, и взгрустнулось ему. И заплакал он. И обнял он двоих друзей как друзей, и облобызал обоих братьев как братьев.
– Да, – сказал он, – генеральный ремонт, обещаемый мне домоуправлением уже десять лет, наконец свершился. От этого я нестерпимо счастлив и предлагаю по этому поводу немедленно выпить.
Открыв холодильник, он выставил на стол (порубленный, как колбаса) полбутылки «Дон Периньон» плюс четверть бутылки коньяка «Арманьяк». А потом порезал перфоратором натуральную, с зеленцой, колбасу, и ароматный, с тухлецой, сыр. И накрошил туда лобстеров, гусей, трюфелей и прочего всего, что на тот момент ему Бог послал.
Братья-друзья-соратники-соперники-коллеги глядели на это пиршество, и кусок не шел им в горло.
– Ешьте, ешьте, – между тем приговаривал коварный миллионер. – Тухлеца только по первому впечатлению, пока не распробуешь, а когда распробуешь, то прямо внеземной приятностью отдает. Я завсегда из буфета таскаю то, чего наши миллионеры не докушивают. От них, ясное дело, не убудет, а мне прямая экономия.
– Так ты с работы харчи носишь? – слабым голосом прошептал Сифоныч.
– Ага! Верка моя в буфете вечерами уборщицей подрабатывает, вот я и пользуюсь.
Кузька икнул и подавился трюфелем. Сифоныч вздрогнул и подавился «Арманьяком».
– Знаете, какие у нас буржуи обретаются? – продолжал миллионер-сантехник. – Каждодневно страшными деньгами ворочают! Прямо как семечки миллиарды себе в карман сыплют. Вот бы пощупать одного буржуя за мошонку, то есть, конечно, я хотел сказать – за мошну, – размечтался Измайлов. – А что, ребята, если нам… Виллы у них, «кадиллаки», любовницы, тудемо-сюдемо…
– Нет, – твердо оборвал его Сифоныч, подымаясь.
Потому что он точно знал, где нужно искать настоящего миллионера, и не собирался изменять своим принципам. Прямой и гордый, он вышел в двери, чтобы повеситься на чердаке, после чего его следы временно затерялись.
А Кузька ничего, остался. Вскоре его вместе с сантехником Измайловым взяли при ограблении дачи. Оба голубчика загремели в кутузку на пять лет, но нам их не жалко, как лиц, совершенно бесполезных для нашего дальнейшего повествования. И только добрая Вера шлет им передачи и денежные переводы, бросив и библиотеку, и уборку биржи. Теперь она работает исключительно дома, играет в системе электронных торгов и вроде бы зашибает огромные деньги.
Кажется, она по-прежнему носит роговые очки и подштанники с начесом (хотя за истинность последнего факта ручаться нельзя) и мечтает: вот накоплю достаточно денег и уйду на покой. Иногда в долгие зимние вечера она с теплотой вспоминает сантехника Измайлова, который как мужчина, конечно, представлял собой ноль на палочке, причем ноль в завершающей стадии алкоголизма, но зато регулярно поставлял ей верные сведения из интимных кругов, близких к воротилам финансового бизнеса, чем изрядно способствовал увеличению ее немалого состояния…
Кстати, сказать вам, где она живет?
ГЛАВА 15
Кладбище в этот негромкий серенький денек выглядело сонно и мирно. Ветер перебирал листы жухлой ивы, болтливые осины о чем-то гугняво спорили между собой; старые, размякшего дерева кресты утопали в ядовитой тропической зелени, а новенькие, глянцевые памятники оседлали плешивый, выжженный солнцем косогор.
Веня нарезал круги по аллеям, то попадая в полосы раскаленного солнца, то ныряя в прохладную тень. Он курино вертел шеей по сторонам в тщетной надежде узреть предмет своих поисков – квелую фигуру утомленного алкоголем Сифоныча.
В соответствии со старой доброй традицией, по которой все могильщики не столько люди ручного труда, сколько философы умственного направления, и не столько философы, сколько подручные Харона, и не столько подручные многоуважаемого лодочника, сколько заядлые поклонники зеленого змия, Сифоныч обнаружился в овраге в обнимку с совковой лопатой.
– Отдыхаю, – проснувшись, объяснил он, – от трудов праведных. Потому как в условиях прекратительной жизни среди покойников нуждаюсь в душевном отдыхе, средства для которого обеспечиваю неустанным трудом во здравие почивших и за упокой живущих.
Вместо приманки Веня достал из кармана купюру, но одаривать ею Сифоныча не стал, а только красноречиво помахал ею в воздухе.
– Вы, наверное, могилку обрести желаете, – предположил Сифоныч. – По вашему жизнерадостному облику можно догадаться, что вы вчера навек расстались с любимой тещей. – Он протянул алчно дрогнувшую длань.
Но купюра, поманив могильщика Большим театром, затрепетала в воздухе крылышками и спряталась в широкой ладони соблазнителя.
– Нуждаюсь в некоторых услугах, не оговоренных прейскурантом, – намекнул Веня.
Глаза Сифоныча, утонувшие в поперечных складках коричневой, сожженной загаром кожи, тревожно забегали. Он даже огляделся по сторонам – но полдневные аллеи были пусты, легкий ветерок беззаботно ворошил растрепанную шевелюру кустов. Могильщик испуганно втянул голову в плечи, как будто над ним навис карающий меч правосудия.
– Где он? – спросил, заикаясь от полноты чувств. – Где ты его присыпал? Учти, за ухоронку такса двойная. Мне же замаскировать его надо, сверху какую-нибудь богобоязненную старушонку уложить, чтобы милиция до конца света твоего покойника не сыскала.
Вене надоело томить недогадливого сторожа.
– Вениамина Прокофьевича помнишь? Это он меня к тебе направил.
При упоминании знаменитого имени Сифоныч вытянулся во фрунт.
– Неужто помер Вениамин Прокофьевич? Да и то, пора ему скопытиться. Вот радость-то какая! Вы уж будьте покойны, по первому разряду обслужим…
– Жив дедушка, жив, – оборвал Веня неуместный восторг, – чего и вам желает. И даже помнит вашу былую честность и высокую направленность духа. И надеется, что вы захотите послужить восстановлению справедливости и воссиянию света истины по сходной, не слишком высокой цене.
Сифоныч еще больше встревожился, во взгляде его проступила явственная тоска.
– Отчего же не послужить… – тоскливо промолвил он. – Только я ведь давно оставил прежнюю специальность, поскольку после известных событий совершенно разуверился в ней.
Врал наш Сифоныч, ох врал! Веня, конечно, об этом вряд ли когда узнает, да только не для того бывший домушник устроился на непыльное место кладбищенского сторожа. Амбициозные прожекты туманили его смятенную жизненными неудачами душу. Мнилось ему что-то невероятное… Похороны миллиардера, чьи унизанные первосортными бриллиантами руки надменно скрещены на выпирающем пузе, а золотой брегет весом не меньше семисот граммов прощально тикает в кармане пиджака… Похороны маршала, чья рыдающая родня несет на подушечке орден Андрея Первозванного, тоже усыпанный бриллиантами и платиной… Похороны тихого еврея-ростовщика, которому вместо традиционной подушечки-думки заботливые родственники кладут под голову набитый золотом полотняный мешочек, чтобы покойнику легче жилось в загробных высях…
Да только ничего этого на поверку не оказалось! Не было ни миллиардеров, ни маршалов, ни евреев-ростовщиков, да и откуда в наших стоеросовых краях возьмется этот столичный бомонд… Только и радовался Сифоныч, когда провожал в последний путь погибших в перестрелках братков. Впрочем, навар с них небогатый – поддельные под Картье китайские часы, цепочки дешевого турецкого золота и фальшивые перстни… Ошибся Сифоныч, ох как ошибся в своих честолюбивых устремлениях! Завял душой, опустился морально, стал сшибать по мелочи и чрезмерно увлекаться алкоголем, что раньше считал для себя недопустимым.
Вот и теперь, когда подозрительный визитер, сказавшись внуком досточтимого Вениамина Прокофьевича, потребовал от него неприятных, но вполне выполнимых вещей, Сифоныч только крякнул:
– Ладно, что же… Для воссияния света справедливости… Готов послужить за умеренную плату!
Договорились, что Веня на днях забежит справиться о выполнении задания, а потом купюра из ладони посетителя, шелестнув крылышками, обрела своего нового владельца.
– Смотри, Сифоныч, только без фокусов, – на всякий случай предупредил Веня. – Это задаток.
– Фокусам не обучен, – сурово произнес Сифоныч и пошел разыскивать могилку, о которой ему говорили.
Кажется, он обиделся.
