Текст книги "Фея горького миндаля"

Автор книги: Сусанна Георгиевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Глава XI. Лена

Танцплощадка в городе тёти Муниры находилась напротив булочной. Над булочной висел золотой крендель. Он был старый, весь облупился и висел немного наискосок (так что можно было подумать, будто бы крендель вот-вот сорвётся и упадёт на чью-нибудь голову).

Крендель не падал. Это был стойкий крендель. Попросту отсюда по вечерам раздавалась музыка, и он, музыкальный крендель, висел в танцевальной позиции.

В городе было много заводов: асбестовый, инструментальный и четыре компотные фабрики.

Если глянуть через калитку сада тёти Муниры, вечером к танцплощадке спешили девушки, девушки, девушки… С красиво взбитыми волосами. А если глянуть через калитку сада тёти Муниры пораньше утром, видно было, как те же девушки спешили с ведрами и коромыслами к городскому крану. Они шли по воду с красиво взбитыми с вечера волосами.

…Лена сказала:

– Миша, мы пойдём танцевать с Катей… Я буду, само собой разумеется, танцевать с вами. А Катя – с кренделем.

– Да где ж это видано, – возмутилась тётя Мунира, – чтобы на танцплощадку брали с собою ребёнка?! Она уснёт.

– Не уснёт, – спокойно ответила Лена. – Катя будет смотреть на нас… Миша так красиво начистил свои новые полуботинки!

– Я пойду, пойду! – захлебываясь от счастья, сказала Катя.

Лена погладила Кате прошлогодний матросский костюм, из которого Катя немножко выросла, расчесала ей волосы. Она хотела их повязать лентой, но лента в волосах не держалась, они были острижены слишком коротко.

– Может, и так сойдёт? – сказала Лена, неуверенно глядя на Катю.

– Может, сойдёт! – подтвердила Катя.

…В седьмом часу от дома, где танцплощадка, послышалась музыка. К танцплощадке двинулась торжественная процессия: Лена. Катя и Миша.

Тётя Мунира вышла следом за ними на улицу и, прикрывая глаза ладонью, с восхищением долго глядела вслед.

– Ленка-Ланка! – вдруг сказал Миша.

– Не смейте её ругать! – заступилась Катя.

– А я и не ругаю, – приподняв брови и чуть прищурясь, серьёзно ответил Миша.

На танцплощадке в рядок стояли пожарники – дули в трубы. Лица были у них испуганные. Перед молодыми пожарниками стоял пожилой пожарник. Он строго размахивал палочкой перед самыми их носами.

А вдоль танцплощадки сидели бабушки – лузгали семечки. Должно быть, семечки были вкусные, потому что они их лузгали не уставая. Рядом с ними сидели внуки, размахивая ногами; внуки смотрели пристально на пожарников.

А девушки стояли в рядок у стены, где вьющийся виноград. А ребята – поодаль, возле киоска, где продавали квас.

– Ты чья? Не припомню что-то! – спросила у Кати какая-то бабушка.

– Я своя.

– Ну и детки нынче пошли! – удивилась бабушка. – А с кем ты сюда пришла?

– С золотым кренделем.

– Тебе палец в рот не клади!

– А зачем мне ваш палец, бабушка? – удивилась Катя.

Но тут-то Лена пошла танцевать! Она танцевала с Мишей.

Лена как будто не дотрагивалась до цементного пола площадки своими длинными, худыми ногами в красивых туфлях. Ноги двигались сами собой! Широкое платье на ней так красиво взлетало и развевалось. Голова была немного откинута. Под музыку танцевали даже Ленины волосы… Лена смотрела на Мишу. Миша смотрел на Лену.

– Я с ними, с ними пришла! – объяснила Катя той любопытной бабушке.

До чего волшебно играла музыка! Казалось, что это играют не пожарники, что музыка бежит из башни, которая минарет…

Сидя на лавочке, Катя от восхищения принялась подпрыгивать на ладонях. Она подпрыгивала так бойко, словно её ладони были пружинками.

Когда окончилась музыка, все немножко похлопали. Только Катя совсем потерялась: руки её были заняты и она не успела хлопать.

Лена остановилась далеко, у изгороди из вьющегося винограда, смеясь и обмахиваясь платком. Все её окружили. Э-эх! Скорей бы, скорей опять заиграла музыка!..

И вот музыка сжалилась, заиграла опять. Лена снова пошла танцевать. На этот раз она танцевала с юным шофёром грузовика, который привозил уголь для тёти Муниры. (Ей каждый год привозили уголь. Из личного уважения. Как пенсионерке.)

Миша пригласил какую-то девушку, стоявшую у виноградной изгороди.

Лена танцевала ещё красивее, ещё лучше, чем раньше. Она откидывала под музыку то одну, то другую ногу, сгибая её в колене; то отходила на шаг-другой и, как юла, вертелась одна, то опять приближалась, и они продолжали кружиться вместе.

– Погляди-ка, что делает! – говорили бабушки. – Ишь ты!

И все глядели. И делался танец.

На дворе стемнело. Почти совсем не видно стало пожарных, только их каски: они поблёскивали во тьме. Тени от веток ложились на цементный пол; то выплывая из темноты в свет, то уходи и прозрачную темноту веток, кружились пары.

А музыка всё играла. А Миша всё танцевал, танцевал с той девушкой, что стояла раньше в самом дальнем углу площадки.

Он так сильно старался, что отхлопывал каблуками.

Танец окончился. Миша снова подошёл к другой девушке, у виноградной изгороди, и позвал её танцевать… Потом ещё одну и ещё одну.

Лена тоже всё танцевала и танцевала. Было похоже на то, что они каждый сам по себе пришли на площадку.

Наконец-то Миша опять подошёл к Лене.

Лена глянула на него удивлённо и весело и пошла танцевать с шофёром грузовика.

Миша рассмеялся и стал отнимать её у шофёра грузовика. Лена пожала плечами и остановилась.

– Мишель! – заорал какой-то его товарищ от лотка с квасом. – Что ты с нею миндальничаешь?! Приглашай другую.

Лена глянула на свои ручные часы, улыбнулась, прищурилась и пошла с танцплощадки… Забыв о Кате!

Ушла одна в темноту улицы.

– Лена а! – громко крикнула Катя.

Но Лена её не слышала.

Вот только что, сию минуту стояла здесь. И – нету… Пропала! Спряталась.

Пустынными были улицы в этот поздний час. Кое-где раскачивались фонари. Прошёл уныло и молча городской пёс. Он ходил каждый вечер от урны к урне; разыскивал себе пропитание.

Котя шла одна по вечернему городу, тускло освещённому фонарями. Катя искала Лену.

От садов за оградами пахло цветами. Издалека добегала до Кати музыка. То громче, то тише была она. И вдруг – замолкла.

По мостовой прокатила садовая тачка. Тачку подталкивал бородатый дедушка. Проехала легковая. Прошёл автобус, осветив на минуту Катю. Осветил… и дёрнулся – дальше, дальше. И поволок за собой свой свет.

Катя шла по городу в наглаженном Леной матросском костюмчике. Шла, низко опустив голову.

Дворец… Он неподалёку от тёти Муниры и её дома…

– Что случилось, Катя? – увидев девочку, громким шёпотом спросила тётя Мунира. – Ленка хлопнула дверью и заперлась у себя. Велела, чтобы никто к ней не заходил… Я постучалась, хотела ей дать поужинать… Ку-уда там! Не отвечает.

В это время домой возвратился Миша.

– Лена, откройте! – строго сказал он закрытой двери.

Но двери не откликались.

– Взломаю! Откройте! – пригрозил Миша.

Но двери не испугались.

– И чего ей надо?! – сказала шёпотом тётя Мунира. – Интересный, культурный… Окончил техникум… Селектор, не кто-нибудь. На плантации первый помощник её отца… Так нет же! Только бы унизить и высмеять человека!..

– Звёздная, это сугубо наше личное дело, – сердито прошептал Миша.

– Катя, – робко сказала тётя Мунира, – хоть ты постучи… Тебе, пожалуй, она откроет.

Катя тихонько стукнула в дверь.

– Отстань от меня, Катерина! – сказала дверь. – Отстань! Понимаешь? Не приставай!

– Я поняла, – ответила Катя. – Я поняла, Лена…

Глава XII. Фея горького миндаля

Катя проснулась и тихонько, как всё, что делала, посмотрела в окно. Встала и, перебирая маленькими босыми ногами, притулилась носом к открытой ставне.

В комнате было душно, и всё-таки тётя Мунира прикрывала окошко на ночь.

Под потолком, в темноте, носилась большая бабочка, ударяясь крыльями о потолок, более светлый, чем стены. (Потолок освещал какой-то дальний фонарь на улице.)

Двор был тихий. Дремал колодец. Дремала садовая тачка с листьями… Уснуло ведро у колодца. Тётя Мунира забыла его запереть в дом.

Отбрасывал на землю тени вьющийся виноград. Всё вокруг лежало тихое, полосатое: свет и тень; свет и тень…

А подальше, в уголке сада, стояло то самое дерево… Дерево дикого миндаля. Днём, Катя помнит, оно было розовым от цветов. А сейчас цветки, и крона его, и ствол казались тёмными в темноте сада. Ветра не было. Крона совсем неподвижная… И на землю ложилась тень. Тень была похожа на худую, длиннорукую девушку с растрёпанными волосами. Но вот ветка дерева осторожно заколебалась… Или, может быть, закачались на улице фонари?.. Руки девушки обхватили ствол, дрогнула её растрёпанная голова.

Ещё разок, как видно, качнулся фонарь на улице…

Девушка отделилась от дерева… Но не ушла далеко: всего-навсего на один шажок. Откинула длинные свои руки и опять, опять обняла ствол!

Девушка и дерево, крепко обнявшись, раскачивались. Раскачивались на дереве его крошечные листки (из окошка этого не было видно, но Катя вообразила).

И снова вспорхнула девушка у ствола… Пошло гулять, пошло развеваться длинное её платье.

И тут возьми и взойди луна. И всё стало ещё ясней.

Как странно, как быстро девушка отходила от дерева, как нежно его обхватывала…

А ног – не видать… Не видать ног! Длинным, до самой земли, было её развевающееся, рваное платье. Она плясала. Откуда девушке было знать, что Катя подглядывает?!

Блеснуло в свете луны ведро, забытое тётей Мунирой… Блеснуло и вдруг принялось подмигивать. Устала бабочка в комнате Кати, не стало слышно её. И вдруг как спохватится – и снова, снова выбивать крылышками трещотку о потолок!

А в саду – покой. Словно бы отступил куда-то фонарь: перестало мигать ведро.

Жарко. Душно. Простыня всклокочена Катиными ногами. Катя ложится в кровать и не дышит… Лежит тихонько и сердится. Ей хочется в сад. Да кто же пустит её? По ночам люди спят… Зато не спят деревья, тачки, садовые вёдра… По ночам начинается самое интересное – настоящая, скрытая от людей жизнь…

Рано утром тётя Мунира встала и очень тихо, чтоб не разбудить Катю, ушла за водой.

Шаги затихли. Катя вскочила и быстро-быстро обула коричневые ботинки.

– Куда тебя черти, девочка, носят? – входя с полными вёдрами, спросила тётя Мунира.

Катя молчала. Что ей было сказать?

Тётя Мунира полила ей из кружки на руки. Катя ополоснула лицо.

– Мылом! – грозно сказала тётя Мунира.

Катя вздохнула. Молча и кротко она намылила руки розовым мылом.

Когда тётя Мунира наконец-то ушла из сада, Катя медленно, осторожно ступая и все время оглядываясь, подошла к миндалю.

Голый, пустой и обветренный был миндаль, с обглоданными от жары и ветров ветвями… Не было больше цветов на дереве. Только листья.

Катя нагнулась и заглянула под крону.

Нет!.. Никого. Она погладила ствол… Никого!

– Выходи, – сказала она. – Выходи сейчас же… Ведь я всё равно всё знаю!

Но дерево не тронулось с места.

– Выходи! – очень строго сказала Катя.

И сейчас же вышла из дому Лена.

– Ты что тут делаешь? – насмешливо спросила она. – С кем ты тут разговариваешь? С травой?

– Ни с кем, – ответила Катя.

– Какая же ты злопамятная, – усмехнувшись, сказала Лева. – Пойдём отсюда… Уйдём из сада… Хочешь со мной на базар? Купим сухих абрикосов. Ладно?

– Не надо мне твоих абрикосов. Я здесь останусь.

– Ну что же! Воля твоя… Только не трогай мои учебники… Слышишь? А то мы совсем поссоримся…

Лена тряхнула длинными пушистыми волосами, подвязанными розовой лентой, и пошла со двора.

Она пошла со двора, а Катя продолжала неслышно шептаться с деревом.

И вдруг Лена возьми и оглянись.

– Шептун! – сказала она. И захохотала.

Глава XIII. Дождь

А потом шёл дождь. Казалось, что он никогда не кончится и что всё на земле всегда стояло такое серое, мигающее, косое…

«Каково тебе?» – спросила Катя у дождика.

«Тики-тук», – пробормотал дождь. Это он колотил о наружные стены дома, о стёкла, хлопал по лужам и барабанил пальцам и о листки деревьев.

«Тебе каково?» – спросила Катя у дерева.

Но ветки дерева гнулись к земле, так сильно их колотил дождь, и ничего не ответили Кате.

Всё на земле как будто бы потеряло голос. У всего на свете был теперь только голос дождя. Лужи покрыло ямками – это об воду колотил дождь; серо и голо сделалось в комнате – это дождь стекал с другой стороны стекла так осторожно и медленно… Стекал и пел: «Тики-тук».

Тики-тук росло. Оно стало огромным. Тесно сделалось Кате во мгле потемневшей комнаты. Она потихоньку спустилась со стула, потом по ступенькам крыльца…

Поморгала и осторожно шагнула в дождь.

Вот перед нею улица. Не слышно ничьих шагов, не видно даже знакомой Кате облезлой собаки, перебегавшей так покорно и медленно от одной урны к другой, – городской печальной собаки, навечно подлез вшей хвост.

Поблёскивая, высоко вздымались крыши дворца – минарета. Притихли калитки, молчали, не отвечая Кате. Но пели что-то свое облезлые стены странных домов – без окон. Окна этих домов выходили в сады, а сады – Катя знала это – лежали посредине больших дворов.

Булыжники мостовой, став мокрыми, сделались молодыми, гладкими, без сучка и задоринки. И блестели. И были скользкие. Катя запела песню, которую сочинил Серёжка Прокофьев.

 
Человек идет под дождём,
И зонтом от дождя укрывается,
И песней своей наслаждается.
Идёт он далеко, куда-нибудь.
Без папы, без мамы
Он свой продолжает путь…
 

Катя всё шла и шла, пока не перешагнула невидимой городской черты. А за городской чертой начинался пригород. А пригород был горок: высокой, широкой горой, заслонившей небо.

Гора рассекалась дорогой. С обеих сторон дороги росла трава. А меж трав проглядывала земля – вся влажная. Тут и там одинокое дерево, нежно шуршавшее под дождём. «Тики-тук…» – говорили деревья.

Катя всё шла и шла – очень маленькая в этом большущем царство дождя и гор.

Навстречу ей бежал дождь.

Всё дальше и дальше шагала Катя. А это значит – все выше и выше поднималась она.

Шаг, ещё шаг… Как далеко, однако… Глянет вниз – не видно подножия горы. Глянет вверх – не видно ее вершины.

Шаг, ещё шаг… Короткие, маленькие шаги. Но шагов было много. И хоть дорога длинная, всё же, должно быть, бывает конец и у самых длинных дорог.

Напротив горы, по которой шла Катя, стояла другая гора. Тоже очень большая. Там виднелся разрушенный дом, который зовётся храмом. От храма остались одни картины. Они блестели под дождиком. Эти картины были когда-то внутри большущего храма и назывались: роспись. Но вот обрушились стены, открылась роспись…

На той стороне (на стороне больших и далёких гор) стоял ещё один дом, очень белый и не совсем разрушенный, – стоял, мелькая навстречу Кате.

Она не знала, что в этом большущем доме когда-то жили монахи и что были они одеты в плащи с капюшонами, которых Катя в жизни не видывала.

Она видела брюки у женщин на берегу моря, очки, сквозь которые не угадать глаз, заклеенные белой бумагой носы (от солнца). Но никогда не видывала она широких, темных плащей с капюшонами.

И вот как будто бы промелькнула тень на той стороне гор. Тень, похожая на монаха. Катя не знала, что значит монах, но знала, что значит тень.

Тень мелькнула, пропала… Вслед за ней показалась другая тень. Цепочка теней – как шествие.

Горы были старые и много чего перевидели на своем веку… А век – это… Что такое век? Десять раз десять – век. А века? Много раз десять по десять.

…По дорогам вековых гор шагали тени. Такие тени зовутся тенями прошлого.

Катя споткнулась о какую-то железяку, наклонилась и подобрала ее.

Железяка была подковой от жившей когда-то на свете лошади. Лошади в этих горах тогда ещё были маленькие, маленького росточка – горные лошади. Низкорослые, словно мулы, – смесь лошади и осла. И подкова, которую подобрала Катя, была не такой, как подковы от наших сегодняшних лошадей. Не дырки от гвоздиков были в подкове, а зубчики. Так когда-то, очень давно, работали кузнецы. Дождь, и ветра, и время смыли верхний земной покров, обнаружив подкову.

Железяка как железяка! Девочка повертела её в руках и кинула прочь. Она не знала, как бы обрадовались «железяке» работники городского музея.

Гора, на которой стояла Катя, была вся сплошь в каких-то странных пещерах: словно квадраты, вырубленные из камня в этих больших горах. Пещеры были прорублены теми людьми, которые жили здесь задолго ещё до нас. За много веков до Кати. А век – это что? Десять и десять. В общем, десять раз десять… Ну, а века? Это много раз десять по десять.

Пещеры вырубили в скале строители древнего города, что поджидал Катю на самой вершине высокой горы. Но Катя была ещё только на середине горы и ничего не знала про этот город. Она измокли, озябла и спряталась в одну из пещер. На полу в пещере лежали камешки. Катя их подобрала, она начала ими играть. Эти камешки были старые, как скала, ещё древнее, чем древний город, который поджидал Катю.

Она подкидывала кремушки, стараясь их поймать на лету. Катя думала только о кремушках. Но кремушки не всегда хотели падать в ее намокшие от дождя ладони. Они падали на гранит. А гранит был скалой. Кремушки были древние, как скала, но как только до них дотронулась Катя, они сразу помолодели.

Потому что были волшебными… Всё волшебное, что окружает нас, – молодое и древнее, иногда прожившее много веков, но начинающее свой век сначала, сначала…

Вот, например, дождь. Кажется, нету ему конца… Глядите-ка – разрядился, помолодел, стал уже больше не ливнем, а обыкновенным слепым дождём. Сквозь дождь показалась радуга. Она соединила обе горы: ту, на которой когда-то жили монахи, и ту, по которой шагала Катя к покинутому древнему и молодому городу. Он стал молодой оттого, что лежал под радугой. Ведь радуга была молодая! И похожая на коромысло.

Дождь прошёл. Наступили вёдра.

Глава XIV. Древний городок

Жила-была на свете трава, скала и деревья, и жила-была Катя.

Катя шагала в гору. Вот уже и дождь окончился, но она не спускалась вниз, а шла вверх, всё вверх!..

Завиднелись на широкой дороге железные кованые ворота. Катя увидела перед собой кованые ворота, но нисколько не удивилась. Если бы ей удивляться да удивляться, так что б это было с ней?!

Итак, впереди стояли ворота древнего города. Когда-то они закрывались на ночь от неприятеля. Но Катя была приятелем, и для неё ворота были открыты настежь.

Она шагнула в ворота и вошла в неслыханный и невиданный город.

Кто-нибудь подумает, что с нею случилась сказка. Но есть у нас и на самом деле этот полуразрушенный, древний город. Он стоит на высокой горе и разрушается от ветров.

Перед Катей были старые мостовые. Представьте себе мостовые, по которым когда-то ходили люди, проезжали телеги…

Не стало людей, лошадей, телег… Но ведь мостовые – они из камня, поэтому всех живучее.

Телеги и лошади умерли. А борозды от телег все жили. И умрут они только тогда, когда умрёт каждый камень на мостовой.

«Тебе хорошо?» – сейчас же спросила Катя.

«Мне так себе, – ответила мостовая. – Как мне может быть хорошо, когда по мне шагают одни экскурсанты… Никто не чинит меня, никакие гудронщицы в брюках, вымазанных гудроном. Никто не устраивает рядом со мной перекур… В общем, мне скучно. Мне не особенно хорошо».

«А тебе каково?» – спросила Катя у старого, разрушенного колодца.

«Мне так себе, – ответил колодец. – Каково может быть колодцу, когда никто из него не черпает воду, кроме сторожа по охране памятников старины… И то, скажу тебе по секрету, не для себя, а для своей лошадёнки. Мне обидно. И скучно. Мне так себе. В общем, мне не особенно хорошо, Катя…»

Но над городом было небо, умытое только что прошедшим дождём. И ему было хорошо оттого, что посредине стояло солнце. Солнце было такое яркое, что от земли поднимался пар; такое тёплое, что принялось сушить намокшее платье Кати и её осенние, кое-как зашнурованные ботинки.

Обрадовались разрушенные дома, что их увидела девочка: им было скучно стоять без дела – ведь сегодня здесь не было ни одной экскурсии.

Всё вокруг ей обрадовалось, каждый камень на мостовой. Сперва эти камни блестели от только что прошедшего дождика, но вдруг… раз-два! – и сделались старые, выщербленные, пожухлые… Их обогрело солнце, они просохли.

…Дом. И ещё один… Стоит почти совершенно целый. Только людей в нём нету. Люди – ушли. Они ушли дорогой веков…

Куда? Вон на то древнейшее кладбище, что на самом краю старинного города?..

Катя про это не знала. Необитаемый дом был для Кати живым. Она вошло в пустое, покинутое обиталище.

Здесь не водились даже летучие мыши. Только одна трава… Стёкол в окнах не было. Они упали и умерли. И никто не вставил новые стёкла. По комнате кое-где гулял ветер. На полу так робко росла трава, очень слабая, желтоватая, – ей не хватало света из-за пузатых стен.

Катя встала на цыпочки и глянула в маленькое оконце. Мир, который открылся ей, начинался с воздуха. У воздуха с этой большой высоты был цвет. Он казался голубоватым. Да ещё вдобавок был весь переполнен влагой только что прошедшего ливня… Теперь вода испарялась, превращаясь – нет, не в туман… Так нельзя сказать. Она превращалась в марево, которое жило – так думала Катя – только над самым морем!

Из маленького оконца видно было другую гору (ту, на которой когда-то жили монахи) и деревья. Сейчас они распрямились, стояли свежие и зелёные… Только редкие. Не сплошной полосой, а так: одно дерево, а подальше ещё одно, и ещё одно…

Катя медленно обошла дом – не улыбалась, не торопилась. Она даже спросить не посмела: «Скажи, каково тебе?»

Катя молчала, она прислушивалась… Что слышалось Кате? Шёпот, идущий от старых стен?

Стены рассказывали про людей, когда-то, давным-давно живших в городе… Иначе, чем мы, одеты были они и не слыхивали про то, что есть на земле самолёт или, скажем, машина – легковая и грузовая.

Катя была моложе и старше их на много веков.

Но дом нашёл слова, чтобы ей сказать: «Здесь жили дети. Дети играли в кремушки, бегали под дождём, как ты».

Стены шептали про то, что жили-были на свете бабушки. Бабушки приглядывали за своими внуками…

Жил-был на свете город, который когда-то был молодым. Женщины пряли, мужчины делали подковы для лошадей, малюсенькие подковы для низкорослых горных лошадок, – одним словом, такие подковы, какую нашла на дороге Катя.

Перешагнув порожек, она пошла вперёд, по необитаемым улицам, И заметила ещё один старый дом… Катя не знала, что этот дом, нависающий над скалой, назывался храмом, что в нём молились древние люди.

Они были совсем неучёные и не окончили средних школ. Они не знали про межпланетные путешествия, про оборотную сторону Луны и другие науки: например, про ботаника Рихтера, который всё ездил, ездил по белу свету… И всё больше верхом, верхом…

«Тебе каково?» – решившись, спросила Катя у одуванчика.

«Мне ничего себе, – ответил ей одуванчик, росший у старых стен. – Только мне немножко недостаёт солнца».

…Как страничка из книги, лежало перед девочкой прошлое. Но она ещё не умела читать. И вот это прошлое расступилось. И шагнуло навстречу Кате живой, всамделишной лошадью.

Лошадь щипала траву.

«Каково тебе?» – сейчас же спросила Катя.

«Мне – роскошно», – ответила лошадь.

Тут Катя вздохнула. И успокоилась.