Текст книги "Фея горького миндаля"

Автор книги: Сусанна Георгиевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Глава VII. Рихтер

Участок культурного миндаля был издалека похож на приподнятый над землёй квадрат. Когда они подошли поближе, сделалось видно, что это деревья, но их верхушки как бы сливались в сплошную пухлую крышу.

«Что это такое?» – подумала Катя. И с головы у неё сейчас же слетела панама.

– Приступим! – весело сказал папа, поднял с пыльной дороги Катину шляпу, встряхнул её, немножко подул и напялил Кате на голову. – Какая, однако, того… красота! – восхищался папа. – В жизни такого не воображал!

Он удивлялся, глядел на деревья цветущего миндаля, а с Катиной головы тем временем снова слетела шляпа.

– Ничего! Сейчас мы её пристроим, – бодро объявил папа и быстро-быстро нахлобучил изо всех сил Кате шляпу-панаму на самый лоб, пониже бровей.

Наступила ночь. Катя неподвижно сидела под шапкой ночи на руках у своего папы.

– Что-о-о?! – услыхала она над собой сердитый и грозный голос. – Гражданин! Сейчас же наденьте ребенку шляпу как следует.

Кто-то выхватил Катю из папиных рук.

– Кротчайший ребёнок! – сказал над нею сердитый голос.

– Меня зовут Катя, – быстро сказала Катя.

– А меня, понимаешь, Рихтер.

– Такого имени нету.

– А вот и есть! Кого хочешь спроси, я – Рихтер. Рихтер. Ты поняла?

Катя ответила, что поняла.

– Что с твоей шляпой, дитя моё разнесчастное и потерянное?..

– Ничего такого, – ответила Катя.

– Ты ангел, – вздыхая, сказал он ей. Он был сильно высокий, очень сердитый и очень белый. В белом костюме, белых туфлях, с белой-белой растрёпанной головой… Рядом с ним стояли другие люди, но доходили ему до плеча. Только Катя одна возвышалась над его пушистой седой головой. Она была совсем близко от белых шатров из соцветий цветущего миндаля.

Рихтер снял с ее головы панаму, вздохнул и сказал:

– Неблагоприятное для тебя создалось положение, дитя. Ты настрадалась. И натерпелась. У тебя растянулась резинка. Твой отец – шляпа.

– Нет! – ответила Катя.

– Красиво, – ответил Рихтер. – Красиво и хорошо. Никогда не давай наступать на горло родному отцу… Даже если он, скажем, не совсем прав. – И, вздохнув, он сделал на старой резинке два узелка. – Теряться не надо! Никогда не надо терять головы, ни при каких обстоятельствах. Поняла? А с другой стороны, не надо молчать. Желательно не поддаваться… Ясно? Чуть что – позови Рихтера. Нет положения, из которого Рихтер не найдёт выхода… Кто я такой?..

– Рихтер.

– Очень верно, Катя. Ты удивительный человек.

Панама прочно сидела на голове у Кати. Осторожно, всё ещё не смея поверить себе, она легонько приподняла голову. И приоткрыла от удивления рот…

– Что это, Катерина? – торжественно сказал Рихтер. – Вот то-то? Это – миндаль. Ты когда-нибудь ела миндаль?

– Нет! (Катя ни разу в жизни не ела деревьев.)

Человек, которого звали Рихтер, лукаво вытащил из белого кармана белой своей одежды продолговатый, нежный орешек.

– Ну?! Нажимай.

Она нажала на шкурку ореха… Шкурка тут же начала шелушиться.

– Тонкокорый!.. Осенью каждая ветка этих деревьев будет в таких орешках. Я приглашаю тебя отведать.

– Ладно, – сказала Катя.

– Не «ладно», а в рот. Вот так.

– Рихтер, а у нас у самого дома тоже растёт миндаль.

– Скажешь… «миндаль». Ваш миндаль не цветёт орехами… А если он зацветёт, то орешки у вашего миндаля будут горькие. В них отрава. Ты поняла?

Катя кивнула.

– Ты гениальный ребёнок, – сказал он ей. – Знаешь, давай дружить.

– Хорошо, – согласилась Катя.

– На-ачали! – шепнул ей на ухо Рихтер. – Оглянись… Ну!

И Катя медленно оглянулась.

На ветках сидели цветы. Без листьев. Белые. Без розовых сердцевинок… Каждая ветка была такая большая, такая тяжёлая!

Цветы облепили ветки. Как пчёлы. Густо. Богато. Каждая ветка сгибалась от тяжести. Много, много цветов. Тень на земле от широких крон. Ку-уда там персики, вишни, сливы.

Меж плотных белых вершин виднелись редкие кроны розовых миндалей. Их было совсем немного. И были они низкорослые. И ещё белей рядом с ними казалась одёжка высоких, раскидистых белых деревьев. Ещё ослепительнее, ещё гуще, ещё богаче.

– Извините, конечно, – покашляв, сказал тот Миша, который нынче проглотил курицу. – Извините, конечно, я вас оторвал от серьёзного дела… Но может, вы знаете, куда подевалась Ленка?

– Понятия не имею, – ответил Рихтер.

– Папа, – тихо сказало дерево. И осторожно из-под розовой кроны глянуло наклонившееся лицо. Она запыхалась: дышала так тяжело, как будто мчалась к участку. Но теперь стояла совсем спокойно, опустив голову, блестела смеющимися глазами на своего папу. Она блестела глазами на всех вокруг, но не поворачивала в их сторону головы. Она упёрлась маленьким подбородком в руку, которая обнимало ствол. Волосы у неё были сильно лохматые, густые, вьющиеся, очень чёрные, повязанные розовой лентой. А глаза голубые. А платье розовое. А на ногах голубые тапки.

В жизни, в жизни Катя не видывала, чтоб так красиво был одет человек!

– Куда ты исчезла, Ленка?

Она не ответила Рихтеру, будто бы и не надо было ему отвечать. (Все отвечают, а Лена не отвечает.)

Помолчали.

– Элена! – покашляв, насмешливо сказал Миша, папин приятель. – Вы в курсе, что завтра в четыре утра идёт грузовик. Он не будет ждать… Так что, ежели вы хотите…

Она опять ничего не ответила и рассмеялась.

– Элена светик Григорьевна, убедительно вас прошу: поставьте будильник.

Она чуть-чуть повернула голову в его сторону. Дрогнула ленточка у неё в волосах.

– Так и быть, – сказала она. – Я поставлю будильник. Я встану…

Стоило Лене заговорить, как Миша весь просиял. Он сиял, а между тем притворялся, что ему почему-то очень смешно.

Сдвинув чёрные брови, Миша неотрывно смотрел на Лену.

Принялся растерянно переступать с ноги на ногу Катин папа.

Пробежал ветер, начал легонько раскачивать кроны деревьев.

Рихтер зевнул. Он один как будто не замечал Лены.

– Пора, однако, – ленивым голосом сказал Рихтер.

И все зашагали по пыльной дороге назад, к совхозу.

Глава VIII. О волке и миндале

– А вы сказки умеете?

– Гм… Не знаю. Могу попробовать… Ну и что ж, к примеру, мне, Катерина, на ночь глядя тебе рассказать? Про волка? Про Красную Шапочку?

– Про то, о чём говорили Лене.

– В том-то и дело, малыш, что мало времени у меня бывало для Лены…

– А почему?

– А потому что я разъезжал.

– А почему вы про это ей не рассказывали?

– В этом, Катя, великая несправедливость жизни. Дети у нас родятся, когда мы молоды. И деятельны. И наивны… Лене, когда Лена была мала, я по-настоящему и порадоваться не успел…

– А куда вы ехали? И зачем?

– По белому свету, Катя.

– На чём?

– Не на чём, а на ком… На лошади, на, верблюде и на осле… Один. Далеко…

– А я бы лучше на пароходе!

– Нет. В тех местах, где я был, далековато лежат моря… И нет, понимаешь, поблизости городов. В тех местах… Одним словом, я, понимаешь ли, Катерина, искал, где лучше растёт миндаль… Такая идея-фига! Я искал с юных лет ту землю обетованную, где он жизнеспособней, где у него бывает долгий период покоя… В общем, то волшебное место, где плодоносит дерево миндаля.

– Вы, наверно, очень любите орехи из миндаля?

– И люблю!.. А что? Ты просто не знаешь, Екатерина, что значит орех!.. «Хлеб будущего» – вот что такое орех… А знаешь, кто это сказал?.. Ага! Вот то-то… Это сказал Мичурин. А кто такой Мичурин? Не знаешь?.. То-то… Он – садовод. И не какой-нибудь, а волшебный! Но мы, однако, несколько отклонились от волка… И вот один раз было дело: ехал-ехал я на копе и увидал волка!

– И что-о?

– А ничего такого. Он, конечно, не растерялся и съел меня. Ты не веришь?.. Ну что же, воля твоя. Мне, признаться, в то время никто не верил. Все удивлялись: что за чудак такой, он думает только о миндалях! А чудак между тем ехал-ехал и увидал волка! И он его, понимаешь, съел… Но ты мне, ясное дело, тоже не веришь. Катя!

– Верю!.. Я – верю, – страстно сказала Катя.

– Но как же ты можешь в это поверить?.. Хоть намекни примерно…

– Обыкновенно… Лежу. И верю.

– И правильно делаешь. Ты лежи. И верь. И между прочим, нельзя упускать из виду того обстоятельства, что он съел не только меня. Он сожрал вдобавок Красную Шапочку… Но волку, как известно, можно разрезать брюхо… И вот ему разреза ли брюхо, и он остался при пиковом интересе… Смекаешь?

– А вы?

– Смекаю! Мы с Красной Шапочкой взялись за руки, а потом, понимаешь, опомнились и пошли каждый своей дорогой. Она – домой. А я – разыскивать дерево миндаля. И вот я увидал волка… Ах да, про волка я уже того… говорил. Он сидел, понимаешь, за каждым деревом…

– А зачем?

– А так! Он – волк. Что хотел, то и делал. Ясно?

– Не ясно. Он не сидел!

– Ага… Ну что ж… Пусть будет по твоему… Признаться, он действительно не сидел… Ты слишком вдумчивый человек, Катя, чтоб напускать туману… Про волка я того… Я немного перехватил…

– А про миндаль?

– Э-э, нет! Тут я, Катерина, говорил дело. Про миндаль не соврёшь! Это будет неуважительно… Он старый. Старше меня. Он, понимаешь, древний… Почётное семейство: розоцветных… Ну вот, к примеру, я и моя семья. Мы – Рихтеры. Ты и папа – тоже семья. Тебе какая будет фамилия?.. Клименко? А наша – Рихтер. А его фамилия – Розоцветный. Хороший и древний род…

Ещё когда нас с тобою на свете не было, и не было папиной и маминой мамы – бабушек и бабушек твоих бабушек, жил да был на свете миндаль. Он жил… И неплохо жил. Он рос на земле ещё за три, за четыре века до нашей эры… Погоди-ка… Век – это десять и ещё десять… В общем, десять по десять – сто. Смекаешь?

– Смекаю! Я знаю Эру. Она у нас во дворе живёт. И умеет прыгать через верёвочку.

– Ты гениальный человек, Катя! Эра прыгает через верёвочку!.. И вот тот орешек, которым я тебя угостил, – молодой и вместе с тем очень старый… Когда-то, давно-давно, миндальные деревья отлично плодоносили… Ну-с, а ты знаешь, что значит плодоносили? Несли на ветках плоды, В их зелёных пальцах лежали орехи… Миндаль! Его завезли в наш край из далёких стран…

Капля холода (миндаль не умеет расти без холода) и немного влаги… И вот… Одним словом, жил да был на свете миндаль – цветущий, плодоносящий… Но ведь это было давным-давно… А потом… Потом… Жил да был на свете один чудак. Он ездил по белу свету и разыскивал те места, где миндаль всё ещё плодоносит… Этот чудак, он ездил на лошади, на осле и верблюде. И всё больше верхом, верхом… И он ночевал, понимаешь ли, где придётся… Был драный, лохматый, грязный, оттого что случалось ему проезжать сквозь заросли… В таком духе, в таком разрезе…

– Ну?..

– А чего же тебе ещё?.. Ведь я уже намекнул про волка…

– Волка не было.

– Нет, он был. Были волки. И холод. И были деревья, деревья, деревья… Миндаль – повсюду… Хотя бы даже и у порога твоего дома… Но ведь твой миндаль… он не плодоносит…

– Не говорите так! Он хороший миндаль.

– Ещё бы! Великолепный. У него цветы… Они зацветают и осыпаются при малейшем холоде… И опять зацветают… И опять осыпаются… И так по нескольку раз… Поэтому он не даёт плодов… Он красив и лукав, миндаль. Но из таких деревьев, переколдовываясь, вырастают деревья другие – те, что ты видела на плантации. Тот чудак… он искал условия, чтобы вывести сладкий миндаль… Он искал условия для резинки от твоей шляпы: чтобы шапка крепко держалась на голове… И вот он нашёл условия для сладкого миндаля и для резинки от твоей шапки… Но резинки растягиваются… А миндаль – он лукав. Возьмёт и вдруг, неведомо почему, обернётся первым своим обличием: из сладкого превратится в горький. Или вдруг, ни с того ни с сего, перестанет плодоносить. Горький – ни с того ни с сего – вытесняет сладкий… Лукаво! Коварно! И что это только на свете делается, Катерина… Ни часу покоя усталому человеку… Вот так. В таком духе. В таком разрезе.

– Тогда пусть тот человек на него рассердится, – вздыхая, сказала Катя.

– Он сердится. Он сердитый, он… Ты, понимаешь ли, пальца в рот ему не клади! Он как волк!.. Но вопрос опять же о Красной Шапочке… Откуда возьмёт её мама миндаль для сладкого пирога? Миндаль – украшение лучших на свете пирожных, он приправа знаменитого миндального шоколада… Жил да был на свете… Кто, Катерина?.. Жил-был миндаль. Осенью его ветви сплошь покрывали орехи. С тонкой шкуркой. И толстой шкуркой. Из твёрдой шкурки глядели на свет продолговатые, булавочные глазки. От сладкой тяжести низко-низко клонилась ветка, падали на землю орехи сладкого миндаля… Ты меня слушаешь, Катерина?..

Кровать была отгорожена от Мишиной комнаты ситцевой занавеской. На высокой подушке лежала Катя. На соломенном стульчике, рядом с ней, притулился Рихтер. С той стороны занавески слышались приглушённые голоса папы, Миши и Мишиного брата – Кости. Наклонив над Катей большую голову, Рихтер шептался с ней. На стене, где прозрачные тени от занавески, гуляла тень от большой его головы.

Плыла, плыла волшебная тень. Как солнце, была окружена голова Рихтера кругом пушистых волос. Он поднимал указательный палец, когда творил: «Вот то-то!» – и на стене поднимался сейчас же второй указательный палец – тень.

Палец всё поднимался и поднимался. Остров Кати и Рихтера был окружён морем. По морю шёл пароход.

…Катя проснулась. Это её пароход причалил, вдруг к берегам рассвета.

Глава IX. Счастье

Грузовик тихонько ехал по длинной, пыльной дороге. Он вздрагивал. Трое сидели в кузове: Катя, Лена и Миша – папин товарищ.

Рядом с шофёром уселась какая-то бабка.

Сперва сказали:

– Рядом с бабушкой посадите ребёнка.

– Ну, а может, не только ребёнка, а полк солдат? Под самый локоть водителю! Это ему подходит для перевала, – улыбаясь томной улыбкой, спросил шофёр.

– Я не сяду! – ответила Катя.

– Опять за своё?! – изумился папа.

Но Катя молчала. И хмурилась. Она не желала быть полком солдат. Она не хотела к шофёру. В кузов, в кузов хотела она, чтобы всё время смотреть на красивую Лену!

А в кузове грузовика лежало несколько ящиков и несколько шин от больших колёс.

Катя села на шину от колеса, Лена напротив, тоже на шину от колеса; рядом с ней устроился Миша.

Лена была как Катя, в шляпе с резинкой. Только большой, соломенной. Она была в соломенной широкополой шляпе и тёмных очках. Она была в тёмном платье и светло-голубых тапках.

В жизни, в жизни Катя не видывала, чтоб так красиво был обут человек!

Грузовик подпрыгивал. Того, кто полегче, шибко подбрасывало наверх. Глаза у Кати сделались круглыми, она стала икать.

– Девочка! Отчего ты икаешь?

– А так… Так просто… – виновато сказала Катя.

Колёса хлопали. Улица грохотала.

И вдруг порвалась резинка, и с головы у Лены слетела шляпа. Миша перехватил летящую шляпу, а Лена, повернув голову, пристально взглянула на Катю, как бы в первый раз заметив её.

Грузовик грохотал.

Трава кругом была вся в пыли и в горячем солнце. На углах торговали мороженым. Иногда торговали квасом.

Миша постучал кулаком в кабину шофёра. Машина остановилась. Миша вылез из кузова и купил квасу.

– Лапушка, хочешь квасу? – нежно сказала Лена.

Катя молчала. Кругло, светло и восторженно смотрела она на девушку.

– Ей тяжело держать. Тяжёлая кружка, – тихо сказала Лена. И, улыбаясь, стала поддерживать кружку Кати.

Катя закрыла глаза и принялась пить. От кваса у неё выросли пенистые усы.

– Катя хочет мороженого, вдруг очень строго сказала Лена.

– Не хочу! – сдвигая брови, ответила Катя.

– А я всё знаю!.. Я знаю, отчего ты сердишься на меня, – рассмеявшись, сказала Лена. – Ты думаешь, что я тебя не люблю как надо. А я тебя очень-очень люблю. Ты мне очень нравишься! Честное слово! Если я вру, пусть я не вылезу из машины!.. Что же ты села, Катюша, так далеко?

Катя себе не верила.

– Иди-ка сюда, ко мне! – тихо и властно сказала Лена.

И так как Катя всё ещё колебалась, глядя на Лену сурово и вместе робко из-под сросшихся пушистых бровей, Лена протянула навстречу ей обе руки.

Протянуть руки по ходу грузовика, было дело нелёгкое. Ведь Лена обеими руками, изо всех сил держалась за шину.

Но она протянула руки. Катя увидела её ждущие руки… Робко привстала она со своей шины и, не отрывая от Лены глаз, легко перебирая крошечными ногами в коричневых ботинках, пошла навстречу ей.

Подошла и остановилась. Стояла рядом, глядя на Лену без всякой улыбки, настороженная, со сросшимися бровями…

Но руки Лены уже делали своё дело: они бережно обнимали Катю. Приподняли её, посадили к себе на колени.

И Катя зажмурилась. И крепко, крепко закрыла глаза.

…Весной, самой ранней весной, нам слышится запах талого снега – первых бегущих вод. Потом нам слышится запах почек. Ещё не листвы, нет, нет!.. Потом – запах распустившихся соцветий горького миндаля… Он всегда распускается самый первый, при первом солнышке… И все эти нежные запахи сливались, скрещивались и, обращаясь к Катиному сердцу, будя его, рассказывали о том, что любила Катя, о том, что радовало её.

Она с маху прижалась к Лениному плечу. И замерла. И потонула в запахе цветущего миндаля.

– Ты уснула, Катя?

– Да. Я уснула, – серьёзно сказала Катя.

И Лена расхохоталась.

– Элена! Я дам объявление в газету, что меня зовут не Миша, а Катерина, – стараясь быть очень серьёзным, объявил Миша.

– Лена!.. А он вчера съел целую очень большую курицу.

– Это со мной случилось от глубокого внутреннего томления, – непонятно объяснил Миша. – Томясь, я всегда пожираю курицу. Это – первое, А второе то, что я съел её на пари! Совместно со своим братом. Какая, однако, вредная девка Катя!

– Не смейте так о ней говорить! – ответила Лена. Она моя дорогая Катя… Верно?

– Верно, – серьёзно сказала Катя. И вздохнула, как будто бы набирая воздуху в лёгкие. Она широко-широко открыла глаза и с неслыханной силой обрадовалась земле…

Землёй были горы. Они ехали в гору. Такая гора называется перевалом.

Гора! Большущая! Почти совсем-совсем не видать неба. Вверх, вниз. Грузовик пыхтел. На дороге были иголки опавшей хвои. И снег. Посредине лета!

Гора и опять гора.

С обеих сторон дороги стояли деревья – ёлки. Сперва они были видны с головы до ног, но, если проехать вверх, становились видными только головы этих ёлок. Но наверху стояли другие ёлки, и они были видными с головы до ног.

Долгая-долгая, кружившаяся дорога. Внизу, если глянуть вниз, был воздух. Это страшное «ничего» называлось пропастью.

– Катя, не смотри в пропасть, закружится голова!

Впереди всё сливалось в брызги. Снег крепился из самых последних сил.

Тут и там – из-под снега – подснежники; тут и там голубая точка – фиалка.

Миша стал лупить кулаком в кабину шофёра. Грузовик осторожно дёрнуло взад-назад.

– В чём дело? – спросил шофёр.

– Фиалки, садовая твоя голова.

– У тебя на уме фиалки, а у меня буксуют колёса!

– У тебя своя суровая служба, а у меня своя, – не дрогнув бровью, ответил Миша.

И, выпрыгнув из машины, быстро нарвал фиалок.

– Кате тоже! – строго сказала Лена.

– Вот ещё… Это что же, в качестве приправы к съеденной курице?

– В качестве нимба к вашему чувству великодушия.

Так они говорили, и всё непонятное, непонятное…

– Екатерина!.. Бери фиалки. По блату. На!

Катя зажала их в кулаке.

Грузовик тронулся и покатил дальше.

Над ними навис прокалённый снегом и солнцем воздух.

– Катя, тебе хорошо дышать?

– Ничего себе, хорошо, ответила Катя и прижала к себе кулак. Ил её кулака торчали фиалки.

И правда, воздух здесь разредился. От тишины… И ну орать свою песню – песню узких, скользких дорог, ведущих вверх, вверх, бегущих вниз, вниз…

Грузовик под самыми небесами. Колёса оставляют в снегах рыжеватые полосы, похожие на грязные ёлочки, нарисованные девочкой или мальчиком.

Вверх! В мир больших грязно-рыжих гор.

И вдруг внизу, под горой, показалось блюдце. В нём стояли дома. У домов высокие башни; такие башни называются «минареты».

Над городом стлался дым. Над городом было солнце. Город сиял, сверкал!.. Город… И рядом – Лена… Самый лучший, самый волшебный из всех на земле городов.

Глава X. У тёти Муниры

Тётя Мунира, к которой привезли Катю, когда-то очень давно работала регистраторшей в поликлинике. У неё не было никого на свете, и она обещала Мишиной маме, что если сделается его крёстной, то «откажет» ему свой дом.

Мишина мама сильно обрадовалась и согласилась.

Тётя Мунира думала очень долго. И Мишу назвали Мишей.

Тётя Мунира любила Мишу, как сына, хотя не была его крёстной матерью (такое случалось лишь в старину и в сказке). Она была его названой матерью – на современный лад.

– Я звёздная! Звёздная мать! – говорила она о себе. – Я вам не какая-нибудь «мамаша».

И все верили в то, что она было звёздной. Исключительно звёздной.

Перед отбытием в армию Миша приехал прощаться со своей звёздной. А Лена приехала к Мишиной звёздной, чтоб подготовиться к весенним экзаменам. Дома ей не давали учиться. (Мальчики.) Она сильно устала от них. (Так говорила Лена.)

Лёнин папа, Рихтер, был дружен с тётей Мунирой. Они знали друг друга очень давно. Оторвав свою Лену от зеркала и от мешавших бедняге мальчишек, он отправил её через перевал. «С глаз подальше!»

Тётя Мунира любила всё маленькое и молодое. Потому что жила одна.

У неё был хороший дом, который достался ей от родителей, и красивый сад… Но не было у неё ни сестёр, ни братьев, ни сына, ни дочери. И не было никакого мужа.

«Только разве что тот султан!» – говорила она. И показывала рукой на минареты. (В том дворце, с минаретами, жил когда-то султан.)

Она немножечко тосковала. И завела себе двух котов. Один их них Аполлон Бэльведерович, а другой – Николка.

Тётя Мунира любила петь. Она пела странные песни. И сильно фальшивым голосом.

А ещё эта тётя Мунира любила маленьких (например, Катю). За это она умывала Катю насильно розовым мылом, которое ей щипало глаза.

Про Катю она сказала:

– Неприветливая. Без всякого обаяния… Не посмеётся, никогда со мной, старухой, не посидит…

А посидеть с ней было довольно-таки мудрено, потому что тётя Мунира очень уж суетливая, всё время была она занята то по дому, то в садике.

Около самого дома, у самых окон, росло чудесное дерево дикого миндаля.

– По правде сказать, оно бесполезное. Не плодоносит, – говорила тётя Мунира. – Но срубить его вроде бы жалковато… Больно уж хорошо!

Тётя Мунира была светловолосая, немножко седая, с выдающимися вперёд скулами и вздёрнутым, очень коротким носом. Как будто нос по дороге раздумал расти и остановился.

Лене очень нравился тёти Мунирин сад, скамейка в саду. И тень… Она забирала с собой все книжки и, поджимая ноги, сидела на скамье: училась. Ей нельзя было не учиться, ведь она была дочкой учёного! Хочешь не хочешь, а приходилось сдавать экзамены.

– Грызёте гранит науки? – чутко спрашивал Миша.

– Грызу таковой, – с готовностью отвечала Лена.

– Я слышал, что если съесть, хорошенечко прожевав, учебник, то неплохо осваиваешь предмет.

– Уйдите, Миша! Вы невыносимы!.. И заслоняете мне страницу.

Проходила по саду тётя Мунира. Тётя Мунира пела:

 
И не только дэ-ань!
И не только два-а…
Вэчно!
Вэ-эчно!
 

– Катя, поди сюда, – вздыхая, просила Лена.

Катя только этого и ждала. Она подходила к Лене, взбиралась рядом с ней на скамью…

– Ты мне одна никогда не метаешь, Катя, – шёпотом говорила Лена и гладила Катю по волосам.

Одной рукой она рассеянно гладила Катю, а другой листала учебник.

– Пожевать бы чего-нибудь!..

Каждое желание Лены немедленно исполнялось. То Миша ей приносил яблоко, то делала яичницу тётя Мунира, то, стащив мармеладку из тёти Мунириного буфета, отдавала ей эту заветную мармеладку Катя.

– От учёбы я ослабела, – объясняла Лена тёте Мунире.

– Ещё бы не ослабеешь! С ума сойдёшь!..

Лена привезла с собой учебники и чемодан. В чемодане лежали платья. И пахли. Пахли даже тогда, когда чемодан был закрыт наглухо.

Катя частенько стояла над чемоданом и, вытянув шею, закрыв глаза, нюхала, нюхала, нюхала платья Лены.

Платья Лена меняла чуть ли не каждый день. Только тапки были у неё всегда голубые, а ленточка в волосах – розовая…

…По вечерам до сада тёти Муниры доносилась нежная музыка.

– Пошли бы потанцевать, развеялись, Леночка, – говорила тётя Мунира.

– Это мысль, – отвечала Лена.

Заходило большое, жаркое солнце.

Лена задумывалась на своей скамье, глядя куда-то поверх страниц. И это всегда замечала Катя.

…Тёти Мунирин сад был весь розовый, весь пронизан десятками нежных, светлых теней. Они ложились на платье Лены, на её опустившиеся вдоль тела руки.

– И за что ты так любишь меня, моя дорогая, глупая девочка? – вдруг говорила Лена, заглядывая в тревожные глаза Кати своими миндалевидными, синими, смеющимися глазами. Ответь же! Ну?

– Не знаю.

– А ведь я тебя тоже очень-очень люблю. Честное слово, люблю.

Какая Лена была красивая! Как ни на кого не похожа была она… Как старалась Катя быть незаметной и совсем-совсем не мешать Лене.

Вместе с тётей Мунирой она полола на грядках траву, поливала грядки на огороде: тётя Мунира из очень большой, а Катя из маленькой лейки.

Но где бы ни находилась Катя, она даже затылком видела Лену… Она научилась видеть Лену щекой. Она знала, что Лена неподалёку…

Катя и тётя Мунира работали. А за оградой сада вонзались в небо древние минареты – крыши дворца султана.

Солнце то золотило высокие минареты, то делало их багровыми, то покрывало глубокой тенью.

Темнело. Темнело… Так осторожно, так медленно. Лена складывала свои книжки…

Всё на свете ложилось спать. Не спали только тёти Мунирин сад (потому что рос) и её звёздный сын Миша. Он гулял допоздна, – говорил, что гуляет и будет гулять, поскольку ему скоро уходить в армию.