Текст книги "Стопроцентно лунный мальчик"

Автор книги: Стивен Танни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Глава 6

– Это не болезнь. Это невозможно объяснить. Я совершенно здоров. Они придумали такое название, как будто болезнь, а на самом деле – ничего похожего. Я не знаю, что это, но я уверен, что ничем не болен.

– Что ты видишь, когда снимаешь очки?

– Нам не разрешают об этом говорить.

– Но ведь ты снимаешь очки?

– Снимаю иногда. Ночью, когда сплю. Когда умываюсь.

– Значит, ты можешь подойти к окну – среди ночи, например, – и выглянуть наружу.

– Да.

– И что ты видишь?

– Все то же самое, что видят нормальные люди. И еще кое-что.

– Что значит – «еще кое-что»?

– Об этом нельзя рассказывать. Если меня поймают, отправят в тюрьму.

– Я приехала издалека, с Земли.

– Вот и возвращайся на Землю. Живи нормальной жизнью и забудь об этом разговоре. Совсем обо мне забудь.

– А ты знаешь, что только стопроцентно лунные люди могут быть пилотами мега-крейсера?

– Что ты плетешь?

– Это правда. Чтобы водить мега-крейсер, нужно уметь видеть то, что вы видите. Говорят, стопроцентно лунные пилотируют корабли через всю Солнечную систему, и они это делают без очков.

– Не верю.

– Такие ходят слухи. Я думаю, ты сразу поймешь, правда это или нет. Наверняка ты хоть раз смотрел в небо, в вечность – в то самое космическое пространство. Сам сказал, ты иногда смотришь из окна ночью. Как бы ты мог не посмотреть в небо? Что ты там видишь? Ну скажи, что ты видишь?

Она стояла перед ним. «Красивая» – слишком пошлое слово. Она была как откровение. Хрупкая. Бесстрашная. Орхидея. Серебристая антенна. Она была – электричество. Она была – фея. Светлячок, шелковичный червячок, бесенок, чертенок, богиня. Черноглазая, черноволосая девочка с другой планеты, с того самого шарика, что висит в небе у них над головой. Иеронимус не мог сделать вдох с той самой секунды, когда увидел ее издали. Он стоял на кривобокой железной конструкции, что когда-то доставила первых людей на Луну. Внизу толпились люди – школьники, туристы, – и вдруг появилась она, возникла словно бесплотный дух, неотрывно глядя ему в глаза. Он как будто снова стал ребенком. Все было нездешним в ней, даже неловкая походка, и взгляд ее принадлежал ему одному.

Она вскарабкалась по лесенке, по которой древние когда-то спустились на лунную поверхность. Она поднималась легко, словно парила в воздухе, как и положено существу из мира с увеличенной силой тяжести.

Иеронимус не мог пошевелиться. Его как будто парализовало. В переливах неоновых огней она взошла на груду археологического мусора – трудно поверить, что когда-то человечество зашвырнуло сюда эту штуковину, символ невиданных надежд и великой отваги, – взошла, как на алтарь, построенный в глубокой древности ради ее появления именно здесь, именно сейчас.

Подошла вплотную к нему, и мир застыл. Их окутала тишина. Огромные птицы недвижно зависли в воздухе.

Человечество затаило дыхание.

Ее губы шевельнулись.

– Привет! Я с Земли. Увидела тебя издалека. Ты – стопроцентно лунный?

– Да.

Ее улыбка стала шире. Извержение вулкана разорвало Луну пополам. Иеронимус ничего вокруг не видел, только удивительные черные глаза. Ее произношение…

– Я очень хочу с тобой поговорить. Можно?

– Да. Да, конечно.

Другие школьники мгновенно перестали что-нибудь значить. Превратились в серые, тусклые тени, поблекли и растворились на фоне сверкающего городского пейзажа. Все исчезло, кроме нее. Девочка с Земли, запретной планеты, беспокойного мира его предков. Ничего чудеснее он в жизни своей не видел.

– Тебе не понять, что я вижу. Это невозможно объяснить словами.

– Все можно объяснить словами.

– Это – нельзя.

Только Брейгель и Клеллен заметили, как они ушли от развалин ЛЭМа. Пит, как примерный мальчик, тут же забеспокоился, не будут ли Иеронимуса ругать за прогул. Брейгель, к тому времени начавший испытывать к спортсмену дружескую симпатию, разъяснил, что данный случай не прогул, а всего лишь независимое решение перенести научные изыскания на более удобное время, или, выражаясь в своеобразной манере Брейгеля, флукстуация беховрического поведения, ухрюченная в лунном конституционном суброндарии, допускающем определенные инфузии и маргиноидные консенсусы в самом корпунцелярном смысле. Пит решил, что это звучит логично, особенно когда Клеллен подарила ему еще один роскошный поцелуй, пробирающий до мурашек по хребту. Сердце Пита затрепетало. «Где ты выучилась так целоваться?!» – воскликнул он, еле переведя дух.

Весь класс повели в расположенный поблизости музей, а Брейгель, Пит и Клеллен свернули в какой-то бар. У Брейгеля было поддельное удостоверение личности, а у Пита – несколько лишних долларов. Они взяли всем по пиву, потом еще и еще, и в итоге три часа спустя вернулись к автотранспу совсем косые. Иеронимус не показывался. Учителя не стали его искать, для них он был сейчас одним из дебилов, а кому какое дело до этих отморозков, они и без того вечно прогуливают. Обратный путь прошел без приключений, только Пит и Клеллен очень уж увлеклись взаимными ласками. Брейгель всю дорогу проспал. Ему повезло – мать не заметила запах алкоголя, потому что и сама спьяну вырубилась прямо на полу. Клеллен страшно боялась, что подумает отец, если увидит дочь с размазанной помадой и заметит, что от нее разит пивом. Целую пачку мятных пастилок сжевала на всякий случай, но, к счастью, действенность этого метода испытать на практике не пришлось: когда она вернулась домой, отец развлекался в спальне с очередной подружкой. Клеллен тихонько прокралась к себе в комнату и подперла дверную ручку стулом. Пит никогда раньше не напивался и оказался совершенно не готов к резко отрицательной реакции своего организма на спиртное, не говоря об ужасе родителей при виде блюющего посреди гостиной сына.

Ринго Рексафин всю ночь сходил с ума от беспокойства. Позвонил в школу, но там даже не знали, что Иеронимус пропал. В полицию Ринго обращаться не стал. Не доверял он полицейским – они готовы прицепиться к любому предлогу, лишь бы обвинить стопроцентно лунного гражданина в преступлении под названием «оптическая агрессия», даже если ничего подобного не произошло в действительности. А тут еще ужасный случай в метро накануне… Ринго не находил себе места, всю ночь метался по квартире. Несколько раз чуть не задохнулся. Никогда еще ему не было так страшно. Выпил, не пьянея, три стакана виски – легче не стало.

Иеронимус явился в пять утра. Отец наорал на него и чуть было не дал пощечину – впрочем, облегчение все-таки перевесило. По крайней мере, живой пришел…

Было утро субботы. Иеронимус проспал до полудня.

– Ты представляешь себе, как может выглядеть четвертый основной цвет?

– Пробовала представить, не получается.

– Есть три основных цвета: красный, желтый, синий.

– Знаю.

– Попытайся вообразить четвертый.

– Сразу приходит в голову зеленый.

– Зеленый – смесь желтого с синим. Попробуй еще.

– Фиолетовый? Четвертый основной цвет – фиолетовый?

– Опять мимо.

– Какой-нибудь серо-буро-малиновый?

– Это вообще не сочетание цветов! Его нельзя получить, смешивая другие оттенки. Это основной цвет, понимаешь?

– Так не бывает! Если рассуждать логически, четвертого основного цвета не существует.

– Существует. Я знаю, я видел. Наверное, есть и пятый, и шестой. Может, их бесконечное количество, только мы не все воспринимаем. Ты видишь три основных цвета. Я – четыре.

– Скажи, на него смотреть больно? Голова болит?

– У меня от очков голова болит.

– Зачем надо их носить? По-моему, это перестраховка.

– Я по закону обязан носить защитные очки.

– Какой-то несправедливый закон! А что будет, если вы все откажетесь подчиняться?

– Будет массовая истерия, ты даже представить себе не можешь.

– Почему у кого-то должна быть истерика, если человек снял очки?

– Если я сниму, у тебя тоже будет истерика.

– С чего ты взял? Ты меня совсем не знаешь.

– Неважно. Если я сниму очки, ты станешь биться в истерике.

– Докажи! Сними очки!

– Нет. Меня посадят.

– Бессмыслица сплошная.

– Нет, правда. У меня глаза четвертого основного цвета. Если ты их увидишь, у тебя в мозгу случится короткое замыкание.

– Покажи!

– Не могу. То, что я с тобой об этом говорю, – уже нарушение закона.

– Покажи глаза!

– Один человек умер оттого, что посмотрел мне в глаза.

– Я не умру.

– Может, и нет, но ты никогда больше не будешь прежней.

– Вот и хорошо!

Они разговаривали на ходу. Иеронимус и раньше встречал землян, но те все были взрослыми, а она – подросток, как и он. До чего грациозно она двигается – как балерина, почти летит, причудливо взмахивая руками. И такой восхитительный, чарующий акцент. Она назвала свой родной город на Земле, но Иеронимусу название ничего не говорило – он просто слушал ее речь, как музыку.

Они прошли мимо гигантского казино, где только что вспыхнул пожар. Игроки большими группами покидали здание. Примчалась пожарная машина, въехала прямо на тротуар, пожарники бегом бросились в казино. В глубине его бушевало оранжевое пламя. Из этого пекла доносились испуганные голоса, вопли. Собиралась толпа.

Зеваки мешали пожарным разворачивать свое оборудование. Трое прохожих затеяли скандал с бригадиром пожарников: они были недовольны тем, что грязный пожарный шланг растянули прямо поперек дороги. Пока они спорили, в здании грянул взрыв, с новой силой взметнулись языки пламени.

Один из троицы, в модном ярко-синем блейзере и шляпе из алюминиевой фольги, громко возмущался неаккуратностью пожарных.

– Что за наглость! – разорялся он. – Суете свои поганые шланги людям под ноги, чуть нам ботинки не испачкали!

Бригадир, не слушая, выкрикивал команды в старомодную наручную рацию. Подошел еще один пожарный, и они вдвоем принялись швырять какое-то громоздкое оборудование рядом со шлангами. Прохожий в алюминиевой шляпе взъярился пуще прежнего:

– Безобразие! Вы нас чуть не измазали!

Бригадиру было не до него. Под грохот очередного взрыва второй пожарник обратился к зеваке:

– Сэр, будьте так добры, отойдите в сторонку. Вы мешаете устранять возгорание.

– Сами отойдите! И шланги свои уберите! Я не намерен ходить по грязи в новых ботинках. Вы мне их и так чуть не испортили!

Едва он успел произнести последние слова, мимо пробежали еще трое пожарных с только что подъехавшей машины. Один из них задел плечом приятеля возмущенного прохожего, тот был одет в изысканный костюм из ослепительно-белой гофрированной бумаги. Все трое дружно застонали, глядя, как на плече у нарядного джентльмена расплывается огромное черное пятно.

– Нет, вы только посмотрите! – завопил прохожий в алюминиевой шляпе. – Моему другу посадили пятно! Что вы теперь будете делать?

Пожарные не обращали на грубияна внимания, им и без того дел хватало. Нужно было как-то локализовать пламя, чтобы пожар не охватил все казино. Прибыли три-четыре спасательных робота, похожих на серебристые безликие манекены, специально созданные, чтобы вытаскивать людей из огня. Бригадир велел им бежать на десятый, четырнадцатый и двадцать девятый этажи. Не успел он договорить, как сверху посыпалось битое стекло. Все задрали головы. С двадцатого этажа трое перепуганных людей отчаянно звали на помощь.

– К ним идите! Найдете по голосу! – крикнул бригадир последнему роботу, уже исчезающему в пламени. – Кажется, они на двадцатом…

Огонь быстро распространялся. Пожарные ворчали, что, мол, при строительстве таких вот небоскребов дешевизны ради используют пожароопасные материалы. На шестом этаже вспух и лопнул оранжевый светящийся шар, и начальник пожарной охраны сказал бригадиру: «Какого дьявола они там хранили?» А бригадир сказал: «Похоже на поджог». Вынесли трех пожарников, которые надышались ядовитого дыма, – на них упала балка и повредила трубки от кислородных масок. Когда их увозили, один перепачканный сажей пожарный задел клетчатые брюки скандального прохожего в алюминиевой шляпе, так и не пожелавшего сдвинуться с места. Тот посмотрел вниз, увидел на штанине черное пятно и раскричался, что ему замарали штаны и чуть было не испачкали ботинки, а бумажный костюм его друга вообще безнадежно испорчен. К нему никто не прислушивался. Из горящего дома доносились ужасные крики. Недовольный господин воодушевился еще больше, продолжал ругаться, несмотря на опасность, и жутко всем мешал. В конце концов начальник пожарной охраны сказал ему: «Слушайте, отойдите с дороги! Мне очень жаль, что ваша одежда испачкалась, но вы могли бы сообразить, что не следует стоять посреди зоны пожара. Вы не даете нам выполнять свои обязанности. Пожалуйста, перейдите на ту сторону улицы! Иначе еще сильнее измажетесь, а когда приедет полиция, вас обязательно арестуют, так и знайте!»

Это не помогло. Трое разъяренных прохожих остались, где стояли, заявляя, что не двинутся с места, пока кто-нибудь из руководства пожарной службы не выпишет им чек на сумму, равную стоимости химчистки. За всех говорил джентльмен в алюминиевой шляпе. Покраснев от злости, он орал во все горло, упрямо настаивая на своем, и это его сгубило вместе с друзьями. С высоты тридцатого этажа раздался оглушительный треск, и какой-то крупный предмет полетел вниз, непрерывно крича. Человек, под двести килограммов весом, выпрыгнул в окно, спасаясь от огня, и свалился прямо на троих прохожих. Удар переломил им позвоночники и размозжил черепа. Хруст заглушил даже мешанину криков и пожарных сирен. Трое упрямых джентльменов умерли на месте, а тот, прыгнувший из окна, остался без единой царапины и охотно выполнил просьбу начальника пожарной охраны перейти на другую сторону улицы.

Девочка с Земли расплакалась. Иеронимус обнял ее за плечи оберегающим жестом. Он уже видел смерть, видел невооруженным глазом. Кошмарная сцена пожара напомнила ему, как он убил Лестера два года назад. Девочка вся дрожала. Надо же было им свернуть именно на эту улицу… День был испорчен. У нее тряслись плечи, а глаза были полны слез.

– Прости, что так получилось, – сказал Иеронимус.

– Бедные, бедные люди! Я никогда раньше не видела мертвых. В голове не умещается: только что были живы, секунда – и уже раздавлены. Послушались бы того пожарного, были бы сейчас целы!

– Да, но тогда умер бы толстяк, который на них упал.

– Ужас! – вскрикнула она. – Смерть – это ужасно!

Крепко держась за руки, они пробивались сквозь толпу, словно рыбы, плывущие вверх по реке, – против течения людской массы, рвущейся полюбоваться пожаром на фоне красного неба. Пламя окончательно вырвалось из-под контроля. Мимо проносились все новые пожарные машины, спеша к месту трагедии.

Земная девочка ужасно перепугалась. Иеронимусу тоже было не по себе.

– Я видела, как их сплющило, – рыдала она. – Троих человек раздавило, как каких-нибудь букашек… Ужас, кости так и хрустнули и головы…

Слезы ручьями текли у нее по щекам. Выли сирены. Мимо прошел человек в черном котелке. Он улыбнулся девочке, а она чуть не потеряла сознание – у человека был только один глаз. На месте второго – пустая глазница. Еще у него были длинные, закрученные кверху усы. Когда он открыл рот, оттуда вылетела крошечная колибри на поводке из зубной нити. Она порхала возле хозяйского уха, а улететь не могла. Другой конец нити был привязан к переднему зубу.

Девочка с Земли закрыла лицо руками.

– Мне страшно, – прошептала она.

– В какой гостинице вы с родителями остановились? – спросил Иеронимус.

– Отель «Венеция», на Ратугенбар-авеню.

– Я тебя провожу.

Автомобиль с тремя пьяными туристами, вильнув, заехал на тротуар и врезался в пешеходный мостик. Люди внутри были не пристегнуты и при ударе их бросило вперед, словно тряпичных кукол. Они ударились о ветровое стекло, заливая лица кровью, ломая челюсти. По стеклу побежали трещины. Иеронимус хотел броситься на помощь, но девочка с Земли схватила его за руку.

– Не надо! Не хочу больше ужасов!

И они прошли мимо. Девочка страшно расстроилась. Ей казалось, будто Луна сошла со своей орбиты и нарочно пугает ее разнообразными катастрофами.

– У тебя глаза четвертого основного цвета?

– Да.

– Ты поэтому их прячешь?

– Я не прячу. Так по закону полагается.

– Если бы не этот закон, ты бы все равно ходил в очках?

– Не знаю.

– Я хочу увидеть твои глаза. Покажи!

– Не могу. У тебя будет истерика.

– Мы сегодня такого навидались, что у меня уже и так истерика.

– Нельзя, закон запрещает. А кругом полиция. Ко мне постоянно цепляются, потому что я – стопроцентно лунный. Если покажусь тебе без очков, меня арестуют.

– Я хочу увидеть этот цвет!

– Найди кого-нибудь другого!

– А я хочу видеть именно твои глаза!

– Не выйдет.

– Разве ты не хочешь посмотреть на меня без очков?

Они заблудились. Иеронимус плохо представлял, где ее гостиница. Где-то поблизости, среди сотен других таких же. Один раз свернул не в ту сторону – и начинаешь ходить кругами. Повсюду мельтешат туристы, и не только с Земли; из других районов Луны сюда тоже приезжают ради казино, баров, ресторанов и ночных клубов, проституток и наркотиков. Зона первого ЛЭМа – всего лишь название. Никого не интересует историческое значение этого места. Сейчас здесь практически неподвластная закону территория взрослых игр, куда стекаются неудачники, чтобы воплотить в жизнь свои убогие мечты.

Очередной переулок вывел на ярко освещенное пространство. Девочка с Земли заглянула в открытую дверь. В темном коридоре человек с резиновой змеей в зубах гонялся на четвереньках за белой мышью, размахивая молотком. Заметив краем глаза девочку, он рявкнул:

– В чем дело? Никогда чейн-карессера не видела?

Девочка шарахнулась, и они с Иеронимусом выскочили из переулка, окунувшись в целое море голубых огней. Парк аттракционов: колесо обозрения, карусели, горки… Озеро с лодочками в форме механических собачек.

– Как тебя зовут?

– Ты не поверишь.

– Неправда! Я тебе во всем верю.

– Меня зовут Окна Падают На Воробьев.

– Что-что? У тебя вместо имени какое-то идиотское предложение?

– Ну да. Окна Падают На Воробьев.

– Это одно только имя или имя и фамилия вместе?

– Только имя. А тебя как зовут? Мы уже целый час гуляем, о чем только я тебя не расспрашивала, а имя узнать не догадалась.

– Иеронимус.

– Тоже необычное! Я раньше никогда такого не слышала.

– Меня папа так назвал. Не знаю, откуда он это имя выкопал.

– А маме оно нравится?

– Понятия не имею.

Надеясь избавиться от ужасных впечатлений этого вечера, двое подростков отправились в парк аттракционов – царство праздничных фонариков и гигантских механических насекомых. Сразу у входа им попалась круглая огороженная площадка метров пятидесяти в диаметре. На площадке яростно бились два громадных лося. Лунные лоси очень похожи на своих земных сородичей, только мех у них неестественного голубовато-белого цвета. И размерами они крупнее, и намного агрессивнее. Их предков завезли на Луну около тысячи лет назад, и они расплодились во множестве, особенно на обратной стороне. Еще одно отличие от земных – лунные лоси всеядны, а иногда, если пищи не хватает, могут стать и людоедами.

Окна Падают На Воробьев подбежала к ограждению. Вокруг толпились азартно вопящие зрители, многие сжимали в руках деньги. Рослые, неотесанные мужики и тетки с мясистыми лицами жадно смотрели, как два огромных зверя молотят друг друга великолепными ветвистыми рогами. Животные выглядели пугающе, словно какие-то доисторические существа. Окна Падают На Воробьев никогда еще не видела такого скопища грубости и невежества. Зрители выкрикивали непонятные жаргонные выражения, все лица казались тупыми или безобразными. Девочка с Земли испуганно жалась к Иеронимусу. Лоси кружили по площадке, выжидая удобного момента, потом бросались друг на друга и с треском сталкивались рогами, норовя попасть в бок. Победные вопли и свист в толпе оглушали. Рядом какой-то дядька размахивал целой пачкой лунных долларов. От него воняло. Он был грязен и одет чудовищно безвкусно: блестящие синие тренировочные штаны и фланелевая рубашка. Он был пьян и угрожающе косился на девочку налитыми кровью глазами. Позади него тощая женщина с реденькими седыми волосами и морщинистым лицом отхлебнула из плоской бутылки, потом швырнула ее на ринг и вдруг лизнула ржавый железный столбик ограды.

Иеронимус видел на лице земной девочки страх и отвращение. Ему и самому здесь не нравилось, но все-таки было почти привычно. Зрелище не слишком отличалось от обычного учебного дня в коррекционном классе.

– Если снять очки, что изменится? Например, ты увидишь вместо зеленого какой-нибудь другой цвет? Все, что было белым, станет твоего особенного цвета? А вместо черного что?

– Никакие цвета не изменятся. Четвертый основной цвет совсем прозрачный. Это как тень, постепенно угасающий след от движущихся предметов. Любое движение оставляет такой след. И такая же тень возникает за несколько мгновений до начала движения. Проявляется постепенно, а потом опять угасает.

– Чушь какая-то! Или ты псих, или врешь.

– Довольно тяжело смотреть на мир без очков, особенно когда рядом много людей и все движутся в разных направлениях. Голова идет кругом.

– Ничего не понимаю!

– Конечно. Ты и не можешь понять.

– Если ты на меня посмотришь, увидишь этот самый след? И будешь знать, откуда я пришла?

– Точно. Если след будет яркий и долго не угаснет, я смогу определить твой путь на довольно далекое расстояние. Беда в том, что следы пересекаются и путаются. А кроме людей есть еще машины, животные, падающие предметы, они все тоже оставляют след.

– А еще ты увидишь, куда я пойду?

– Верно.

– Если я сейчас повернусь и пойду от тебя, ты сможешь узнать, в какую сторону я направлюсь?

– Да.

– Значит, ты можешь предвидеть будущее?

– Вроде того. Я могу узнать, в какую сторону ты двинешься, еще раньше, чем ты сама это решишь. Могу определить, куда переместится любой объект в моем поле зрения.

– Похоже на вранье, как выдумки экстрасенсов.

– Я не экстрасенс. Я не умею читать мысли. Просто без очков я могу определить, куда ты пойдешь. Все научно доказано, а для меня так и просто очевидно, потому что четвертый основной цвет ничем не хуже красного, желтого и синего.

– А как ты все-таки видишь движение раньше, чем оно произошло?

– Потому что я вижу четвертый основной цвет, а он существует не в том временном потоке, что остальные три.

– Временной поток?

– Мы воспринимаем время как нечто линейное, движущееся в одном направлении. Мы, люди, стареем, а не молодеем. Для нас цвет – это часть линейного мира. Все оттенки блекнут со временем, если их не обновлять. Наш глаз воспринимает определенные цвета, этого нам хватает для жизни. А если задуматься об ограниченности наших механизмов взаимодействия с окружающим миром, станет понятно, что мы слепые, как черви. Мы высокомерно считаем, что наше восприятие реальности – единственно возможное. Раз мы видим всего три основных цвета – значит, больше и быть не может. Раз мы растем, стареем и в конце концов умираем – значит, время движется только в одном раз и навсегда заданном направлении. Мы самодовольны, как червяк-паразит, который живет в кишечнике лося; для этого червя нет иной реальности, кроме жизни в чьем-то темном брюхе среди себе подобных. Червяк довольствуется тем, что дает ему непосредственное восприятие, и даже не подозревает, что на самом деле весь его мир заключен внутри здоровенного зверя, который дерется с другим зверем, а вокруг разные пьяницы делают ставки – кто из двух зверей победит в этой бессмысленной драке.

Я своим особым зрением способен всего лишь разглядеть самый краешек иной реальности, недоступной нашим примитивным органам чувств. Четвертый основной цвет показывает будущие события, потому что он существует в истинной реальности времени. Я просто наблюдатель, но я вижу четвертый основной цвет и его место в реально существующем мире, точно так же, как человек, глядя в ночное небо, видит свет давно погасших звезд. Большинство людей, и ты в том числе, этого цвета не видят, потому что ему нет места в обычной системе взаимоотношений человека с миром, и тем не менее он реален, как ты и я. Как вон те дерущиеся лоси. Как планета, с которой ты прилетела. Для четвертого основного цвета не придумали названия, потому что люди, не способные увидеть этот цвет, его запретили, но он существует. А вот лунарного офтальмического символяризма не существует, вопреки всем дурацким законам. Я здоров, у меня нет никакой болезни. Я не мутант, я просто вижу то, чего не видят другие.

Он впервые в жизни говорил с кем-то на запретную тему. Говорил, зная, что в любую минуту его могут арестовать. Правда, в парке аттракционов стоял страшный шум и, насколько можно судить, не действовали никакие законы.

Они подошли к алюминиевому киоску с пиццей и взяли по кусочку. Над головой сияла гирлянда ослепительно-белых лампочек. Иеронимус смотрел, как девочка с Земли ест: вот она складывает пополам ломтик пиццы, дует на него, ее черные глаза блестят. У них есть общая тайна. Он совершил преступление, рассказывая о себе. Но эту девочку окружала какая-то удивительная атмосфера доверия. Она его не предаст.

Она сказала, что земная пицца совершенно не похожа на то, что они едят.

– Дай мне посмотреть в твои глаза, никто не узнает!

– Все узнают, и в первую очередь – полиция.

– Ты видишь здесь хоть одного полицейского?

– Я не буду тебе показывать!

– А по-моему, тебе и самому хочется. Я же вижу! Ты хочешь показать мне свои глаза.

– Зачем это мне?

– Затем, что я тебе нравлюсь. Ты в меня влюбился!

– Это… правда.

– Тогда почему не показываешь?

– Тебе станет плохо, а меня посадят в тюрьму.

– Ничего мне не сделается. Я сильная! Я с Земли, там знаешь какая сила тяжести, вашим ни за что не выдержать, а я выдерживаю. Ты раньше встречал хоть одну земную девчонку?

– Нет.

– Ты целовался хоть раз с земной девочкой?

Иеронимус купил целую книжечку билетов, и они пошли кататься на аттракционах. Сначала им попалась крутящаяся штуковина под названием «Тарантул» – она и была похожа на гигантского паука, только с двадцатью ногами вместо восьми. Как и все прочие аттракционы, «Тарантул» был весь утыкан электрическими лампочками. Иеронимус в жизни не видел столько лампочек – такой способ освещения считался устаревшим и даже опасным. Потом они забрели в комнату смеха и вышли, нахохотавшись над искаженными отражениями друг друга. Затем забрались в вагончик, заняв первые места. Пока вагончик карабкался на вершину ажурной металлической конструкции, Иеронимус огляделся по сторонам. Громадные белые колибри парили в воздухе, поднимаясь вместе с ними. Внизу, до самого Моря Спокойствия, раскинулся неоновый мир. Сверкающие казино, бесконечно текущие реки автомобилей, похожие на повернутый набок Сатурн, пробирающиеся через паутину эстакад, словно трудолюбивые муравьи, которые ни с того ни с сего решили притвориться светлячками. В небе кружились бесчисленные стаи колибри, миллионы птиц. Вдали виднелись мерцающие силуэты жилых комплексов, заполненные водой кратеры, бетонные корпуса заводов по добыче и переработке ульзаталлизина и высокие причалы, у которых швартовались мега-крейсеры, похожие на гигантских осетров. Они то взмывали в небо, то медленно спускались, ища место для посадки после немыслимо долгого перелета. Окна Падают На Воробьев указала на один из них тоненьким пальцем.

– Смотри, – сказала она с ноткой легкой грусти. – Это мой корабль – «Грейдлианская хризантема».

Тут вагончик нырнул вниз, и они ухватились друг за друга.

– Ты хочешь показать мне свои глаза.

– Да, хочу. Но это запрещено.

– Тем более покажи!

– Я никогда никому не показывал свои глаза преднамеренно.

– Значит, я буду первой. Умышленно.

– Да. Может быть, потом ты меня не простишь.

– Не прощу, если не покажешь.

– Я буду для тебя первым.

– И я буду первой, кому ты нарочно покажешь свои глаза.

– Надеюсь, мы об этом не пожалеем.

– Если и пожалеем, ничего. Я вернусь на Землю. Ты будешь жить, как жил раньше. Если все-таки пожалеем, то мы просто забудем друг друга.

– У меня сердце колотится. Так хочется скорее увидеть тебя без этих дурацких стекол.

– И мне тоже не терпится увидеть твои глаза. Дай руку – чувствуешь, у меня тоже сердце колотится?

Лунный мальчик и земная девочка отыскали узкий переулочек между заброшенными кирпичными зданиями. Они побежали туда, взявшись за руки. Переулок привел их в закрытый со всех сторон дворик. Здесь было совсем темно, если не считать отраженного света Земли, высоко стоявшей в небе. Вокруг только стены и три-четыре колибри. За выходом из переулка мелькали огни аттракционов, гремела музыка.

Они встали лицом друг к другу, по-прежнему держась за руки. Сначала они восхитительно долго целовались. Ее губы из такой немыслимой дали… Оба были не слишком привычны к таким вещам, и легкая неловкость была сама по себе восхитительна. Они столкнулись носами. Он чувствовал, как ее дыхание смешивается с его на вдохе.

Они никак не могли остановиться. В позвоночнике тек жидкий огонь. Ее пальцы легли ему на локоть.

Никогда еще он не чувствовал себя настолько живым.

Они еще какое-то время целовались.

Потом отступили друг от друга. Земля висела прямо над головой, бросая голубоватый свет.

Окна Падают На Воробьев протянула руку и сняла с Иеронимуса очки.