Текст книги "Проклятие лорда Фаула"

Автор книги: Стивен Ридер Дональдсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Глава 11
Бездомные

Постепенно ночь стала задыхаться, словно кем-то придушенная, и бесцельно перешла в хмурый день – день, неуверенно вступавший на землю, словно не знающий, где кончается рваная пелена тьмы и где начинаются тлеющие угольки света. Низкие тучи, казалось, были переполнены горем – отяжелели и набухли от скопившейся скорби – и, тем не менее, они были бесплодны, не способны дать дождя, словно воздух испытывал слишком сильную жалость, чтобы заплакать. Сквозь этот рассвет неверной и тяжелой поступью двигались Этиаран и Кавинант, как осколки разбитой погребальной песни.

Наступивший день не принес с собой никакой перемены для них, не изменил пути, по которому они безбоязненно – поскольку вся способность бояться уже израсходовалась – шли на север. День и ночь были не что иное как маскировка, пестрая одежда для неизменной тени сердца Страны. Они не могли знать, сколько вреда нанесено этому сердцу. Они могли судить об этом лишь по своему собственному сердцу – и в течение всей долгой мрачной ночи и последовавшего за осквернением празднования дня они шли, преследуемые увиденным и невосприимчивые ни к чему другому, словно даже голод, жажда и усталость перестали для них существовать.

Этой ночью их плоть дошла до крайней степени измождения, и они забылись тяжелым сном, будучи более не в силах даже бояться погони. Пока они спали, напряжение в небе несколько разрядилось. Голубая молния словно цепом ударила по горам; заворчал, будто выражая долго подавляемую боль, гром. Когда путники проснулись, солнце стояло над ними, а их одежда была вымочена ночным дождем. Но солнце и утро не в состоянии были залечить их израненную память. Они поднялись, шатаясь, на ноги; поели алианты, выпили воды из источника и пошли дальше, двигаясь так, словно их охватило трупное окоченение.

И все-таки время, алианта и воздух Анделейна мало-помалу начали воскрешать в них людей. Усталый мозг Кавинанта постепенно заработал; сковывающий ужас кровопролития начал отступать, уступая место более привычной, заурядной боли. Он все еще слышал крик Этиаран: «Кавинант, помоги им!». И этот крик заставлял его кровь холодеть от бессилия.

«Духи! Духи!» – внутренне стонал он где-то глубоко в подсознании.

Они были так прекрасны, а он – так бессилен спасти их.

И все-таки Этиаран считала, что он был в состоянии спасти их; она ожидала, что он применит какую-то силу – так же, как Лена, Барадакас и все остальные, кого он встречал на своем пути. Они видели в нем возрожденного Берека Полурукого, повелителя Дикой Магии.

У тебя есть сила, сказал ему Презирающий, но ты никогда не узнаешь, как ею распоряжаться. И он действительно не знал. Откуда ему знать это? Что общего у него с магией или даже со снами?

И все же духи проявили почтение к его кольцу, словно почувствовали его утраченную человеческую природу. Оно изменяло их.

Через некоторое время он сказал, вернее – подумал вслух:

– Если бы я мог, я бы спас их.

– У тебя есть сила. – Голос Этиаран был лишен всяких эмоций: ровный и бесстрастный, он словно бы утратил способность выражать горе или гнев. – Какая сила? – с болью в голосе спросил Кавинант.

– А для чего же ты носишь Белое Золото?

– Это просто кольцо. Я ношу его… Я ношу его потому, что я прокаженный. Я ничего не знаю ни о какой силе.

Этиаран не смотрела на него.

– Я не могу в это поверить. Ты закрыт для меня.

При этих ее словах ему захотелось протестовать, схватить ее за плечи и крикнуть ей в лицо: «Закрыт? Смотри – смотри на меня! Я не Берек! Я не герой. Я слишком болен для этого». Но ему не хватало силы. Он был чересчур тяжело ранен – как своим бессилием, так и невозможным требованием Этиаран.

Как?

Духи!

Как могло такое случиться со мной?

Несколько секунд он вздыхал над этим вопросом. Потом он решил про себя: «Я должен был знать…»

Он должен был услышать угрозу для себя в песне Этиаран о Береке, увидеть ее в Анделейне, почувствовать в перемене, произошедшей с его ботинками. Но он был глух, слеп, нем. Движение вперед так захватило его, он так стремился убежать от одного безумия, что не обратил внимания на другое безумие, к которому вела тропа его сна. Этот сон хотел сделать из него героя, спасителя; и таким образом он соблазнял его, гнал вперед все быстрее и быстрее, так, чтобы у него не оставалось времени позаботиться о себе; чтобы он рисковал своей жизнью ради духов Страны, ради иллюзий. При этом единственная разница между Этиаран и Лордом Фаулом заключалась в том, что Презирающий желал ему неудачи во всем этом.

Ты никогда не узнаешь, как ею распоряжаться. Конечно, он никогда не узнает. Под гнетом слабости в нем постепенно росла волна гнева. Ему снился сон – это было ответом на все, на невозможные ожидания Страны по отношению к нему, равно как и на бессилие самой Страны. Он понимал разницу между реальностью и сном; он был в здравом уме.

Он был прокаженным.

И все-таки духи были так прекрасны. Они были убиты…

Я прокаженный…

Дрожа, он начал осматривать себя.

«Проклятье, – думал он, – что общего может быть у меня с духами, с Дикой Магией и с этим чертовым Береком Полуруким? – На нем, казалось, не было повреждений – никаких царапин и ссадин, одежда измята, но не порвана, однако конец посоха хайербренда почернел от испытанной им силы юр-вайла. – Черта с два! Им не удастся проделать это со мной».

Обуреваемый злобой на собственную усталость, он тащился рядом с Этиаран. Она не смотрела на него и, казалось, вообще не замечала его присутствия; и он в течение всего дня не тревожил ее, словно опасаясь, что не сможет ответить, если даст повод обвинить себя. Но когда они остановились вечером на ночлег, холодная ночь и хрупкие звезды заставили его пожалеть об утрате одеял и гравия. Чтобы отвлечься от неприятного дискомфорта, он возобновил свои полузабытые попытки узнать побольше о Стране. Он робко попросил:

– Расскажите мне об этом… О том, кто нас спас. Там, во время празднования…

Этиаран долго молчала, затем ответила:

– Завтра.

Ее голос не выражал ничего, кроме апатии.

– Оставьте меня в покое. Хотя бы до завтра.

Кавинант кивнул ей в темноте, казавшейся густо наполненной холодными бьющими крыльями, но на это он мог дать лучший ответ, нежели на тон Этиаран. Долгое время его бил озноб, словно он готовился с негодованием встретить любой сон, причиняющий страдания несчастному человечеству, и наконец он впал в какое-то судорожное забытье.

На следующий день – девятый после выхода из настволья Парящее Этиаран рассказала Кавинанту об Освободившемся. Голос ее был ровным, как рассыпавшаяся скала, словно она достигла такого состояния, когда все, что она говорила, разоблачая себя, уже ничего более для нее не значило.

– Среди Изучающих лосраата есть такие, – сказала она, – кто обнаружил, что не может работать на благо Страны или Учения Старых Лордов в обществе своих коллег – Лордов или Хранителей Учения, как раздела Посох, так и боевого учения. Они обладают особым даром видеть, который вынуждает их действовать в одиночку. Но их приверженность к одиночеству не отделяет их от людей. Они проходят ритуал Освобождения и освобождаются от общих обязанностей для того, чтобы с благословения Лордов искать свое собственное учение, пользуясь уважением всех, кто любит Страну. Еще давным-давно Лордам стало понятно, что желание уединения это не всегда и не обязательно эгоистическое желание, если только оно не выражается теми, кто в действительности ему подвержен.

Многие из Освободившихся больше никогда не возвращаются к людям – пропадают без вести. А вокруг тех, кто не пропадает полностью, обычно складываются легенды: про некоторых говорят, будто им известны секреты снов, про других – будто они пользуются какими-то таинственными средствами для лечения людей, про третьих – будто они дружат с животными, умеют говорить на их языке и могут призвать их на помощь, если в этом возникнет большая необходимость.

Именно один из таких и спас нас… – Ее голос на мгновение перехватило. – Исследователь духов и друг маленьких обитателей леса. Он знал больше о Семи Словах, чем когда-либо слышали мои уши, – она тихо вздохнула. – Могучий человек – и так погибнуть… Он освободил духов и спас нам жизнь. Если бы только я стоила этого! Именем Семи! Никакое зло прежде не смело покушаться на духов Анделейна. Даже сам Серый Убийца никогда не отваживался… Говорят, что Ритуал Осквернения – и тот не в силах был нанести им вред. Теперь сердце мое обливается кровью при мысли о том, что они никогда больше не будут танцевать.

После долгой тяжелой паузы она продолжала:

– Но сейчас это уже не важно. Все кончается когда-нибудь извращением или смертью. Печаль не расстается с теми, кто имеет надежду. Но этот Освободившийся отдал свою жизнь за то, чтобы ты, твое послание и твое кольцо могли достичь Лордов. И мы сделаем это, чтобы подобная жертва не оказалась напрасной, потому что именно живые ответственны за значимость жертв мертвых.

На мгновение она вновь умолкла, и Кавинант спросил себя:

– Так ли это? Для того ли предназначена жизнь? Чтобы защищать других от смерти?

Но ничего не ответил. Вскоре мысли Этиаран вновь вернулись к предмету их разговора.

– Однако об Освободившихся… Некоторые из них ведают снами, другие лечат, третьи посвящают себя животным, есть такие, кто исследует землю в надежде раскрыть секреты пещерников, другие изучают законы Демонмглы, стремятся узнать, какие знания позволили той делать свои пророчества. Однажды я даже краем уха слышала, будто некоторые Освободившиеся занимаются легендой о Сиройле Вейлвуде из Дремучего Удушителя и становятся Защитниками Леса. Но это опасная идея, даже если передавать ее вполголоса.

Прежде я ни разу не видела никого из Освободившихся. Но я слышала гимн, исполняемый во время освобождения.

Ровным голосом она начала читать:

 
Стань свободным, Освободившийся,
Получивший право Свободы, —
Пусть снятся тебе сны,
И пусть в грезах твоих
Будет то, что сбудется:
Крепко закрывай глаза,
И не открывай, пока не станешь видеть,
И пой про себя напев пророчества —
И будь истинным Освободившимся,
Получившим право Свободы!
 

– Там есть и другие слова, но сейчас слабость не позволяет мне вспомнить их – и может быть, я вообще никогда больше не спою ни одной песни.

Она плотно закуталась в накидку, словно защищаясь от холодного ветра, и в течение всего оставшегося дня не проронила более ни слова. Этой ночью, когда они остановились на ночлег, Кавинант снова не мог уснуть. Вопреки собственному желанию он лежал и смотрел в небо, выискивая тонкий серпик новой луны. Когда тот наконец поднялся над горами, Кавинант с ужасом увидел, что цвет его из серебристо-белого превратился в красный – кровавый цвет похожих на озера лавы глаз Друла.

Он придал горам оттенок зла, окрасил ночь в какой-то темно-малиновый цвет, словно кровавый пот струился из кустов, деревьев, травы и горных склонов; словно весь Анделейн подвергался пытке, словно его терзала какая-то мука. Под этим светом оскверненная земля начала мерцать, будто вздрагивала.

Кавинант смотрел на все это, не в силах закрыть глаза. Хотя сейчас как никогда ему необходимо было чье-то общество, он сцепил зубы, преодолевая желание разбудить Этиаран. Одинокий и дрожащий, с зажатым в потной руке посохом, он сидел до самого захода луны, потом полууснул-полуоцепенел до наступления рассвета.

Но на четвертый день после ночи танца уже сам Кавинант был тем, кто следил за скоростью их передвижения, не давая ей снижаться. По мере того как день подходил к концу, он все наращивал и наращивал скорость, словно боялся, что кровавая луна настигнет их.

Когда они остановились на ночлег, он отдал Этиаран свой посох и велел ей сидеть и ждать восхода луны. Она появилась над горизонтом в малиновой дымке, выползая на небо подобно кровавому серпу. Ее полумесяц был заметно полнее, чем предыдущей ночью. Этиаран сурово смотрела на нее, сжав в руках посох, но ничего не говорила; когда она почувствовала все зло, то сказала бесстрастным тоном:

– Времени больше не осталось… – и отвернулась.

Но с наступлением утра она вновь возглавила их маленький отряд.

Под покровом ограбленной луны она, казалось, пришла к какому-то решению и теперь мчалась вперед так, словно ее подгоняло какое-то самобичевание, или чувство вины, отвергавшее логику поражения с помощью непреклонной решимости. Казалось, она считала, что для нее и для Страны все уже потеряно, и тем не менее то, что она торопилась, показывало, что боль может быть стимулом не слабее всякого другого. Кавинант снова обнаружил, что торопится изо всех сил, чтобы поспевать за ее неистовой поступью.

Он примирился с этой какой-то сумасшедшей скоростью из-за подстерегавшей его страшной угрозы; ему не хотелось быть схваченным силами, отважившимися напасть на духов и обладавшими способностью вызывать перевоплощение луны. Однако он не забыл время от времени скрупулезно осматривать себя и проделывать другие процедуры самозащиты. Если бы ему удалось отыскать какое-нибудь лезвие взамен утерянного, он стал бы бриться.

Весь этот день, часть ночи и утро следующего дня они, спотыкаясь, шли, а точнее почти бежали вперед. Кавинант как мог старался выдержать этот темп, но долгие дни и беспокойные ночи истощили запас его сил; он все чаще спотыкался, мышцы его утратили эластичность. Все чаще и чаще ему приходилось опираться на свой посох, иначе ему не удалось бы сохранить равновесие. И даже опираясь на посох, он мог бы упасть, приведись ему совершать такой переход где-нибудь в другом месте. Но придающая силы сущность Анделейна поддерживала его. Здоровый бодрящий воздух омывал его легкие, густая трава ласкала ноющие суставы. Золотни укрывали в своей тени, драгоценные ягоды заряжали своей энергией. И наконец, ближе к полудню шестого дня, он и Этиаран перевалили через гребень холма и увидели у подножия внизу реку Соулсиз.

Она глубоко голубела широкими изгибами под лазурным небом, спокойная и медлительная в своем движении почти прямо на восток, пересекая им путь подобно демаркационной линии или границе достижимого. Извиваясь и мчась среди гор, она молодо блестела, сверкая озорно, словно от сдерживаемого смеха, которым могла разразиться в тот же момент, как только ее попробовала бы задержать какая-нибудь отмель. А вода ее была такой чистой, прозрачной и свежей, что могла бы использоваться для крещения. При виде ее Кавинант испытал непреодолимое желание погрузиться в воду, словно поток обладал силой смыть с него его смертность.

Но почти мгновенно внимание его было отвлечено. На некотором расстоянии к западу вверх по течению по середине реки плыла лодка, похожая на ялик, на корме которой выделялась высокая фигура. При виде этого Этиаран громко закричала, замахала руками. Затем начала торопливо спускаться вниз по склону, крича изо всех сил:

– Эй! Помогите! Вернитесь! Вернитесь!

Кавинант последовал за ней, но не столь поспешно. Взгляд его не отрывался от лодки.

Нос ялика повернулся и, описав полукруг, нацелился в их сторону.

Этиаран вновь взмахнула руками, крикнула еще раз и упала на землю.

Когда Кавинант подбежал к ней, она сидела, прижав колени к груди, и губы ее дрожали так, словно она была готова зарыдать. Дрожа всем телом, она смотрела на приближающуюся лодку.

По мере того как расстояние до лодки сокращалось, Кавинант со все возрастающим удивлением смотрел на правившего суденышком человека и поражался его росту. Уже на расстоянии в сотню футов он пришел к выводу, что кормчий был как минимум в два раза выше его самого. Никаких средств, приводящих лодку в движение, заметно не было. Судно на первый взгляд казалось ни чем иным, как громадной гребной шлюпкой, но в нем не было ни уключин, ни весел, ни мачт. Кавинант не верил своим глазам, глядя, как лодка скользит по воде.

Когда до нее осталось не более тридцати футов, Этиаран вскочила и крикнула:

– Эй, горбрат! Великан Прибрежья – другое наименование для друга!

Помоги нам!

Лодка все так же скользила к берегу, но ее кормчий молчал, и вскоре Этиаран добавила шепотом, так, что слышать ее мог только Кавинант:

– Я умоляю тебя!

Великан, приближаясь, все так же хранил молчание. Когда до берега оставалось лишь несколько ярдов, он развернул нос лодки прямо на него и, прежде чем она врезалась в землю, переместил свой вес на корму. Нос лодки поднялся из воды и опустился на берег лишь в нескольких ярдах от Этиаран и Кавинанта. Через мгновение великан уже стоял рядом с ними на траве, подняв руку в приветственном жесте.

Кавинант в изумлении тряхнул головой. Он чувствовал, что это невозможно – быть таким огромным; великан был по меньшей мере двенадцати футов высотой. Но гранитная реальность присутствия великана противоречила сознанию Кавинанта. Великан рушил его представления о мире так ощутимо, как если бы он споткнулся об огромный камень и ударился о него лбом.

Даже для существа в двенадцать футов высотой он имел слишком много мышц, напоминая собой могучий оживший дуб. Одет он был в тяжелую кожаную куртку, краги и был безоружен. Короткая борода, жесткая, как железо, торчала на его лице. А глаза были маленькие, глубоко сидящие и полные энтузиазма. Из-под бровей, нависающих подобно крепостным стенам, сверкал пронзительный взгляд, как отблеск мыслей, рождающихся в недрах его огромного мозга. И все же, несмотря на свою впечатляющую внешность, он производил впечатление доходящей до нелепости доброты и незаурядного чувства юмора.

– Эй, горсестра, – произнес он мягким, журчащим тенором, кажущимся чересчур тонким и нежным для его мускулистого горла. – Что случилось? Я бы с удовольствием помог, но я посол, и мое поручение не терпит отлагательств. Кавинант ожидал, что Этиаран тотчас выпалит свою просьбу; то колебание, с которым она встретила слова великана, обеспокоило его. Она долго кусала губы, словно пытаясь справиться со своей плотью, подбирая слова, которые бы определили тот или иной вариант, все из которых она ненавидела. Затем, опустив глаза, словно от стыда, она неуверенно пробормотала:

– Куда ты направляешься?

При этом вопросе глаза великана вспыхнули, а голос зажурчал подобно весенней воде, сбегающей со скал, когда он ответил:

– Мой пункт назначения? Есть ли такой мудрец, который знает свою цель в жизни? Но я должен… Нет, это чересчур длинная история, а времени в обрез. Я направляюсь в Твердыню Лордов, как вы, люди, называете это место. Все еще колеблясь, Этиаран спросила:

– Как тебя зовут?

– Это другая длинная история, – ответил великан и повторил: – Что у вас случилось?

Но Этиаран настойчиво, с каким-то тупым упорством спросила:

– Твое имя?

Из-под огромных бровей великана вновь сверкнула молния.

– Имена заключают в себе силу. Я не хочу, чтобы ко мне взывал о помощи кто-нибудь кроме друзей.

– Твое имя! – прорычала Этиаран.

Мгновение великан в нерешительности колебался. Потом сказал:

– Хорошо. Хотя мое поручение не из легких, я отвечу во имя лояльности между твоим и моим народами. В общем, зовут меня Сердцепенисто-солежаждущий Морестранственник.

В этот же миг какое-то сопротивление, какая-то ненависть к своему решению рассыпалась в Этиаран, словно потерпев наконец поражение от доверия великана. Она вскинула голову, и Кавинант с великаном смогли увидеть ее глаза, полные мрачных раздумий. За этим последовал приветственный салют.

– Пусть будет так, Сердцепенисто-солежаждущий Морестранственник, горбрат и посол великанов. Я заклинаю тебя силой твоего имени и великим обетом доверия, данным Дэймлоном Другом Великанов и твоим народом, взять с собой этого человека, Томаса Кавинанта Неверящего, чужака в Стране, и доставить его в целости и сохранности в Совет Лордов. Он имеет послание к Совету от Смотровой Кевина. Храни его, как зеницу ока, горбрат. Я дальше идти не могу.

– Что? – Кавинант не верил своим ушам и едва не запротестовал вслух. – И отказаться от своей мести? – Однако он сдержался и терпеливо стал ждать, когда она пояснит свое решение.

– Ах, быстро же это у тебя получается – взывать к таким светлым именам, – мягко произнес великан. – Я принял бы твою просьбу, даже если бы ты их и не упомянула. Но я настоятельно рекомендую тебе присоединиться к нам. В Твердыне Лордов есть редкостные лекарства. Отчего бы тебе не поехать? Те, кто тебя ждет, наверное, не стали бы возражать против подобного путешествия – во всяком случае, если бы могли видеть тебя так, как я вижу сейчас.

Горечь скривила губы Этиаран.

– А ты видел новую луну? Вот что вышло из моего последнего желания найти исцеление.

По мере того как она продолжала, голос ее становился серым от презрения к себе.

– Твоя просьба ко мне бесполезна. Я уже обрекла все дело на неудачу.

С тех пор, как я стала проводником этого человека, во всем, что бы я ни выбирала, было зло, такое зло… – Она поперхнулась от нахлынувшей желчи воспоминания и вынуждена была судорожно сглотнуть, прежде чем продолжить:

– Потому что моя тропа привела нас чересчур близко к горе Грома. Ты обогнул это место. Ты должен был видеть зло, действующее там.

Великан ответил сдержанно:

– Я видел.

– Мы занялись исследованием этого зла вместо того, чтобы пересекать Центральные Равнины. И теперь уже слишком поздно для кого бы то ни было. Он… Серый Убийца вернулся. Я выбрала этот путь, поскольку искала исцеление для самой себя. Что будет с Лордами, когда я попрошу их помочь мне теперь?

И отказаться от мести? Кавинанта это удивляло. Он не мог этого понять. Повернувшись всем корпусом к Этиаран, он принялся внимательно рассматривать ее лицо, пытаясь увидеть ее здоровье, ее дух.

Она выглядела так, словно была поражена какой-то разрушительной болезнью. Черты ее лица стали тоньше и заострились; ее лучистые глаза затянула темная пелена; губы ее были бескровны. А лоб прямо посередине пересекала глубокая вертикальная складка, словно трещина в черепе, результат непроходящего отчаяния. Лицо это также выражало безмерное личное горе и тот вред, который она наносила себе, пряча это горе глубоко в душе.

Наконец Кавинант ясно увидел моральную борьбу, овладевшую Этиаран, тройной конфликт между ее отвращением к нему, ее страхом за Страну и ее презрением к собственной слабости – борьбу, которая выматывает ее, превращая в жалкое существо. Это зрелище заставило сердце Кавинанта сжаться от стыда, а его самого – опустить глаза. Не отдавая себе отчета, он прикоснулся к ней рукой и произнес:

– Не сдавайся!

– Сдаваться? – злобно выдохнула она, попятившись от него. – Если бы я сдалась, то заколола бы тебя прямо здесь же, где ты сейчас стоишь! Внезапно она сунула руку в складки своей одежды и вытащила оттуда каменный нож, похожий на тот, который потерял Кавинант. Размахивая им, она прошептала:

– Со времени празднования… С того самого момента, когда ты позволил духам умереть… Этот клинок жаждет твоей крови. Другие преступления я еще могла бы пока забыть. Я говорю за себя. Но это!.. Позволить подобное осквернение!..

Она яростно вонзила нож в землю, так что он по самую рукоятку ушел в торф у самых ног Кавинанта.

– Берегись! – воскликнула она, и в то же мгновение голос ее внезапно стал спокойным и бесстрастным. – Я ранила землю вместо тебя. Ну конечно же. С тех пор, как ты появился в Стране, это – самое большее, что я смогла сделать.

Теперь слушай мое последнее слово, Неверящий. Я отпускаю тебя, поскольку это решение возникает помимо моей воли. Я не стану навязывать свои желания единственной надежде Страны – поскольку эта надежда бесплодна. Помни о том, что я удержала свою руку – я сдержала клятву.

– Разве? – спросил Кавинант, движимый сложным импульсом симпатии и безымянного гнева.

Дрожащим пальцем она указала на нож.

– Я не повредила тебе. Я доставила тебя сюда.

– Ты повредила самой себе.

– Такова уж моя клятва, – глухо произнесла она. – Теперь прощай.

Когда ты благополучно вернешься в свой мир, помни, что такое зло. Кавинант хотел протестовать, спорить, но ее волнение передалось ему, и он промолчал перед силой ее решимости. Повинуясь молчаливому приказу ее взгляда, он нагнулся и вытащил нож из травы. Лезвие легко подалось. Кавинант почти ожидал, что из «раны» в земле пойдет кровь, но густая трава сомкнулась над разрезом, полностью скрыв его, как будто его и не было. Кавинант бессознательно попробовал лезвие пальцем и ощутил его остроту. Когда он вновь поднял глаза, то увидел, что Этиаран уже взбирается вверх по холму, уходя все дальше от них и двигаясь неверным шагом калеки. «Все это неправильно! – хотел крикнуть он ей вслед. – Пожалей меня, посочувствуй мне! – Но язык отказывался повиноваться. Охваченный болью ее отречения, он не мог говорить. – По крайней мере прости меня». Напряженность мускулов лица навела его на отвратительную мысль, что он ухмыляется.

– Этиаран! – простонал он. – Почему мы так немощны?

Тихий голос великана бальзамом пролился на его боль.

– Так мы едем?

Кавинант машинально кивнул. Он оторвал взгляд он удаляющейся спины Этиаран и засунул ее нож себе за пояс.

Морестранственник подал ему знак садиться в лодку. Когда Кавинант перешагнул через борт и опустился на поперечину, сделанную на носу, единственное сиденье в тридцатифутовом судне, но все же узкое для него, великан тоже шагнул внутрь, одновременно оттолкнувшись от берега. Затем он перешел на широкую низкую корму. Стоя там, он ухватился за руль. Киль вздрогнул от прошедшей по нему волны силы. Великан направил свое судно прочь от берега реки, на середину потока, и вскоре оно уже двигалось на запад среди гор.

Когда Кавинант устроился на сиденье, он тут же повернулся и с тоской стал смотреть, как Этиаран взбирается вверх по горному склону. Но волна силы, двигавшая лодку, несла ее со скоростью бегуна, и вскоре расстояние между ними и Этиаран увеличилось настолько, что последняя превратилась в небольшую коричневую точку на фоне зелени Анделейна. С огромным усилием Кавинант заставил себя отвести взгляд от этой точки и попытаться найти источник силы, двигавшей лодку.

Однако никакого источника этой силы обнаружить ему не удалось.

Лодка стремительно неслась против течения, словно влекомая огромной рыбиной. Причем в движении не ощущалось никаких толчков. Но при этом нервы Кавинанта чувствовали энергию, изливавшуюся через киль. Он мрачно спросил:

– Что позволяет этому судну двигаться? Я не вижу никакого двигателя?

Великан стоял на корме, глядя вверх по течению, держа левой рукой высокий руль, а правой определяя направление встречных ветров; при этом он что-то напевал, какую-то простую песню на языке, понять который Кавинант не мог, – песню, в которой словно бы слышался шелест волн и которая оставляла соленый привкус на губах, похожий на привкус моря.

Услышав вопрос Кавинанта, он еще мгновение продолжал петь. Но вскоре язык песни переменился, и Кавинант стал понимать, что поет великан:

 
Камень и море крепко связаны с жизнью.
Они – два неизменных
Символа мира:
Одно – постоянство в покое,
Другое – постоянство в движении:
Носители Силы, которая Сохраняет…
 

Затем великан умолк и посмотрел вниз, на Кавинанта, с укором, сверкавшим в глазах из-под непроходимых бровей.

– Чужак в Стране, – сказал он, – разве эта женщина ничему тебя не научила?

Кавинант напрягся. Выражение голоса великана, казалось, принижало Этиаран, приуменьшало цену принесенной ею жертвы; его высокий неприступный лоб и полный юмора взгляд казались непроницаемыми для чувства симпатии. Однако для Кавинанта боль Этиаран была очевидной. Она была лишена в огромной степени нормальной человеческой любви и тепла. Голосом, резким от гнева, он ответил:

– Она Этиаран, супруга Трелла из подкаменья Мифиль, и она сделала нечто большее, чем научила меня. Она сумела провести меня мимо Опустошителя, мимо убитого вейнхима, под кровавой луной, мимо юр-вайлов – а ты бы мог сделать это?

Великан не ответил, но широкая веселая улыбка озарила его лицо, приподняв кончик бороды словно в насмешливом салюте.

– Черт побери! – взорвался Кавинант. – Уж не думаешь ли ты, что я лгу? Я не пал бы столь низко, чтобы лгать тебе.

При этом улыбка великана перешла в высокий журчащий смех. Морестранственник смеялся самозабвенно, откинув назад голову. Кавинант смотрел на него, коченея от гнева, в то время как великан все продолжал хохотать. Кавинант недолго терпел это оскорбление. Вскочив со скамьи, он бросился на великана, собираясь ударить его поднятым посохом. Морестранственник остановил его успокаивающим жестом.

– Полегче, Неверящий, – сказал он. – Быть может, мне сесть, чтобы ты почувствовал себя выше?

– Адское пламя! – взвыл Кавинант. Свирепо взмахнув рукой, он ударил по днищу судна концом своего посоха, зачерненным юр-вайлами.

Лодка подпрыгнула, словно этот удар заставил реку конвульсивно содрогнуться. Шатаясь, Кавинант ухватился за поперечину, на которой сидел, чтобы не упасть за борт. Через мгновение спазм миновал, и сверкающий на солнце поток стал таким же гладким, как и прежде. Но Кавинант еще несколько мгновений держался за перекладину, чувствуя, как тяжело бьется в груди сердце, как натянуты, словно струна, все нервы и как тяжело пульсирует его кольцо.

«Кавинант! – внутренне прорычал он, обращаясь к самому себе, – ты был бы смешон, если бы не был так… Смешон».

Он выпрямился и стоял так, упираясь ногами в дно лодки, до тех пор, пока не взял свои эмоции под контроль. Затем его взгляд скользнул к великану, осторожно коснулся его ауры. Однако он не смог уловить ничего, похожего на зло; Морестранственник казался столь же безупречно крепким, как природный гранит.

«Нелепость!» – повторил для себя Кавинант. – Она заслуживает уважения! – добавил он вслух.

– Ах, прости меня, – сказал великан. Повернувшись, он опустил руль так, чтобы им можно было управлять в сидячем положении. – Я не хотел проявить неуважение. Твоя лояльность принесла мне облегчение. И я знаю, как следует ценить то, что она смогла сделать.

Он сел на корме и оперся спиной о руль так, что его глаза оказались всего лишь в футе над глазами Кавинанта.

– Да, и как следует жалеть ее – я тоже знаю. Никто во всей Стране ни один человек, ни один великан или ранихин – никто не смог бы доставить тебя… Доставить в Твердыню Лордов быстрее, чем это сделаю я.

Затем улыбка вновь вернулась на его лицо.

– Но ты, Томас Кавинант Неверящий и чужак в Стране, – ты сжигаешь себя слишком расточительно. Я засмеялся, глядя на тебя, потому что ты был похож на петуха, нападающего на ранихина. Ты растрачиваешь себя, Томас Кавинант.

Кавинант двойным усилием обуздал свой гнев и спокойно сказал:

– Ты так уверен в этом? Ты судишь слишком поспешно, великан. Грудь Морестранственника заклокотала от еще одного фонтана журчащего смеха.