Текст книги "Полное собрание стихотворений"

Автор книги: Стивен Крейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

Воздыхать о тепле добрых рук,

Оплакивать братство сердец.

Оксан молит вас проповедовать, о сосны.

– А где же награда, маленькая ракушка?

Что говорит океан?

Долго не отвечал нам брат наш,

Хранил он свои вести для кораблей,

Ничтожных кораблей, глупых кораблей.

– Ни слова не говорит океан, о сосны,

Ни слова не говорит океан.

Долго не ответит вам брат ваш,

Хранит он свои вести для кораблей,

О ничтожные сосны, глупые сосны.

Пер. Анатолия Кудрявицкого

– 78

To the maiden

The sea was blue meadow

Alive with little froth-people

Singing.

To the sailor, wrecked,

The sea was dead grey walls

Superlative in vacancy

Upon which nevertheless at fateful time

Was written

The grim hatred of nature.

Для девы

Море было голубым лугом,

На котором резвились и пели

Маленькие русалочки.

Для моряка после кораблекрушения

Море было мертвенно-серой стеною,

Необозримой, совершенно пустынной,

На которой, однако, в эти роковые минуты

Ясно читались знаки,

Выдававшие беспощадную ненависть природы.

Пер. Анатолия Кудрявицкого

Для девушки

Море было голубая долина,

Где жили крошечные гномы пены

И пели.

Для моряка с погибшего судна

Море было мертвые серые стены,

Гигантские пустые,

На которых, однако, в роковую минуту

Была написана

Мрачная ненависть Натуры.

Пер. Владимира Британишского

– 79

A little ink more or less!

It surely can't matter?

Even the sky and the opulent sea,

The plains and the hills, aloof,

Hear the uproar of all these books.

But it is only a little ink more or less.

What?

You define me God with these trinkets?

Can my misery meal on an ordered walking

Of surpliced numbskulls?

And a fanfare of lights?

Or even upon the measured pulpitings

Of the familiar false and true?

Is this God?

Where, then, is hell?

Show me some bastard mushroom

Sprung from a pollution of blood.

It is better.

Where is God?

Чуть больше или чуть меньше чернил

Так ли это важно?

Даже небо и бескрайние моря,

Равнины и дальние горы

Слышат шум, поднятый многочисленными книгами.

Но это всего лишь чернила

чуть больше или чуть меньше.

Что?

Ты хочешь описать Бога при помощи этой ерунды?

Утолит ли мою духовную жажду

Чинное шествие облаченных в стихари болванов?

Или фанфары света?

Или даже осмотрительная проповедь

Навязших на зубах правды и лжи?

Разве во всем этом – Бог?

Где же тогда дьявол?

Изобрази лучше ядовитые грибы,

Вспоенные зараженной кровью.

Это выйдет удачнее.

Где же Бог?

Пер. Анатолия Кудрявицкого

– 80

"Have you ever made a just man?"

"Oh, I have made three," answered God,

"But two of them are dead

And the third

Listen! Listen!

And you will hear the third of his defeat."

– Случалось ли Тебе сотворить праведника?

– О, я создал троих, – ответил Бог,

Но двое из них умерли,

А третий...

Прислушайтесь – и вы услышите,

Как третий оплакивает свою горькую участь.

Пер. Анатолия Кудрявицкого

"Сотворил ли ты когда-нибудь праведника?"

"Я сотворил троих, – ответил Господь,

Но двое успели с тех пор умереть,

А третий

Прислушайся! Вот!

Слышишь? Это он падает замертво!"

Пер. Владимира Британишского

– 81

I explain the silvered passing of a ship at night,

The sweep of each sad lost wave

The dwindling boom of the steel thing's striving

The little cry of a man to a man

A shadow falling across the greyer night

And the sinking of the small star.

Then the waste, the far waste of waters

And the soft lashing of black waves

For long and in loneliness.

Remember, thou, o ship of love

Thou leaves! a far waste of waters

And the soft lashing of black waves

For long and in loneliness.

Я хочу запечатлеть серебристый след корабля в ночи,

Всплеск каждой печальной угасающей волны,

Замирающий шум воды под стальным килем,

Отрывистые выкрики людей,

Тень, падающую в ночной мрак,

И звезду, тонущую в пучине.

Потом – лишь просторы, бескрайние просторы вод

И ти? ли говор черных волн,

На долгие времена, в одиночестве.

Помни же, о ты, корабль любви,

Ты покидаешь бескрайние просторы вод

И тихий говор черных волн

На долгие времена, в одиночестве.

Пер. Анатолия Кудрявицкого

Я объясняю, зачем серебристый корабль

плывет в ночи,

И удар каждой грустной отвергнутой им волны,

Гаснущий гул устремленного вдаль

стального корпуса,

Далекую перекличку матросов,

Новую тень на темно-серой ночи,

И угасанье упавшей звезды.

После – пустыня, большая пустыня вод

И мягкий плеск черных волн

Надолго и в одиночестве.

Запомни же, о корабль любви,

Ты покидаешь эту большую пустыню вод

И мягкий плеск черных волн

Надолго и в одиночестве.

Пер. Андрея Сергеева

– 82

"I have heard the sunset song of the birches

A white melody in the silence

I have seen a quarrel of the pines.

At nightfall

The little grasses have rushed by me

With the wind men.

These things have I lived," quoth the maniac,

"Possessing only eyes and ears.

But, you

You don green spectacles before you look at roses."

– Я слышал песнь берез на закате,

Белую мелодию, звучавшую в тишине;

Я видел, как ссорились между собою сосны;

В сумерках

Пронеслись мимо меня травинки,

Влекомые тем, чье имя – ветер.

Все это я ощущал,

Обладая лишь зрением и слухом,

сказал безумец,

А ты...

Ты надеваешь зеленые очки перед тем

как взглянуть на розы,

Пер. Анатолия Кудрявицкого

– 83

Fast rode the knight

With spurs, hot and reeking

Ever waving an eager sword.

"To save my lady!"

Fast rode the khight

And leaped from saddle to war.

Men of steel flickered and gleamed

Like riot of silver lights

And the gold of the knight's good banner

Still waved on a castle wall.

A horse

Blowing, staggering, bloody thing

Forgotten at foot of castle wall.

A horse

Dead at foot of castle wall.

Во весь опор скакал рыцарь,

Пришпоривая усталого, взмыленного коня,

Нетерпеливо размахивая мечом.

– Спасти госпожу моего сердца!

Во весь опор скакал рыцарь,

И, выпрыгнув из седла, вступил в бой.

Закованные в сталь люди метались и отбивались,

Рождая безумную пляску серебристых отблесков.

Но золото славного рыцарского стяга

Все же заблестело над крепостными стенами.

Конь,

Измученный, задыхающийся, истекающий кровью,

Забыт под крепостной стеной.

Конь

Гибнет под крепосной стеной.

Пер. Анатолия Кудрявицкого

– 84

Forth went the candid man

And spoke freely to the wind

When he looked about him he was in far strange

country.

Forth went the candid man

And spoke freely to the stars

Yellow light tore sight from his eyes.

"My good fool," said a learned bystander,

"Your operations are mad."

"You are too candid," cried the candid man

And when his stick left the head of the learned

bystander

It was two sticks.

Все дальше шел прямодушный человек,

Свободно беседуя с ветром

Озираясь, он видел себя в далекой незнакомой

стране.

Все дальше шел прямодушный человек,

Свободно беседуя со звездами

Желтый свет их запечатлелся в его взгляде.

– Мой дорогой глупец, – сказал образованный

прохожий,

Твои поступки безумны.

– Твоя прямота оскорбительна!

вскричал прямодушный человек,

И, когда его палка отскочила от головы

образованного прохожего,

Она превратилась в две палки.

Пер. Анатолия Кудрявицкого

– 85

You tell me this is God?

I tell you this is a printed list,

A burning candle and an ass.

Ты говоришь мне, что видишь Бога?

Я говорю тебе, что вижу

Горящую свечу, открытую книгу

И вперившегося в нее осла.

Пер. Анатолия Кудрявицкого

– 86

On the desert

A silence from the moon's deepest valley.

Fire-rays fall athwart the robes

Of hooded men, squat and dumb.

Before them, a woman

Moves to the blowing of shrill whistles

And distant-thunder of drums

While slow things, sinuous, dull with terrible

color

Sleepily fondle her body

Or move at her will, swishing stealthily over the

sand.

The snakes whisper softly;

The whispering, whispering snakes

Dreaming and swaying and staring

But always whispering, softly whispering.

The wind streams from the lone reaches

Of Arabia, solemn with night,

And the wild fire makes shimmer of blood

Over the robes of the hooded men

Squat and dumb.

Bands of moving bronze, emerald, yellow

Circle the throat and the arms of her

And over the sands serpents move warily

Slow, menacing and submissive,

Swinging to the whistles and drums,

The whispering, whispering snake,

Dreaming and swaying and staring

But always whispering, softly whispering.

The dignity of the accursed;

The glory of slavery, despair, death

Is in the dance of the whispering snakes.

В пустыне

Тишина глубоких лунных долин.

Огненные лучи косо падают на широкие одежды

капюшоны

Людей, пригнувшихся, молчаливых.

Впереди женщина,

Бредущая туда, откуда доносится пронзительный

ветра

И далекий рокот барабанов;

Медлительные извивающиеся твари зловещего

тусклого цвета

Сонно ласкают ее тело

Или, послушные ее воле, бесшумно скользят по

песку.

Змеи шепчутся чуть слышно;

Шепчущиеся, шепчущиеся змеи,

Дремлющие, извивающиеся, встающие дыбом,

Но все равно шепчущиеся, чуть слышно

шепчущиеся.

Ветер дует из безлюдных просторов Аравии,

Погруженных в сумерки;

Зарницы бросают кровавые отблески

На широкие одежды и капюшоны людей,

Пригнувшихся, молчаливых.

Живые ленты – бронзовые, изумрудные, желтые

Вьются вокруг ее шеи и рук;

Змейки осторожно скользят по песку,

медлительные,

Угрожающие или послушные,

Раскачивающиеся в такт барабанам и свисту

Шепчущиеся, шепчущиеся змеи,

Дремлющие, извивающиеся, встающие дыбом,

Но все равно шепчущиеся, чуть слышно

шепчущиеся.

Величие проклятых,

Блаженство рабства, отчаянья, смерти

Все это в танце шепчущиеся змей.

Пер. Анатолия Кудрявицкого

– 87

A newspaper is a collection of half-injustices

Which, bawled by boys from mile to mile,

Spreads its curious opinion

To a million merciful and sneering men.

While families cuddle the joys of the fireside

When spurred by tale of dire lone agony.

A newspaper is a court

Where every one is kindly and unfairly tried

By a squalor of honest men.

A newspaper is a market

Where wisdom sells its freedom

And melons are crowned by the crowd.

A newspaper is a game

Where his error scores the player victory

While another's skill wins death.

A newspaper is a symbol;

It is fetless life's chronicle,

A collection of loud tales

Concentrating eternal stupidities,

That in remote ages lived unhaltered,

Roaming through a fenceless world.

Газета – это подборка полуправд,

Которые на каждом углу выкрикивают мальчишки,

Донося несуразные суждения

До миллионов снисходительных и насмешливых людей,

Чьи семьи в это время, сидя у камина,

Смакуют душераздирающие россказни

о чьей-нибудь гибели

Газета – это суд,

Который исправно и неправедно вершит над каждым

Тупость честных людей.

Газета – это торжище,

Где мудрость продает свою свободу,

А тыквенные головы увенчивает чернь.

Газета – это игра,

В которой промах приносит игроку победу,

А мастерство ведет его к гибели.

Газета – это символ,

Бесполезная хроника жизни,

Набор громких сплетен,

Густо замешанный на неистребимых глупостях,

Что пережили долгие века,

Блуждая по беззащитному миру.

Пер. Анатолия Кудрявицкого

Газета – собрание полуправд,

Громкие крики мальчишек миля за милей

Доносят ее нелепое мнение

До миллиона насмешников и сострадателей.

Семьи сбиваются в кучу у очага

И с восторгом читают о смерти жестокой любви.

Газета – судилище,

Где каждого судит старательно, несправедливо

Убожество честных людей.

Газета – базар,

Где мудрость торгует своей свободой,

А толпы венчают арбузные головы.

Газета – игра, в которой

Ее просчеты приносят ей выигрыш,

А искусство противника идет ему на погибель.

Газета – символ,

Летопись бесполезной жизни,

Собрание гулких сплетен

Средоточие вечной тупости,

Идущей по миру, не зная преград,

Из отдаленных столетий.

Пер. Андрея Сергеева

– 88

The wayfarer

Perceiving the pathway to truth

Was struck with astonishment.

It was thickly grown with weeds.

"Ha," he said,

"I see that none has passed here

In a long time."

Later he saw that each weed

Was a singular knife.

"Well," he mumbled at last,

"Doubtless there are other roads."

Путник,

Отыскавший тропинку к Правде,

Вдруг застыл в изумлении:

Она густо заросла травой.

– Гм, – сказал он,

Похоже, здесь давно уже

Никто не ходил.

Потом он заметил, что каждая травинка

Острый нож.

– М-да, – пробормотал он тогда,

Поищу-ка я другую дорогу.

Пер. Анатолия Кудрявицкого

Путник

Набрел на дорогу к истине

И изумился:

Так густо она заросла травой.

– Ба! – сказал он,

Я вижу, давным-давно тут

Никто не ходил.

И вдруг он заметил, что каждая

Травинка – нож.

– М-да, – заключил он,

Конечно, должны быть другие дороги.

Пер. Андрея Сергеева

– 89

A slant of sun on dull brown walls

A forgotten sky of bashful blue.

Toward God a mighty hymn

A song of collisions and cries

Rumbling wheels, hoof-beats, bells,

Welcomes, farewells, love-calls, final moans,

Voices of joy, idiocy, warning, despair,

The unknown appeals of brutes,

The chanting of flowers

The screams of cut trees,

The senseless babble of hens and wise men

A clutteres incoherency that says at the stars:

"Oh, God, save us."

Солнечные блики на мрачных бурых стенах,

Забытая чистота голубого неба.

Обращенный к Творцу громогласный гимн,

Песнь ярости и плача,

Грохот колес, стук копыт, звон колоколов,

Приветствия, прощания, вздохи любви,

предсмертные стоны,

Крики радости, безумия, страха, отчаянья,

Темный звериный зов,

Напевы раскрывающихся бутонов

Треск, падающих деревьев,

Бессмысленное кудахтанье кур и философов

Весь этот разноголосый хор, возносящийся к звездам:

– Боже, спаси нас!

Пер. Анатолия Кудрявицкого

Солнечный луч, скользящий вдоль мрачных стен.

Стыдливая голубизна забытых небес.

Несущийся к Господу мощный гимн,

Песнь крушений и криков,

Грохот колес, цокот копыт, колокольный звон,

Гул приветствий, прощаний, признаний,

надгробных плачей,

Возгласы радости, глупости, предостереженья,

отчаянья,

Невнятные звуки звериных фраз,

Псалмодии цветущих роз,

Визг перепиливаемых деревьев,

Бессмысленный гомон куриц и мудрецов,

Нестройный гвалт, вопиющий аж к звездам глас:

"Боже, спаси нас!"

Пер. Владимира Британишского

– 90

Once, a man, clambering to the house-tops,

Appealed to the heavens.

With strong voice he called to the deaf spheres;

A warrior's shout he raised to the suns.

Lo, at last, there was a dot on the clouds,

And-at last and at last

–God-the sky was filled with armies.

Однажды человек, взобравшись на крышу дома,

Воззвал к небесам.

Громовой глас его пронизал небесные сферы,

Боевой клич вознесся к самому Солнцу.

И вот на облаках появились темные точки,

А со временем – Боже!

Все небо переполнилось войсками.

Пер. Анатолия Кудрявицкого

– 91

There was a man with tongue of wood

Who essayed to sing,

And in truth it was lamentable

But there was one who heard

The clip-clapper of this tongue of wood

And knew what the man

Wished to sing,

And with that the singer was content.

Жил на свете человек с деревянным горлом;

Он пробовал петь,

Хотя, по правде говоря,

Результаты были плачевными.

Однако нашелся тот,

Кто слушал щелканье деревянного горла

И понимал, что певец пытается выразить.

Певец был этим немало доволен.

Пер. Анатолия Кудрявицкого

Жил-был человек – деревянный язык

И пробовал петь

И поистине жалкие были потуги

Но был один который слушал

Как колотится деревянный язык

И понимал о чем тот человек

Пытается петь

И певец был рад ибо он был понят.

Пер. Владимира Британишского

– 92

The successful man has thrust himself

Through the water of the years,

Reeking wet with mistakes,

Bloody mistakes;

Slimed with victories over the lesser

A figure thankful on the shore of money.

Then, with the bones of fools

He buys silken banners

Limned with his triumphant face,

With the skins of wise men

He buys the trivial bows of all.

Flesh painted with marrow

Contributes a coverlet

A coverlet for his contented slumber

In guiltless ignorance, in ignorant guilt

He delivers his secrets to the riven multitude.

"Thus I defended: Thus I wrought."

Complacent, smiling

He stands heavily on the dead.

Erect on a pillar of skulls

He declaims his trampling of babes;

Smirking, fat, dripping

He makes his speech in guiltless ignorance,

Innocence.

Преуспевающий человек, изловчившись, прошел

по водам лет.

Покрытый мокрыми пятнами ошибок,

Кровавых ошибок,

Уставший от побед над слабыми,

Стоит он теперь на денежном берегу,

Словно статуя Благодарности.

Вот, расплачиваясь костями глупцов,

Покупает он шелковые знамена,

На которых вышит его торжествующий лик;

Расплачиваясь скальпами мудрых,

Покупает каждодневные поклоны окружающих.

Из живой плоти, пронизанной обнаженными нервами,

Соткано покрывало,

Покрывало, под которым видит он безмятежные сны.

Изображая неведенье и невинность, являя

невежество и вину,

Поверяет он свои секреты разобщенной толпе:

– Вот так я и не дал себя в обиду; так я добился

своего

Самодовольный, улыбающийся,

Тяжело стоит он на мертвых костях,

На постаменте из черепов,

Рассказывая всем, как попирал младенцев.

Откормленный, развязный, ухмыляющийся,

Произносит он свой спич в блаженном неведеньи

Сама невинность.

Пер. Анатолия Кудрявицкого

– 93

In the night

Grey, heavy clouds muffled the valleys,

And the peaks looked toward God, alone.

"Oh, Master that movest the wind with a finger,

Humble, idle, futile peaks are we.

Grant that we may run swiftly across the world

To huddle in worship at Thy feet."

In the morning

A noise of men at work came the clear blue miles

And the little black cities were apparent.

"Oh, Master that knowest the meaning of rain

Humble, idle, futile peaks are we.

Give voice to us, we pray, 0 Lord,

That we may sing Thy goodness to the sun."

In the evening

The far valleys were sprinkled with tiny lights.

"Oh, Master,

Thou who knowest the value of kings and birds,

Thou hast made us humble, idle, futile peaks.

Thou only needest eternal patience;

We bow to Thy wisdom, 0 Lord

Humble, idle, futile peaks."

In the night

Grey, heavy clouds muffled the valleys

And the peaks looked toward God, alone.

Ночью

Серые, свинцовые облака окутали долины

И горы тщетно пытались увидеть Бога, одинокие.

– О Создатель, вздымающий ветер движением пальца,

Мы смиренные, праздные, бесполезные горы.

Позволь нам быстро обежать весь шар земной,

Чтобы повергнуть наше преклонение к стопам твоим.

Утром

Звуки людского труда разносились по голубым милям небес

И маленькие черные города были ясно различимы.

– О Создатель, знающий предназначенье дождевых капель,

Мы смиренные, праздные, бесполезные горы.

Откликнись, умоляем тебя, Господи,

И мы донесем песнь о великодушии твоем до Солнца.

Вечером

По дальним долинам были разбрызганы крошечные огоньки.

– О Создатель,

Ты, знающий цену монархам и птицам,

Сотворил нас смиренными, праздными, бесполезными горами,

Ты хочешь лишь полного покоя;

Мы склоняемся пред твоей мудростью, Господи,

Мы, смиренные, праздные, бесполезные горы.

Ночью

Серые, свинцовые облака окутали долины,

И горы тщетно пытались увидеть Бога, одинокие.

Пер. Анатолия Кудрявицкого

– 98

The chatter of a death-demon from a tree-top.

Blood-blood and torn grass

Had marked the rise of his agony

This lone hunter.

The grey-green woods impassive

Had watched the threshing of his limbs.

A canoe with flashing paddle

A girl with soft searching eyes,

A call: "John!"

Come, arise, hunter!

Can you not hear?

The chatter of a death-demon from a tree-top.

Демон смерти бормочет на вершине дерева.

Кровь, кровь и вырванная с корнем трава

Так началась агония,

Агония одинокого охотника.

Серо-зеленый лес Безучастно взирал

На его предсмертные судороги.

Лодка с бьющими по воде веслами,

Девушка с нежным, полными тревоги глазами,

Ее зов: – Джон!

Восстань, откликнись, охотник!

Неужели ты не слышишь?

Демон смерти бормочет на вершине дерева.

Пер. Анатолия Кудрявицкого

– 95

The impact of a dollar upon the heart

Smiles warm red light

Sweeping from the hearth rosily upon the white table,

With the hanging cool velvet shadows

Moving softly upon the door.

The impact of a million dollars

Is a crash of flunkeys

And yawning emblems of Persia

Cheeked against oak, France and a sabre,

The outcry of old beauty

Whored by pimping merchants

To submission before wine and chatter.

Silly rich peasants stamp the carpets of men,

Dead men who dreamed fragrance and light

Into their woof, their lives;

The rug of an honest bear

Under the foot of a cryptic slave

Who speaks always of baubles,

Forgetting place, multitude, work and state,

Champing and mouthing of hats

Making ratful squeak of hats,

Hats.

Действие доллара на сердце

Это веселый теплый красный огонек,

Отблеск пылающего камина на белой скатерти,

Спокойные бархатные тени,

Неторопливо движущиеся по створкам двери.

Действие миллиона долларов

Это крах неудачников,

Зиящие эмблемы Персии,

Нагло выставленные против символов доблести

и чести,

Взвизгиванье старой красотки,

Которой строят куры бесстыжие купцы

За вином и застольной беседой.

Глупые разбогатевшие фермеры штампуют ковры

из людей,

Мертвых людей, мечтавших вплести свет

и благоуханье

В ткань своей жизни;

Половики из тех, кто вел честную игру,

Лежат под ногами темных личностей с рабьими

душами,

Которые вечно болтают о пустяках,

Забывая об окружении, о людях, о деле, о родине,

Без умолку трещат о шляпках,

По-крысиному пищат о шляпках,

О шляпках.

Пер. Анатолия Кудрявицкого

– 96

A man said to the universe:

"Sir, I exist"

"However," replied the universe,

"The fact has not created in me

A sense of obligation."

Человек сказал Вселенной:

– Смотри! Я существую!

– Да, – ответила Вселенная,

Но сей факт еще не означает,

Что я должна о тебе заботиться.

Пер. Анатолия Кудрявицкого

Человек обратился к космосу:

"Сударь, я существую!"

"Однако же, – возразил ему космос,

Этот факт не родил во мне

Чувство долга".

Пер. Владимира Британишского

– 97

When the prophet, a complacent fat man,

Arrived at the mountain-top

He cried: "Woe to my knowledge!

I intended to see good white lands

And bad black lands

But the scene is grey."

Взобравшись на вершину горы, пророк,

Полный благодушный человек,

Вскричал: – Будь проклят весь мой жизненный опыт!

Я думал, хорошие страны – светлые,

А плохие – темные.

Но они же все серые!

Пер. Анатолия Кудрявицкого

Когда пророк, самодовольный и жирный,

Вскарабкался на крутую гору,

Он вскричал: "О, мой жалкий разум!

Я думал увидеть благие белые страны

И дурные черные страны,

Я вижу – серую панораму".

Пер. Владимира Британишского

– 98

There was a land where lived no violets.

A traveller at once demanded: "Why?"

The people told him:

"Once the violets of this place spoke thus:

'Until some woman freely gives her lover

To another woman

We will fight in bloody scuffle.'"

Sadly the people added:

"There are no violets here."

Была на свете страна, где не росли фиалки.

Путешественник как-то спросил, в чем тут дело.

Люди дали ему такой ответ:

– Однажды фиалки, росшие в этих местах, сказали:

"До тех пор, пока хоть одна женщина по доброй воле

Не отдаст другой своего возлюбленного,

Мы будем сражаться между собой в кровопролитных

боях".

Люди с грустью добавили:

– Теперь здесь нет фиалок.

Пер. Анатолия Кудрявицкого

– 100 – *

Aye, workman, make me a dream

A dream for my love.

Cunningly weave sunlight,

Breezes and flowers.

Let it be of the cloth of meadows.

And-good workman

And let there be a man walking thereon.

О искусный мастер! Прошу тебя, сотвори сон,

Сон для моей любимой.

Бережно сплети в нем солнечный свет,

Нежный ветерок, цветы.

Пусть приснится ей шелковистая ткань луга

И – мой добрый мастер

Пусть увидит она того, кто гуляет по нему.

Пер. Анатолия Кудрявицкого

{Под э 99 в издании "The Poems of Stephen Crane" (A critical edition by Joseph Katz), New York, 1966, повторно помещено стихотворение э 33. Дело в том, что оно было включено Крейном в оба прижизненных сборника его стихов.}

– 101

Each small gleam was a voice

–A lantern voice

In little songs of carmine, violet, green, gold.

A chorus of colors came over the water;

The wondrous leaf shadow no longer wavered,

No pines crooned on the hills

The blue night was elsewhere a silence

When the chorus of colors came over the water,

Little songs of carmine, violet, green, gold.

Small glowing pebbles

Thrown on the dark plane of evening

Sing good ballads of God

And eternity, with soul's rest.

Little priests, little holy fathers

None can doubt the truth of your hymning

When the marvellous chorus comes over the water

Songs of carmine, violet, green, gold.

Мимолетные отблески были голосами

– Светозарными голосами

Слившимися в карминные, лиловые, зеленые,

золотые мелодии.

Хор красок завладел водою;

Не колыхались больше причудливые тени деревьев,

Не пели сосны на холмах,

Ничто не нарушало тишину синего вечера,

И хор красок расцветил воду

Карминными, лиловыми, зелеными,

золотыми мелодиями.

Маленькие сверкающие камешки,

Брошенные на темное покрывало сумерек,

Поют чарующие баллады о Боге,

О вечности и душевном покое.

Маленькие серафимы, маленькие апостолы,

Нельзя не верить вашим песнопениям,

Когда чудесный хор расцвечивает воду

Карминными, лиловыми, зелеными,

золотыми мелодиями.

Пер. Анатолия Кудрявицкого

– 102

The trees in the garden rained flowers.

Children ran there joyously.

They gathered the flowers

Each to himself.

Now there were some

Who gathered great heaps

–Having opportunity and skill

Until, behold, only chance blossoms

Remained for the feeble.

Then a little spindling tutor

Ran importantly to the father, crying:

"Pray, come hither!

See this unjust thing in your garden!"

But when the father had surveyed,

He admonished the tutor:

"Not so, small sage!

This thing is just.

For,look you,

Are not they who possess the flowers

Stronger, bolder, shrewder

Than they who have none?

Why should the strong

–The beautiful strong

Why should they not have the flowers?"

Upon reflection, the tutor bowed to the ground.

"My Lord," he said,

"The stars are misplaced

By this towering wisdom."

Сад был усеян цветами, словно каплями дождя;

Там весело играли дети,

Каждый из них

Собирал цветы.

Вышло так, что некоторые

– Самые ловкие

Пользуясь случаем, набрали большие охапки,

А для слабых осталось лишь несколько цветочков.

Тогда маленький тщедушный наставник детей

С озабоченным видом прибежал к отцу, крича:

– Умоляю, идемте со мной!

Взгляните, что за безобразия творятся в вашем саду!

Но когда отец понял, что происходит,

Он упрекнул наставника:

– Ты не прав, маленький мудрец!

Все это в порядке вещей.

Разве ты не видишь:

Дети, завладевшие цветами,

Сильнее, смелее, хитрее тех,

Кто остался с пустыми руками.

Почему бы сильным

– Воистину сильным

Почему им не присвоить все цветы?

Поразмыслив, наставник поник главою.

– Господи, – сказал он,

Звезды падают с неба

От такой сногсшибательной мудрости.

Пер. Анатолия Кудрявицкого

– 103

"INTRIGUE"

Thou art my love

And thou art the peace of sundown

When the blue shadows soothe

And the grasses and the leaves sleep

To the song of the little brooks

Woe is me.

Thou art my love

And thou art a storm

That breaks black in the sky

And, sweeping headlong,

Drenches and cowers each tree

And at the panting end

There is no sound

Save the melancholy cry of a single owl

Woe is me!

Thou art my love

And thou art a tinsel thing

And I in my play

Broke thee easily

And from the little fragments

Arose my long sorrow

Woe is me

Thou art my love

And thou art a weary violet

Drooping from sun-caresses.

Answering mine carelessly

Woe is me.

Thou art my love

And thou art the ashes of other men's love

And I bury my face in these ashes

And I love them

Woe is me.

Thou art my love

And thou art the beard

On another man's face

Woe is me.

Thou art my love

And thou art a temple

And in this temple is an altar

And on this altar is my heart

Woe is me.

Thou art my love

And thou art a wretch.

Let these sacred love-lies choke thee

For I am come to where I know your lies as truth

And your truth as lies

Woe is me.

Thou art my love

And thou art a priestess

And in thy hand is a bloody dagger

And my doom comes to me surely

Woe is me.

Thou art my love

And thou art a skull with ruby eyes

And I love thee

Woe is me.

Thou art my love

And I doubt thee

And if peace came with thy murder

Then would I murder.

Woe is me.

Thou art my love

And thou art death

Aye, thou art death

Black and yet black

But I love thee

I love thee

Woe, welcome woe, to me.

ЛЮБОВЬ

Ты любовь моя,

Ты тишина в час заката,

Когда замирают голубые тени,

Засыпают листья и травы,

Убаюканные пением ручья.

Горе мне.

Ты любовь моя,

Ты буря,

Что продирает черные бреши в небе

И, безудержно рыдая,

Захлестывает водой и треплет каждое дерево,

Пока, вконец задохнувшись, не умолкнет;

А после – ни звука,

Лишь печальный крик одинокой совы.

Горе мне.

Ты любовь моя,

Ты сверкающая безделушка,

Которую я случайно разбил,

Играя,

И из мелких осколков

Взросла моя безмерная печаль.

Горе мне.

Ты любовь моя,

Ты томная фиалка,

Поникшая под ласками солнца,

Повинующаяся мне бездумно.

Горе мне.

Ты любовь моя,

Ты прах любви твоих прежних возлюбленных,

И я прячу лицо в этом прахе,

Я люблю его.

Горе мне.

Ты любовь моя,

Ты борода

На лице другого мужчины.

Горе мне.

Ты любовь моя,

Ты храм,

И во храме том есть алтарь,

И на алтаре том лежит мое сердце.

Горе мне.

Ты любовь моя,

Ты ведьма;

Пусть проклятая ложь, что сплетена с твоей любовью,

Задушит тебя

Ведь я дошел до того, что во лжи твоей вижу правду,

А в правде твоей – ложь.

Горе мне.

Ты любовь моя,

Ты жрица,

В руках твоих окровавленный кинжал,

И рок неотвратимо настигает меня.

Горе мне.

Ты любовь моя,

Ты череп с рубинами в глазницах,

И я люблю тебя.

Горе мне.

Ты любовь моя,

И я боюсь тебя;

Если б смерть твоя принесла мне покой,

Я убил бы тебя.

Горе мне.

Ты любовь моя,

Ты смерть,

Да, ты смерть,

Чернее самого мрака,

Но я люблю тебя,

Я люблю тебя.

Горе, приходи, приходи ко мне.

Пер. Анатолия Кудрявицкого

– 104

Love forgive me if I wish you grief

For in your grief

You huddle to my breast

And for it

Would I pay the price of your grief

You walk among men

And all men do not surrender

And this I understand

That love reaches his hand

In mercy to me.

He had your picture in his room

A scurvy traitor picture

And he smiled

–Merely a fat complacence

Of men who know fine women

And thus I divided with him

A part of my love

Fool, not to know that thy little shoe

Can make men weep!

–Some men weep.

I weep and I gnash

And I love the little shoe

The little, little shoe.

God give me medals

God give me loud honors

That I may strut before you, sweetheart

And be worthy of

–The love I bear you.

Now let me crunch you

With full weight of affrighted love

I doubted you

–I doubted you

And in this short doubting

My love grew like a genie

For my further undoing.

Beware of my Mends

Be not in speech too сivil

For in all courtesy

My weak heart sees spectres,