Текст книги "Двери между мирами (Извлечение троих) (др. перевод)"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Стрелок взял нож в левую руку. Рука тряслась. При виде того, как дрожит этот клинок, отточенный до самоубийственной остроты, Эдди стало очень не по себе.

– Может, я лучше сам попро…

– Подожди.

Стрелок устремил на свою левую руку напряженный, неподвижный взгляд. Эдди не то, чтобы не верил в телепатию, но не очень-то и верил в нее. Тем не менее, сейчас он уловил нечто… нечто столь же реальное и ощутимое, как жар, пышущий от духовки. Через несколько секунд он понял, что это такое; концентрация воли этого странного человека.

«Какой же он, к черту, умирающий, если я так мощно чувствую его силу?»

Дрожь в руке стала ослабевать. Вскоре рука только еле-еле вздрагивала. Через десять секунд, не больше, она была неподвижна, как скала.

– Ну, так, – сказал стрелок. Он шагнул вперед, поднял нож, и Эдди почувствовал другой жар, исходивший от него – зловещий жар лихорадки.

– Ты левша? – спросил Эдди.

– Нет, – ответил стрелок.

– О, Господи, – сказал Эдди и решил, что, может, почувствует себя получше, если на минуточку закроет глаза. Он слышал жесткий шорох расходящейся под ножом ленты.

– Ну, вот, – сказал стрелок и отступил на шаг. – Теперь отлепляй, сколько сможешь. А я займусь спиной.

В дверь туалета перестали вежливо стучать и заколотили кулаками. «Пассажиры вышли, – подумал Эдди. – Китайским церемониям конец. Ох, мать твою…»

– А ну, друг, выходи! Я больше просить не буду!

– Дерни как следует, – негромко прорычал стрелок.

Эдди ухватил каждой рукой толстый слой пластыря и рванул, что было сил. Больно было до чертиков. «Кончай ныть, – подумал он. – Могло быть хуже. Вдруг бы у тебя грудь была волосатая, как у Генри».

Он опустил глаза и увидел, что у него на коже поперек грудины тянется красная полоса раздражения, шириной дюймов примерно семь. Над самым солнечным сплетением, там, где он укололся ножом, кровь взбухала в проколе и красной струйкой сбегала к пупку. Пакеты с наркотиками теперь болтались у него под мышками, как плохо притороченные переметные сумы.

– Ладно, – сказал кому-то приглушенный голос за дверью туалета. – Поеха…

Остального Эдди не расслышал из-за неожиданно рванувшей боли в спине – это стрелок бесцеремонно сорвал с него остаток ленты.

Он стиснул зубы, чтобы не вскрикнуть.

– Надевай рубаху, – сказал стрелок. Его лицо (раньше Эдди думал, что живой человек не может быть бледнее этого) теперь стало цветом, как старый пепел. Несколько секунд он держал в руке опояску из клейкой ленты (теперь она слипалась в бессмысленную паутину, и большие пакеты с белым порошком казались странными коконами), потом отбросил ее в сторону. Эдди увидел, что через тряпку, которой была замотана правая рука стрелка, просачивается свежая кровь. – Да пошевеливайся.

Послышался глухой удар. Это был не просто сильный стук в дверь. Эдди поднял глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как задрожала дверь туалета, как замигали в нем лампы. Он понял, что они ломают дверь.

Он взял рубашку пальцами, ставшими, как ему показалось, слишком большими, слишком неуклюжими. Левый рукав был вывернут наизнанку. Он попытался пропихнуть его через пройму, рука у него застряла, и он выдернул ее так резко, что опять вывернул рукав наизнанку.

Бух, – и дверь туалета опять затряслась.

– О, боги, как же ты неуклюж! – простонал стрелок и сам засунул кулак в левый рукав рубашки Эдди. Когда стрелок стал вытаскивать кулак, Эдди ухватил манжету. После этого стрелок подал ему рубашку, как дворецкий подает хозяину фрак. Эдди надел ее и потянулся к нижней пуговице.

– Погоди! – рявкнул стрелок и оторвал еще кусок от своей рубашки, которой оставалось все меньше и меньше. – Вытри брюхо!

Эдди вытер, как сумел. Из дырочки в коже, проколотой ножом, все еще сочилась кровь. Да, клинок оказался острым. И даже очень.

Он бросил на песок окровавленный лоскут рубахи стрелка и застегнул свою рубашку.

Бух! На этот раз дверь не только затряслась; она прогнулась. Взглянув сквозь проем двери на берегу, Эдди увидел, как стоявший возле раковины флакон с жидким мылом упал прямо на его сумку.

Он хотел заправить рубашку, которая была уже застегнута (и, как ни странно, застегнута правильно) в штаны, но вдруг его осенило. Вместо этого он расстегнул пояс.

– На это нет времени! – Стрелок понял, что хочет заорать, но не может. – Эта дверь выдержит еще один удар, не больше!

– Я знаю, что делаю, – ответил Эдди, надеясь, что это действительно так, и шагнул назад, через дверь между двумя мирами, на ходу расстегивая на джинсах кнопки и молнию.

Спустя секунду, полную отчаяния и безнадежности, стрелок последовал за ним, миг назад – тело, страдающее и переполненное жгучей физической болью, миг спустя – лишь холодно-спокойное ка в голове Эдди.

18

– Еще разок, – мрачно сказал Макдоналд, и Дийр кивнул. Теперь, когда все пассажиры сошли не только с самолета, но и с трапа, таможенники достали оружие.

Ну!

Оба летчика с размаха ударили в дверь. Она распахнулась, обломок ее на мгновение повис в замке, потом упал на пол.

Перед ними на унитазе восседал мистер 3-А. Штаны у него были спущены до колен, полы выгоревшей рубашки в узорчатую полоску едва прикрывали срам. «Да, застукать-то мы его застукали, – устало подумал капитан Макдоналд. – Вот только беда-то в том, что дело, за которым мы его застукали, насколько мне известно, не противозаконное». Внезапно он ощутил, как ноет у него плечо, которым он бил в дверь – сколько раз? три? четыре?

Вслух он рявкнул:

– Какого дьявола вы здесь делаете, мистер?

– Ну, вообще-то я облегчался, – сказал Эдди, – но, если вам всем сразу приспичило, то я могу подтереться и в здании аэровокзала…

– А нас ты, умник, конечно, не слышал?

– А мне до двери было не дотянуться. – 3-А вытянул руку, чтобы продемонстрировать и, хотя дверь сейчас висела на одной петле у стены слева от него, капитан Макдоналд видел, что он прав. – Наверно, я мог бы встать, но я, понимаете, оказался лицом к лицу с кошмарной ситуацией, правда, не то, чтоб лицом, если вы понимаете, о чем я. И не то, чтобы мне хотелось попасть в это лицом, опять же, если вы понимаете, о чем я. – 3-А улыбнулся обаятельной, чуть глуповатой улыбкой, которая показалась капитану Макдоналду такой же фальшивой, как девятидолларовая бумажка. Послушать его, так подумаешь, что ему никто никогда в жизни не объяснил и не показал, как нужно наклоняться вперед.

– Вставайте, – сказал Макдоналд.

– С удовольствием. Вы только попросите дам малость отойти, а? – 3-А очаровательно улыбнулся. – Я знаю, что в наше время это уже отжило свой век, но ничего не могу поделать. Я застенчив. И, по правде сказать, мне есть чего стесняться, ох, есть. – Он приподнял левую руку, раздвинув большой и указательный пальцы примерно на полдюйма, и подмигнул Джейн Дорнинг, которая залилась ярким румянцем и мгновенно вылетела на трап, а за ней по пятам умчалась Сьюзи.

«Вид-то у тебя не застенчивый, – подумал капитан Макдоналд. – Вид-то у тебя, как у кошки, которая только что добралась до сливок, вот какой у тебя вид».

Когда стюардессы скрылись из вида, 3-А встал и подтянул трусы и джинсы. Потом он потянулся в кнопке спуска воды, а капитан Макдоналд сразу же оттолкнул его руку, схватил его за плечи и резко повернул к проходу. Дийр сзади запустил руку за пояс штанов молодого человека.

– Не надо переходить на личности, – сказал Эдди. Тон у него был легкий и точно соответствовал ситуации – во всяком случае, он так думал – но внутри у него все было словно в свободном падении. Он ощущал того, другого, отчетливо чувствовал его. Другой был внутри его сознания, внимательно следил за ним, был наготове, чтобы вмешаться, если Эдди фраернется. Боже милостивый, это все должно ему сниться, ведь правда? Ведь правда?

– Стоять тихо, – сказал Дийр.

Капитан Макдоналд заглянул в унитаз.

– Говна не видать, – сказал он и, когда штурман непроизвольно заржал, бросил на него свирепый взгляд.

– Ну, знаете, как бывает, – сказал Эдди. – Иногда примчишься, сядешь, а окажется ложная тревога. Но я дал парочку таких залпов – куда там болотному газу. Если бы вы здесь три минуты назад зажгли спичку, тут можно было бы рождественскую индейку зажарить. Должно быть, я что-то съел перед посадкой, так я ду…

– Уберите его, – сказал Макдоналд, и Дийр, все еще держа Эдди сзади за штаны, вытолкал его из самолета на трап, где таможенники взяли его под руки, один – с одной стороны, другой – с другой.

– Але! – воскликнул Эдди. – А где моя сумка? И куртка?

– О, мы как раз хотим, чтобы все ваши вещи были при вас, – сказал один из таможенников. Его дыхание било Эдди в лицо. Изо рта у него пахло маалоксом и повышенной кислотностью. – Ваши вещи нас очень интересуют. Пошли, дружочек, пошли.

Эдди все время говорил им, чтобы они не волновались, успокоились, что он прекрасно может идти сам, но, как он подумал позже, носки его ботинок коснулись трапа всего раза два-три на всем расстоянии от люка до выхода в аэровокзал, где стояли еще три таможенника и с полдюжины ментов из аэропортовской охраны; таможенники ждали Эдди, а менты сдерживали небольшую толпу, которая, пока его уводили, пялила на него глаза с испугом и жадным любопытством.

Глава четвертая. Башня

1

Эдди Дийн сидел на стуле. Стул стоял в маленькой белой комнатке. Это был единственный стул в маленькой белой комнатке. В маленькой белой комнатке было полно народу. В маленькой белой комнатке было накурено. Эдди был в одних трусах. Эдди хотелось курить. Остальные шесть – нет, семь – человек в маленькой белой комнатке были одеты. Эти люди стояли вокруг него, окружая его плотным кольцом. Трое – нет, четверо – из них курили сигареты.

Эдди хотелось дергаться и извиваться. Эдди хотелось поводить плечами и притопывать ногами.

Эдди сидел спокойно, расслабившись, и смотрел на окружавших его людей с веселым интересом, будто его не сводило с ума желание вмазаться, будто он не сходил с ума от клаустрофобии.

Причиной этому был другой в его сознании. Сперва он панически боялся этого другого. Теперь он благодарил Бога, что другой – здесь, с ним.

Может, другой и болен, и даже умирает, но стали в нем еще хватит, чтобы одолжить немного этому перепуганному двадцатилетнему торчку.

– До чего же интересная красная полоса у тебя на груди, Эдди, – сказал один из таможенников. В углу рта у него торчала сигарета. В кармане его рубашки лежала пачка сигарет. У Эдди было такое чувство, что если бы он взял из этой пачки штук пять сигарет, набил бы ими рот от угла до угла, зажег бы их все и глубоко затянулся, может, на душе у него стало бы легче. – Она похожа на след от пластыря. Сдается, у тебя тут что-то было приклеено пластырем, а потом ты вдруг решил, что хорошо бы эту штуку отодрать и избавиться от нее.

– У меня на Багамах сделалась аллергия, – сказал Эдди. – Я ж вам говорил. В смысле, мы уже несколько раз все это проговаривали. Я пытаюсь не терять чувства юмора, но мне это дается все труднее.

– За**ись ты со своим чувством юмора, – яростно сказал другой таможенник; этот тон был знаком Эдди. Такой тон делался у него самого, когда ему случалось полночи на холоду прождать сбытчика, а тот так и не появлялся. Потому что эти мужики тоже были наркашами. Единственная разница заключалась в том, что для них наркотой были такие, как он и Генри.

– А как насчет дырки у тебя в пузе? Она-то у тебя откуда, Эдди? А? – третий таможенник показывал на то место, куда Эдди ткнул себя ножом. Кровь, наконец, унялась, но там еще был темно-красный застывший пузырек, который, казалось, лопнет сразу же – только тронь.

Эдди показал на красный след от клейкой ленты.

– Чешется, – сказал он. Это была правда. – Я в самолете заснул – если не верите мне, спросите стюардессу…

– Чего бы это мы тебе не верили, Эдди?

– Не знаю, – сказал Эдди. – Много вы видели контрабандистов, которые дрыхнут, когда везут товар? – Он секунду помолчал, чтобы они могли задуматься об этом, потом вытянул вперед руки. Некоторые ногти были обгрызаны, другие – обломаны. Он когда-то сделал открытие: в подходняке любимым лакомством вдруг становятся собственные ногти. – Я все время старался сдерживаться, не чесаться, но, как видно, пока спал, здорово разодрался.

– Или пока торчал. Это может быть след укола. – Эдди было ясно, что ни один из них так не думает. Если ширнуться так близко к солнечному сплетению (а оно для нервной системы – что панель управления), то больше тебе уже никогда не придется ширяться.

– Дайте передохнуть, – сказал Эдди. – Вы ко мне так близко придвинулись, что я уж думал – взасос целовать меня собрались. Не торчал я, и вы это знаете.

На лице третьего таможенника выразилось отвращение.

– Для невинного ягненочка, Эдди, ты что-то уж очень много знаешь про наркоту.

– Чего я не набрался из «Майами Вайс», то прочел в «Ридерз Дайджест». А теперь скажите мне правду – сколько раз мы еще будем в этом копаться?

Четвертый таможенник показал ему маленький пластиковый пакетик. В нем было несколько волоконец.

– Это – волокна. Мы их отправим в лабораторию, они нам подтвердят, но мы и так знаем, от чего они. Это волокна лейкопластыря.

– Я перед уходом из отеля не успел принять душ, – в четвертый раз сказал Эдди. – Я лежал у бассейна, загорал. Пытался избавиться от этой сыпи. От аллергической сыпи. И заснул. Мне еще чертовски повезло, что я вообще успел на самолет. Пришлось бежать, как угорелому. А был ветер. И откуда я знаю, что у меня прилипло к коже, а что – нет.

Еще один таможенник протянул к Эдди руку и провел пальцем по коже левой руки, на три дюйма вверх от локтевого сгиба.

– И это – не следы уколов.

Эдди оттолкнул его руку.

– Москиты покусали, говорил же я вам. Почти что зажили. Да что вы, елки-палки, сами не видите, что ли?

Они видели. Это дело было задумано далеко не вдруг. Эдди уже месяц, как перестал ширяться в руку. Генри был на это не способен, и в этом заключалась одна из причин, почему послали Эдди, почему пришлось послать Эдди. Когда он уже никак не мог терпеть, он задвигался высоко-высоко в левое бедро, где к коже ноги прилегало левое яичко… так, как он сделал в ту ночь, когда смугловатый гаденыш наконец принес ему приличную наркоту. Большей же частью Эдди только нюхал, а Генри этого теперь было мало. Это вызывало чувства, которым Эдди не мог дать точного определения… смесь гордости и стыда. Если они посмотрят там, если они отодвинут яички, у него могут возникнуть серьезные проблемы. Анализ крови мог бы стать причиной еще более серьезных проблем, но этого они не могут потребовать, не имея хоть каких-нибудь доказательств – а доказательств-то у них как раз и нет. Никаких. Они все знают, но ничего не могут доказать. Хотеть не вредно, как сказала бы его любимая старушка-мать.

– Москиты покусали.

– Да.

– А красная полоса – аллергия.

– Да. Она у меня уже была, когда я летал на Багамы, только не такая сильная.

– Она у него уже была, когда он летал туда, – сказал один из таможенников другому.

– Ага, – ответил тот. – Ты в это веришь?

– А как же!

– Ты и в Санта-Клауса веришь?

– А как же! Я, когда еще пацаном был, с ним один раз даже сфотографировался. – Он посмотрел на Эдди. – Эдди, а у тебя есть фотка этой знаменитой красной полосочки до того, как ты съездил на Багамы?

Эдди ничего не ответил.

– Если ты в порядке, почему бы тебе не согласиться на анализ крови? – Это сказал первый таможенник, с сигаретой в углу рта. Она скурилась уже почти до самого фильтра.

Эдди вдруг разозлился – до белого каления. Он прислушался к тому, что было внутри.

«Валяй», – сразу же ответил голос, и Эдди почувствовал нечто большее, чем согласие, он ощутил что-то вроде окончательного одобрения. От этого он почувствовал себя так же, как в детстве, когда Генри обнимал его, взъерошивал ему волосы, хлопал его по плечу и говорил: «Ты молоток, парень, ты только не задавайся, но ты молоток».

– Вы же знаете, что я в порядке. – Он резко встал – так резко, что они попятились. Он взглянул на курильщика, стоявшего к нему ближе всех. – И вот что я тебе скажу, детка, если не уберешь от моего лица этот гвоздь от гроба, я его щас у тебя вышибу.

Таможенник отшатнулся.

– Вы уже вычерпали до дна бак под унитазом в самолетном сортире. Едрена вошь, вы за это время могли в нем три раза все перебрать. Вы перерыли все мои вещи. Я нагнулся и позволил одному из вас засунуть мне в задницу самый длинный в мире палец. Да если проверка простаты – это медосмотр, так это было е**ное сафари. Я вниз глянуть боялся, думал, увижу, как ноготь этого мужика у меня из хера торчит.

Он обвел их злым взглядом.

– В жопе у меня вы побывали, в вещах моих покопались, я тут сижу в одних трусах, а вы себе покуриваете да дым мне в морду пускаете. Анализа крови вам захотелось? Ладушки. Давайте сюда кого-нибудь, кто будет брать анализ.

Они зашушукались. Начали переглядываться. Удивились. Забеспокоились.

– Но если вы хотите взять у меня анализы без постановления суда, – продолжал Эдди, – то пускай тот, кто будет брать, захватит побольше шприцов и флакончиков, потому что будь я проклят, если стану отдуваться один. Я требую, чтобы сюда пришел представитель федеральной полиции, и я требую, чтобы каждый из вас сдал те же гадские анализы, что и я, и чтобы на каждом флакончике были написаны ваши фамилии и номера удостоверений личности, и я требую, чтобы они были переданы этому представителю на хранение. И на что бы вы ни делали анализ мне – на кокаин, героин, беньки[[4]4
  Беньки – бензедрин.


[Закрыть] ], да на что хотите – я требую, чтобы те же самые анализы делали и с вашими образцами. А потом чтобы результаты передали моему адвокату.

– Это ж надо, твоему адвокату, – воскликнул один из них. – Со всеми вами, засранцами, всегда этим кончается, правда, Эдди? Вы будете иметь дело с моим адвокатом. Я на вас моего адвоката напущу. Мне от этой хреновни блевать хочется.

– Собственно говоря, в данный момент адвоката у меня нет, – сказал Эдди, и это была правда. – Я не думал, что мне понадобится адвокат. Но вы меня заставили передумать. Вы ничего не нашли, потому что у меня и нет ничего, но ведь рок-н-ролл никогда не кончается, так? Хотите, значит, чтобы я плясал под вашу дудку? Отлично. Буду плясать. Только не один. Вам, мужики, тоже придется плясать.

Наступило тяжелое, напряженное молчание.

– Мистер Дийн, я хочу вас попросить, снимите, пожалуйста, трусы еще раз, – сказал один из них. Этот был старше остальных. Этот, судя по виду, был их начальником. Эдди подумал, что, может быть – не точно, но может быть – этот, наконец, догадался, где могут быть свежие следы. До сих пор они там не смотрели. Руки, плечи, ноги… но не там. Слишком они были уверены, что дело в шляпе.

– Мне надоело снимать трусы, спускать трусы, жрать дерьмо, – сказал Эдди. – Хватит. Позовите сюда, кого следует, и будем делать всем анализ крови – или я ухожу. Ну? Что вы предпочитаете?

Опять такое же молчание. И, когда они начали переглядываться, Эдди понял, что победил.

Мы победили, – поправился он. – Как тебя зовут, парень?

Роланд. А тебя – Эдди. Эдди Дийн.

Ты хорошо умеешь слушать.

Слушать и наблюдать.

– Отдайте ему его одежду, – очень недовольным тоном сказал старший. Он взглянул на Эдди. – Я не знаю, что у вас было и куда вы его дели, но я вас предупреждаю: мы это выясним.

Старый хрен оглядел его с ног до головы.

– Вот вы здесь сидите. Сидите и чуть ли не ухмыляетесь. От того, что вы говорите, меня не тошнит. А тошнит меня от того, что вы такое.

– Так это вас тошнит от меня?

– Именно так.

– Вот это да, – сказал Эдди. – Вот это мне нравится. Я здесь сижу, в этой комнатенке, в одном исподнем, а вокруг меня – семеро мужиков при пушках, и вас от меня тошнит? Ну, мил-человек, проблема у вас серьезная.

Эдди шагнул к нему. Секунду таможенник держался, но потом что-то в глазах Эдди – какой-то сумасшедший цвет, казалось, наполовину карий, наполовину голубой – заставил его против воли отступить.

– ДА ПУСТОЙ Я! ПУСТОЙ, ЯСНО?! – заорал Эдди. – И ОТВАЛИТЕ ОТ МЕНЯ, НУ! ОТВАЛИТЕ НА ХРЕН! ОТВЯЖИТЕСЬ!

Опять – молчание. Потом старший повернулся к Эдди спиной и закричал на кого-то: «Вы что, не слышали, что я сказал? Принесите его одежду!»

Тем дело и кончилось.

2

– Вы думаете, что за нами хвост? – спросил таксист. Похоже, ему было смешно.

Эдди повернулся вперед.

– Почему вы так решили?

– Вы все смотрите в заднее окно.

– Я не думаю, что за нами хвост, – ответил Эдди. Это была чистая правда. Он этого не думал, он увидел хвосты в первый же раз, как обернулся. Хвосты, а не хвост. Ему незачем было оборачиваться, чтобы вновь и вновь убеждаться в их присутствии. В этот поздний послеполуденный час майского дня потерять такси, в котором ехал Эдди, было бы затруднительно даже амбулаторным пациентам лечебницы для умственно отсталых: машин на Лонг-Айлендской Эстакаде почти не было. – Я просто изучаю дорожное движение, только и всего.

– Ах, вон что, – сказал таксист. В некоторых кругах столь странное заявление вызвало бы расспросы, но нью-йоркские таксисты редко задают вопросы; вместо этого они высказываются сами – категорически и, как правило, величественным тоном. Большая часть этих высказываний начинается фразой: «Уж этот город!», точно эти слова – религиозная формула, произносимая перед началом проповеди… и обычно так и оказывается. Этот таксист тоже ни о чем не спросил, а сказал:

– Потому что если вы и подумали, что за нами – хвост, то ничего подобного. Я бы заметил. Уж этот город! Господи! Я в свое время много за кем следил. Вы себе не представляете, сколько людей впрыгивают в мое такси и говорят: поезжайте вон за той машиной. Я знаю, это звучит, как в кино, правильно? Правильно. Но, как говорится, искусство имитирует жизнь, а жизнь имитирует искусство. Так бывает на самом деле! А что касается того, как оторваться от хвоста, так нет ничего проще, если знать, как это делается. Надо…

Эдди отключился от тирады таксиста, так что она стала лишь фоном, и прислушивался лишь настолько, чтобы в нужных местах кивать. Если вдуматься, то трепотня таксиста была очень забавна. Одним из хвостов был темно-синий лимузин. Эдди догадался, что он – с таможни. Вторым был фургон с надписью на боках «Пицца Джинелли». Там была нарисована пицца в виде улыбающейся мальчишеской мордашки, и улыбающийся мальчик облизывался, а под картинкой была подпись: «МММММ! Какая ВКУУУСНАЯ пицца!» Но какой-то юный дизайнер-любитель, обладатель баллончика-спрэя с краской и рудиментарного чувства юмора, зачеркнул в слове «пицца» обе буквы «ц» и написал сверху «з» и «д».

Джинелли. Эдди знал одного Джинелли; он держал ресторан под названием «Четыре Предка». Но торговля пиццей была чисто побочным делом, так, для отвода глаз, на радость ревизорам. Джинелли и Балазар. Они были неразлучны, как сосиски и горчица.

Согласно первоначальному плану, перед аэровокзалом должен был ждать лимузин с водителем, готовый умчать его в один салун в центре города – там была штаб-квартира Балазара. Но, разумеется, в первоначальный план не входили два часа в маленькой белой комнатке, два часа непрерывного допроса, который вела одна группа таможенников, а вторая группа сначала слила содержимое сантехнических баков рейса 901, а потом перерыла его, ища большую партию наркотиков, существование которой они тоже подозревали, такую большую, что ее невозможно было ни смыть, спустив воду, ни растворить.

Когда он вышел, никакого лимузина, естественно, не было. Водителю, конечно, были даны инструкции: если челнок не выйдет из аэровокзала минут так через пятнадцать после всех пассажиров, сваливай по-быстрому. У водителя, конечно, хватило ума не звонить из машины по телефону, потому что в ней стоит радиотелефон, и перехватить разговор по нему можно запросто. Балазар, надо думать, связался кое с кем, узнал, что у Эдди неприятности, и сам подготовился к неприятностям. Балазар, может, и не сомневается, что в Эдди есть стальной стержень, но при всем том Эдди как был наркашом, так и остался. А надеяться, что наркаш будет держаться до бесконечности, не приходится.

Значит, не исключена возможность, что фургон с пиццей вдруг притормозит в соседнем с такси ряду, кто-нибудь высунет из окна кабины автомат, и задняя стенка такси вдруг станет похожа на залитую кровью терку для сыра. Эдди беспокоился бы сильнее, если бы его продержали не два часа, а четыре, а если бы его продержали не четыре, а шесть часов, он был бы очень встревожен. Но всего два… Эдди подумал, что Балазар не усомнится, что уж два-то часа он молчал. И захочет узнать насчет товара.

А настоящей причиной того, что Эдди оглядывался назад, была дверь. Она его завораживала.

Когда таможенники наполовину снесли, наполовину сволокли его вниз по трапу в административный сектор аэропорта Кеннеди, он оглянулся через плечо и увидел, что дверь – там, несомненно, неоспоримо реальная, хоть это и было невероятно; она плыла за ним на расстоянии примерно трех футов. Он видел, как волна за волной накатывается и разбивается на песке; видел, что там, за дверью, начинает смеркаться.

Эта дверь напоминала «загадочную картинку», в которой замаскировано какое-то изображение; сначала ты никак, хоть умри, не можешь его увидеть, но потом, когда ты его уже углядел, то никак не можешь перестать его видеть, как ни старайся.

Дверь исчезала дважды – оба раза, когда стрелок возвращался в свой мир без него, и это было страшновато: Эдди чувствовал себя, как ребенок, у которого перегорел ночник. Первый раз это случилось во время допроса на таможне.

Мне придется уйти. – Голос Роланда отчетливо прорезался сквозь очередной вопрос, который ему задавали. – Всего на несколько минут. Не бойся.

Почему? – спросил Эдди. – Почему тебе придется уйти?

– Что случилось? – спросил его один из таможенников. – У тебя вдруг сделался испуганный вид.

Эдди и вправду вдруг почувствовал, что испугался, но чего именно – этому придурку все равно было бы не понять.

Он оглянулся назад, через плечо, и таможенники тоже обернулись. Они видели только голую белую стену, обшитую белыми панелями с высверленными для приглушения звука дырочками; а Эдди видел дверь, как обычно – на расстоянии трех футов (теперь она была вмонтирована в стену этой комнаты – запасный выход, который не мог видеть никто из допрашивающих). Но он видел не только дверь. Он видел, как из волн выходят чудища, чудища, словно сбежавшие из фильма ужасов, где эффекты немного более натуральны, чем хотелось бы зрителю, настолько натуральны, что реальным кажется все. Они были похожи на омерзительную и страшную помесь креветки, омара и паука. Они издавали какие-то странные, жуткие звуки.

– Что, Эдди, ломать начало? – спросил один из таможенников. – Мерещится, что по стене букашки-таракашки ползают?

Это было так близко к истине, что Эдди чуть не рассмеялся. Зато теперь он понял, почему этому Роланду пришлось уйти: сознание Роланда было – по крайней мере, в данный момент – в безопасности, но эти твари приближались к его телу, и Эдди подозревал, что если Роланд в ближайшее время не уберет его с того места, где оно находится сейчас, то очень может быть, что вскорости ему будет некуда вернуться – никакого тела не останется.

Внезапно он словно услышал, как Дэвид Ли Рот распевает во все горло: «О, у меняааа… нет никогооо…», и тут он действительно рассмеялся. Он не мог удержаться от смеха.

– Что это тебя так рассмешило? – спросил тот таможенник, что интересовался, не видит ли он букашек-таракашек.

– Вся эта ситуация, – ответил Эдди. – Хотя она не столько смешная, сколько странная. Я хочу сказать, если бы это был фильм, то не Вуди Аллена, а Феллини, если вы меня понимаете.

Ты тут справишься? – спросил Роланд.

Будь спок. Иди, парень, ЗСД.

Не понимаю.

Занимайся своими делами.

Ага. Ладно. Я ненадолго.

И вдруг этот другой исчез. Как струйка дыма, такая жиденькая, что легчайший ветерок мог бы унести ее прочь. Эдди снова оглянулся, не увидел ничего, кроме белых панелей с дырочками – ни двери, ни океана, ни жутких чудовищ – и почувствовал, как у него внутри все начинает сжиматься. Теперь уже не осталось никаких подозрений, что это все-таки, может быть, галлюцинация. Наркотик исчез, и этого доказательства Эдди вполне хватило. Но Роланд как-то… помогал. С ним было легче.

– Хочешь, чтобы я там картину повесил? – спросил кто-то из таможенников.

– Нет, – с тяжелым вздохом ответил Эдди. – Я хочу, чтобы вы меня отсюда выпустили.

– Как только скажешь нам, что ты сделал с героином, – ответил другой, – или это был «снежок»? – И все началось сначала: опять двадцать пять, снова-здорово, сказка про белого бычка.

Спустя десять минут – десять очень длинных минут – Роланд вдруг вновь оказался в сознании Эдди. Только что его не было – и вот он опять здесь. Эдди ощутил, что стрелок обессилен.

Управился? – спросил он.

Да. Извини, что так долго. – Пауза. – Мне пришлось ползти.

Эдди снова оглянулся. Дверь вернулась на место, но теперь вид на тот мир в ее проеме был немного другой, и он понял, что, как здесь дверь перемещается с ним, так там она перемещается с Роландом. От этой мысли его слегка передернуло. Получалось, будто он связан с этим другим некой странной, жутковатой пуповиной. Тело стрелка, как и прежде, беспомощно валялось перед дверью, но теперь перед глазами Эдди простиралась длинная полоса песка до прибрежной полосы, где, урча и жужжа, бродили чудовища. Всякий раз, как о берег разбивалась волна, они все, как одно, вздымали вверх клешни. Было похоже на толпу в старых документальных фильмах, когда Гитлер говорит речь, а все дружно вскидывают руки и орут «зиг-хайль!», точно это для них – вопрос жизни и смерти – да, если задуматься, скорее всего, так и было. Эдди увидел на песке следы мучительного продвижения стрелка.

Пока Эдди смотрел, одна из кошмарных тварей с быстротой молнии вскинула клешню вверх и цапнула морскую птицу, которая спикировала слишком близко к берегу. На песок упали два брызжущих кровью куска – то, во что превратилась птица. Оба куска еще не перестали дергаться, а на них уже набросились покрытые панцирем чудовища. Вверх взлетело одно-единственное бело перо. Его тут же стащила вниз клешня.

«Мать честная, – тупо подумал Эдди. – Ты только глянь на эти клещи».

– Почему вы все время оглядываетесь на стену? – спросил главный.

– Мне время от времени требуется противоядие, – сказал Эдди.

– Против чего?

– Против вашей физиономии.

3

Таксист высадил Эдди у одного из зданий в «Кооперативном городке», поблагодарил за полученный на чай доллар и уехал. Эдди несколько секунд постоял, держа в руке сумку на молнии; куртку он подцепил одним пальцем другой руки и перекинул через плечо. В это доме, в квартире с двумя спальнями, он жил вместе с братом. Он постоял, глядя снизу вверх на дом – монолит, изящный и красивый, как кирпичная банка от сардинок. Множеством окон дом напоминал Эдди тюремный корпус, и эта картина угнетала его так же сильно, как Роланда – другого – изумляла.