Текст книги "Темная половина"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

10. ПОЗЖЕ ТОЙ ЖЕ НОЧЬЮ

Они отнесли спящих близнецов в кровати наверху и начали готовить постели себе. Тад разделся до шортов и майки с рукавами – своего рода пижамы для него – и отправился в ванную. Он чистил там зубы, когда ему вдруг стало очень нехорошо. Он кинул зубную щетку, выплюнул белую пену и бросился в туалет на ногах, которые он ощущал скорее деревянными ходулями, чем живыми ногами.

Он кашлянул – жалкий сухой звук – но ничего не появилось. Его желудок начал успокаиваться... по крайней мере, на какой-то испытательный срок.

Когда он вернулся, Лиз стояла в черном проеме в голубой нейлоновой ночной рубашке, не доходившей на несколько дюймов до ее колен. Она пристально посмотрела на Тада.

– Ты что-то скрываешь, Тад. Это нехорошо. И никогда ранее такого у нас не было.

Он прерывисто вздохнул и вытянул вперед руки со сплетенными пальцами. Они все еще дрожали.

– Давно ли ты узнала об этом?

– Что-то в тебе было неладно, еще когда вернулся шериф сегодня вечером. А когда он задал свой последний вопрос... насчет надписи на стене у Клоусона... ты горел, как будто у тебя светился неоновый знак на лбу.

– Пэнборн не заметил никакого неона.

– Шериф не может знать тебя столь же хорошо, как я... но если ты не заметил его сомнений в самом конце, то ты просто не смотрел на него. Даже он увидел что-то неладное. Именно так он взглянул на тебя.

Ее рот слегка дрогнул. Это подчеркнуло морщинки на ее лице, морщинки, которые он впервые увидел после несчастного случая в Бостоне и выкидыша, и которые затем появлялись и углублялись, когда она наблюдала его все более и более тяжелые и безуспешные попытки зачерпнуть воду из колодца, который, казалось, уже давно высох.

Именно в это время его пьянство начало выходить из-под контроля. Все это – несчастный случай с Лиз, выкидыш, критические отзывы и финансовый неуспех «Мглы бездны» вслед за диким успехом «Пути Мэшина», неожиданное запойное пьянство – в сочетании оказывало глубокое подавляющее влияние на его психику. Он чувствовал это той самосохраняющей и повернутой внутрь себя частью своего сознания, но это мало помогало. В конце концов он запил полную пригоршню снотворных таблеток полбутылкой «Джек Даниэлс». Это, конечно, была далеко не самая удачная попытка... но все же это была попытка самоубийства. Все это происходило в течение трех лет. Но тогда время, казалось, тянулось намного дольше, чем обычно. Иногда оно казалось вечным.

И, конечно, очень мало или совсем ничего о нем не было рассказано на страницах журнала «Пипл».

Теперь он увидел именно тот взгляд Лиз, каким она смотрела на него в то проклятое время. Он ненавидел этот взгляд. Беспокойство – это плохо; недоверие – намного хуже. Он подумал, что ему легче было бы вынести выражение неприкрытой ненависти, чем этот странный, осторожный взгляд.

– Я ненавижу, когда ты лжешь мне, – просто сказала она.

– Я не лгал, Лиз! Упаси Господи!

– Иногда люди лгут, чтобы только остаться в спокойствии.

– Я собирался все тебе рассказать, – сказал он. – Я только пытаюсь найти, как это лучше сделать.

Но было ли это правдой? Так ли? Он не знал. Это было какое-то дерьмо, сумасшествие, но не это служило причиной, по которой он пытался молчаливо лгать. Он чувствовал потребность в молчании подобно человеку, обнаружившему кровь в своем стуле или опухоль в паху. Молчание в таких случаях иррационально... но страх тоже иррационален.

А было и еще кое-что другое: он был писателем, воображателем. Ему никогда не случалось встречать кого-нибудь еще, кроме себя самого, кто имел бы более чем неясную идею, почему он или она делают что-нибудь. Он иногда верил, что желание писать беллетристическую книгу было не более чем защитой от смятения, может быть, даже безумия. Это была отчаянная попытка человека, способного понять, что точность и порядок могут существовать только в сознании людей... но никогда в их сердцах.

Некий голос внутри него шептал в первое время: «Кто ты такой, когда пишешь, Тад? Кто ты тогда?»

И он не находил ответа на данный вопрос.

– Ну? – спросила Лиз. Ее голос был резким, балансирующим на краю обозленности.

Он очнулся от собственных невеселых дум.

– Извини?

– Ты нашел свой способ объясниться? Что же это могло быть?

– Погоди, – сказал он, – я не понимаю, почему ты так визжишь, Лиз!

– Потому что я перепугана! – сердито выкрикнула она... и он увидел слезы в ее глазах. – Потому что ты морочил голову шерифу, и я все еще удивляюсь, почему ты теперь морочишь голову мне! Если бы я не видела выражения твоего лица...

– Да? – Теперь и он разозлился. – И что же это было за выражение? На что оно оказалось так похоже?

– Ты выглядел виновным, – сказала она резко. – Ты выглядел так, будто ты, как это было уже раньше, заверяешь людей, что ты бросил пить, но не сделал этого на самом деле. Когда... – она вдруг остановилась. Он не знал, что она вдруг рассмотрела на его лице – да и не был уверен, что ему хочется знать, но это что-то вдруг впитало всю ее озлобленность. Вместо нее на лице у Лиз появилось виноватое выражение. – Извини. Это несправедливо.

– Почему же? – сказал он глухо. – Это правда. На данное время.

Он вернулся в ванную и взялся за полоскательницу, чтобы смыть остатки зубной пасты. В полоскательнице был безалкогольный состав. Типа лекарства от кашля. И ванильного концентрата в кухонном буфете. Он не пил спиртного с того дня, как закончил последний роман Старка.

Ее рука легко коснулась плеча Тада.

– Тад, мы оба рассердились. Это лишь вредит нам обоим и никак не сможет ничему помочь. Ты сказал, что там мог оказаться человек-психопат, который представляет себе, что он и есть Джордж Старк. Он умертвил двух людей, мы помним об этом. Один из них частично виновен в раскрытии псевдонима Старка. Тогда ты сам должен был бы оказаться в самом верху списка заклятых врагов этого фанатика. Но несмотря на это, ты что-то утаиваешь. Что означала эта фраза?

– Воробьи летают снова, – сказал Тад. Он взглянул на свое отражение в зеркале, освещенном белым отсветом флюоресцентной лампы в ванной. То же самое знакомое лицо. Небольшие тени под глазами, может быть, но лицо все то же самое. Он был счастлив. Конечно, это не лицо кинозвезды, но это его, любимое лицо.

– Да. Это что-то значило для тебя. Что же именно?

Он выключил свет в ванной и положил руки ей на плечи. Они подошли к постели и улеглись спать.

– Когда мне было одиннадцать, – объяснил он, – мне сделали операцию. Удалили небольшую опухоль в мозгу на участке верхней части лба. – Я так думаю. Ты уже знала об этом и раньше.

– Да? – она смотрела на него, озадаченная.

– Я уже говорил тебе, что у меня были ужасные приступы головной боли до того, как обнаружили опухоль, верно ведь?

– Верно.

Он начал машинально постукивать по ее бедру. У нее были удивительно длинные и красивые ноги, а ночная рубашка была весьма короткой.

– Помнишь насчет звуков?

– Звуков? – удивленно повторила Лиз.

– Я не думал... и, видишь ли, это никогда не казалось мне очень важным. Все это происходило так много лет тому назад. У людей с подобными заболеваниями часто случаются приступы головной боли, иногда какие-то миражи, а иногда – и то и другое вместе. Очень часто на приближение подобных симптомов указывают свои собственные признаки. Их называют сенсорными предвестниками. Чаще всего это запахи: карандашные стружки, свежесрезанные луковицы, заплесневелые фрукты. Мой сенсорный предвестник был звуковым. Это были птицы.

Он посмотрел ей прямо в глаза, их носы почти касались друг друга. Тад почувствовал щекотание ее волос, касающихся его лба.

– Воробьи, если говорить более точно.

Он встал, не желая видеть выражение ужаса, появившееся на лице Лиз. Тад взял ее руку.

– Пойдем.

– Куда... Тад?

– В кабинет, – ответил он. – Я хочу тебе кое-что показать.

В кабинете Тада главное место занимал стол, где господствовала огромная дубовая доска. Она была не антикварной редкостью, но и не очень современной. Этот стол был просто чрезвычайно большим и очень удобным изделием из древесины. Стол стоял как динозавр под тремя подвешенными светильниками; их общее освещение рабочей поверхности можно было посчитать почти свирепым. Сейчас, однако, можно было рассмотреть лишь очень небольшую часть поверхности письменного стола. Тад включил свет. Рукописи, стопки корреспонденции, книги и присланные ему из редакции гранки были сложены где попало. На белой стене позади стола висел плакат с самым любимым для Тада сооружением во всем мире – «Флатирон билдинг» в Нью-Йорке. Его четкая клиновидная форма не переставала радовать и восхищать Тада.

Позади пишущей машинки лежала рукопись его нового романа – «Золотая собака». А поверх машинки была оставлена дневная выработка Тада. Шесть страниц. Это была обычная его норма... если писал он сам. Если писал Старк, то он обычно выдавал за день восемь, а то и десять страниц.

– Вот то, что меня огорошило еще до появления Пэнборна, – сказал Тад, взяв маленькую стопку листов с машинки и протягивая их Лиз. – Тогда появился этот звук, звук воробьев. Второй раз за сегодня, только на этот раз намного громче. Ты видишь, что написано поперек верхнего листа?

Она смотрела очень долго, и он мог видеть только ее волосы и макушку. Когда она обернулась к Таду, ее лицо было смертельно бледным. Ее губы сжались в узкую скорбную щель.

– Это все то же, – прошептала Лиз. – Это все то же самое. Ох, Тад, что же это? Что...

Она пошатнулась, и он наклонился вперед, опасаясь ее возможного обморока. Он подхватил ее за плечи, ноги его зацепились за Х-образные ножки кресла в кабинете, что почти привело к падению обоих супругов на стол.

– Все нормально с тобой?

– Нет, – ответила она тонким голоском. – А как ты?

– Не совсем, – сказал он. – Извини. Все тот же неуклюжий Бомонт. Я вызываю здесь большие разрушения и беспорядки, словно рыцарь в сверкающих доспехах.

– Ты написал это даже до того, как Пэнборн появился у нас, – сказала она. Она, казалось, никак не могла поверить в этот факт. – Перед его появлением.

– Это так.

– Что же это означает? – она смотрела на него с напряженным ожиданием, зрачки ее глаз были большими и темными несмотря на яркое освещение.

– Я не знаю. Я думал, что у тебя есть какие-то догадки, – ответил Тад.

Она покачала головой и положила листы обратно на стол. Затем отдернула руку от бедра около края ночной сорочки, словно коснулась чего-то неприятного. Тад не был уверен, что она полностью сознает сейчас свои поступки, но ничего не сказал ей насчет этих сомнений.

– Теперь ты понимаешь, почему я не стал обо всем этом распространяться? – спросил он.

– Да... Я думаю, что понимаю.

– Что бы он мог сказать? Наш практичный шериф из самого маленького графства штата Мэн, который черпает свои сведения из компьютеров армейских служб и свидетельских показаний? Наш шериф, который скорее поверит в версию, что я мог бы скрывать своего брата-двойника, чем в то, что кто-то нашел способ дублировать дактилоскопические отпечатки? Что он сказал бы, услышав об этом?

– Я... я не знаю. – Она отчаянно боролась за возвращение самообладания, за то, чтобы выплыть из захлестнувшей ее шоковой волны. Тад это не раз наблюдал и раньше, и ее мужество всегда восхищало его. – Я не знаю, что он заявил бы насчет этого, Тад.

– И я тоже. Я думаю, что в худшем случае он предположил бы некоторое предвидение преступления. А более вероятно, он решил бы, что на самом деле я поднялся сюда в кабинет и написал эти слова уже после его ухода сегодня вечером.

– Но почему ты так думаешь? Почему?

– Я думаю, что первым предположением шерифа было бы мое помешательство, – сухо ответил Тад. – Я думаю, что у любого копа типа Пэнборна всегда существует склонность объяснять любые происшествия, не поддающиеся его разумению, просто ненормальными проявлениями человеческой психики. Но если ты считаешь, что я здесь ошибаюсь, скажи прямо об этом. Мы можем позвонить в офис шерифа в Кастл Роке и передать все, что требуется по этому поводу.

Она покачала головой.

– Я не знаю. Я слышала – когда передавали какую-то беседу по телевидению, по-моему – насчет психических связей...

– Ты веришь в это?

– У меня не возникало необходимости обдумывать эту гипотезу, – ответила она. – Теперь я, видимо, верю. – Она поднялась к столу и снова взяла лист с надписью. – Ты написал это одним из карандашей Джорджа Старка, – сказала Лиз.

– Он оказался ближе всего к руке, я так полагаю, в этом вся и штука, – сказал он уверенным тоном. Он вдруг вспомнил о ручке «Скрипто», но быстро выкинул это из головы. – И это не карандаши Джорджа. И никогда таковыми не были. Они – мои. Я чертовски устал от мыслей о нем как об отдельном человеке. Теперь уже в этом нет никакой необходимости, если она когда-то и существовала.

– Но все же именно сегодня ты применил одну из его фраз – «сочините мне алиби». Ты никогда сам не говорил ничего подобного, только в книгах. Это тоже просто совпадение?

Он начал было объяснять ей, что, конечно, да, именно так, но вдруг остановился. Возможно, он и прав, но в свете того, что он написал на листе рукописи, как он мог быть во всем столь уверен?

– Я не знаю.

– Ты был в трансе, Тад? Ты, наверное, был в трансе, когда написал эти слова?

Медленно и неохотно он подтвердил:

– Да. Думаю, что так.

– Это все, что тогда случилось? Или еще что-нибудь?

– Я не могу вспомнить, – сказал он и добавил еще более неохотно. – Я думаю, что я, может быть, что-то сказал, но я, действительно, не помню.

Она долго смотрела на мужа и наконец произнесла:

– Идем спать.

– Ты думаешь, мы заснем, Лиз?

Она рассмеялась – безнадежно.

Но двадцатью минутами позже он уже почти погрузился в сон, когда голос Лиз вернул его в действительность.

– Тебе надо обратиться к доктору, – сказала она. – В понедельник.

– Но у меня же нет на этот раз головных болей, – запротестовал он. – Только птичьи звуки. И эта идиотская фраза, которую я написал. – Он подождал немного и продолжил с надеждой в голосе: – Ты не думаешь, что это могло быть просто совпадением?

– Я не знаю, что это, – ответила Лиз, – но мне уже приходилось говорить тебе, Тад, совпадения очень мало стоят в моей жизни.

По какой-то причине это их очень развеселило, и они лежали в постели, зажимая рты, чтобы не смеяться слишком громко и не разбудить детей, и успокаивая друг друга нежными словами. Между ними все было снова в полном порядке, во всяком случае Тад чувствовал, что сейчас для него существует только одна эта самая важная вещь на свете, в чем он должен быть уверен до конца. И все было в порядке. Буря прошла. Печальные старые воспоминания были снова похоронены, по крайней мере, на нынешнее время.

– Я запишу тебя на прием, – сказала она, когда смех ушел от них.

– Нет, – возразил он. – Лучше я сам.

– А ты не позабудешь в творческом порыве об этой вещи?

– Нет. Я займусь этим в первую же очередь утром в понедельник. Честно.

– Ладно, тогда все в порядке. – Она вздохнула. – Это будет просто чудо, если я засну.

Но пятью минутами позже она уже ровно дышала, а еще позже, далеко не через пять минут, уснул и Тад.

И снова увидел сон.

Он был почти прежним (или казался таковым), словно продолжающим предыдущий, прямо от начала и до конца: Старк вел его через брошенный дом, оставаясь все время позади и уверяя, что он ошибается, когда Тад пытался дрожащим и непослушным голосом утверждать, что это его собственный дом. «Ты абсолютно неправ», – сказал ему Старк из-за правого плеча (а, может быть, левого, но в этом ли дело?). «Хозяин этого дома, – втолковывал он Таду, – мертв. Хозяин этого дома находится в том единственном месте, где оканчиваются все железнодорожные линии, в том месте, которое все, находящиеся под землей (где бы то ни было), называют Эндсвилл.» Все было тем же, что и в первом сне. До той сцены, когда они пришли к черному входу, где Лиз уже находилась не одна. К ней присоединился Фредерик Клоусон. Он был нагим, но в каком-то абсурдном кожаном пальто. И он был так же мертв, как и Лиз.

Из-за плеча Тада Старк произнес значительным голосом:

– Отправление под землю, вот что происходит с визгливыми болтунами. Их превращают в дурацкую начинку. Сейчас о нем позаботились. Я хочу позаботиться обо всех них, одним за другим. Но будь спокоен, я не буду заботиться о тебе. Воробьи летают.

А затем, снаружи дома, Тад услыхал их: не тысячи, а миллионы, а может быть, миллиарды, и день превратился в ночь, когда гигантские тучи птиц закрыли солнце.

– Я ничего не вижу... – простонал он, а из-за плеча Тада Джордж Старк продолжал шептать:

– Они снова летают, старина. Не забывай. И не попадайся на моем пути.

Тад проснулся, дрожа и похолодев всем телом, и долго не мог снова заснуть. Он лежал в темноте, думая, как абсурдно все это, и как абсурдна сама идея этого кошмарного сна, которая была такой же, что и в первом сне, но намного более ясной для понимания. Как все это абсурдно. Фактом было то, что он всегда представлял в своем воображении Старка и Алексиса Мэшина очень схожими (а почему бы и нет, поскольку фактически они оба родились в одно и то же время с появлением романа «Путь Мэшина»), оба высокие и широкоплечие, как будто люди не выросшие из детства, а слепленные из каких-то крепких блочных материалов, и оба блондины... этот факт не меняет всю абсурдность ситуации. Литературные герои не могут оживать и убивать людей. Он расскажет об этом Лиз за завтраком, и они посмеются над этим... ну, возможно, и не будут действительно смеяться, учитывая все обстоятельства, но уж, конечно, не удержатся от улыбок.

– Я должен позвонить в медицинский комплекс Уильяма Уилсона, – подумал он, наконец погружаясь в сон. Но когда настало утро, сон показался ему не столь уж стоящим обсуждения – во всяком случае, не с самого начала дня. Поэтому он и промолчал... но по мере ухода этого дня из его жизни, Тад замечал, что его мозг снова и снова возвращается к приснившемуся сну, испытывая его таинственное влияние, какое оказывает темный драгоценный камень.

11. ЭНДСВИЛЛ

Ранним утром в понедельник, еще до того, как Лиз напомнила бы об обещании Тада, он посетил доктора Хьюма. Удаление опухоли в 1960 году было внесено в медицинскую карту Тада. Он рассказал врачу о том, что недавно дважды ощутил в своем сознании возвращение звуков птиц, что предшествовало его ужасным приступам головной боли во время долгих месяцев до установления диагноза и удаления этого образования. Доктор Хьюм пожелал выяснить, не возвратились ли и головные боли. Тад сказал, что нет.

Он не рассказал о своем состоянии транса, о том, что он написал, будучи в таком состоянии, о том, что было выведено на стене квартиры в Вашингтоне, где убийца прикончил жертву. Это уже казалось слишком далеким от вчерашнего сна. Он находил самого себя весьма смешным во всей этой истории.

Однако доктор Хьюм отнесся ко всему серьезно. Он велел Таду в тот же день отправиться в Медицинский центр Восточного Мэна. Он хотел иметь рентгеновские снимки черепа Тада и компьютеризированную осевую томографию... так называемую «КОТ-развертку».

Тад поехал. Он сделал нужные снимки, а затем положил свою голову внутрь машины, выглядевшей очень похоже на промышленную сушку для одежды. Она вздрагивала и трещала в течение добрых пятнадцати минут, а затем, наконец, его вызволили из плена... хотя бы на нынешнее время. Он позвонил Лиз, сообщил ей, что результаты будут готовы не раньше конца недели и сказал, что собирается ненадолго поехать в университет.

– Ты не подумываешь о звонке шерифу Пэнборну? – спросила она.

– Давай подождем результатов обследования, – ответил Тад. – Узнав их, мы сможем лучше решить, что нам делать дальше.

Он был в своей университетской рабочей комнате, очищая свой стол и полки от накопившейся за целый семестр всякой макулатуры и пыли, когда птицы снова начали пищать в его голове. Сперва прочирикало несколько запевал, к ним стали присоединяться другие, и очень скоро птичье пение превратилось в мощный оглушающий хор.

Белое небо – он увидал белое небо, испещренное кое-где силуэтами домов и телефонными столбами. И повсюду там сидели воробьи. Они облепили каждую крышу, усеяли каждый столб, ожидая только команды, исходящей из группового птичьего сознания. Тогда они взорвут тишину неба писком и шелестом как бы тысяч листов бумаги, колышущихся в воздухе при сильных порывах ветра.

Тад, почти ничего не видя, двинулся к письменному столу, ища кресло, нашел и забрался в него, сжавшись в комок.

Воробьи.

Воробьи и белое небо поздней весной.

Звук заполнял его голову, дикая какофония, и, когда он вытянул к себе лист бумаги и начал на нем писать, он был не в состоянии сознавать, чем именно он занимается. Его голова запрокинулась назад, глаза бессмысленно уставились в потолок. Ручка двигалась вперед и назад, вверх и вниз, делая все это по какой-то собственной программе.

В голове Тада родилось видение того, как все птицы взлетели при порыве ветра и образовали темное облако, которое закрыло белое небо в марте, в районе Риджуэй города Бергенфилд, штат Нью-Джерси.

Он пришел в себя менее чем через пять минут после начала писка одиночных солистов из племени пернатых в его мозгу. Он тяжело дышал, левое запястье усиленно пульсировало, но головной боли не было. Он посмотрел вниз и увидел бумагу на столе – это был оборот формы заказа одобренных при экспертизе учебников американской литературы – и тупо уставился на то, что он написал на ней.

СЕСТРЕНКА ДУРАКИ ЛЕТАЮТ ОПЯТЬ

КОШКИ

СЕСТРЕНКА МИР ТЕПЕРЬ СЕСТРЕНКА СЕСТРЕНКА ЭНДСВИЛЛ СЕСТРЕНКА

ОКАНЧИВАЕТСЯ КОШКИ ЗВОНИТЬ СЕСТРЕНКА

НИЖЕ

ПОРЕЗЫ БРИТВА СЕСТРЕНКА СЕСТРЕНКА

ВОРОБЬИ МИР СЕСТРЕНКА БРИТВА

И НАВСЕГДА

СЕСТРЕНКА ТЕПЕРЬ И НАВСЕГДА

МИР КОШКИ НАЧИНКА СЕСТРЕНКА ВОРОБЕЙ

– Это ничего не означает, – прошептал Тад. Он тер свои виски кончиками пальцев. Он ожидал, что начнется головная боль, или что написанные каракулями слова на бумаге соединятся и приобретут какой-нибудь смысл.

Он желал, чтобы ни то, ни другое не произошло с ним... и ничего, действительно, не случилось. Слова были просто словами, повторенными многократно. Некоторые были явно вызваны его сном о Старке, другие были совсем невразумительным бредом.

И его голове стало намного лучше.

– На этот раз я ничего не собираюсь рассказывать Лиз, – подумал он. – Будь я проклят, если я скажу. И не потому, что я боюсь или... Хотя я действительно боюсь. Это же очень просто – не все секреты обязательно плохие. Некоторые бывают хорошими. Некоторые бывают необходимыми. А мой – это оба последних секрета.

Он не знал, правда это или нет, но он открыл нечто, что сняло груз с его плеч и освободило от переживаний: ему было все равно. Он очень устал от бесконечных раздумий и по-прежнему полного незнания. Он также устал от постоянного испуга подобно человеку, вошедшему в пещеру ради шутки, и потом вдруг начавшего подозревать, что он потерял дорогу назад.

Прекрати думать об этом, наконец. Это и есть выход.

Он предполагал, что именно здесь была истина. Он не знал, сможет ли сделать это или нет... Но собирался выкинуть всю эту дрянь в старый мусоросборник университета. Очень медленно он встал, взял бланк заказа в обе руки и начал в клочья его рвать. Полоски написанных слов стали исчезать. Он взял ленты, получившиеся из обрывков бумаги и порвал их на мелкие кусочки, которые кинул в корзинку для мусора, где они усыпали дно, как конфетти. Он сидел, уставившись на них добрые две минуты, почти ожидая, что они взлетят вверх, чтобы прирасти друг к другу и снова лечь целым листом на его столе, подобно прокручиваемым назад кадрам из кинофильма.

Наконец он поднял корзинку и понес ее вниз в холл к вмонтированному в стене рядом с лифтом панельному агрегату из нержавеющей стали. Надпись внизу гласила «Мусоросжигатель».

Он открыл панель и вышвырнул мусор в почерневший желоб.

– Туда, – произнес он в странной летней тишине здания английского и математического факультетов. – Все туда.

Там, внизу, это называют дурацкой начинкой.

– А здесь наверху мы называем это конскими каштанами, – пробормотал Тад и отправился назад в свою комнату, держа пустую корзинку.

Все ушло. По желобу в забвение. И до тех пор, пока результаты его обследования не вернутся из госпиталя – или до следующего затемнения, или транса, или птичьей фуги, или еще черт знает какой штуки – он не собирался больше ничего рассказывать. Совсем ничего. Более чем вероятно, что слова, которые он написал на том листе бумаги, целиком и полностью оказались плодом его сознания, подобно сну о Старке и пустом доме, и потому не имеют никакого отношения к убийствам Хомера Гамаша или Фредерика Клоусона.

Там, в Эндсвилле, где оканчиваются все железнодорожные пути.

– Это вообще ничего не значит, – сказал Тад вялым и безучастным голосом... Но когда он уходил в тот день из университета, то почти спасался бегством.