Текст книги "Темная половина"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

2. НАРУШАЯ ВЕДЕНИЕ ДОМАШНЕГО ХОЗЯЙСТВА.

Этой ночью Тад увидел кошмарный сон. Он проснулся почти в слезах и дрожа, как щенок, застигнутый грозой. Он повстречался во сне с Джорджем Старком, причем последний был теперь агентом по продаже недвижимости, а не писателем, который всегда стоял позади Тада, воплощаясь лишь в голос и в тень.

Автобиография Старка для «Дарвин пресс», которую Тад написал незадолго до написания «Голубых из Оксфорда», второго по счету шедевра Джорджа Старка, утверждала, что Старк управлял грузовым пикапом марки «Дженерал моторс» 1967 года выпуска. Этот грузовичок должен был быть выкрашенным в весенние светлые цвета. Во сне, однако, они неслись в мрачно-черном «Торнадо», и Тад понимал, что пикапом здесь и не пахнет. Это был турбореактивный катафалк.

«Торнадо» был окрашен целиком в черное и никак не напоминал автомобиль агента по продаже недвижимости. Тад все смотрел на него через плечо, пока они шли к дому Старка, который почему-то хотел показать его Бомонту. Он подумал, что ему придется увидеть Старка в доме, и какой-то ужас заполнил сердце Тада. Но сейчас Старк стоял как раз за плечом Тада (хотя он никак не мог взять в толк, откуда Старк прошмыгнул туда столь быстро и бесшумно). Тад мог видеть только автомобиль, этого черного тарантула, ослепительно сверкающего в солнечном свете. На заднем бампере была наклейка. «МОДНЫЙ СУКИН СЫН» – гласила она. Слова были окаймлены слева и справа черепом и двумя скрещенными когтями.

Дом, в который Старк привел Тада, был на самом деле его домом – не тем главным, зимним домом в Ладлоу, неподалеку от университета, а летним домиком в Кастл Роке. Позади здания открывался пейзаж зимнего озера, и Тад отчетливо слышал потрескивание ледяных волн, набегающих на берег. За входной калиткой висела небольшая табличка с объявлением «ПРОДАЕТСЯ».

– Отличный домик, не так ли? – Старк почти прошептал это из-за спины Тада. Его голос был столь ласков, что напоминал урчание избалованного домашнего кота.

– Это мой дом, – ответил Тад.

– Ты не прав. Хозяин этого дома мертв. Он убил жену и детей, а затем и самого себя. Он вытащил затычку. Только и всего – и привет родителям. Он имел эту затычку в самом себе. Но тебе не следует столь тяжело все это переживать. Ты мог бы сказать, что это было чертовски приятно.

– Разве это смешно? – собирался Тад спросить Старка, и ему казалось особенно важным показать собеседнику, что он ничуть не боится его. Причина была в том, что Тад был объят ужасом. Но еще до того, как он сумел найти слова для вопроса, огромная рука, которая, казалось, была лишена ясных очертаний (хотя это было и трудно наверняка утверждать из-за тени от большой пальмы, падавшей на собеседников), протянулась через плечо Тада и покачала связкой ключей перед его носом.

Ключи не позванивали. Если бы это было так, он бы что-нибудь вымолвил, может быть, даже отодвинул бы эти проклятые ключи от лица, чтобы показать, как мало на него действует этот страшный человек, упорно держащийся за его спиной. Но рука придвигала ключи вплотную к его лицу. Тад был вынужден схватить связку, грозившую разбить его нос.

Он вставил один из ключей в замок наружной двери из гладко отполированного дуба, снабженной крохотным медным дверным молотком, очень похожим на маленькую птичку. Ключ повернулся легко, и это было странно, поскольку он был вовсе не дверным ключом, а ключом от пишущей машинки на длинном стальном пруте. Все прочие ключи в связке оказались отмычками, которыми пользуются взломщики.

Он взялся за ручку двери и повернул ее. Как только он это сделал, обрамленная металлом древесина на двери сморщилась и растрескалась сама собой, что сопровождалось серией хлопков, столь же громких, как при пожаре. Между досками двери вспыхнул огонь. Повалил дым. На двери были декоративные щеколды из металла с чеканкой, одна из них грохнулась на лестницу прямо под ноги Таду.

Он вошел внутрь.

Он не хотел этого; ему хотелось остаться на крыльце и спорить со Старком. И не только! Убеждать того, спросить, зачем, во имя Господа, Старк сделал это, поскольку войти внутрь дома было еще ужаснее и страшнее, чем впечатление от встречи с самим Старком. Но это был сон, кошмарный сон, и ему казалось, что причина всех кошмаров – отсутствие самообладания. Это напоминало ощущение от катания на американских горах, когда кажется, что ты в любую секунду после наклона или толчка можешь врезаться в кирпичную стену и погибнуть так же легко и просто, как насекомое под ударом хлопушки для мух.

Знакомая до мелочей прихожая показалась ему сейчас совершенно чужой, почти мрачной. Бросалось в глаза отсутствие выгоревшей ярко-красной ковровой дорожки, которую Лиз давно уже угрожала заменить, но никак не осуществляла сие намерение... и хотя это казалось слишком незначительной деталью во время кошмара, это было тем, к чему он не раз возвращался позднее, поскольку именно это наиболее полно и точно отражало его ужас – ужас независимо от содержания самого сна. Можно ли считать безопасной чью-то жизнь, если даже такая пустяковая вещица, как ковровая дорожка в прихожей, может вызывать столь сильные чувства разрыва, дезориентации, печали и страха?

Ему не понравились звуки, напоминающие эхо, сопровождавшие его шаги по деревянному полу. Они не только производили впечатление, что убеждают Тада в правоте слов негодяя, который неотступно следовал за ним. Они доказывали полную пустоту и отсутствие жизни в доме. Но ему еще больше не нравились эти звуки, поскольку шаги Тада и шуршание его собственных подошв звучали как-то потерянно и безнадежно несчастливо.

Ему хотелось повернуться и уйти, но он никак не мог сделать этого. Потому что Старк был сзади него, и почему-то он знал, что Старк сейчас держит в руках те самые страшные ножницы Алексиса Мэшина, которыми их хозяин изуродовал в конце романа «Путь Мэшина» лицо другого ублюдка.

Если он обернется, Джордж Старк может слегка обкорнать его.

Хотя дом был и пуст, но за исключением дорожек и ковров (в том числе и ковра, закрывавшего весь пол в гостиной) вся мебель и обстановка были на месте.

Ваза с цветами стояла на маленьком столике в конце прихожей, откуда можно было пройти либо прямо в гостиную с круглым потолком и окном во всю стену, открывающим вид на озеро, либо повернуть направо в кухню. Тад коснулся вазы, и она разлетелась на кусочки, выпустив облако едкого керамического порошка. Застоявшаяся вода испарилась, и полдюжины садовых роз, стоявших в вазе, увяли и почернели в центре столика. Он потрогал сам стол. Поверхность издала сухой треск разрыва, и стол раскололся пополам, но не упал на пол, а остался стоять.

– Что ты сделал с моим домом? – воскликнул Тад, обращаясь к стоящему за ним человеку, не решаясь повернуть к нему голову. У него не было нужды проверять наличие этих ужасных ножниц, которыми еще до того, как Нони Гриффитс разукрасила щеки Мэшина красно-белыми бороздами и выколола ему глаз, сам Мэшин любил освежевывать носы своих «конкурентов по бизнесу».

– Ничего, – отвечал Старк. Таду не надо было проверять, улыбается ли этот негодяй, поскольку эта улыбка явно слышалась в голосе собеседника. – Ты сделал это, старина.

Затем они оказались на кухне.

Тад зацепил печь, и она раскололась пополам, как забитый грязью старый колокол. Нагревательные спирали вытянулись вверх и покривились. Омерзительное зловоние исходило из темной расщелины посередине печи, и, наклонившись, он увидел индейку. Она загнила, и темная жидкость с какой-то начинкой вытекала из живота птицы.

– В местечке пониже, чем здешнее, мы называли это дурацкой фаршировкой, – заметил Старк из-за его плеча.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Тад. – Где, по-твоему, находится местечко пониже?

– Эндсвилл, – спокойно ответил Старк. – Это то местечко, где сходятся все железнодорожные пути, Тад.

Он еще что-то добавил, но Тад пропустил дальнейшее мимо ушей. На полу лежал кошелек Лиз, и Тад перепрыгнул через него. Когда он ухватился, чтобы не упасть, за кухонный стол, то раскололся на мелкие щепки и обсыпал линолеум древесными опилками.

– Прекрати немедленно! – закричал Тад. – Я хочу проснуться! Я ненавижу ломать вещи!

– Ты всегда был неуклюжим, старина, – сказал Старк.

– Я не должен, – взволнованно ответил Тад. – Я не должен быть неуклюжим. Я не должен ломать вещи. Когда я осторожен, все в полном порядке.

– Да... очень плохо, что ты перестал быть столь осторожным, – сказал Старк, с той самой наполнявшей его голос гнусной улыбочкой. И они оказались в заднем чулане.

Там была Лиз, сидевшая поджав ноги в углу у двери, ведущей в сарай для дров. Один чулок был надет, другой спущен с ноги. Она носила нейлоновые чулки, и Тад мог видеть спустившуюся петлю на одном из них. Ее голова была опущена, ее медово-светлые волосы закрывали лицо. Он не хотел смотреть на ее лицо. Как ему не хотелось видеть ни лезвие, ни усмешку Старка, поскольку он и так знал, что они присутствуют здесь, так ему совсем не нужно было видеть лицо Лиз, чтобы убедиться, что она не спит и не в обмороке, а просто мертва.

– Включи свет, и тебе будет лучше видно, – посоветовал Старк все тем же улыбающимся голосом человека, просто-проводящего-время-со-своим-лучшим– приятелем. Он положил руку Таду на плечо, указывая на лампы, которые сам Тад устанавливал здесь. Они были электрические и выглядели одинаково: два фонаря «молнии», закрепленные на деревянном шпинделе и управляемые реостатом на стене.

– Я не хочу видеть!

Он пытался сказать это твердым и уверенным тоном, но все происходило помимо его волн. Он смог услышать какую-то запинку в своем ответе, что показывало его скрытую готовность разрыдаться. А то, что он сказал, видимо, не имело никакого значения, поскольку он приблизился к реостату на стене. Когда он щелкнул переключателем, из-под его пальцев брызнули голубые, не причинявшие боли искры от электродуги. Ручка реостата потемнела, сорвалась со стены и пролетела по комнате подобно миниатюрной комете. Она разбила небольшое окно и скрылась в полумраке начинающегося дня.

Электрические фонари светились неестественно ярко, а шпиндель начал поворачиваться и закручиваться спиралью, посылая движущиеся по комнате тени, которые кружились в каком-то лунатическом танце. Сперва у одной, а затем и у другой лампы лопнул стеклянный колпак, осыпав Тада осколками.

Почти ни о чем не думая, он наклонился и обхватил тело своей жены, желая вытащить его до того, как на нее обрушится тяжелый деревянный шпиндель. Этот импульс был столь силен, что заглушил все прочие, включая и осознание того, что в сущности данный поступок не имеет смысла, она мертва. Старк мог обрушить на нее небоскреб «Эмпайр Стейт Билдинг», и даже это ей уже никак не могло бы повредить. Ей уже ничто более не могло повредить, в любом случае.

Когда он просунул свои руки под нее и соединил ладони на ее лопатках, тело Лиз подалось вперед, а голова запрокинулась. Кожа на лице потрескалась, как поверхность китайской вазы эпохи Мин. Ее глаза внезапно раскрылись. Ядовитая зеленая жижа, еще тепловатая, хлынула на его лицо. Ее рост открылся, и зубы блеснули. Он ощутил их прикус на своих щеках. Ее язык вывалился изо рта и свесился на воротник ее сорочки, как кровавая змея.

Тад начал истерически хохотать – слава богу, во сне, а не наяву, поскольку тогда бы он напугал Лиз на всю жизнь.

– Я не сделаю тебе куриного обрезания, – мягко сказал Джордж Старк. Его голос теперь не был улыбчивым. Он был холоден как ноябрьское озеро в Кастл Роке. – Запомни это. Ты не хочешь иметь дело со мной, поскольку когда ты со мной...

Тад проснулся, судорожно вздрагивая. Его лицо было влажно, подушка, в которую он конвульсивно спрятал лицо, была тоже влажной. Этой влагой могли быть либо испарина, либо слезы.

«...Когда ты со мной, ты трахаешь наилучшего», – вспомнил он и договорил в подушку, затем лег на нее, прижав колени к груди и подрагивая всем телом.

– Тад? – пробормотала Лиз в своем, очень далеком от него сне. – Близнецы о'кей?

– О'кей, – успокоил он. – Я... ничего. Спи дальше.

– Да, что-то... – Она сказала еще что-то, но Тад уже не улавливал смысл ее слов. Он был занят воспоминанием о фразе Старка насчет Эндсвилла... места, где заканчиваются все железнодорожные пути.

Тад лежал на простыне. Он потер лицо и ожидал исчезновения всех кошмарных ощущений. И они отступали, но удивительно медленно. По крайней мере, ему удалось не разбудить Лиз.

Он безумно уставился в темноту, не пытаясь уловить смысл сна, только желая избавиться от него. Через некоторое время в соседней комнате проснулась Уэнди и начала плакать, требуя перемены белья. Уильям, конечно, проснулся через несколько секунд и решил, что и ему необходима та же процедура (хотя, когда Тад снял с него пеленки, они были абсолютно сухими).

Лиз тотчас пробудилась и еще сонная двинулась в детскую. Тад сопровождал ее, почти радостный от осознания необходимости возни с детьми посреди ночи. Посреди этой ночи, во всяком случае. Он перепеленал Уильяма, пока Лиз проделывала то же самое с Уэнди. Никто из них не говорил много, и когда они возвращались в спальню, Тад был рад почувствовать, что теперь он действительно хочет спать. До этого он боялся, что образ разрушающегося у него на глазах тела Лиз никогда более не даст ему возможности спокойно спать по ночам.

Все уйдет утром, так всегда бывает с кошмарными сновидениями.

Это было его последней мыслью перед погружением в сон. Но когда он встал на следующее утро, он помнил сон во всех подробностях (хотя одинокое и печальное эхо от его шагов в мрачном коридоре было тем единственным впечатлением, которое полностью сохранило в душе Тада эмоциональный заряд). Это воспоминание о кошмаре не могло быть стертым последующими днями.

Оно было не менее ясным и четким, чем самые реальные события, отложившиеся в памяти Тада. Ключ, который оказался ключом от машинки, бесформенная пальма, сухой и почти безучастный голос Джорджа Старка, вещавший из-за плеча, что он не будет трогать Тада, а также по поводу траханья с наилучшими.

3. КЛАДБИЩЕНСКИЕ УБЛЮДКИ

Главу команды садовников Кастл Рока из трех человек звали Стивен Холт, хотя, конечно, каждый в городке называл его просто копателем. Таково обычное прозвище тысяч садовников в тысячах небольших городков и поселков Новой Англии. Как и у большинства коллег, у Холта было немало работы, учитывая размер его бригады. Город владел двумя лужайками для малышей-дошкольников, одна находилась около железнодорожной эстакады между Кастл Роком и Харлоу, другая – в Кастл Вью. Обе они требовали постоянного ухода, поскольку весной нужно было вскопать почву для засева, летом подрезать посадки, а осенью удалить все осыпавшиеся листья (не говоря уже о деревьях, которые нужно было удобрять и подрезать, а также о столиках и скамейках). Кроме того, в городе было два парка в Кастл Стрим и Кастл Фоллс, в которых всегда было полно народу, особенно ребятишек, а потому всегда была работа для садовников.

Одного этого перечня вполне достаточно, чтобы убедить нас в том, что старина Стив Холт не мог скучать в своей повседневной суете до самого смертного часа. Но Кастл Рок имел еще и три кладбища, за которые также отвечала бригада садовников. Уход за зелеными насаждениями был здесь самой легкой и простой обязанностью. Были еще и операции по уборке и обкладыванию могил дерном. Существовал патруль дозора. После праздников всегда оставалось множество увядших цветов и сломанных флажков – День Поминовения здесь был вне конкуренции по горам мусора, но Праздник независимости (4 июля), День Матери и День Отца также доставляли немало хлопот. А существовали еще и бесстыдные надписи на памятниках и могильных плитах, которые оставляли ничего не уважающие дети и которые нужно было немедленно счистить.

Город всем этим не занимался, конечно. Это было делом тех парней, которых называли копателями, к примеру, Стивена Холта. Правда, этим христианским именем его называла только мама, а для всех сограждан он был Копатель Холт с тех пор, как принялся за свою работу в 19б4 году, и таковым останется до самой смерти, даже если и займется другой работой, что, конечно, маловероятно в его возрасте – 61 год.

В семь утра, в среду, которая пришлась на первое июня, прекрасным летним деньком Копатель подогнал свой автомобиль к кладбищу Хоумленд и вышел из машины открыть ворота. На них висел замок, но им пользовались дважды в год – на выпускной вечер в школе и в День всех святых (1 ноября). Открыв ворота, он медленно поехал по центральной аллее.

Это утро было отдано разведыванию. У него с собой была схема кладбища, на которую он наносил пометки об участках, где нужно вести работы между нынешним днем и Днем Отца. Закончив с осмотром Хоумленда, он должен направиться на другое кладбище – Грейс через весь город, а уже оттуда на кладбище Стэкпоул, которое находится на пересечении дороги Стэкпоул с городской дорогой N_3. С этого утра он и его ребята начнут действовать там, где это потребуется. Будет не слишком тяжело; самая трудная работа проделана в конце апреля, когда пришлось вести весеннюю уборку.

Те две недели он, Дейв Филипс и Дек Брэдфорд, который возглавлял городской отдел общественных работ, трудились по 10 часов в день, как и каждую весну, прочищая засоренные дренажные трубы, восстанавливая смытое весенними ручьями дерновое покрытие, выпрямляя наклонившиеся от паводка памятники и плиты. Весной всегда были тысячи дел, крупных и малых, и Копатель приходил домой едва не закрыв глаза, еле успевая приготовить себе небольшой ужин и перехватить стаканчик пива перед тем, как рухнуть в кровать. Весенняя уборка всегда кончалась в один день: в тот самый, когда он чувствовал, что боли в пояснице способны свести его с ума.

Июльская страда была совсем не так изнурительна, но весьма важна. В конце июня в город начинали прибывать отпускники, а вместе с ними приезжали и старожилы (с детьми), которые в свое время покинули Кастл Рок, поменяв местожительство на более теплые или денежные края в Штатах, но по-прежнему владели недвижимостью в этом городке. Это были люди, которых Копатель считал настоящими двуногими ослами, способные поднять шум по поводу поломки лопасти водяного колеса на старой лесопилке. Или если бы могильный камень дядюшки Реджинальда слегка опрокинулся под воздействием времени.

«Ничего, зима тоже придет», – подумал он. Это было время отдыха от всех прочих сезонов года, включая и нынешний, когда зима казалась столь же далекой, как мечта.

Хоумленд был самым большим и красивым из всех городских кладбищ. Его центральная аллея была почти столь же прямой и широкой, как обычное шоссе, а ее пересекали четыре более узкие дорожки, чуточку шире, чем те полоски свежескошенного газона, которые захватывает косилка у колесного трактора. Копатель проехал всю центральную аллею, затем первую и вторую поперечную дорожку, повернул на третью... и нажал на тормоза.

– Ох, моча в дерьме! – воскликнул он, выключая мотор и вылезая из грузовика. Он пошел вниз по дорожке по направлению к вырытой яме в траве справа от пересечения дорожки с аллеей. Бурые комки земли и куча грязи лежали вокруг ямы, как шрапнель после взрыва гранаты. – Сукины дети!

Он стоял около ямы, его большие загрубелые руки были в недоумении опущены. В мыслях царил кавардак. Не раз и не два ему и его товарищам приходилось засыпать ямы на кладбище, вырытые за ночь ватагой пьяных или идиотски веселящихся юнцов. Это были обычно молокососы, опьяневшие часто не столько от спиртного, сколько от лунного света и собственной смелости. Насколько знал Копатель Холт, никому из хулиганов не приходилось действительно выкапывать гроб или, прости Господи, покойника. Как бы пьяны или наглы не были эти молодчики, они обычно ограничивались ямой глубиной два или три фута, после чего уставали или им надоедала эта игра. И хотя такая игра на городских кладбищах вряд ли говорила о хорошем воспитании и вкусе (поскольку ею должны заниматься только профессионалы типа Копателя, за что им и платят клиенты), она все же была не столь уж необычной. Как правило.

Но здесь, однако, ничего обычного не наблюдалось.

Яма не имела четких очертаний, это была просто воронка. Она, несомненно, не выглядела как могила вытянутой прямоугольной формы с аккуратными углами. Она была намного глубже, чем могли вырыть пьяные выпускники школы, но глубина ее была не одинакова, яма суживалась к концу, и когда Копатель сообразил, что именно напоминают очертания ямы, он почувствовал холодок в спине.

Это выглядело так, словно кто-то действительно был закопан еще живым в землю, но очнулся и вырыл себе путь наверх, пользуясь только своими руками.

– Ах, чтоб их... – прошептал он. – Сволочная проделка. Сучьи дети.

Должно быть, дети. Нигде внизу не было видно гроба и никаких следов от могильного камня. Это убеждало, что никакого тела здесь никогда не погребали. Ему не надо было возвращаться к машине, где в багажнике хранилась подробная схема кладбища, для того чтобы узнать это. Шестиместный участок кладбища был собственностью семьи первого почетного гражданина города Дэнфорда «Бастера» Китона. И пока только два места были заняты могилами отца и дяди Бастера. Они находились справа от ямы и не имели никаких повреждений или перекосов могильных плит и надгробных камней.

Копатель хорошо помнил этот участок по другой причине. Именно здесь эти кретины из Нью-Йорка установили свою поддельную могильную плиту, когда готовили материал о Таде Бомонте. Бомонт с женой имели летний дом в городе, на озере. Дейв Филипс присматривал за этим кладбищенским участком, и сам Копатель помогал Дейву наводить здесь порядок прошлой осенью, еще до того, как начали опадать листья и наступила горячая пора. А этой весной Бомонт попросил его самым вежливым и любезным образом о разрешении некоему фотографу установить здесь поддельный могильный камень для того, что он называл «шок-трюком».

«Если вам что-то не по душе, только скажите слово, – сказал тогда Бомонт еще вежливее, чем он это делал обычно. – Вообще-то это не Бог весть какая важная затея».

«Действуйте смело, – ответил Копатель. – Говорите – журнал „Пипл“?»

Тад кивнул.

«Скажите! Здесь что-то есть, правда? Кто-то из журнала „Пипл“ в нашем городке! Я бы хотел заполучить этот номер!»

«Не уверен, что я тоже, – сказал Бомонт. – Большое спасибо, мистер Холт».

Копателю нравился Бомонт, хотя тот и был писателем. Сам он дошел только до восьмого класса и должен был дважды попытаться пройти этот барьер, пока ему не удалось добиться успеха – и в городке еще никто и никогда не называл его «мистер».

«Проклятые журналисты, вероятно, с удовольствием раздели бы вас на этом кладбище и сфотографировали вместе с каким-нибудь свиноподобным датским догом, не так ли?»

Бомонт разразился редким для него смехом.

«Да, это как раз то, что они должны любить, я думаю», – сказал он и похлопал Копателя по плечу.

Фотографом оказалась женщина из породы тех, кого Копатель называл «суками первого класса из города». Городом здесь был, конечно, Нью-Йорк. У нее была такая походка, словно верхняя и нижняя части ее тела были на шарнирах, а потому обе эти части могли поворачиваться во все стороны, куда будет угодно. Она раздобыла целый прицеп-вагон в одном из бюро по сдаче внаем автомобилей в Портленде, и этот вагон был так набит всяким фотооборудованием, что маленькая комната в нем для нее и ее помощницы казалась просто чудом. Если бы места в вагоне стало не хватать для всех этих идиотских фотоштучек, у Копателя не было ни тени сомнения, что выбор между помощницей и оборудованием был бы, конечно, сделан не в пользу первой.

Бомонты, которые приехали вслед за фотографами, на своей машине и припарковали ее рядом с вагончиком, казались несколько смущенными. Поскольку они сопровождали первоклассную суку из города явно по собственной воле и желанию, Копатель догадался, что дело здесь в предначертании свыше. Пока же он раздумывал над всем этим, полностью игнорируя нетерпеливый взгляд первоклассной суки. «Все в порядке, мистер Бомонт?» – наконец произнес он.

Бог его знает, но, надеюсь, все пройдет, как надо", – ответил Бомонт и подмигнул Копателю. Копатель тоже подмигнул в ответ правым глазом.

Как только он догадался, что Бомонты согласились участвовать в этом дурацком шоу, Копатель решил обязательно досмотреть все до конца – ему не так часто удавалось полюбоваться бесплатным зрелищем. Женщина привезла в вагоне эту треклятую поддельную могильную плиту с имитацией старинной работы. Она куда больше походила на картонки Чарльза Адамса, чем на любую настоящую, из тех, которые Копатель совсем недавно устанавливал, и в немалом количестве. Она суетилась вокруг своей дурацкой плиты, заставляя помощницу крутить и перетаскивать плиту с места на место. Копатель предложил ей свою помощь, но эта стерва даже не сказала «спасибо», по своей обычной хамской нью-йоркской манере, а потому Копатель больше и не высовывался.

Наконец она нашла, что так долго искала, и заставила теперь помощницу метаться вокруг нее с освещением. На это ушло еще никак не меньше получаса. Все это время мистер Бомонт стоял поблизости и наблюдал за фотографом, машинально потирая иногда свой небольшой белый шрам на лбу. Его глаза привлекли внимание Копателя.

Малый, видно, сам хочет сделать ее фото, – подумал он. – Уж, наверное, Это фото будет куда лучше, чем у этой девки, да и послужит оно подольше и для большего числа людей. Бомонт опишет эту потаскуху в одной из своих книг, а она даже не подозревает об этом".

Наконец женщина была полностью готова сделать несколько фотографий. Она заставила Бомонтов не меньше дюжины раз пожимать друг другу руки над могильной плитой, поскольку день был весьма пасмурный и освещение все время менялось. Она отдавала команды визгливым голосом, окончательно сбивая с толку свою помощницу. Между этими непрекращающимися покрикиваниями на помощницу и командами Бомонтам повернуть головы то вправо, то влево, поскольку то дневной свет, то ее проклятое освещение никак не могли полностью выхватить их лица, Копатель все ожидал, что мистер Бомонт – совсем не самый терпеливый мужчина в городе, как он не раз слышал – наконец взорвется и выйдет из себя. Но мистер Бомонт – и его жена также – казались скорее смущенными, чем обозлившимися, и они все это долгое время старательно выполняли то, что приказывала им эта первоклассная сука из города, хотя денек был весьма морозный. Копатель подумал, что если бы он был на их месте, давно бы послал эту леди куда следует. Наверное, через первые пятнадцать секунд их знакомства.

И вот он здесь, как раз там, где была установлена эта дурацкая поддельная могильная плита, и где разыгрывался дешевый балаган. А если ему нужны еще какие-то доказательства, то вот на влажном дерне те самые следы высоких каблуков первоклассной суки из города, которыми она протоптала почти целую дорожку, суетясь вокруг могилы со своими фотоштуковинами. Если это ее следы, то...

Вдруг он замер, и чувство холодного ужаса снова возникло где-то в спине. Он посмотрел на следы женских сапожек на высоких каблуках и, когда он разглядывал их получше, эти следы, его взгляд наткнулся и на другие, более свежие.

Гусеницы? Может быть, это от гусениц трактора?

"Конечно, нет; это следы тех же кретинов, которые выкопали эту яму, немного более глубокую, чем те предыдущие, которые вырывали их предшественники. Вот и все.

Но это было не все, Копатель Холт знал, что это совсем не все. Еще до того, как он приблизился к первому комку грязи на траве, он увидел глубокий отпечаток обуви на самом краю ямы.

Чьи же это ноги, чьи? Уж не думаешь ли ты, что эти следы оставил некий бестелесный ангел, летающий поблизости с лопатой в руке наподобие святого Каспара?

В мире немало людей, которые любят и умеют лгать самим себе, но Копатель Холт был не из их числа. Голос его взволнованного разума никак не мог заставить Холта не верить своим глазам. Всю свою жизнь он сталкивался со смертью, и ее отпечатки были слишком хорошо известны ему. Он бы не пожелал такого самому Господу.

Здесь, на куче грязи около могилы, были не только отпечатки чьей-то ноги, но и округлый след размером почти с блюдце. Этот отпечаток находился слева от ноги. А с другой стороны отпечатка и несколько сзади были оставлены борозды, в которых явно просматривались следы пальцев, причем эти пальцы слегка размазали землю до того, как крепко ухватились за край могилы.

За первым отпечатком ноги он увидел второй, а затем и третий. С обуви, видимо, осыпались пыль и грязь, которые лежали кучками на траве. Если бы он не приехал так рано, пока еще трава была влажная, солнце наверняка бы высушило все эти следы, и на них никто бы не обратил внимания.

Он пожелал бы сам придти сюда попозже, он ведь мог сперва поехать на кладбище Грейс, что он и планировал, уходя сегодня из дому.

Но он передумал, и дело было сделано.

Следы ног терялись примерно в двенадцати футах от (могильной?) ямы. Возможно, их можно было обнаружить при более внимательном и тщательном осмотре, но у него не было особого желания заниматься этим. А сейчас он решил все же заняться более явными отпечатками у самого края ямы.

Это были борозды, оставленные пальцами. Перед ними было круглое углубление, а отпечаток ноги находился несколько позади него. Что же все это означало?

Не успел Копатель задать себе этот вопрос, как в голове у него тут же промелькнул и ответ, сказанный тем таинственным шепотом, которым сообщал всякие новости старина Гручо Маркс >один из знаменитых американских братьев-киноактеров комедийного жанра 30-х годов> в шоу «Выставите на пари вашу жизнь». Он вдруг увидел все так ясно и четко, словно сам наблюдал, как все происходило, хотя этого он вовсе не желал наблюдать. От этого зрелища бросало в дрожь.

Потому что было ясно, что здесь стоял мужчина в свежевырытой могиле.

Да, но как он там оказался?

И он ли вырыл яму или кто-то еще сделал это?

Как же получилось, что он видит теперь перекрученные корни и разбросанные растения, которые были явно целиком выдавлены снизу, а не сорваны сверху могилы?

Не нужно думать о мелочах. Не нужно вообще ни о чем думать. Так будет намного проще и лучше. Либо думать только о том человеке, который стоял в яме, глубина которой была слишком велика, чтобы из нее можно было просто выпрыгнуть. Тогда что же он делает? Он ухватывается пальцами за край могилы и вытягивает себя оттуда. Не Бог весть какой трюк для крепкого мужчины, а не какого-нибудь сопливого мальчишки. Копатель еще раз взглянул на отпечатки ног на земле и подумал: «Для мальчишки это чертовски большие ноги. Не меньше двенадцатого размера >соответствует 46-му размеру обуви по европейским стандартам>, если не еще больше».