Текст книги "Противостояние"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 88 страниц) [доступный отрывок для чтения: 32 страниц]

– Эти камеры убирает моя жена, – объяснил Бейкер, – и нет никакой необходимости здесь сорить. Подними и выброси.

Ник наклонился, поморщившись от боли в спине, и поднял бумажный комок с пола. Отнес к унитазу, бросил в него, затем вопросительно посмотрел на Бейкера. Тот кивнул.

Ник вернулся к решетчатой двери. На этот раз он писал дольше, карандаш так и летал по бумаге. Бейкер подумал, что, наверное, чертовски трудно научить глухонемого ребенка читать и писать, и у этого Ника Эндроса, должно быть, очень хорошая голова, раз уж он осилил такие премудрости. Здесь, в Шойо, штат Арканзас, хватало нормальных парней, для которых грамота осталась непреодолимым препятствием, и многие из них болтались по вечерам в баре «У Зака». Но он полагал, что парнишка, случайно забредший в город, конечно же, этого знать не мог.

Ник протянул блокнот Бейкеру. Там было написано:

Я кочую по стране, но я не бродяга. Весь день работал у человека, которого зовут Ричард Эллертон, в шести милях к западу отсюда. Вычистил хлев и перетаскал сено на сеновал. Прошлую неделю провел в Уэттсе, Оклахома, ставил забор. Избившие меня люди забрали мой недельный заработок.

– Ты уверен, что работал у Ричарда Эллертона? Я могу и проверить, знаешь ли. – Бейкер вырвал листок с объяснением Ника, сложил до размеров фотографии, какие носят в бумажнике, и сунул в нагрудный карман.

Ник кивнул.

– Ты видел его собаку?

Ник кивнул.

– Какой она породы?

Ник протянул руку за блокнотом.

Большой доберман, написал он. Но хороший. Не злой.

Теперь уже кивнул Бейкер. Он повернулся и пошел обратно в кабинет. Ник стоял у решетки, обеспокоенно глядя ему вслед. Через мгновение Бейкер вернулся с большой связкой ключей, отпер решетчатую дверь, сдвинул в сторону.

– Пошли в кабинет, – пригласил он. – Не хочешь позавтракать?

Ник покачал головой, а затем показал жестами, как наливает и пьет.

– Кофе? Понял. Сливки, сахар?

Ник снова покачал головой.

– Пьешь, как и положено мужчине, – рассмеялся Бейкер. – Пошли.

Шериф шел по коридору и продолжал говорить, но Ник не мог разобрать слов, потому что видел спину, а не губы.

– Я не против компании. У меня бессонница. Редкую ночь я сплю больше трех-четырех часов. Жена хочет, чтобы я съездил к какому-то известному врачу в Пайн-Блаффе. Если не пройдет, я, наверное, так и сделаю. Сам видишь – время пять утра, еще даже не рассвело, а я уже сижу, ем яйца и жареную картошку из столовки на стоянке для грузовиков.

На последней фразе он обернулся, и Ник уловил: «…столовки на стоянке для грузовиков».

Он поднял брови и пожал плечами, показывая, что не понял.

– Не важно, – продолжил Бейкер. – Во всяком случае, для такого молодого парня, как ты.

В кабинете шериф налил ему чашку кофе из большущего термоса. Тарелка с недоеденным завтраком стояла на столе, и Бейкер пододвинул ее к себе. Ник глотнул кофе. Глоток отозвался болью, но кофе был вкусным.

Он похлопал Бейкера по плечу, а когда тот посмотрел на него, указал на кофе, потер живот, подмигнул.

Бейкер улыбнулся:

– Конечно, хороший. Его сварила моя жена, Джейн. – Он отправил в рот половину сваренного вкрутую яйца, пожевал, потом нацелил на Ника вилку. – Хорошо у тебя получается. Как у этих актеров пантомимы. Готов спорить, с людьми ты объясняешься без труда.

Ник неопределенно махнул рукой. Comme ci, comme ça[25]25
  Так себе (фр.).


[Закрыть].

– Я не собираюсь задерживать тебя, – Бейкер вытер с тарелки жир куском поджаренного хлеба, – но вот что я тебе скажу. Если ты ненадолго задержишься, может, мы сумеем поймать парней, которые так обошлись с тобой. Согласен?

Ник кивнул и написал: Думаете, смогу я вернуть мой недельный заработок?

– Ни малейшего шанса, – бесстрастно ответил Бейкер. – Я всего лишь обычный деревенский шериф, малыш. Для этого тебе нужен Орал Робертс[26]26
  Грэнвилл Орал Робертс (1918–2009) – пионер американского телеевангелизма, автор более 120 книг, основатель университета.


[Закрыть].

Ник кивнул и пожал плечами. Перекрестив руки в запястьях, изобразил улетающую птицу.

– Да, именно так. Сколько их было?

Ник показал четыре пальца, потом пожал плечами и добавил еще один.

– Как считаешь, сможешь кого-нибудь опознать?

Ник показал один палец и написал: Большой блондин. Ваших габаритов, может, чуть потяжелее. Серые рубашка и брюки. Крупный перстень на третьем пальце правой руки. Пурпурный камень. Им-то он и порезал меня.

Пока Бейкер читал все это, лицо его менялось. Сначала на нем проступила озабоченность, потом злость. Ник, подумав, что шериф злится на него, снова испугался.

– Господи Иисусе! – воскликнул Бейкер. – Вся компания в сборе! Ты уверен?

Ник неохотно кивнул.

– Что-нибудь еще? Запомнил еще какие-нибудь приметы?

Ник крепко задумался, а потом написал: Небольшой шрам. У него на лбу.

Бейкер взглянул на последнюю запись.

– Это Рэй Бут, – сказал он. – Мой шурин. Ну спасибо тебе, малыш. Еще только пять утра, а день уже безнадежно испорчен.

Глаза Ника открылись чуть-чуть шире, осторожное движение рук выразило сочувствие.

– Да ладно, чего уж там! – Бейкер обращался скорее к самому себе, чем к Нику. – Он дрянной человек. Джейни об этом знает. В детстве он столько раз бил ее. Но они все-таки брат и сестра, так что на этой неделе мне придется забыть про родственные отношения.

Ник смущенно смотрел себе под ноги. Бейкер потряс его за плечо, чтобы он следил за губами.

– Возможно, ничего и не получится. Рэй и его говняные дружки просто поручатся друг за друга. Твое слово против их. Ты достал кого-нибудь?

Пнул Рэя в пах, написал Ник. Другому двинул в нос. Похоже, сломал.

– Рэй обычно тусуется с Винсом Хоганом, Билли Уорнером и Майком Чайлдрессом, – сказал Бейкер. – Я, пожалуй, смогу привезти сюда одного Винса и расколоть его. У него хребет, как у умирающей медузы. А если я расколю его, то займусь Майком и Билли. Рэй получил этот перстень в студенческом братстве Университета Луизианы. Вылетел со второго курса. – Он помолчал, барабаня пальцами по краю тарелки. – Мы можем дать этому делу ход, малыш, если ты хочешь. Но заранее тебя предупреждаю: есть вероятность, что прищучить их не получится. Они злы и трусливы, как стая собак, но они местные, а ты – всего лишь глухонемой бродяга. И если они отвертятся, то попытаются свести с тобой счеты.

Ник обдумал слова шерифа. Мысленно представил, как эти парни перекидывают его друг другу, словно кровоточащее чучело. А Рэй произносит: Сейчас я его уделаю. Сопляк ударил меня. Почувствовал, как срывают с плеч рюкзак – верного друга последних двух лет.

На листке блокнота он написал и подчеркнул два слова: Давайте попробуем.

Бейкер со вздохом кивнул:

– Хорошо. Винс Хоган работает на лесопилке… Ну, не совсем так. Он слоняется по лесопилке. Мы съездим туда часиков в девять, если не возражаешь. Может, нам и удастся настолько запугать его, что он расколется.

Ник кивнул.

– Как твой рот? Док Соумс оставил какие-то таблетки. Он сказал, что, наверное, болеть будет ужасно.

Ник уныло кивнул.

– Сейчас достану. Вот… – Шериф прервался, и в своем мире немого кино Ник увидел, как он несколько раз чихнул в платок. – Еще и это. Похоже, я сильно простудился. Господи Иисусе, ну разве жизнь не прекрасна? Добро пожаловать в Арканзас, парень.

Он достал таблетки и подошел к тому месту, где сидел Ник. Передал ему лекарство вместе со стаканом воды, осторожно потер кожу под челюстью. Железы распухли и болели даже от легкого прикосновения. Плюс кашель, чихание, небольшая температура и соответствующее самоощущение. Да, день обещал принести много радости.

Глава 10

Ларри проснулся с легким похмельем, ощущением, что маленький дракончик использовал его рот вместо ночного горшка, и чувством, что находится там, где ему быть не следует.

Кровать была односпальная, но с двумя подушками. Он ощутил запах жарящегося бекона. Сел, посмотрел в окно на очередной серый нью-йоркский день и первым делом подумал, что за ночь с Беркли сделали что-то ужасное: выпачкали в грязи и саже и состарили. Потом в памяти начала постепенно всплывать прошлая ночь, и он осознал, что смотрит на Фордэм, а не на Беркли. Ларри находился в квартире на втором этаже дома по Тремонт-авеню, недалеко от Конкорса, и его матери определенно следовало бы знать, где он провел ночь. Позвонил ли он ей, назвал хоть какую-то причину, пусть и неубедительную?

Он перебросил ноги через край кровати и нашел смятую пачку «Уинстон» с одной оставшейся сигаретой. Прикурил от зеленой пластмассовой зажигалки «Бик». Вкусом сигарета напоминала высушенный конский навоз. Из кухни доносилось шипение жарящегося бекона, монотонное, как помехи в радиоприемнике.

Девушку звали Мария, и она была… кем? Специалисткой по гигиене рта, так? Ларри не знал, много ли она смыслит в гигиене, но по части рта Мария проявила себя блестяще. Он смутно помнил, что его обгладывали, как куриную ножку, произведенную «Пердью». Кросби, Стиллс и Нэш – их голоса доносились из паршивенького стерео в гостиной – пели о том, как много воды утекло под мостом, о потерянном ими времени. Если память не изменяла ему, Мария времени точно не теряла. Ее потрясло, что он – тот самый Ларри Андервуд. И разве они не потратили часть вчерашнего вечера на поиски открытого магазина грампластинок, чтобы купить «Поймешь ли ты своего парня, детка?»?

Ларри тихонько застонал и попытался восстановить в памяти весь вчерашний день, начиная с невинной завязки и кончая неистовым, поглотительным финалом.

«Янкиз» в городе не было, это он помнил. Его мать ушла на работу до того, как он проснулся, оставив на кухонном столе расписание игр «Янкиз» вместе с запиской:

Ларри. Как видишь, «Янкиз» вернутся в город лишь после первого июля. Четвертого они играют двойную игру. Если в этот день ты свободен, почему бы тебе не сводить свою маму на стадион? Я куплю пиво и хот-доги. Яйца и колбаса в холодильнике, сладкие слоеные булочки в хлебнице, если они нравятся тебе больше. Береги себя, малыш.

Далее следовал характерный для Элис Андервуд постскриптум:

Большинство ребят, с которыми ты дружил, разъехались, и скатертью дорожка этим бездельникам, но думаю, что Бадди Маркс работает в типографии на Стрикер-авеню.

Даже воспоминание об этой записке заставило его поморщиться. Ни тебе «дорогой» перед его именем, ни «с любовью» перед ее подписью. Она верила не в пустые слова, а в содержимое холодильника. Пока он отсыпался после поездки через всю Америку, мать успела сходить в магазин и купить все, что он любил. Ее безупречная память даже пугала. Консервированная ветчина «Дейзи». Два фунта настоящего масла – как она могла позволять себе такое на свою зарплату? Две упаковки колы. Колбаски из универсама. Ростбиф, маринующийся в секретном соусе Элис, составом которого она отказывалась поделиться даже с собственным сыном. В морозилке – галлон мороженого «Персиковый восторг» от «Баскин-Роббинс». Рядом с творожным пирогом «Сары Ли». С клубникой сверху.

Подчиняясь внезапному импульсу, он прошел в ванную, и не только для того, чтобы отлить: ему хотелось заглянуть в аптечный шкафчик. Новая зубная щетка «Пепсодент», висящая в том самом отделении, где в детстве по очереди висели все его зубные щетки. Одноразовые станки для бритья и баллончик пены «Барбасол». Даже флакон одеколона «Олд спайс». «Не бог весть что, – сказала бы она (Ларри буквально услышал ее голос), – но за такие деньги пахнет неплохо».

Он постоял, глядя на все это, взял тюбик зубной пасты, подержал в руке. Ни «Дорогой», ни «Люблю, мама». Просто новая зубная щетка, новый тюбик пасты, новый флакон одеколона. Иногда, подумал он, любовь бывает не только слепой, но и молчаливой. И начал чистить зубы, размышляя, а не написать ли об этом песню.

В комнату вошла специалистка по гигиене рта – в одной лишь розовой нейлоновой нижней юбке.

– Привет, Ларри, – поздоровалась она. Невысокого роста, симпатичная, отдаленно напоминающая Сандру Ди[27]27
  Сандра Ди (1942–2005) – американская киноактриса.


[Закрыть]. Груди задорно торчали, никаких признаков обвисания. Как там было в старой хохме? «Это точно, лейтенант, у нее была пара «тридцать восьмых»[28]28
  Игра слов. Тридцать восьмой – и калибр патрона, и размер бюстгальтера.


[Закрыть] и настоящая пушка». Ха-ха, очень смешно. Он проехал три тысячи миль, чтобы ночью его съела живьем Сандра Ди.

– Привет, – ответил он и встал с постели. Голый – однако вся его одежда лежала у изножья кровати. Он начал одеваться.

– У меня есть халат для тебя, если хочешь. На завтрак у нас копченая селедка и бекон.

Копченая селедка и бекон? Его желудок начал съеживаться, завязываясь в узел.

– Нет, милая, мне надо бежать. Должен кое с кем повидаться.

– Эй, но ты не можешь просто так удрать от меня…

– Послушай, это очень важно.

– Я тоже важна! – взвизгнула она. От ее голоса у Ларри заболела голова. Без всякой на то причины он вдруг вспомнил Фреда Флинтстоуна, орущего: «ВИ-И-И-ИЛМА-А-А-А!» – во всю мощь мультяшных легких.

– Слишком много Бронкса, крошка.

– И что это значит? – Она уперла руки в бока, зажав в одном кулаке жирно поблескивающую кулинарную лопатку, похожую на стальной цветок. Груди призывно шевельнулись, но Ларри не отреагировал. Надел штаны, застегнул пуговицы. – Да, я из Бронк са, но я не черная! Что ты имеешь против Бронкса? Ты у нас кто, расист?

– Ничего такого. – Он подошел к ней босиком. – Послушай, человек, с которым мне надо увидеться, – моя мама. Я приехал в город всего лишь два дня назад, а вчера вечером не позвонил ей и не предупредил… или позвонил? – добавил он с надеждой.

– Ты никому не звонил, – угрюмо буркнула она. – Кто поверит, что это твоя мать?..

Он вернулся к кровати, надел туфли.

– Она самая. Правда. Работает в «Кемикэл-бэнк-билдинг». Уборщицей. Хотя нынче, думаю, она уже старшая по этажу.

– И я не верю, что ты – Ларри Андервуд, который записал эту пластинку.

– Верь во что хочешь. Мне надо бежать.

– Ах ты, гаденыш! – вспыхнула она. – А что мне делать со всей этой едой, которую я приготовила?

– Может, выбросить в окно? – предложил он.

Она злобно взвизгнула и швырнула в него лопаткой. В любой другой день она бы промахнулась. В сущности, один из основополагающих законов физики гласит, что кулинарная лопатка, брошенная рукой разъяренной специалистки по гигиене рта, не может лететь по прямой. Но тут имело место исключение, которое, как известно, только подтверждает правило. Кувырок с переворотом – и стопроцентный результат: лопатка угодила Ларри прямо в лоб. Особой боли он не почувствовал. Заметил, как две капли крови упали на коврик, лишь когда наклонился, чтобы поднять лопатку.

С лопаткой в руке Ларри сделал два шага по направлению к Марии.

– Тебя надо бы отшлепать этой хренью! – заорал он.

– Ну конечно! – Она подалась назад и заплакала. – Почему бы и нет? Большая звезда! Трахнул и убежал! Я думала, ты хороший парень. Никакой ты не хороший! – Несколько слезинок сбежали по ее щекам, упали на грудь. Словно зачарованный, он наблюдал, как одна скатилась по правой груди и повисла на соске, превратившись в некое подобие увеличительного стекла. Ларри разглядел поры и один черный волос на внутренней границе ареолы. «Господи Иисусе, я схожу с ума», – подумал он.

– Я должен идти. – Белый пиджак Ларри лежал в изножье кровати. Он подхватил его и набросил на плечо.

– Никакой ты не хороший! – крикнула она ему вслед, когда он направился в гостиную. – Я пошла с тобой, поскольку подумала – ты хороший парень!

Войдя в гостиную, он едва не застонал. На диване, где, как он смутно помнил, ему отсасывали, лежали штук двадцать пластинок с песней «Поймешь ли ты своего парня, детка?». Еще три – на вертушке покрытого пылью портативного стереопроигрывателя. На дальней стене висел огромный постер с Райаном О'Нилом и Эли Макгроу[29]29
  Американские актеры Райан О'Нил и Эли Макгроу получили мировую известность, снявшись в фильме «История любви» (1970).


[Закрыть]. «Раз тебе отсосали, нечего говорить, что ты о чем-то там сожалеешь, ха-ха! Господи, я схожу с ума».

Она стояла в дверях спальни, все еще плача, такая жалкая в одной лишь нижней юбке. Он видел порез на ее голени – зацепила кожу, когда сбривала волосы.

– Послушай, позвони мне, – попросила она. – Не думай, что я чокнутая.

Ему бы ответить: «Ну конечно», – и все бы на этом кончилось. Но он услышал, как с губ срывается безумный смех, а потом – слова:

– Твоя рыба горит.

Она закричала на него и рванулась через гостиную, да только споткнулась о лежавшую на полу декоративную подушку и упала. Одной рукой сшибла полупустую бутылку молока и качнула стоявшую рядом пустую бутылку виски. «Боже мой, – подумал Ларри, – неужели мы это смешивали?»

Он быстро вышел из квартиры и сбежал по лестнице. На последних шести ступеньках услышал, как она кричит с верхней лестничной площадки:

– Никакой ты не хороший! Никакой ты не…

Он захлопнул за собой парадную дверь, и его окутало туманное, влажное тепло, пропитанное запахами распускающихся деревьев и выхлопных газов. Просто духи в сравнении с вонью жарящегося жира и затхлого сигаретного дыма. Он все еще держал в руке сигарету, уже догоревшую до фильтра, и только теперь бросил ее в ливневую канаву и полной грудью вдохнул свежий воздух. Ну до чего же приятно вырваться из этого безумия. Давайте вернемся к тем удивительным дням здравомыслия, когда мы…

Наверху с грохотом распахнулось окно, и он догадался, что за этим последует.

– Чтоб тебе сдохнуть! – крикнула она ему. Типичная скандалистка из Бронкса. – Чтоб тебе упасть на рельсы перед гребаным поездом подземки! Никакой ты не певец! И в постели просто дерьмо! Гнида! Засунь это себе в задницу! Отнеси своей мамочке, гнида!

Бутылка с молоком вылетела из окна ее спальни на втором этаже. Ларри пригнулся. Бутылка взорвалась в ливневой канаве, окатив улицу стеклянными осколками. За ней, вращаясь, последовала бутылка из-под виски, чтобы разлететься вдребезги у ног Ларри. Да уж, меткостью эта специалистка по гигиене рта отличалась отменной. Он побежал, прикрывая голову одной рукой. Боясь, что это безумие никогда не кончится.

Сзади донесся финальный протяжный вопль, в котором отчетливо слышался характерный выговор обитателей Бронкса:

– ПОЦЕЛУЙ МЕНЯ В ЗАДНИЦУ, ЖАЛКИЙ УБЛЮ-У-У-У-У-У-У-ДОК!

Тут он завернул за угол и очутился на мосту над проходившим внизу скоростным шоссе. Наклонившись над перилами, затрясся от истерического смеха, наблюдая за проносившимися внизу автомобилями.

– Неужели ты не мог обставить все получше? – Ларри не отдавал себе отчет, что говорит вслух. – Ох, чел, конечно же, мог. До чего же отвратительная получилась сцена. Да забей на это, чел. – Тут он понял, что озвучивает свои мысли, и вновь громко расхохотался. Вдруг голова пошла кругом, его затошнило, и он зажмурился. Ячейка памяти в департаменте мазохизма открылась, и он услышал слова Уэйна Стьюки: И есть что-то еще… вроде способности грызть жесть.

Да, с девушкой он обошелся, как со старой шлюхой наутро после студенческой групповухи.

Никакой ты не хороший парень.

Хороший. Хороший.

Но когда народ воспротивился его намерению выставить всех за дверь, он пригрозил позвонить в полицию – и говорил вполне серьезно. Без шуток? Само собой. Большинство людей он не знал и бровью бы не повел, наступи они на противопехотную мину, однако четверо или пятеро протестующих были его давними знакомыми. А Уэйн Стьюки, этот ублюдок, стоял в дверях со скрещенными руками, будто судья, выносящий смертный приговор на громком процессе.

Сол Дориа ушел со словами: Если успех подобным образом дейст вует на таких, как ты, Ларри, я бы предпочел, чтобы ты оставался сессионником[30]30
  Сессионник – музыкант, приглашаемый для записи песни (альбома) или выступления на концерте.


[Закрыть].

Он открыл глаза и отвернулся от перил, высматривая такси. Резюме оскорбленного друга. Но если Сол был таким уж близким другом, с какой стати он зацепился за эту гулянку, высасывая из него деньги? «Я вел себя глупо, а кому понравится, если глупый вдруг умнеет? В этом все дело…»

Никакой ты не хороший парень.

– Я хороший парень, – мрачно возразил он. – И вообще, кому до этого дело?

Мимо проезжало такси, и он вскинул руку. Таксист, похоже, на секунду замялся, прежде чем свернуть к тротуару, и Ларри вспомнил о крови на лбу. Он открыл заднюю дверь и залез в салон, пока таксист не передумал.

– Манхэттен, «Кемикэл-бэнк-билдинг».

Такси влилось в транспортный поток.

– Парень, у тебя порез на лбу, – сказал водитель.

– Девушка швырнула в меня кулинарной лопаткой, – рассеянно ответил Ларри.

Таксист одарил его странной, фальшивой сочувственной улыбкой и сосредоточился на дороге, не мешая Ларри собираться с мыслями и думать, как объяснить матери свое ночное отсутствие.

Глава 11

В вестибюле Ларри нашел негритянку с усталым лицом и узнал, что Элис Андервуд, кажется, сейчас проводит инвентаризацию на двадцать четвертом этаже. Он вошел в кабину лифта и поехал наверх, чувствуя, как другие люди настороженно поглядывают на его лоб. Рана больше не кровоточила, но кровь запеклась на коже неровным пятном.

Двадцать четвертый этаж занимала японская компания по производству фотоаппаратов. Ларри чуть ли не двадцать минут бродил по коридорам в поисках матери, чувствуя себя идиотом. В компании работали и уроженцы Запада, но большинство сотрудников составляли японцы, среди которых он, со своими шестью футами двумя дюймами, смотрелся не просто идиотом, а очень высоким идиотом. Маленькие мужчины и женщины с узкими глазами поглядывали на запекшуюся кровь на лбу и окровавленный рукав пиджака с выбивающей из колеи восточной вежливостью.

Наконец за огромным папоротником он нашел дверь с надписью: «УБОРКА И ОБСЛУЖИВАНИЕ». Повернул ручку. Дверь открылась, и Ларри заглянул внутрь. Увидел мать в мешковатой серой униформе, эластичных чулках и туфлях на резиновой подошве, с волосами, собранными в тугой пучок под черной сеточкой. Она стояла спиной к нему, держа в руке папку-планшет. Похоже, пересчитывала баллончики с чистящим спреем на одной из верхних полок.

Ларри разобрало внезапное, виноватое желание повернуться и убежать. Отправиться в гараж, расположенный в двух кварталах от ее квартиры, и забрать «зет». На хрен деньги, которые он заплатил за два месяца аренды. Сесть в машину и слинять. Куда? Все равно. В Бар-Харбор, штат Мэн. В Тампу, штат Флорида. В Солт-Лейк-Сити, штат Юта. Подойдет любое место, при условии, что его не видно из Нью-Йорка вообще и из этого пропахшего мылом чулана в частности. Он не знал, в чем причина – в ярком флуоресцентном свете или в ране на лбу, – но голова начала раскалываться от боли.

Хватит хныкать, чертов сосунок.

– Привет, мама, – поздоровался он.

Она чуть вздрогнула, но не повернулась.

– Ларри. Ты нашел дорогу в центр города.

– Само собой. – Он переминался с ноги на ногу. – Я хочу попросить у тебя прощения. Мне следовало позвонить вчера вечером…

– Да. Хорошая идея.

– Я остался у Бадди. Мы… ну… решили оторваться. Поехали в город.

– Я так и предположила. Или почти так. – Она пододвинула ногой табуретку, встала на нее и начала считать бутылки мастики для пола на самой верхней полке, чуть касаясь каждой кончиками большого и указательного пальцев правой руки. Ей пришлось тянуться, платье задралось, и чуть выше коричневых чулок Ларри увидел белые полоски ее целлюлитных бедер. Он отвел глаза, принявшись вспоминать, что случилось с третьим сыном Ноя, который посмотрел на отца, голого и пьяного старика на соломенном тюфяке. Бедолаге пришлось рубить дрова и черпать воду. Ему и всем его потомкам. «Потому-то нынче мы и имеем расовые бунты, сынок. Восславим Господа».

– Это все, что ты мне хотел сказать? – Она впервые посмотрела на него.

– Ну, я хотел объяснить, где был, и извиниться. Я поступил плохо, не позвонив тебе.

– Да, – кивнула она, – но за тобой всегда такое водилось, Ларри. Или ты думал, что я забыла?

Он вспыхнул:

– Мама, послушай…

– Ты весь в крови. Какая-то стриптизерша огрела тебя своими стрингами? – Мать отвернулась от него и, пересчитав до конца ряд бутылок на верхней полке, сделала пометку на листе, закрепленном на планшете. – Кто-то позаимствовал на прошлой неделе две банки с мастикой, – отметила она. – Повезло.

– Я пришел сказать, что прошу прощения! – крикнул Ларри. И в отличие от матери вздрогнул. Чуть-чуть.

– Да, ты уже говорил. Мистер Джогэн сожрет нас живьем, если эта чертова мастика не перестанет исчезать.

– Я не ввязывался в пьяную драку и не ходил в стрип-клуб. Ничего похожего. Просто… – Он запнулся.

Она обернулась, сардонически приподняв брови. Он очень хорошо помнил, как она это делала.

– Просто что?

– Ну… – Он не смог быстро придумать убедительную ложь. – Это была… ну… э… кулинарная лопатка.

– Кто-то спутал тебя с глазуньей? Ну и загул вы устроили с Бадди.

Он и забыл, как она умела выводить его на чистую воду всегда, и, наверное, собиралась заниматься этим до конца жизни.

– Это сделала девушка, мама. Швырнула в меня лопатку.

– Должно быть, у нее орлиный глаз. – Элис Андервуд вновь отвернулась от сына. – Эта треклятая Консуэла опять прячет бланки заявок. Не то чтобы от них был особый прок, мы никогда не получаем все, что нужно, но зато нам привозят много такого, чему я бы и под дулом пистолета не смогла найти применение.

– Мама, ты сильно сердишься на меня?

Руки ее неожиданно опустились, она ссутулилась.

– Не сердись на меня, – прошептал он. – Пожалуйста, не надо. Хорошо?

Она снова повернулась к нему, и он заметил, как неестественно блестят ее глаза… То есть, может, вполне естественно, но вовсе не из-за флуоресцентных ламп. И опять услышал, как специалистка по гигиене безапелляционно чеканит: Никакой ты не хороший парень. Ну почему он вообще приехал домой, если теперь так ведет себя по отношению к матери?.. И тут уж не важно, как она ведет себя по отношению к нему.

– Ларри, – ее голос был нежным, – Ларри, Ларри, Ларри.

На миг он подумал, что больше она ничего не скажет, даже позволил себе на это надеяться.

– Это все, на что ты способен: «Не сердись на меня, пожалуйста, мама, не сердись»? Я слушаю тебя по радио, и хотя мне не нравится песня, которую ты поешь, я горжусь тем, что ее поешь ты. Люди спрашивают меня, действительно ли это мой сын, и я отвечаю: да, это Ларри. Я говорю им, что ты всегда хорошо пел, и это правда, верно?

Он с несчастным видом кивнул, не доверяя своему голосу.

– Я рассказываю им, как ты взял гитару Донни Робертса, когда учился в младшей средней школе, и уже через полчаса играл лучше, чем он, хотя Донни брал уроки со второго класса начальной. Ты талантлив, Ларри, меня в этом убеждать не надо, мне и так все понятно. Я думаю, ты и сам это знаешь, потому что лишь об этом ты никогда не плакался. Потом ты уехал, и разве я ругала тебя? Нет. Молодые мужчины и молодые женщины, они всегда уезжают. Такова природа этого мира. Иногда это больно – но это естественно. Потом ты вернулся. И нужно ли объяснять мне почему? Нет. Ты вернулся домой, потому что, с хитом или без него, попал в какую-то передрягу на западном побережье.

– Никуда я не попадал! – возмущенно воскликнул он.

– Попадал. Все признаки налицо. Я достаточно долго пробыла твоей матерью, и тебе не одурачить меня, Ларри. Ты всегда нарывался на неприятности, даже не пытался повернуть голову и увидеть их. Иногда мне кажется, что ты специально перейдешь улицу, чтобы вляпаться в собачье дерьмо. Бог простит мне мои слова, потому что знает: я говорю правду. Сержусь ли я на тебя? Нет. Разочарована ли я? Да. Я надеялась, что ты изменишься. И напрасно. Ты уехал ребенком в теле взрослого человека и вернулся таким же, разве что распрямил волосы. Знаешь, почему ты, на мой взгляд, вернулся домой?

Он смотрел на нее, хотел заговорить, но понимал, что сейчас способен сказать только одно, и это выведет их обоих из себя: Не плачь, мама, хорошо?

– Я думаю, ты приехал домой, потому что не знал другого места, куда бы еще мог поехать. Не знал, кто еще пустит тебя в свою жизнь. Никому и никогда я не говорила о тебе ничего плохого, Ларри, даже моей сестре, но раз уж ты меня вынудил, я скажу все, что думаю. Я думаю, ты способен только брать. И всегда был способен только на это. Словно Бог придержал какую-то твою часть, когда строил тебя во мне. Я вовсе не говорю, что ты плохой. После смерти отца мы жили в таких местах, где ты, Господь свидетель, мог стать плохим, будь это в тебе заложено. Думаю, самый ужасный проступок, за которым я тебя застукала, – это неприличное слово, которое ты писал в нижнем коридоре того дома на Кастерс-авеню в Куинсе. Ты помнишь?

Он помнил. То самое слово она написала мелом у него на лбу и, держа сына за руку, заставила его три раза обойти квартал. Никогда больше он не писал ни одного слова на стене здания, заборе или столбе.

– Самое страшное, Ларри, в том, что ты хочешь как лучше. Иногда я думаю, что было бы даже проще, стань ты плохим. А так – ты вроде бы и понимаешь, что такое плохо, но не знаешь, как с этим бороться. Я и сама не знаю. Все известные мне способы я уже испробовала, когда ты был маленьким. Написать это слово у тебя на лбу – один из них… К тому времени я уже начала отчаиваться, иначе никогда бы не обошлась с тобой так жестоко. Ты можешь только брать, вот и все. Ты пришел домой, зная, что я должна что-то дать. Не всем, но тебе точно.

– Я уеду! – Каждое слово выплевывалось, как сухой комок корпии. – Сегодня.

Потом ему пришло в голову, что, вероятно, он не сможет позволить себе уехать, по крайней мере до тех пор, пока Уэйн не вышлет ему следующий чек с роялти или с тем, что останется от выписанной ему суммы после того, как он рассчитается с самыми нетерпеливыми кредиторами в Лос-Анджелесе. Что же касалось наличных, он заплатил за парковку «датсуна-зет», и до пятницы предстояло внести очередной, и весомый, взнос за автомобиль, если он не хотел, чтобы машину объявили в розыск (а этого он точно не хотел). И после вчерашнего загула, который начался так невинно с Бадди, его невестой и специалисткой по гигиене рта, которую знала невеста («Милая девушка из Бронкса, Ларри, тебе она понравится, отличное чувство юмора»), денег у него почти не осталось. От этой мысли он запаниковал. Если он уедет от матери, то куда отправится? В отель? Да швейцар любого отеля чуть получше ночлежки посмеется над ним и пошлет его к черту. Несмотря на хороший прикид, они знали. Каким-то непонятным образом эти ублюдки все знали. Чувствовали запах пустого бумажника.

– Не уезжай, – мягко попросила она. – Мне не хотелось бы, чтобы ты уезжал, Ларри. Я купила кое-какую еду специально для тебя. Может, ты уже видел. И я надеялась, что вечером нам удастся сыграть в кункен.

– Ма, ты не умеешь играть в кункен, – чуть улыбнулся он.

– По центу за очко я тебя разделаю в пух и прах.

– Возможно, если я дам тебе фору в четыреста очков…

– Послушайте этого сосунка, – усмехнулась она. – Возможно, если я дам тебе фору в четыреста очков. Оставайся, Ларри. Что скажешь?

– Ладно, – согласился он. В первый раз за весь день у него поднялось настроение, действительно поднялось. Тихий внутренний голос прошептал: «Ты опять берешь, старина Ларри, берешь задаром», – но он отказался слушать. Это была его мать, в конце концов, и она попросила его. Действительно, наговорила много нелицеприятного перед тем, как попросить, но все-таки попросила, искренне или нет. – Вот что я тебе скажу. Я заплачу за билеты на игру четвертого июля. На это пойдет небольшая часть моего сегодняшнего выигрыша. Я обдеру тебя как липку.