Текст книги "Противостояние"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 88 страниц) [доступный отрывок для чтения: 32 страниц]

* * *

Он проснулся незадолго до полуночи, весь в поту, боясь, что кричал во сне. Но из соседней комнаты доносилось медленное и ровное дыхание Глена Бейтмана, ничем не потревоженное, и Стью видел Коджака, который спал в коридоре, положив голову на лапы. В лунном свете все выглядело таким ярким, что казалось нереальным.

Проснувшись, он приподнялся на локтях, а теперь вновь улегся на влажную простыню, закрыв глаза рукой, не желая вспоминать сон, но не в состоянии от него скрыться.

Он вновь в Стовингтоне. Элдер мертв. Все мертвы. Стовингтон – могила, по которой гуляет эхо. Жив только он, но выхода никак не найти. Поначалу он пытался держать панику в узде. «Иди, не беги», – повторял он себе снова и снова, но понимал, что скоро побежит. Шаг его все ускорялся, желание оглянуться и убедиться, что звуки за спиной – всего лишь эхо, становилось неодолимым.

Он прошел мимо закрытых дверей в кабинеты с черными фамилиями на матовых стеклянных панелях. Мимо перевернутой каталки. Мимо медсестры с задранной на бедра белой юбкой; почерневшее, перекошенное лицо женщины смотрело на холодные, напоминающие перевернутые формочки для льда потолочные плафоны, за которыми светили флуоресцентные лампы.

Наконец он побежал.

Быстрее, быстрее, двери проплывали мимо и исчезали за спиной, ноги стучали по линолеуму. Оранжевые стрелы выступали из белизны оштукатуренных шлакоблоков. Указатели. Поначалу вроде бы правильные: «РАДИОЛОГИЯ», «КОРИДОР Б к ЛАБОРАТОРИЯМ», «ПРОХОД ТОЛЬКО по ПРОПУСКАМ». А потом он оказался в другой части комплекса, в той части, которую никогда раньше не видел, да и не собирался с ней знакомиться. Здесь краска на стенах облезла, некоторые флуоресцентные лампы перегорели, другие жужжали, как мухи, застрявшие в сетке. Часть матовых стеклянных панелей разбилась, и через зазубренные дыры он видел, что в кабинетах царит разгром, а лица мертвецов перекосило от дикой боли. И везде кровь. Эти люди умерли не от гриппа. Их убили. Он видел ножевые и пулевые ранения, пробитые дубинами черепа. Выпученные глаза убитых смотрели в пустоту.

Он спустился по неработающему эскалатору и попал в длинный тоннель, выложенный кафелем. В другом конце его ждали новые двери в кабинеты, но только выкрашенные в чернильно-черный цвет. Ярко-красные стрелки-указатели гласили: «ХРАНИЛИЩЕ КОБАЛЬТА», «ЛАЗЕРНЫЙ АРСЕНАЛ», «РАКЕТЫ “САЙДУАЙНДЕР”», «ЧУМНАЯ КОМНАТА». А потом, всхлипнув от облегчения, он углядел еще одну стрелку, указывающую в уходящий направо коридор, с единственным благословенным словом над ней: «ВЫХОД».

Стью повернул за угол и увидел распахнутую дверь. За ней ждала сладкая, благоуханная ночь. Он рванул к двери – и тут в дверном проеме, загораживая путь, возник мужчина в джинсах и джинсовой куртке. Стью остановился, крик хрипом застрял у него в горле, а когда мужчина ступил под свет мигающих флуоресцентных ламп, Стью увидел холодную черную тень на том месте, где полагалось быть лицу, и черноту эту нарушали лишь два бездушных красных глаза. Без души – зато с чувством юмора. Исполненные пляшущего, безумного ликования.

Темный человек протянул руки, и Стью увидел, что с них капает кровь.

– Небо и земля, – донесся до Стью шепот из темной дыры на месте лица. – Все небо и земля…

Стью проснулся.

Теперь в коридоре застонал и зарычал Коджак. Его лапы задергались, и Стью предположил, что даже собаки видят сны. Это же так естественно – видеть сны, даже если иной раз среди них встречается кошмар.

Но прошло немало времени, прежде чем он смог снова заснуть.

Глава 38

После завершения эпидемии «супергриппа» накатила вторая эпидемия, которая длилась примерно две недели. Более заметный след она оставила в промышленно развитых странах, таких как Соединенные Штаты Америки, менее заметный – в слаборазвитых, вроде Перу и Сенегала. В США эта эпидемия унесла примерно шестнадцать процентов выживших после «супергриппа». В Перу и Сенегале – не больше трех. Вторая эпидемия осталась без названия, потому что симптомы очень разнились от случая к случаю. Социолог вроде Глена Бейтмана мог бы назвать вторую эпидемию «естественной смертью» или «блюзом неотложки». С позиции дарвинизма эта эпидемия стала последней зачисткой – самой жестокой из всех, как сказали бы некоторые.

Мать Сэма Таубера, малыша пяти с половиной лет от роду, умерла двадцать четвертого июня в больнице города Мерфрисборо, штат Джорджия. Двадцать пятого умерли отец и младшая сестра, двухлетняя Эйприл. Двадцать седьмого умер старший брат Майк, оставив Сэма самого приглядывать за собой.

Сэм пребывал в шоке со дня смерти матери. Бесцельно бродил по улицам Мерфрисборо, ел, когда хотелось, иногда плакал. Через какое-то время плакать перестал, потому что толку от слез не было. Людей к жизни они не возвращали. Ночью его сон прерывался жуткими кошмарами, в которых папа, и Эйприл, и Майк умирали снова и снова, их лица раздувались и чернели, и ужасные хрипы вырывались из груди, когда их душила собственная мокрота.

Второго июля, без четверти десять, он забрел в ежевичные заросли за домом Хэтти Рейнольдс. Ошарашенный, с пустыми глазами, кружил среди кустов в два раза выше его, брал ягоды и отправлял в рот, пока губы и подбородок не почернели от сока. Шипы рвали одежду, а иногда и царапали кожу, но мальчик едва это замечал. Вокруг сонно жужжали пчелы. Он так и не увидел старую и прогнившую крышку колодца, наполовину скрытую высокой травой и побегами ежевики. Со скрежещущим треском крышка развалилась под весом Сэма, и он пролетел двадцать футов выложенной камнями шахты до сухого дна. При ударе он сломал обе ноги. Мальчик умер через двадцать часов – от шока, голода и обезвоживания, а также от страха и тоски.

Ирма Фейет жила в Лоди, штат Калифорния. Девственница двадцати шести лет, панически боявшаяся изнасилования. С двадцать третьего июня, когда в городе начались грабежи, а уже умершие полицейские не могли остановить мародеров, ее жизнь превратилась в сплошной кошмар. Маленький домик Ирмы находился на боковой улице; здесь жила ее мать, скончавшаяся от инсульта в тысяча девятьсот восемьдесят пятом году. Грабежи сопровождались выстрелами и жутким ревом мотоциклов, на которых пьяные мужики разъезжали по деловой части города. Ирма заперла все двери и спряталась в пустующей комнате на первом этаже. С тех пор она периодически поднималась наверх, чтобы поесть или справить нужду.

Ирма не любила людей. Если бы на земле умерли все, кроме нее, она бы прыгала от радости. Но не сложилось. Только вчера, после того как в ней проснулась робкая надежда, что в Лоди осталась она одна, Ирма увидела толстого пьяного мужчину, хиппи в футболке с надписью на груди: «Я ОТКАЗАЛСЯ ОТ СЕКСА И ВЫПИВКИ, И ЭТО БЫЛИ САМЫЕ СТРАШНЫЕ 20 МИНУТ В МОЕЙ ЖИЗНИ». Он шел по улице с бутылкой виски в руке. Длинные светлые волосы торчали из-под дешевой бейсболки и падали на плечи. Над поясом его обтягивающих синих джинсов виднелась рукоятка пистолета. Ирма неотрывно следила за ним через щелочку между портьерами в спальне, пока он не скрылся из виду, а потом, словно освободившись от злого наваждения, спустилась вниз, чтобы забаррикадироваться в пустой комнате.

Получалось, что они не все умерли. Если оставался один мужчина-хиппи, могли остаться и другие мужчины-хиппи. И все они были насильниками. Все хотели изнасиловать ее. Рано или поздно они найдут ее и изнасилуют.

В то утро, еще до рассвета, она прокралась на чердак, где в картонных коробках хранились немногие вещи отца. Он плавал на торговых судах. Бросил мать Ирмы в конце шестидесятых. Ирме мать рассказала об этом все. Предельно откровенно. Ее отец был зверем, который напивался, а потом хотел насиловать ее. Они все хотели одного. Если мужчина женился на тебе, у него появлялось право насиловать тебя в любое удобное ему время. Даже днем. Уход мужа мать Ирмы определяла двумя словами, теми же самыми, какими Ирма могла охарактеризовать гибель чуть ли не всех мужчин, женщин и детей на этом свете: «Невелика потеря».

По большей части в коробках лежали дешевые побрякушки: сувенир из Гонконга, сувенир из Сайгона, сувенир из Копенгагена. Плюс альбом с фотографиями. Они запечатлевали отца на разных кораблях, иногда улыбающегося в камеру, обнимающего за плечи своих дружков-зверей. Что ж, вероятно, болезнь, которую здесь называли «Капитан Торч», поразила его там, куда он пытался от нее убежать. Невелика потеря.

Но в одной коробке лежал деревянный ящичек с маленькими золотыми петлями, и в этом ящичке – пистолет. Сорок пятого калибра. На красном бархате, а в секретном отделении под бархатом хранились патроны. Они позеленели и словно покрылись мхом, но Ирма подумала, что патроны все равно сгодятся. Они же металлические. Металл не портится, как молоко или сыр.

Она зарядила пистолет в свете единственной, облепленной паутиной чердачной лампочки и спустилась вниз, чтобы позавтракать за кухонным столом. Она больше не собиралась прятаться, как мышь в норе. Теперь она вооружена. Пусть остерегаются насильники.

После полудня Ирма вышла на переднее крыльцо, чтобы почитать книгу. Называлась она «Сатана жив и прекрасно себя чувствует на планете Земля»[92]92
  «Сатана жив и прекрасно себя чувствует на планете Земля» – книга американских писателей Хола Линдси и Кэрол К. Карлсон.


[Закрыть]. Книгу мрачную и веселую. Грешники и неблагодарные люди получили по заслугам, как и обещала книга. Они все ушли. За исключением нескольких хиппи-насильников, и Ирма полагала, что с ними она сможет разобраться сама. Пистолет лежал под рукой.

В два часа пополудни вновь появился тот самый блондин. Такой пьяный, что едва держался на ногах. Увидел Ирму и просиял, несомненно, подумал, как ему повезло, что он наконец-то нашел «киску».

– Эй, крошка! – закричал он. – Здесь только ты и я! Уже давно…

Тут его лицо перекосило от ужаса: он увидел, что Ирма отложила книгу и подняла пистолет.

– Эй, послушай, опусти эту штуковину… он заряжен? Эй!..

Ирма нажала на спусковой крючок. Пистолет взорвался, убив ее на месте. Невелика потеря.

Джордж Макдугалл жил в Ньяке, штат Нью-Йорк. Преподавал математику в средней школе, главным образом отстающим. Он и его жена Гарриет регулярно ходили в католическую церковь. Гарриет родила ему одиннадцать детей: девятерых мальчиков и двух девочек. Между двадцать вторым июня, когда его девятилетний сын Джефф умер от – как указали в свидетельстве о смерти – «пневмонии, вызванной гриппом», и двадцать девятым июня, когда его шестнадцатилетняя дочь Патрисия (о Господи, такая юная и ослепительно красивая) умерла от болезни, которую все (кто еще оставался в живых) прозвали «черной шеей», он стал свидетелем смерти двенадцати самых дорогих ему людей, которых любил больше всех на свете, тогда как сам оставался здоровым и прекрасно себя чувствовал. В школе он шутил насчет того, что не может запомнить имена всех своих детей, но порядок их ухода навсегда запечатлелся в его памяти: Джефф – двадцать второго, Марти и Элен – двадцать третьего, его жена Гарриет, и Билл, и Джордж-младший, и Роберт, и Стэн – двадцать четвертого, Ричард – двадцать пятого, Дэнни – двадцать седьмого, трехлетний Фрэнк – двадцать восьмого и, наконец, Пэт – Пэт, которая вроде бы пошла на поправку, но…

Джордж думал, что сойдет с ума.

Он начал бегать трусцой десятью годами ранее, по совету врача. Не играл ни в теннис, ни в гандбол, платил мальчишке (разумеется, кому-то из своих), чтобы выкосить лужайку, и обычно ездил в магазин на углу, если Гарриет просила купить батон хлеба. «Ты набираешь вес, – сказал ему доктор Уэрнер. – Таскаешь на себе лишние килограммы. Это нехорошо для сердца. Попробуй бег трусцой».

Поэтому он купил себе спортивный костюм и начал бегать по вечерам. Сначала на короткие расстояния, потом все дальше и дальше. Первое время стеснялся, уверенный, что соседи за его спиной стучат себя по виску и закатывают глаза, но затем двое мужчин, которых он знал только мельком, махал им рукой, если они поливали лужайку, подошли и спросили, не могут ли они присоединиться к нему. Вероятно, поодиночке они бегать стеснялись. К тому времени с Джорджем уже бегали два его старших сына. Получился этакий соседский клуб по интересам, и хотя кто-то присоединялся, а кто-то выпадал, клуб продолжал функционировать.

Теперь, когда выпали все, Джордж продолжал бегать трусцой. Каждый день. Только на бегу он мог сосредоточиться исключительно на шлепанье теннисных туфель по тротуару, размахивании руками и потоотделении, а ощущение нарастающего безумия уходило. Будучи глубоко верующим католиком, он не мог покончить с собой: самоубийство – смертный грех, и Бог бережет его для чего-то. Поэтому он и бегал трусцой. Вчера – почти шесть часов, пока совершенно не выдохся, и его чуть не вырвало от усталости. Ему исполнился пятьдесят один год, уже не мальчик, и он полагал, что столь продолжительный забег вряд ли пойдет ему на пользу, но, с другой стороны, только бег трусцой хоть как-то помогал отвлечься от случившегося.

Поэтому после практически бессонной ночи он поднялся с первыми лучами солнца (в голове крутилось одно и то же: «Джефф-Марти-Элен-Гарриет-Билл-Джордж-младший-Роберт-Стэнли-Ричард-Дэнни-Фрэнк-Патти-а-я-думал-ей-становится-лучше») и надел спортивный костюм. Вышел из дома и побежал по пустынным улицам Ньяка. Иногда под ногами скрипели осколки стекла, один раз пришлось перепрыгнуть через разбитый телевизор, валяющийся на мостовой. Он бежал мимо домов с зашторенными окнами, мимо жуткой автомобильной аварии на Главной улице, где столкнулись три машины.

Сначала бежал трусцой, но потом ему пришлось все ускоряться и ускоряться, чтоб избавиться от мыслей. Он бежал трусцой, затем рысцой, наконец понесся, как спринтер, пятидесятиоднолетний мужчина с седыми волосами, в сером спортивном костюме и белых теннисных туфлях. Мчался по пустынным улицам, словно за ним гнались все демоны ада. В четверть двенадцатого все закончилось обширным инфарктом, и он упал мертвым на углу Дубовой и Сосновой улиц. На его лице читалась искренняя благодарность.

Миссис Эйлин Драммонд из Клюистона, штат Флорида, второго июля сильно напилась, прикладываясь и прикладываясь к ликеру «Де Кайпер мятный кремовый». Она хотела напиться. Потому что, напившись, могла не думать о своей семье, а из всего спиртного организм принимал только мятный крем. Днем раньше она нашла в комнате своего шестнадцатилетнего сына мешочек с марихуаной и выкурила ее, но от марихуаны стало только хуже. Она просидела в гостиной всю вторую половину дня, обкуренная, плача над фотографиями из семейного альбома.

В этот день она выпила бутылку мятного ликера, но потом ее замутило, она побежала в ванную, проблевалась, после чего легла в постель, закурила, заснула, сожгла дом, и необходимость думать отпала навсегда. Как раз поднялся ветер, и вместе с ее домом сгорела большая часть Клюистона. Невелика потеря.

Артур Стимсон жил в Рино, штат Невада. Во второй половине дня двадцать девятого июня, поплавав в озере Тахо, он наступил на ржавый гвоздь. Началась гангрена. Он поставил диагноз по запаху и попытался ампутировать ступню. По ходу операции потерял сознание и умер от болевого шока и потери крови в вестибюле казино «Тоби Харрас», где и оперировал.

В Свонвилле, штат Мэн, десятилетняя девочка Кэндис Моран упала с велосипеда и, разбив голову, умерла.

Милтона Крэслоу, фермера из округа Хардинг, штат Нью-Мексико, укусила гремучая змея, и через полчаса он умер.

В Миллтауне, штат Кентукки, Джуди Хортон, семнадцатилетняя и красивая, была очень даже рада последним событиям. Двумя годами ранее Джуди допустила две серьезные ошибки: позволила себе забеременеть и позволила родителям уговорить себя выйти замуж за парня, который ее накачал, студента-очкарика из местного университета, собиравшегося стать инженером. В пятнадцать лет это так приятно, когда тебя приглашает на свидание студент (пусть даже и первокурсник), но она никак не могла вспомнить, почему позволила Уолдо – Уолдо Хортон, что за сраные имя с фамилией? – добиться своего. Если уж она и собиралась залететь, почему именно от него? Джуди также позволяла «добиться своего» Стиву Филлипсу и Марку Коллинзу, игрокам футбольной команды Миллтаунской старшей школы («Миллтаунским кугуарам», если точнее, мы-им-двинем-двинем-двинем-за-родной-наш-бело-синий). Она входила в группу поддержки и, если бы не этот сраный Уолдо Хортон, могла бы ее возглавить, и легко. Опять же если по делу, то муж что из Стива, что из Марка получился бы куда лучше. Оба широкоплечие здоровяки, а у Марка еще длинные светлые волосы. Но ее накачал Уолдо, и никто другой, кроме Уолдо. Для этого ей понадобилось лишь заглянуть в дневник и сделать самые простые арифметические расчеты. А после того как родился ребенок, не понадобились и расчеты. Вылитый отец. Сраный.

Два года она не разгибала спины, работала в ресторанах быстрого обслуживания и в мотелях, тогда как Уолдо учился. Если он так хотел обзавестись семьей, почему не мог пойти работать? Но ее и его родители этого не допустили. В одиночку Джуди смогла бы его уговорить (заставила бы пообещать, прежде чем позволила бы прикоснуться к себе в постели), однако вся четверка бабушек и дедушек постоянно лезла не в свои дела. «Ох, Джуди, все будет гораздо лучше, когда Уолдо получит хорошую работу… Ох, Джуди, все выглядело бы для тебя не так мрачно, если бы ты почаще ходила в церковь… Ох, Джуди, ешь дерьмо, глотай и улыбайся… Пусть оно станет твоим дерьмом…»

Потом появился «супергрипп» и решил все проблемы. Ее родители умерли, ее маленький мальчик Пити умер (грустно, конечно, но через пару дней она это пережила), потом умерли родители Уолдо, и, наконец, умер Уолдо, а она обрела свободу. Мысль о том, что она тоже может умереть, ни разу не пришла ей в голову, и, само собой, она не умерла.

Они жили в большом и шумном многоквартирном доме в центре Миллтауна. Квартира эта приглянулась Уолдо тем (у Джуди никто и не спрашивал), что в подвале дома находилась большая морозильная камера. Они въехали сюда в сентябре тысяча девятьсот восемьдесят восьмого года, в квартиру на третьем этаже, и догадайтесь, кому всегда приходилось спускаться в подвал за стейком или гамбургером? У вас три попытки, и две первые не в счет. Уолдо и Пити умерли дома. К тому времени из больницы приезжали только за большими шишками, да и в моргах не осталось свободного местечка (впрочем, моргов Джуди боялась, никогда бы не пошла туда по своей воле), но электричество подавалось без перебоев. Поэтому она отнесла их вниз и положила в морозильную камеру.

Электричество в Миллтауне отключилось три дня тому назад, но в морозильной камере царила прохлада. Джуди это знала. Потому что спускалась вниз, чтобы посмотреть на их мертвые тела, три или четыре раза в день. Говорила себе, что просто проверяет. А зачем еще? Конечно, не для того, чтобы радоваться.

Она спустилась вниз и второго июля и забыла подложить резиновый клин под дверь морозильной камеры. Дверь закрылась и захлопнулась на защелку за спиной Джуди. Только тут она и заметила, после двух лет пользования морозильной камерой, что изнутри ее открыть нельзя. К тому времени температура в камере поднялась достаточно высоко, и замерзнуть Джуди не грозило. Но от голода тепло не спасало. И Джуди Хортон все-таки умерла в компании мужа и сына.

Джим Ли из Хэттисбурга, штат Миссисипи, подсоединил электропроводку своего дома к бензиновому генератору – и получил смертельный удар электрическим током, когда попытался его запустить.

Ричард Хоггинс, молодой чернокожий парень, всю жизнь прожил в Детройте, штат Мичиган. Последние пять лет он сидел на замечательном белом порошке под названием «хехроун». Во время эпидемии «супергриппа» пережил жуткую ломку, потому что все сбытчики и наркоманы, которых он знал, умерли или покинули город.

Тем ярким солнечным днем он сидел на замусоренном крыльце, пил теплый севен-ап и мечтал о дозе, совсем маленькой, крошечной дозе.

Он начал думать об Элли Макфарлане, точнее, о том, что он слышал об Элли Макфарлане перед тем, как грянул гром. Люди говорили, что Элли, третий по оборотам сбытчик в Детройте, только что получил партию товара. И теперь дефицита не будет. Причем получил не какое-то дерьмо, а «китайский белый».

Ричи не мог знать наверняка, где Макфарлан хранит большую партию товара – такие знания были вредны для здоровья, – но слышал от знающих людей, что Элли светил долгий срок за решеткой, если бы копы сподобились обыскать дом в Гросс-Пойнте, который Элли купил для своего двоюродного дедушки.

Ричи решил прогуляться в Гросс-Пойнт. В конце концов, чем еще он мог себя занять?

Из детройтского телефонного справочника он узнал, что некий Эрин Д. Макфарлан проживает в доме на Лейк-шор-драйв, и отправился в путь. Прибыл, когда уже начало темнеть. Ноги болели. Ричи уже не говорил себе, что это всего лишь прогулка, в которую он отправился от нечего делать. Ему хотелось ширнуться, очень хотелось.

Участок окружала стена из серого плитняка. Ричи перемахнул ее черной тенью, порезав руки об осколки бутылочного стекла, зацементированные поверху. Когда разбил окно, чтобы проникнуть в дом, завыла система охранной сигнализации, заставив его броситься прочь. Он пробежал половину лужайки, прежде чем вспомнил, что копы на вызов не приедут. Вернулся, трясясь и в поту.

Централизованная подача электричества отключилась, а в этом гребаном доме было никак не меньше двадцати комнат. Осмотреть он его мог только завтра, при свете, на обыск ушло бы никак не меньше трех недель, и, возможно, товара тут и не было. Господи!.. Ричи почувствовал, как на него накатывает отчаяние. Но уж в самые очевидные тайники он заглянуть мог.

И в ванной наверху он нашел десяток пластиковых пакетов, туго набитых белым порошком. Они лежали в туалетном бачке, словно ждали, когда же их заберут. Ричи смотрел на них, изнывая от желания, смутно думая о том, что Элли, похоже, подмазал всех, кого нужно, раз мог позволить себе держать такой товар в гребаном туалетном бачке. Одному человеку такого количества «хехроуна» могло хватить на шестнадцать веков.

Он отнес один пакет в спальню и вскрыл на кровати. У него дрожали руки, когда он доставал нехитрое оборудование и готовил дозу. Ему и в голову не пришло подумать о чистоте продукта. На улице Ричи лишь один раз достался порошок, в котором содержалось двенадцать процентов чистого героина, и та доза вогнала его в глубокий, сравнимый с комой сон. Он не мог даже кивнуть. Раз – и он отключился, из синевы в черноту[93]93
  «Из синевы в черноту» – строка известной песни Нила Янга (р. 1945), канадского певца, музыканта, кинорежиссера.


[Закрыть].

Он ввел иглу в вену повыше локтя и вдавил поршень до упора. Чистота белого порошка составляла почти девяносто шесть процентов. Ричи вдарило как обухом по голове. Он упал на вскрытый пакет героина, измазав им рубашку, и через шесть минут умер.

Невелика потеря.