Текст книги "Кошачье кладбище (Кладбище домашних животных) (др. перевод)"

Автор книги: Стивен Кинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

И он кричал от боли, которой душа его раньше не знала: МАМА! ОНА НЕ МОЖЕТ УМЕРЕТЬ! НЕ МОЖЕТ! ВЕДЬ Я ЕЕ ЛЮБЛЮ!

И тихий ответ матери также дал толчок его воображению: пустые, словно мертвые поля под ноябрьским небом, опавшие розовые лепестки, уже побуревшие и загнувшиеся по краям, пустые озерца, заросшие осклизлыми водорослями. Всюду гниение, распад, прах.

– Да, мой дорогой, очень жаль, но ничего не поделать, Рути с нами больше нет.

Луиса пробрала дрожь от воспоминаний. НУ, УМЕРЛА, И ВСЕ. ЧЕГО ТЕБЕ ЕЩЕ-ТО НУЖНО?

И тут он вспомнил, что забыл сделать. Может, оттого и не спится накануне учебного года, оттого и лезут в голову детские воспоминания.

Он поднялся, хотел было спуститься на первый этаж, но неожиданно завернул в комнату Элли. Она мирно спала, открыв рот. На ней была старенькая голубая пижама, из которой девочка давно выросла. Господи, Элли, ты растешь не по дням, а по часам! В ногах у нее примостился Чер, тоже спавший мертвым сном. УЖ ИЗВИНИТЕ, НО И ПРО ЖИВЫХ ТАК ГОВОРЯТ.

В прихожей, над телефоном на доске, где обычно оставляли разные послания, просьбы и счета наверху, аккуратными печатными буквами рукой Рейчел выведено: ЧТО МОЖНО ОТЛОЖИТЬ НА ПОТОМ. Луис взял телефонную книгу, нашел нужный номер, переписал его на листок. А под номером добавил: «Квентин Л. Джоландер, вет. вр. Договориться насчет Чера. Если не возьмется сам, порекомендует кого-нибудь».

Задумчиво посмотрел на листок – а не торопится ли он? Дурные предчувствия могут ведь и оправдаться. И сегодня он решил – не нарочно, скорее даже неосознанно, – что Черу больше нельзя далеко отлучаться из дома, а тем более перебегать опасную дорогу.

Но тут вернулись прежние сомнения. Не скажется ли кастрация на кошачьей личности? Не превратится ли их любимец в вялого старика раньше времени? Так и будет целыми днями спать на теплой отопительной батарее да есть, когда наполнят миску. Ему больше по душе теперешний Чер, худой и своевольный.

По шоссе снова прогромыхал грузовик, и сомнения Луиса вмиг развеялись. Он решительно пришпилил бумажку к доске.

11

Наутро за столом Элли, видимо, уже прочитав новую записку, спросила, что это значит.

– А значит это то, что Черу предстоит маленькая операция, – пояснил Луис. – На день мы отвезем его к ветеринару. А вернется и больше не станет убегать со двора.

– И через дорогу не будет? – спросила Элли.

ОНА ХОТЬ И МАЛЕНЬКАЯ, НО СООБРАЖАЕТ.

– И через дорогу не будет.

– Ясно! – кивнула дочь и больше вопросов не задавала.

Луис был готов к слезам, к долгим уговорам (разве дочка добровольно отдаст кота хотя бы на ночь!) и очень удивился, с какой легкостью Элли согласилась. А потом понял, сколь сильно ее терзала тревога за Чера. Все-таки Рейчел не права. Не только огорчения принесло дочери Кошачье кладбище.

Да и Рейчел, кормившая Гейджа яйцом, с благодарностью и одобрением посмотрела на мужа. У Луиса сразу полегчало на душе: значит, «холодная война» позади, томагавк зарыт. Хотелось бы верить – навсегда.

Подоспел желтый автобус, забрал Элли. Рейчел подошла к мужу, обняла его за шею, нежно поцеловала.

– Ты молодец, правильно все сделал. Прости меня, дуру.

Луис поцеловал ее в ответ, но слова жены насторожили. Нет, конечно, «прости меня, дуру» слышать не в новинку; но говорила Рейчел эти слова обычно, когда ей удавалось настоять на своем.

Гейдж тем временем самостоятельно, неуклюже переваливаясь, подошел к застекленной двери и засмотрелся на дорогу.

– Би-би, – изрек он, подтягивая сваливающиеся ползунки, – Элли – би-би.

– Он уже совсем большой, – вздохнул Луис.

– Чем быстрее вырастет, тем лучше для меня, – улыбнулась Рейчел.

– Не успеешь оглянуться, вместо ползунков брюки натянет, а чтоб дальше рос, ты и сама не захочешь.

Рейчел рассмеялась. Мир в семье восстановлен. Она поправила ему галстук, отступила на шаг, придирчиво осмотрела.

– Ну как, сойду за третий сорт, начальник? – спросил он лукаво.

– Просто красавец!

– Еще бы. А не похож ли я на хирурга-кардиолога с четвертьмиллионным доходом?

– Нет, все тот же Лу Крид, маньяк рок-н-ролла, – снова улыбнулась Рейчел.

Луис взглянул на часы.

– Что ж, пора мне надевать свои ботинки-самоплясы, они же скороходы, и в путь!

– Волнуешься?

– Немного.

– Не бойся. Тебе придется за шестьдесят семь тысяч в год накладывать повязки, лечить от гриппа, похмелья, раздавать девчонкам противозачаточные таблетки.

– Не забудь еще лобковых вшей! – ухмыльнулся Луис.

Как удивился он, когда старшая медсестра, мисс Чарлтон, показала ему в первый же день огромные запасы таблеток от головной боли, их хватило бы на целую армию.

– Студенты, особенно те, кто в городе живет, пьют не просыхая. С последствиями, конечно. Увидите сами.

Да уж, непременно увижу, подумал Луис.

– Удачного тебе дня! – напутствовала Рейчел и поцеловала его долгим поцелуем. А потом нарочито строго прибавила: – И ради Бога, не забывай, что ты – начальник, а не зеленый фельдшер.

– Слушаюсь, доктор, – смиренно кивнул Луис, и оба расхохотались. Мелькнула мысль: а не спросить ли напрямик: ЧТО НА ТЕБЯ НАШЛО ТОГДА? ОПЯТЬ ЗЕЛЬДА ПОКОЯ НЕ ДАЕТ? ТЫ НИКОГДА НЕ ЗАБУДЕШЬ, КАК ОНА УМИРАЛА? Но сдержался. Сейчас не время. Как врач, Луис знал немало: важнейшее, пожалуй, то, что смерть столь же естественна, сколь и рождение. Но знал он и другое: нельзя бередить рану, которая только-только начала заживать. И он сдержался, не спросил. Лишь поцеловал жену на прощание и вышел.

Отличный денек! В самый раз начинать работу. Солнечная, будто праздничная погода, ясное голубое небо, тепло. Выехав на шоссе, огляделся. Странно, уже осень, а палой листвы не видно. А это ведь так красиво. Но не беда, подождем еще, подумал он.

«Хонда», вторая машина в семье, послушно катила к университету. Итак, сегодня Рейчел позвонит ветеринару, кота кастрируют, и все страхи, связанные с Кошачьим кладбищем и со смертью, забудутся. Возможно ли вообще думать о смерти этим чудесным сентябрьским утром?

Луис включил радио, нашел популярную песенку и начал подпевать, не очень умело, зато с истинным удовольствием.

12

Подъезжая к университету, он первым делом заметил, что движение на дороге резко возросло. Прибавилось машин, появилось множество велосипедистов и бегунов за здоровьем. Двоих Луис едва не сбил, пришлось резко затормозить, нажать на гудок. Его всегда раздражало поведение этих бегунов (равно и велосипедистов): стоит им оказаться на дороге, они сразу забывают о всякой ответственности. Думают только об удовольствии. Один из бегунов, сжав кулак, выбросил вверх средний палец – жест однозначно непристойный, – даже не посмотрев по сторонам. Луис вздохнул и поехал дальше.

Потом внимание его привлекла стоянка служебных машин – привычной «Скорой помощи» на месте не оказалось. В лазарете найдется, конечно, все необходимое, чтобы на короткий срок справиться почти с любым недугом: две прекрасно оснащенные процедурные, по другую сторону широкого коридора – две палаты на пятнадцать мест каждая. Не хватало лишь операционной или хотя бы годного для операций помещения. Случись серьезный несчастный случай, и «Скорая помощь» доставляла пострадавшего в Медицинский центр Восточного Мейна. Первым университетский лазарет показал Луису его будущий помощник – Стив Мастертон. Он с гордостью обратил внимание шефа на диаграмму вызовов «Скорой помощи», за последние два учебных года ею воспользовались лишь двадцать восемь раз. Очень хороший показатель, ведь одних студентов за десять тысяч, а всего в университетском городке около семнадцати тысяч человек. И вот на тебе! В первый же рабочий день кто-то вызвал «Скорую»!

Он поставил машину в отведенный специально для него квадратик. «Доктор Крид» – гласила табличка на свежепокрашенном столбике. И поспешил в лазарет.

Медсестру Чарлтон он застал в приемной, она мерила температуру девице в джинсах. Медсестре было около пятидесяти, волосы уже тронуты сединой, однако делала она все проворно и скоро. Теперешняя ее пациентка, недавно загорая, умудрилась получить ожоги. Кожа шелушилась вовсю, заметил Луис.

– Доброе утро, Джун, – поздоровался он. – А где «Скорая»?

– Ой, доктор, такая беда стряслась! – Чарльтон извлекла изо рта девицы градусник, внимательно посмотрела. – Сегодня утром, часов в семь, Стив Мастертон приехал, глядь, а у передних колес «Скорой» лужа. Радиатор протекает. Ну, и отвезли ее на ремонт.

– Надо же! – Луис вздохнул с облегчением. Слава Богу, что не по вызову. – И когда ж нам ее вернут?

Джун Чарлтон рассмеялась.

– Надо знать наши университетские мастерские. Хорошо, если к Рождеству как подарок получим. – Взглянув на студентку, сказала: – У вас слегка повышена температура. Примите две таблетки аспирина. И посидите дома: никаких баров, никаких свиданий по ночам.

Девушка поднялась, окинула Луиса одобрительным взглядом и вышла.

– Наша первая пациентка в этом семестре, – без особой радости заметила сестра и встряхнула градусник.

– Похоже, вам она не по душе.

– Да я их всех насквозь вижу. Например, попадаются больные совсем другого типа: спортсмены. Играют и с переломами, и с вывихами, не говоря уж о растяжениях – лишь бы на скамейку запасных не посадили, лишь бы кисейной барышней не посчитали, даже своим будущим в спорте готовы пожертвовать. Потом вот вроде этой, девчушечки-соплюшечки. – Она кивнула в сторону окна.

Луису было видно, как девушка направлялась в сторону общежитий. Странно, в приемной ему показалось, что девушка чувствует себя скверно, да не хочет показывать. Сейчас же она шла быстро, повиливая красивыми бедрами, откровенно разглядывая парней и позволяя разглядывать себя.

– Эта у себя вечно болезни находит. – Чарлтон положила градусник в стерилизатор. – Раз двадцать за год к нам наведывается. Особенно перед экзаменами зачастит: то у нее якобы двустороннее воспаление легких, то бронхит ее вот-вот в могилу сведет. Глядишь, четыре-пять зачетов ей скостят, особенно у тех преподавателей, кто «свирепствует», как они говорят. Такие студенты вечно «заболевают» перед устными экзаменами, на письменном им легче.

– Что-то мы сегодня мрачно настроены, – усмехнулся Луис, хотя на душе у него и впрямь было невесело.

– Не принимайте близко к сердцу. – Сестра даже подмигнула ему. – Я из-за пустяков не переживаю и вам не советую.

– А где сейчас Стивен?

– У вас в кабинете. Бумажки разбирает. Бюрократам отписки шлет, а на стоящие письма отвечает.

Луис вышел. Как бы ни утешала его здравомыслящая Чарлтон, Луис понимал: началась его подневольная жизнь.

Много позже, стараясь припомнить (если это вообще удавалось), когда жизнь его обернулась кошмаром, он все чаще возвращался к тому утру, первому рабочему утру: в десять утра привезли умирающего юношу, Виктора Паскоу.

А до десяти все шло тихо, гладко. В девять явились две новые санитарки-карамельки, как называли их за полосатые платья, им дежурить до трех. Луис угостил их кофе с пончиком, минут пятнадцать объяснял, в чем состоит работа, и – самое, пожалуй, важное – рассказывал о том, что оставалось за пределами служебных обязанностей. Потом передал молодых помощников старшей сестре. Он слышал, как уже за дверью его кабинета она спросила:

– От дерьма или блевотины у вас аллергии не бывает? Тут этого добра насмотритесь.

– Боже правый! – пробормотал Луис и даже прикрыл глаза. Но улыбку сдержать не смог. Ох уж эта Чарлтон! С такой старушкой не заскучаешь!

Луис принялся заполнять длинную анкету – требовался полный перечень всех лекарств и оборудования в лазарете (Стив Мастертон жаловался: «Каждый год одно и то же! Напишите им: «Имеется полный комплект оборудования для пересадки сердца за восемь миллионов долларов» – они сразу заткнутся!), – и работа целиком поглотила его, лишь урывками подумывал он о чашечке кофе. Вдруг со стороны коридора и приемной раздался крик Мастертона:

– Луис! Луис! Скорее! Беда!

И столько было в этом возгласе страха, что Луис, не раздумывая (будто того и ждал!), сорвался с кресла. Тонкий, пронзительный вопль донесся с той же стороны. Затем хлесткий удар вроде пощечины – и голос Мастертона:

– Сейчас же прекрати! Кому говорю! Прекрати или убирайся к чертовой матери!

Луис ворвался в приемную. Кровь, много крови – первое, что бросилось ему в глаза. Одна из санитарок всхлипывала. Другая, белая как снег, прижав кулачки к губам, не ведая, растянула их в непотребной страшной ухмылке. Мастертон стоял на коленях, поддерживая голову распростертого на полу юноши.

Луис увидел в выпученных глазах помощника страх. Он попытался было что-то объяснить, но не смог выговорить ни слова. Около дверей лазарета собралась толпа. Любопытные, сложив руки козырьком, чтобы не слепило солнце, заглядывали сквозь стеклянные панели. Совсем не к месту Луису вдруг вспомнилось, как в детстве, лет тридцать назад, он рано утром, пока мать еще не ушла на работу, смотрел с Дейвом Герроуэем программу новостей по тогда еще диковинному телевизору. А под окнами вот так же собрались люди поглазеть… Луис обернулся: ну, конечно, и здесь под окнами зеваки. Дверь ему нечем занавесить, но вот окна…

– Опустите шторы! – рыкнул он на ту санитарку, которая пронзительно кричала. Но она не пошевелилась.

– Ну-ка, живо! – прикрикнула Чарлтон и хлопнула ее по заднице.

Подействовало. Сию же минуту задернула зеленые шторы.

Чарлтон и Стив Мастертон, не сговариваясь, заслонили от любопытных лежащего на полу.

– Принести жесткие носилки? – спросила сестра.

– Да, может, и пригодятся, – кивнул Луис и присел рядом с Мастертоном. – Ведь я его еще не осмотрел.

– Пошли, – позвала Чарлтон санитарку, опускавшую шторы. Та снова терзала кулачками уголки губ, вызывая все ту же гримасу – не от веселья, а от слез.

– Ох… Ну да.

– Ну вот, так-то лучше. Пошли! – Медсестра снова шлепнула девушку, подтолкнула ее, и зашуршало платье-карамелька о стройные девичьи ноги.

А Луис склонился над своим первым пациентом в этом университетском лазарете, парнем лет двадцати. Луису хватило одного взгляда, чтобы поставить единственно важный диагноз: жить тот не будет. У него размозжена голова, перебита шея. Сломанная ключица торчит из распухшего, очевидно, вывихнутого плеча. На ковер из разбитой головы сочится кровь и мутная, похожая на гной, жидкость. Луис даже видел пульсирующий сероватый мозг – будто заглядываешь в разбитое окно. В черепе зияла огромная рана, сантиметров пять в ширину. Если бы в голове парень, подобно Зевсу, вынашивал дитя, то без труда мог бы родить (у Зевса же ребенок появился изо лба). Невероятно, как парень до сих пор жив. В ушах у Луиса вдруг прозвучали слова Джада Крандала: ИНОЙ РАЗ СМЕРТЬ ДАЖЕ ЗА ЗАДНИЦУ УЩИПНЕТ. И потом – сказанные его женой: МЕРТВОГО К ЖИЗНИ НЕ ВОРОТИШЬ. Вот именно! Луиса вдруг охватило жуткое желание: рассмеяться в голос. Мертвого к жизни не воротишь, верно, дружище, против этого не попрешь.

– «Скорую»! Живо! – заорал он Мастертону.

– Так ведь «Скорая»…

– Господи, Боже мой, совсем из головы вылетело. – Луис даже стукнул себя по лбу. Взглянул на медсестру. – Джун, что вы в таких случаях делаете? Звоните в университетскую охрану, в городскую больницу?

Сестра, судя по виду, была и потрясена, и расстроена – нечасто с ней такое случается, определил Луис. Но она быстро взяла себя в руки и четко ответила:

– Не знаю, доктор. При мне у нас подобных случаев не было.

Луис принял решение сразу:

– Свяжитесь с местной полицией. Нам некогда дожидаться «Скорой» из города. Если нужно его в больницу везти, и на пожарной машине доставят. У них и мигалка, и сирена. Действуйте, Джун!

Она быстро, сочувственно взглянула на него и отошла. Луис понял этот взгляд: перед ними лежит загорелый, крепкий парень, может, дорожный рабочий, может, маляр или тренер по теннису, не угадать – на нем лишь красные шорты. И что бы доктор да и все в лазарете ни делали, будь в их распоряжении «Скорая помощь» – все одно парень умрет.

Но пока, к их изумлению, он даже шевелился. Дрогнули веки. Голубые глаза с кровавыми окружьями около зрачков обвели комнату невидящим взглядом. Парень попытался даже повернуться, и Луис, памятуя о шейном переломе, придержал голову умирающего. Как знать, хоть у него и черепная травма, но боль он, может быть, чувствует.

ГОСПОДИ, ВЕДЬ У НЕГО ДЫРА В ГОЛОВЕ! ДЫРА!

– Что с ним случилось? – задал он Стиву вопрос, бессмысленный и глупый. Вопрос зеваки. Рана в голове красноречивее объяснений. – Его полиция привезла?

– Да нет, студенты на одеяле приволокли. Обстоятельств я не выяснял.

А напрасно. Причины, как и следствия, должны быть известны врачу.

– Пойдите, разузнайте. Найдите тех, кто его принес. Проводите их в соседний кабинет. Они мне нужны, но крови с них достаточно, насмотрелись!

Мастертон и сам с радостью отошел от распростертого тела, распахнул дверь – в комнату сразу ворвался шум взволнованных голосов: вопросы любопытных, недоумение очевидцев. Завыла полицейская сирена. Прибыли из университетской охраны. Луис облегченно вздохнул, но то было облегчение труса.

В горле умирающего забулькало. Он хотел что-то сказать. До Луиса донеслись отдельные звуки, даже слоги, но слов он разобрать не мог.

Луис наклонился.

– Все образуется, парень. – Ему вспомнились Рейчел и Элли, и в животе закрутило. Он поднес руку ко рту, дабы унять тошноту.

– Ка-а-а… – простонал парень. – Кла-а-а…

Луис обернулся – рядом никого не оказалось.

Послышался голос Джун Чарлтон – она громогласно объясняла санитарке, что носилки нужно искать в кладовке палаты номер два. А что ей эта палата номер два, усмехнулся про себя Луис, пустой звук. Ведь она первый день на работе. Да, не очень-то приветливо встретил их мир медицины. По ковру около разбитой головы парня расползлось бурое пятно. Слава Богу, перестала сочиться внутричерепная жидкость.

– На Кошачьем кладбище… – прохрипел парень и… улыбнулся. Жуткая улыбка, сродни той, что исказила лицо одной из санитарок.

Луис выжидательно глядел на парня, не понимая, точнее, отказываясь понять, что тот сказал. Наверное, ему послышалось. ПРОСТО Я ПОДСОЗНАТЕЛЬНО СЛОЖИЛ ЕГО ЗВУКИ В ЗНАКОМЫЕ СЛОВА, СПРОЕЦИРОВАЛ НА СОБСТВЕННЫЕ ПЕРЕЖИВАНИЯ, убеждал себя Луис. Но не прошло и минуты, как он понял, что все совсем не так. Его вдруг пронзил ужас, необъяснимый животный страх. По всему телу побежали мурашки, именно побежали – по рукам, по ногам, по животу. Но даже сейчас он не верил тому, что услышал. Да, вроде бы запекшиеся губы умирающего прошептали, а чуткое ухо Луиса уловило знакомые слова. Значит, снова принялся убеждать себя Луис, у меня начались и слуховые, и зрительные галлюцинации.

– Что, что ты сказал? – повторил он.

На этот раз отчетливо, хотя изменившимся голосом, похожим на лепет попугая или ученой вороны, парень проговорил:

– Кошачье кладбище… это вовсе не кладбище.

Взгляд все так же устремлен в пустоту, зрачок – в кровавом кольце, губы шевелятся, как у выброшенной на берег рыбы.

Ужас снова схватил Луиса холодными лапищами, сжал теплое, живое сердце. Все крепче и крепче. Вырваться бы из этих тисков, убежать, не видеть кровавой, говорящей головы на ковре в приемной лазарета.

Луис никогда не был подвержен ни религиозной мистике, ни суевериям и все же сейчас оказался совсем не готовым к такому… Он даже не знал, как назвать это.

Противясь желанию убежать, унести подальше свою измученную душу, он наклонился еще ниже к умирающему.

– Что, что ты сказал? – переспросил он.

Улыбка, мертвая, ужасная улыбка в ответ.

– Земля там ровно камень, но сердце человеческое еще тверже, Луис, – прошептал парень. – И каждый взращивает в нем, что может… и заботливо… возделывает…

ЛУИС – мелькнуло в голове у доктора, сначала без всякой связи, потом: ГОСПОДИ! ОТКУДА ОН ЗНАЕТ МОЕ ИМЯ?

– Кто ты? – дрожащим голосом спросил Луис. – Кто ты?

– …индейцы… оживят мое тело… Держись подальше… Берегись…

Парень захрипел, и на Луиса будто дохнуло смертью: не залечить внутренние переломы и разрывы, не заставить сердце биться, все идет к концу.

– Что-что? – Луис даже легонько тряхнул парня за плечи.

– А-а-а-а, – простонал тот, и у него начались предсмертные судороги. Но вот он будто напрягся и замер. Лишь взгляд вдруг сделался осмысленным, казалось, он искал глаза Луиса. Потом сразу все кончилось. От тела пошел неприятный запах. Луис еще надеялся, что парень заговорит, он просто обязан заговорить! Но взгляд остановился, глаза начали стекленеть. Парень скончался.

Луис откинул голову, расправил плечи, не замечая, что брюки и рубашка прилипли к телу – так он вспотел. Он закрыл глаза, и мрак, точно большим крылом, укрыл его. Голова кружилась, его мутило. Сообразив, в чем дело, он отвернулся от мертвого, наклонил голову, сунул ее меж колен, большим и указательным пальцами левой руки залез в рот и крепко, до боли надавил на корень языка…

…Через несколько секунд голова прояснилась.