Текст книги "Пиджин-инглиш"

Автор книги: Стивен Келман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Я:

– Вот скажу маме, что вы смотрите всякую шнягу. Сплошные поцелуи.

Тут Лидия захлопывает дверь у меня перед носом. Подождет, пока я подойду поближе, и захлопнет. Низость какая. Раньше она себе такого не позволяла. На все готова, лишь бы ее тупые подружки посмеялись надо мной.

Я:

– Открой дверь!

Лидия:

– Микита против. Ты ее за попу щипаешь.

Я:

– Не гони. Нужна мне ее попа.

И это правда. Сдалась мне Микитина попа. Уж лучше сунуть руку в муравейник с муравьями-убийцами. Микита и Шанель дико озабоченные – как начнут заливать про мальчишек, с кем якобы сосались (это означает очень крепкий поцелуй), хоть беги. У Микиты губная помада – вишневая. И со вкусом вишни. Говорит, это чтобы наши с ней поцелуи были сладкие и свежие.

Я:

– Поцеловать меня? Отвали!

Микита:

– И куда ты денешься? Вот ведь втрескался, даже подойти боится.

Я:

– Ничего я не втрескался. Да чтоб ты в крокодилью яму свалилась.

Микита была бы ничего себе, если бы только рот не разевала. Села как-то мне случайно на руку, так мне аж жарко стало. А щипать ее за попу я и не собирался. Она еще та динамистка, вечно материт наш телик, какой он древний, даже корпус из дерева. Телик нам достался из раковой лавки, когда-то он мертвецу принадлежал. Картинка появляется не сразу, надо подождать, пока телик нагреется. И еще куча времени пройдет, пока цвет появится. Успеешь сходить поприветствовать вождя и вернуться. Я проверял.

Микита не пойдет на похороны мертвого пацана. Она его не знала.

Микита:

– Да на хрена мне эти заморочки? Все похороны одинаковые.

Я:

– Выкажешь уважение.

Микита:

– Какое еще уважение? Сам виноват, что дал себя убить, не надо было подставляться. Не фиг играть с огнем.

Я:

– Сама не знаешь, что несешь, тебя там даже не было. Ничего он не подставлялся, убийца просто захотел отобрать у него деньги на жрачку из «Цыплят Джо».

Микита:

– Да ради бога. Сам не знаешь ни хрена. И вообще ты еще младенчик. Сопляк, а туда же.

Я:

– Сама ты ничего не знаешь. Чесслово, ты настоящая дура.

Микита:

– Чесслово, чесслово! Чесслово, моська ты! Вот растявкался. Сгинь с глаз моих, не З-Омбижай.

Я:

– Ага, твои глаза и З-Омбижают. И губы у тебя как у рыбы!

И сбежал, пока у меня глаза кровью не налились от злости. Если Микита накинется на меня с засосами, я точно ее убью. Уж больно противная, и ладони у нее вечно липкие.

Двери торгового центра открываются как по волшебству. Сами. На дверях вывешены правила:

ЗАПРЕЩЕНЫ СПИРТНЫЕ НАПИТКИ

ЗАПРЕЩЕНЫ ВЕЛОСИПЕДЫ

ЗАПРЕЩЕНЫ СОБАКИ

ЗАПРЕЩЕНЫ СКЕЙТБОРДЫ

ЗАПРЕЩЕНО КУРЕНИЕ

ЗАПРЕЩЕНЫ ИГРЫ С МЯЧОМ

А чуть пониже настоящих правил кто-то приписал ручкой:

ЗАПРЕЩЕНЫ СТРАШИЛЫ

Страшила – это девчонка, которая хочет от тебя ребенка. Дин Гриффин мне все про них рассказал.

Дин:

– Если поцелуешь страшилу, все, считай, залетел. Даже смотреть на нее долго нельзя, сразу по самое не могу вляпаешься. Зуб даю! Настоящие тошнотины, потом не ототрешься.

Даже издали заметно, что лицо у страшилы в струпьях, а куревом от нее за сто шагов несет. И от их младенцев тоже. Мы представляем, что страшилы – это зомби и они охотятся на нас. Спасайся кто может. Догонят, засосут своими губищами, и сам станешь зомби. А что, прикольно получилось. Но мы деру как раз вовремя дали, успели спастись.

Дин – мой второй лучший друг. Он в школе мой лучший друг, а на улице – Джордан. Это Дин посоветовал мне прятать деньги на завтраки в носок, чтобы бандюганы не отняли. Он сам так всегда делает, и бандюганы с него ничего не имеют.

Я тоже сунул деньги в носок, но сразу вырос бугор. Даже ходить с таким шита ком неудобно. Так что я держу свои завтраковые деньги в кармане, и почему-то никто ко мне не пристает.

Я:

– Думаешь, мертвый пацан сам виноват, что его убили? Подружка сестры так сказала. Но я ей не верю. Она, по-моему, точно страшила. Думаешь, убийцу поймают?

Дин:

– Полиция, что ли? Эти дуболомы? Вряд ли. Спецов по компьютерным методам надо из «Си-эс-ай» подключать [4]4
  Имеется в виду популярный детективный сериал «CSI. Место преступления».


[Закрыть]. Для них раскрыть такое дело – как два пальца об асфальт.

Я:

– Кто это такие?

Дин:

– Самые крутые детективы в Америке, с самыми крутыми современными методами. Улики найдут, где никто и не подумает, реально. Это не только кино, я сам видел по телику передачу про перцев с битами и монтировками, которые людей ими фигачат. Уложат на асфальт, да еще в лоб пнут или там в лицо.

Я:

– Зачем?

Дин:

– Не знаю, просто так, для прикола. И свидетелей никого. Но у этих из компьютерщиков такая была спецпрограмма, которая по следу определяет, какие на тебе кроссовки. Вот они и сравнили отпечатки подошв на лице мертвяка с остальными следами и повязали убийцу. Просто классно.

Я:

– Ага. Классно. Хорошо бы и тут так. Может, мы сможем найти отпечатки подошв.

Дин:

– Может, и так. Только технология у нас – говно. Даже нужного оборудования нет. Эй, смотри, куда прешь!

В нас чуть не врезался Терри Шушера. Несся как псих, нас даже не заметил. Под мышкой у него была коробка с цыплятами, весит целую тонну, наверное. Ясное дело, пара штук шлепнулась на землю. Но Терри Шушера лишь газу поддал. Глаза у него от напряжения едва не лопались, так смешно. Мы шарахнулись в сторону.

Мясник:

– А ну вернись, долбоеб сопливый!

Да куда ему угнаться за вором, жирняю. Махнул рукой и остановился. Остальные ухлопки ждали на ступеньках библиотеки. Схватили по цыпленку и смылись. Даже Эшафотка бросилась наутек. Собачка подумала, что это игра такая, гавкала как чокнутая. Мы за них даже поболели. Прикольно было. Дин сказал, надо приходить сюда каждый день. Мы взяли себе это за правило.

А я так даже и не знаю, где живут настоящие цыплята. Продаются-то они уже дохлые и ощипанные. Чокнуться можно. Я скучаю по живым птичкам. Их мертвые глаза такие милые, в них мечта о блаженных временах, когда они бегали на солнышке по лужайке и понарошку клевались.

Цыпленок:

– Тюк! Тюк! Тюк!

Другой цыпленок:

– Тюкай отсюда!

Мертвые дети, попав на небеса, продолжают расти. Точно говорю. Это хорошо. Было бы ужасно, если бы дети оставались маленькими и никогда не научились читать или даже говорить. Проку бы не было никакого. Я вот даже не помню, каково это – быть маленьким. Я ведь почти все время дрых без задних ног. И кемарить вот так целую вечность – нет, это с ума можно съехать.

Если младенчик умирает, ему непременно надо дать имя, а то он не попадет на небеса. А когда у людей такое горе, они могут и забыть про имя. Вот моя мама и нарекает покойного за них, берет имя из Библии. Или из газеты – если мама умершего не верит в Библию. Сегодня одна крошка умерла. Это была… как это… внематочная беременность.

Мама:

– Это когда плод развивается вне утробы. Тут уж ничего не поделаешь. Помер и помер.

Маме пришлось дать мертвой девочке имя – и она назвала ее Кэти, в честь одной леди, про которую написали в газете. Маме девочки очень понравилось имя.

Я:

– В следующий раз, когда умрет мальчик, назови его Харрисон. Родительнице понравится.

Мама:

– Ни за что. Так и несчастье накликать недолго.

Я:

– С чего бы?

Мама:

– Дурной знак потому что. Харрисон – твое имя, и негоже, чтобы кто-то еще его носил.

Иисус находит человека по имени. Иначе откуда ему знать, кого искать, и ты целую вечность проболтаешься в космосе. Вот прикольно-то будет. Особенно если врежешься в солнце и сгоришь как тост.

У мусорных контейнеров должны остаться отпечатки подошв, ну типа как от мокрых кроссовок, в которых по луже прошел. Я перед школой посмотрел, но ничего не нашел. Может быть, у убийцы какие-то особенные кроссовки, с гладкой подошвой, без рисунка, а может, у него походка невесомая. Я-то всегда топаю со всей силы, мне нравится смотреть на свои четкие следы. На переменке можно всласть напрыгаться по лужам, особенно если дождь, преподы ведь отслеживают камикадзе, и им плевать, что ты по лужам носишься. Одна лужа оказалась глубоченной, просто класс! А как только я в нее прыгнул, надо мной пролетел голубь и чуть-чуть на меня не нагадил. Не знаю, мой это голубь был или нет, издалека не разглядел. В Англии считается добрым знаком, если на тебя наделала птица. Тут все так думают.

Я:

– Даже если прямо на голову?

Коннор Грин:

– По барабану Главное, чтобы на тебя попало, все равно куда.

Я:

– А если в глаз? Или в рот? И ты проглотишь это дело?

Коннор Грин:

– Все равно к счастью. Говно – это к счастью. Все знают.

Вилис:

– У Гарри, наверное, счастья до усрачки, ужасно счастливый, то-то от него вечно говном воняет.

От его слов у меня глаза налились кровью, как у маньяка. Я бы этого Вилиса размозжил в лепешку, да куча учителей толклась рядом. Пришлось сдержаться.

Дин:

– Не с тобой говорят, ты, лоб в два шнурка. Вали к мамуле копать картошку.

Коннор Грин:

– Ага, топай к своим коровам.

Вилис буркнул что-то на своем языке и кинулся прочь. Прямо по луже промчался, всю игру испоганил. Еще раз меня оскорбит, двину ему по яйцам.

* * *

Хорошо бы меня в самолете похоронили. А у мертвого пацана гроб был вполне обычный, вот разве что с эмблемой «Челси». Но все равно круто. Вся его семья ужас как убивалась. В глазах было черно из-за дождя и траурной одежды. Но никто почему-то не пел.

Мама:

– Упокой, Господи, душу его.

Мама прямо вцепилась в меня и в Лидию, не вырваться. Танцевать тоже не танцевали, да тут еще дождь, скользко. В церковь нас не пустили, только родных. А мы все ждали снаружи. Толпа народу, и не видно ни шита. Я заметил оператора с телекамерой. Леди из теленовостей все поправляла волосы. Никак не могла остановиться, возится и возится. Нашла место. А сейчас как начнет трещать, фиг ораторов услышишь. Попросить, чтоб не открывала рот?

Я:

– Интересно, какие песни будут играть?

Парень постарше:

– Диззи Раскала [5]5
  Британский музыкант, рэпер, музыкальный продюсер с нигерийскими и ганскими корнями.


[Закрыть], придурок! «Отсоси у жизни».

Другой парень постарше:

– Знакомая песенка, а?

Леди из теленовостей:

– Без грубостей попрошу, мы здесь снимаем, спасибо.

Парень постарше:

– А это видала, сучка!

И притворился, будто достает свою сосиску и показывает ее леди из новостей. А она даже не заметила, уже спиной повернулась. Выделывался, вот и все. Даже нарочно говорил потише, чтобы она не услышала.

Еще один парень постарше:

– Мокрощелка!

В стране, где я раньше жил, некоторым заказывали гроб в форме какого-нибудь реального предмета, любимой вещи покойного. Если леди при жизни только и делала, что шила, гробу полагалось быть в форме швейной машинки. Если мужчина жить не мог без пива, у него был гроб-бутылка. Чесслово! Сам видел гроб-машину, в нем похоронили Джозефа, таксиста. Я как раз отнес бутылки в «Хижину Самсона», возвращаюсь, а одна леди из похоронной процессии как выскочит, как подхватит меня и ну танцевать. Круто было. Все вокруг обрадовались и тоже принялись плясать. Я даже забыл, что это похороны.

Я:

– Ему подошел бы гроб в виде футбольной бутсы. В самый раз.

Мама:

– Тише, Харрисон. Проявляй уважение.

Я:

– Прошу прощения.

Нет, у меня точно будет гроб-самолет, никогда такого гроба раньше не видел. Мой гроб-самолет будет самый первый.

Кровь мертвого пацана уже всю смыло дождем, даже пятнышка не осталось. Тут ничего не поделаешь. Мне хотелось увидеть тело, особенно глаза, как у цыпленка они были или нет, и какая мысль в них застыла. Но когда я продрался сквозь толпу, гроб уже заколотили.

Я потихоньку ускользнул от мамы с Лидией, они даже не заметили. Дин ждал меня на парковке. Мы с ним были разведчики – высматривали, нет ли в толпе чего подозрительного, не вертится ли кто, не переминается ли с ноги на ногу, словно стараясь что-то скрыть. Дин научился этому из сериалов про детективов.

Дин:

– Бывает, убийца приходит на похороны, чтобы поиздеваться над копами. Типа хрен вы меня поймаете, придурки. Встанет себе незаметненько и стоит, ничем не выделяется. Только натянет капюшон на голову, чтобы не отсвечивать. Присмотрись-ка.

Я:

– Капюшоны-то у всех подняты, льет как из ведра.

Правда, капюшонов вокруг, что лодок на море. Особенно в задних рядах. Те, кто был поближе к гробу, кто по-настоящему любил мертвого пацана, под зонтиками стояли, им капюшоны были ни к чему. По-моему, это вдвойне дурной знак – прятаться под зонтом на похоронах. А вдруг угодишь прямиком на тот свет? Одно хорошо: погребение тебе устроят прямо на месте, мухи слететься не успеют.

Дин:

– А может, тут все дело в цвете капюшона? Хотя нет, херня. Думай, думай.

Я:

– Есть! Надо подойти к каждому и пожать руку, а если кто откажется, значит, что-то скрывает. Как это – на похоронах, и отказаться пожать руку в знак поздравления? Точно, тут дело нечисто.

Дин:

– В знак соболезнования, а не поздравления.

Я:

– Ну, соболезнования. Подойти и сказать… как там полагается… скорбим вместе с вами, вот! Пошли!

Мы протиснулись в задние ряды, где все курили, подняв капюшоны – прятались от телекамер, – и притворились, что приносим официальные соболезнования. Повторяя «Скорбим», принялись пожимать всем руки. Большинство жало нам руки в ответ и на словах разделяло нашу скорбь, люди понимали, что на похоронах не до шуток и что надо проявлять уважение. Все шло тихо и гладко.

Мы с Дином:

– Скорбим.

Капюшон:

– Скорбим.

Мы с Дином:

– Скорбим.

Следующий капюшон:

– Скорбим.

Среди собравшихся были черные и белые. Некоторые даже побросали на землю окурки, будто так полагалось. Но были и те, что не прониклись.

Мы с Дином:

– Скорбим.

Не то десятый, не то одиннадцатый капюшон:

– Чего? Отлить приспичило?

Я:

– Приносим соболезнования.

Дин:

– Вы не принимаете соболезнований?

Не то десятый, не то одиннадцатый капюшон:

– Пошли на хер отсюда, уебки.

Вот и подозреваемый, подумали мы. Только это оказался мясник. А такие жиртресты не могут быть толковыми преступниками. И ругается он так всегда, обычное дело. Когда гроб стали выносить обратно, мы плюнули на нашу затею. Один из носильщиков был здорово под мухой и чуть не грохнулся, а вслед за ним и гроб. Все так и ахнули, но ничего, обошлось. А тут еще Убейца прикатил на велосипеде и устроил концерт. Машины на парковке стояли бок к боку, точно прилипшие, он хотел между ними протиснуться и шлепнулся со своим великом прямо под колеса катафалка. Шофер успел затормозить в последнюю секунду.

Гробовой менеджер:

– Гляди, куда прешь!

Я подумал, сейчас Убейца кипеж поднимет или хоть грязный палец выставит похоронщику, да ничего подобного. Подобрал свой велик и рванул с парковки прочь, словно и не произошло ничего. А когда катафалк обгонял его, Убейца снова чуть не грохнулся. На венках были надписи: «Сыну» и «Вечная память». Только при чем тут вечность. Для пацана уже не будет никакой вечности, ее украл убийца. Несправедливо это, дети не должны умирать, это для стариков нормально. Мне даже стало вдруг страшно, а если вдруг я следующий на очереди, пришлось побыстрее выплюнуть яблочную «Хубба Буббу». А то еще проглочу и кишки слипнутся.

Ступенька кафе принадлежат Сонной Лощине. Сидеть там можно только им. Это самое удобное место возле школы. Над головой навес, дождик не мочит, и вся школа перед тобой как на ладони, враг не подберется незаметно. Только одиннадцатиклассники могут у ступенек маячить, и то если З-Омби позволит.

А если уселся на ступеньках без разрешения, то быстро получишь в бубен. Даже когда там никто не отсвечивает. С Сонной Лощиной особо не повыпендриваешься. Тут как-то целая война была, и Лощина победила. Теперь ступеньки навечно за ними.

Наш микрорайон называется «Лощина», отсюда и название у банды. За главного у них З-Омби, он круче всех играет в баскетбол и дерется. Все так тут думают. Он со всеми разобрался. У меня рюкзак отобрал. А я просто шел мимо ступенек. Я же не знал, что нельзя.

Шиззи:

– Зафигачь на крышу.

З-Омби:

– Хочешь получить обратно?

Я:

– Да.

З-Омби:

– А что взамен?

Все на нас смотрят. Я уже и руки к рюкзаку перестал тянуть, З-Омби его высоко поднял, все равно не достать. Придется сказать учителям, что с неба спустился орел и выхватил у меня школьный рюкзак.

З-Омби:

– Откуда понаехал, чмо?

Я:

– Из Ганы.

Шиззи:

– Гана-погана.

Резак:

– У них дома из коровьего говна. Сам видел.

З-Омби:

– Не залупайся, чел. Нормальный парень. Знаешь чего? Сделаешь кое-какую работу, получишь свою суму взад.

Я:

– Мне не нужна работа. Я только запираю двери и перетаскиваю тяжелые вещи.

Убейца:

– Это он о чем, ясный хобот? Смешной перец.

Шиззи:

– Держись за нас, и все будет зашибись. Мы за тобой следим.

З-Омби как двинет по баскетбольному мячу – улетит за милю. Он всегда набирает очки. А я нет – для меня мячик слишком тяжелый. Камень туда засунули, что ли, для смеху? Я стукну мячом о землю пару раз и отдам Чевону или Брейдену Но в одиннадцатом классе мускулы у меня будут, как у З-Омби. Я уже самый быстрый. А потом стану и самым сильным.

З-Омби в конце концов отдал мне рюкзак. Я обрадовался. Такое облегчение.

З-Омби:

– Врубился, Гана? Какое говно попадется, сразу ко мне.

Какое еще говно? Мне бы успеть поесть, пока Маник не сожрал и мою порцию. Руками тут есть нельзя, только вилкой, а то столовские леди тут же прогонят. Но я пальцами накладываю на вилку горку побольше – и в рот. И никто не вправе мне помешать, я живу в свободной стране.

Одна леди из психанутых домов ездит на коляске-самоходке. Это такое кресло на колесиках, садишься и едешь, как в машине, только вместо руля перед тобой рычаги. Классно было бы покататься. Я бы с удовольствием как-нибудь проехался. Только очень медленно ездит, зараза.

Леди по магазин направлялась. А я домой шел. И вдруг два хмыря откуда-то выскочили, совсем сопливые, младше меня. Мне и в голову не пришло ничего плохого. А они вылетели из-за угла и запрыгнули на коляску сзади. Чесслово. Собственными глазами видел. Я даже засмеялся. Так и ехали до торгового центра.

С этой леди они точно были незнакомы. Уж та на них так орала, а им по барабану.

Леди в коляске:

– Что это вы затеяли? А ну прочь!

А им пофиг. Доехали до магазина, соскочили и убежали. Даже спасибо не сказали! Ничего смешнее в жизни не видел.

Леди сама виновата. Не такая уж она и инвалидка, раз так орать может, а в кресле ездит, потому что слишком толстая.

Леди в коляске:

– А ты что уставился? Почему их не остановил?

Я ничего в ответ не сказал. Даже покататься расхотелось. Лучше уж бегом – и быстрее, и по кумполу не схлопочешь. Капли с неба – это так классно, обожаю их все до одной. Если идет дождь, я обязательно запрокидываю голову. Нереально круто. Особенно когда дождь крупный и частый и ты боишься, что капля попадет тебе прямо в глаз. А глаза-то надо держать открытыми, а то весь кайф обломается. Смотришь, как капля отрывается от облака и летит до самой земли. Хотя, по правде, фиг ты чего увидишь. Дождь, он и есть дождь. За одной каплей не уследишь, их же тьма.

Прикольнее всего под дождем бегать. Запрокинешь голову, и кажется, что летишь. Захочешь, закроешь глаза, а не захочешь, держи открытыми. Мне по-всякому нравится. А то еще можно открыть рот. У воды из-под крана почти такой же вкус, только дождь теплее. Правда, дождевая вода иногда железом отдает.

Прежде чем сорваться с места, найди себе кусок пустого пространства, убедись, что дорогу ничего не загораживает. Ни деревья, ни дома, ни другие люди – в общем, не во что врезаться. Старайся бежать по прямой и быстро-быстро. Поначалу боишься во что-нибудь воткнуться, но лучше об этом не думать. Просто беги. Это легко. Если дождь, а еще лучше ветер, то кажется, что ты быстрее всех на свете. Нереально круто. Я посвятил свой забег мертвому пацану – это будет более ценный дар, чем мячик-липучка. Глаза я зажмурил и даже ни разу не упал.

* * *

Однажды мы с Лидией ехали в лифте и он поломался. Мы застряли между этажами на целый час. Лидия визжала как маньячка. Пришлось сыграть с ней в камень-ножницы-бумагу, чтобы совсем не рехнулась. А то бы так и визжала.

Лидия:

– Мозг включи! Не визжала я!

Я:

– Еще как визжала! Типа: сделай так, чтобы он поехал! Сделай что-нибудь!

Лидия:

– Заткнись, Харрисон. Он врет.

Мы показывали тете Соне, какой у нас лифт. Тетя Соня говорит, в ее доме нет лифта, только лестница. Как-то даже несправедливо получается.

Я:

– Кишки крутит только поначалу. Потом привыкаешь, и ничего.

Лидия:

– Мозг включи, она уже видела лифт раньше. В Америке. Они там раз во сто круче.

– Да ну!

Тетя Соня:

– Правда, правда. Скоростные лифты называются. Даже уши в них закладывает, как в самолете.

Я:

– Круто!

Тетя Соня где только не была, каких только знаменитостей не видела. Ей даже довелось стелить постель самому Уиллу Смиту (это из «Я – легенда»). Конечно, знаменитости не смотрят, как она постель убирает, им других дел хватает. Иногда они дают на чай, тетя Соня как-то получила целых 20 долларов. Однажды менеджер из гостиницы предложил ей 100 долларов – за то, что она потрахается с ним. Но она сказала нет, потому что он был уродец. Мама услышала про это и сразу разъярилась, глаза так кровью и налились, уж очень она ненавидит, когда начинают обсуждать все эти траханья.

Мама:

– Только не при детях!

Мы с Лидией:

– Ну почему!

В следующий раз тетя Соня привезет нам из Америки «Фрут Лупе» – самые сладкие в мире хлопья. Я бы ими завтракал хоть всю оставшуюся жизнь.

Мама:

– Так ты планируешь еще одну поездку? Ты ведь только вернулась.

Тетя Соня:

– Полгода прошло.

Мама:

– И тебе уже не сидится?

Тетя Соня:

– При чем тут это? У меня другое на уме.

Мама посмотрела на тети Сонины пальцы – черные и такие блестящие на кончиках. Пришлось притвориться, что ничего не понимаешь. Но все равно стало не по себе.

Мое любимое слово на сегодня – «фаззи-ваззи». Мама и тетя Соня болтали про эту фаззи-ваззи и давили помидоры на соус. Наперегонки, словно состязались, кто больше передушит. Как все-таки здорово, что я не помидор!

Мама:

– Она, значит, спрашивает у Жанетт: а другую акушерку можно позвать? А Жанетт у нее: зачем? А она: это мой первый ребенок, и я хочу, чтобы все прошло как надо. Не хочу, мол, чтобы мной занималась какая-то фаззи-ваззи, только что с дерева спрыгнувшая [6]6
  «Фаззи-ваззи» (англ.fuzzi-wuzzi) – нарицательное название туземцев, данное британскими колонизаторами за вьющиеся волосы (fuzzi – кучерявый).


[Закрыть].

Тетя Соня:

– Фаззи-ваззи? Это что-то новенькое.

Мама:

– Ей-богу. Я ей говорю: я не с дерева, а с самолета спрыгнула. Там, откуда я прибыла, есть самолеты. Но вообще-то я ничего не сказала. Только извинилась.

Тетя Соня:

– Извинилась? За что? Ох, я бы ей выдала. Пообещала бы наложить проклятие «джу-джу», и у нее родится двухголовый ребеночек. Вот напугалась бы!

Мама:

– Так нельзя. Это непрофессионально.

Тетя Соня:

– Фаззи-ваззи. Надо запомнить.

Я:

– А что такое фаззи-ваззи?

Мама резко перестала давить помидоры. Этим дурачкам воспользоваться бы моментом и сбежать. Спасти свои жизни.

Мама:

– Так в больнице называют новичков. Бывает, пациент видит, что ты новичок, и не очень доверяет тебе.

Я:

– А почему тогда фаззи-ваззи? Не понимаю.

Мама:

– Понятия не имею. Не приставай.

Тетя Соня:

– А потому что туфли, которые выдают медсестрам, поскрипывают и посвистывают, примерно так: «ффф-а-а-ззи, ввв-аа-ззи». Вот тебе и вся причина.

Я:

– А почему твои туфли дома так не скрипят?

Мама:

– Они скрипят только на натертом до блеска полу.

Просто чокнуться. Наверное, правда. Вот когда у меня будут новые ботинки, проверю. В школьных коридорах полы натертые. Вот фаззи-ваззи там наведу!

В следующий раз мы пойдем в гости к тете Соне. Она живет в Тоттенхеме, надо ехать на метро. Коннор Грин говорит, что у полицейских в подземке автоматы и, если резко сорваться с места, точно пристрелят. Придется мне сдержаться и не бегать, пока не выйду на поверхность.

Джордан не ходит в школу Его исключили за то, что пнул учителя. Исключили – значит вышвырнули. Я сперва поверить не мог, пока его мама не подтвердила. Она считает, это круто. Мама Джордана курит черные сигареты. Они пахнут лакрицей. У Джордана кожа светлее, чем у меня, ведь его мама – «обруни» [7]7
  На языке племени ашанти – «белая».


[Закрыть]. Точно говорю, здесь все перепуталось!

Джордан:

– Мама пристраивает меня в другую школу, только меня нигде не хотят. А мне плевать, школа – такое говно.

Я:

– А чего тогда делать будешь?

Джордан:

– В «Экс-Бокс» резаться [8]8
  Игровая приставка «Xbox» конкурирует с аналогичными приставками «Сони плейстейшн» и «Нинтендо».


[Закрыть]. Смотреть дивидишник.

Я:

– А мама просит тебя что-нибудь делать по хозяйству?

Джордан:

– Еще чего! А твоя?

Я:

– Ну… иногда.

Джордан:

– Как гомика, что ли?

Я:

– Нет. Я выполняю чисто мужскую работу. Запереть дверь, прогнать грабителей, все такое.

Джордан:

– Пусть гомики по хозяйству шуршат.

Мы отдали честь мусоропроводу (это такая толстая труба, куда кидают помои, вся из металла, воняет дерьмом и спускается прямо в ад). Мы отдаем честь мусоропроводу всякий раз, когда проходим мимо, это у нас такая традиция, на счастье. Сунешь голову в дырку и кричишь.

Я и Джордан:

– Херь!

А тебе в ответ – классное эхо. Только не надо запихивать голову слишком далеко, а то засосет. Джордан прыгнул на меня со спины, хотел затолкать поглубже в трубу, но я извернулся, и у него не вышло. Потом я придержал лифт, а Джордан обхаркал все кнопки. Когда мы выходили из кабинки, как раз вошла Куряга Лил. Мы потусили у лифта, пока двери закроются и Куряга Лил, ни о чем не подозревая, нажмет оплеванную кнопку.

Куряга Лил:

– Мать-твою-блядь!

Во дает! Так прикольно. И немножко страшно. Ведь Куряга Лил убила своего мужа, запекла в пироге и съела. Все тут так думают. Поэтому у нее глаза такие психанутые и вечно слезятся: она ела человечину!

Джордан:

– Мать-твою-блядь, блядь-твою-мать! Кочерыга штопаная!

Я:

– Выблядок!

Выблядок – это тот, у кого нет папы. У Куряги Лил, кстати, папа помер лет сто назад. Значит, у нее его нет. А херь – то же самое, что фигня.

На урок рисования Таня Старридж не пришла, и на ее место плюхнулась Поппи. Целый урок просидела рядом со мной. Мне даже жарко стало. Смотрел, чем занята Поппи, и никак не мог сосредоточиться. А она красила ногти. Красками, которые нам выдали для рисования. Я глаз с нее не сводил. Ничего с собой не мог поделать.

Один ноготь она покрасила розовым, другой зеленым, а третий – опять розовым, чтобы получилась гамма. Кучу времени заняло. Поппи очень старалась. Я все смотрел и смотрел, и на душе сделалось так спокойно, что я чуть не заснул. Мой желтый цвет – это волосы Поппи. Миссис Фрейзер говорит, что источником вдохновения может быть что угодно, будь то внешний мир или ты сам. Источник моего вдохновения – волосы Поппи Морган. Только ей я про это не сказал, чтобы ничего не испортить.

Теория красок учит, как использовать разные цвета для создания разного настроения или чтобы истории рассказывать. Цвета показывают всем, что ты чувствуешь. И не нужно рисовать что-то конкретное, главное – цвет. А так рисунок вообще может быть непонятным. Мои чувства – это зеленый, желтый и красный. Желтый – это солнце и волосы Поппи Морган. Зеленый – это когда Агнес ползала по травке в детском парке, увидела кузнечика и захотела поймать. Было очень прикольно. Видели бы вы ее изумленное личико, когда кузнечик прыгнул. Кузнечик приземлился, и она опять попыталась его схватить. А потом еще и еще. Настойчивая какая. В конце концов я поймал ей кузнечика. Агнес поначалу как вцепится ему в лапку, чуть не оторвала, но я показал ей, что нужно держать осторожно. Пальчики у нее крошечные и вместе с тем пухлые. Я их обожаю больше всего. Только у младенчиков тела маленькие и одновременно пухлые.

Красный цвет – это кровь мертвого пацана. У меня красный вышел очень светлым, и я добавил чуток черной краски. И все равно того, что я видел у себя в голове, не вышло. Жалко.

Миссис Фрейзер:

– Будешь так усердствовать, дыру в бумаге протрешь!

В конце концов я плюнул. Перед глазами у меня все плыло, и Поппи на меня косилась как на придурочного.

Здесь повсюду предупреждения. Понятно, что их цель – помочь, но некоторые уж очень смешные. Вокруг нашей школы высокая ограда, а поверху из нее торчат острые пики. На ограде написано:

Правда, смешно? А в школе куча объявлений про мобильные телефоны:

Коннор Грин:

– Это потому, что все преподы – роботы, у них от сигнала с мобильников микросхемы клинит.

Натан Бойд:

– Тебе тоже нужно табличку повесить. «Не говорите с этим парнем. Риск лапши на уши».

Коннор Грин:

– Отвали!

У реки мы обнаружили еще одну психанутую надпись:

Нам эта объява дико понравилась. Сейчас она у нас на первом месте.

Я:

– Надо подсунуть Натану Бойду кресс водяной, пусть покушает.

Дин:

– Клевая мысль. Только он не станет. За деревьями – река. Такая темная-темная. И узкая, особо не поплаваешь. Да еще в воде полно кислоты, сразу кожу сожжешь. Над трубой, по которой стекает всякая дрянь, настил, можно усесться вдвоем. Мы сели и принялись смотреть на проплывающий мусор. Ничего особенного – палки, консервные банки и бумажки. Кто первый заметит человеческую голову, тому миллион очков.

Мы высматривали нож, которым убили мальчика. Называется «орудие убийства». Если обнаружим, выловим из воды и передадим полиции.

Я:

– Гляди в оба, ведь он может быть где угодно.

Дин:

– Задача ясна, детектив-инспектор.

Мы теперь настоящие детективы. Это наша миссия. Ведь мертвый пацан как-то даже сказал придуркам, чтобы отвяли от меня, когда те орали, что я себе колени отморожу, потому что штаны короткие. Я его даже не просил, он сам ввязался. После этого я хотел с ним подружиться, но его убили раньше. Все равно он был мне друг, хоть этого не знал, и теперь моя очередь ему помочь. Это мой первый убитый друг, такое нельзя забыть. На орудии убийства должны остаться отпечатки пальцев и кровь. Дин сказал, по ним можно определить убийцу Он это тоже видел в сериале.

Дин:

– Поможем поймать убийцу, получим награду, круто, да?

Я:

– А сколько?

Дин:

– Не знаю. Штуку. Может, больше.

«Штука» значит «тысяча». Очень много.

Если бы у меня была штука фунтов, я бы купил билет и папе, и Агнес, и бабушке Аме, а на оставшиеся деньги – нормальный кожаный футбольный мяч, который не улетает куда попало, когда по нему бьешь.

Я:

– Ты смотри внимательно. Он точно сюда побежал.

Дин:

– А насчет ножа ты уверен?

Я:

– Спрашиваешь! Вот такой здоровый!

И я расставил руки.

Дин:

– Слушаюсь, шеф. (Так детективы разговаривают между собой. По правде.)

Если убийца бросил нож в реку, его, наверное, давным-давно унесло в море. А вдруг нет? Чесслово, нервное это дело. Не хочу, чтобы убийца выкрутился. Так что мы смотрели во все глаза.

В этой речке даже рыбы нет. Грустно как. Хоть бы несъедобная попадалась. И уток нет, мелюзга переколола утят отвертками. Птенчику ведь много не надо.

А орудия убийства мы так и не обнаружили, только колесо от велосипеда, все ржавое и покореженное. В следующий раз захватим фонарики и перчатки и покопаемся в густых водорослях.