Текст книги "Я, снайпер"

Автор книги: Стивен Хантер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 32 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Глава 5

В бинокль ночного видения мотель «Эконолодж», стоящий неподалеку от шоссе 83 на окраине Гранд-Рапидса, штат Мичиган, выглядел совершенно спокойным. Он мирно дремал под ясным и холодным ночным небом. В поле зрения светились лишь несколько зеленоватых огней; немного искаженные крупным зерном усилителя сигнала, они напоминали картину кисти сумасшедшего француза, только что отрезавшего себе ухо. Эта мысль не должна была приходить Нику в голову, но она все же пришла, и он усилием воли прогнал ее, сосредоточив бинокль на окне первого этажа, шестом от входа. Окно было темным.

– Есть какие-нибудь признаки движения? – спросил Филдс.

– Никаких. Капитан, как у вас дела?

– Не сомневаюсь, скоро все закончится, – ответил командир группы специального назначения полиции штата Мичиган.

Это был коренастый парень, облаченный с ног до головы в боевое снаряжение, в котором он напоминал средневекового рыцаря. У него на груди, защищенной бронежилетом, висел пистолет-пулемет МП-5, на голове был черный шлем с поднятым забралом.

Капитан имел в виду эвакуацию постояльцев мотеля, проводимую полицией штата. Полицейские двигались неслышно, крадучись, тихо стучали в двери номеров и отводили сонных людей в соседнее здание школы, в безопасность. Тем временем были развернуты несколько наблюдательных пунктов: один в микроавтобусе на стоянке ресторана быстрого обслуживания, другой в частном доме напротив «Эконолоджа» и еще два чуть дальше, откуда просматривались все подходы к мотелю. Три спецназовца, вооруженные до зубов и в защитных доспехах, заняли номер, соседний с тем, в котором поселился Карл Хичкок, просунули через воздуховод видеокамеру на волоконном проводе, осмотрели комнату, но ничего не увидели. Ник снова взглянул на картинку, которая выводилась на большой монитор в штабной машине. Ни он, ни те, кто его окружал, также не заметили ничего особенного – лишь силуэты предметов, которые можно встретить в обычном номере убогого мотеля: кровать, комод, телевизор на тумбочке, дверь в ванную. Чувствительный микрофон не улавливал звуков дыхания.

– Он или спит, или мертв, – заметил капитан спецназа.

– Эти ребята обучены замирать неподвижно, – возразил Ник. – Хичкок может управлять своим дыханием, сводя его практически на нет. Мы должны исходить из предположения, что он в мотеле.

Поступил вызов.

Капитан принял его и пробормотал несколько слов в трубку.

– Все в порядке, – сообщил он. – Вывели последних постояльцев. Мотель пуст, из всех соседних домов жители также эвакуированы. Остались только мы и он.

– Отлично, – отозвался Ник.

– Мои ребята могут взорвать перегородку между номерами и навалиться на него в одно мгновение, – сказал капитан, – сразу вслед за шоковыми гранатами. Наверное, такой способ самый надежный и безопасный.

Нику это не понравилось. Он понимал менталитет спецназа. Ему было известно, что туда идут работать самые агрессивные полицейские, те, кто любит стрелять и постоянно бредит о геройстве. Стоит их одеть в бронежилеты и вручить оружие и мудреные инструменты, как у них сразу же руки начинают чесаться. А Ник, сам не зная почему, очень хотел взять Карла Хичкока живым. Старик заслуживал, чтобы его обслужили по высшему разряду.

– Ответ отрицательный, но спасибо за предложение, как-нибудь им воспользуюсь. Нет, брать будут мои люди. Комната маленькая; представляете, если туда ворвется целая толпа и начнет мешать друг другу? Достаточно троих. Бронежилеты, шлемы, ружья в резерве, но основная группа, то есть я сам, агенты Филдс и Чендлер, заходит с пистолетами вслед за шоковыми гранатами. Это понятно? Решать доверено мне, и я решил так.

Далее Ник уточнил детали: все группы спецназа в полной готовности на своих местах, вертолеты кружат в небе в миле от мотеля, дорожные посты расставлены, медики приготовились – все было проверено и перепроверено, и наконец осталось только одно: начать действовать.

– Пошли! – скомандовал Ник.

Они быстро пробежали сквозь темноту и заскочили в комнату администрации, где, затаив дыхание, ждал отряд полицейских. Последняя остановка, все переглянулись и бесшумно двинулись по коридору, встречая через каждые несколько шагов напряженно застывших полицейских; однако перед дверью номера Хичкока никого не было.

Ник взглянул на часы: пять утра.

Он кивнул своим подчиненным. Вперед выдвинулся Рон Филдс. В руках у него было короткоствольное ружье «Моссберг», заряженное специальным патроном для выбивания дверей. Рядом с ним Чендлер в бронежилете, убрав «глок» в кобуру, пристегнутую к бедру на манер стрелков Дикого Запада, держала в руках две шоковые гранаты. Выдернув большими пальцами предохранительные чеки, она зажимала рычаги. Присев на корточки перед дверью, Филдс приставил дуло «Моссберга» к замку, обернулся на своих спутников, снял ружье с предохранителя и еще раз взглянул на Ника.

Тот кивнул.

Сделав глубокий вдох, Филдс задержал дыхание и нажал на курок.

В замкнутом пространстве прогремел выстрел, мощный патрон разнес деревянную дверь в месте замка в щепки. Филдс пнул дверь ногой, распахнув ее настежь, и отступил в сторону, пропуская Чендлер. Та бросила в комнату две гранаты. Через три секунды обе взорвались вдвойне оглушительным раскатом грома, словно заполнив болевыми вибрациями всю вселенную. Вспыхнувший свет был настолько ярким, что ослеплял и резал подобно ножу тех, кто на него смотрел, поэтому нападавшие, конечно же, отвернулись.

Ник первым ступил внутрь, уверенно сжимая обеими руками «глок» и положив указательный палец на спусковую скобу. Фонарь «Шурфайр», закрепленный на полозьях под стволом, прожигал дыру в клубящемся дыму, оставленном шоковыми гранатами. Луч света ничего не выхватил, и Ник быстро пошел вперед, выкрикивая:

– ФБР, руки вверх! ФБР, руки вверх! ФБР, руки вверх!

Но поднимать руки вверх было некому. Темнота, разорванная фонарями Ника, затем Филдса и Чендлер, не открыла фигуру человека, пытающегося очнуться ото сна и схватиться за оружие. Комната была пуста, кровать заправлена, нигде никаких разбросанных вещей, говорящих о том, что здесь кто-то живет: лишь стерильный порядок свободного гостиничного номера. Трое агентов ФБР быстро направились к ванной, выбили ногами дверь и снова ничего не увидели. Занавеска душа опущена не была, то есть за ней точно никто не прятался. Подоспели другие полицейские, скапливаясь в коридоре; на улице метались тени бойцов спецназа, которые приблизились к мотелю и взяли окно под прицел, предотвращая бегство. Но цель отсутствовала.

Вспыхнувший свет сделал очевидным тот факт, что в комнате нет никого, кроме возбужденных сотрудников правоохранительных органов.

Оставалась последняя дверь – дверь встроенного шкафа рядом с ванной, и на нее направили целое созвездие дул. Кто-то, пригибаясь, шагнул вперед и распахнул дверь.

Лучи многочисленных фонарей, закрепленных под стволами, осветили неподвижного Карла. Он был в одном нижнем белье: в сатиновых трусах и футболке. Его бледные вытянутые ноги сияли, черные волоски на них топорщились в безжалостном свете. Карл обнимал винтовку «Ремингтон-700» с массивным стволом; Ник рассеянно отметил про себя, что именно ее и ожидал увидеть. Безжизненная рука лежала на бедре, куда упала после того, как с большим трудом дотянулась до спускового крючка. Из-за восьми дополнительных дюймов навинченного на дуло глушителя, увеличивших длину ствола, Карлу явно пришлось нажимать на спусковой крючок выпрямленными проволочными плечиками. Плечики лежали на полу. Винтовка проходила вдоль всего тела до самого рта, заключенная в любящие объятия. Судя по всему, при отдаче глушитель выбил Карлу несколько зубов. Свой последний выстрел он сделал себе в нёбо, в закрытом шкафу, и пуля, пройдя через головной мозг, пробила верх шкафа; вероятно, она завязла в плите перекрытия, откуда ее можно было извлечь. Глаза Карла были закрыты, его кровь и мозговое вещество забрызгали всю верхнюю треть шкафа, нарисовав абстрактную картину для умалишенных. В пляшущих лучах света сама кровь, красновато-оранжевая, казалось, пульсировала, словно продолжая вытекать из кратера, образовавшегося на темени трупа.

– Скорее всего, прошло много времени, – заключила Чендлер. – Тело окоченело, так что он уже давно мертв. Наверное, сделал это сразу же, как только здесь поселился.

– Карл понимал, что всему конец, – заметил Рон. – Бежать ему было некуда. Кроме того, он выполнил свою задачу, довел счет до девяноста семи. Теперь он снова лучший.

Глава 6

Как и во Вьетнаме, наступил сезон дождей. Струи хлестали практически горизонтально, проникая повсюду, превращая землю в жидкую кашу, в которой вязли ноги. Вода пропитала все; никому не удавалось укрыться от промозглой сырости.

Свэггер стоял в стороне от остальных, наблюдая, как гроб с останками Карла Хичкока опускают в землю. Боб не был знаком с покойным, поскольку третья командировка Карла во Вьетнам закончилась до того, как туда попал Свэггер; впоследствии, в меланхоличном похмелье проигранной войны, все как-то переменилось и долго еще оставалось непривычным, и они так и не встретились, несмотря на то что их жизни протекали в одной плоскости.

Затем – странная вещь – Карл медленно, маленькими шажками поднялся на вершину. Быть лучшим по-прежнему что-то значило в этой стране; появилась книга, статьи в журналах, и вскоре Карл уже получил стабильную прибавку к пенсии, раздавая автографы на оружейных выставках и стрелковых соревнованиях в качестве «добродушного дядюшки-морпеха», став идолом поп-культуры. Его прошлое, написанное кровавыми буквами, служило гарантией того, что никто не рассмеется ему в лицо, было своеобразным ярлыком элитного убийцы или рыцаря Круглого стола, в зависимости от ваших политических пристрастий. В круг избранных допускались только другие снайперы и меткие стрелки; те, кто никогда не поражал живые мишени, вынуждены были пристыженно молчать и держаться в стороне.

Далее последовало совершенно неожиданное: появилось то, что можно назвать военной культурой. Благодаря Карлу, вопреки ему или же совершенно независимо от него, в общем, по какой-то причине возник интерес к тем, чье ремесло – отнимать жизнь, к тем, кто убивал на законных основаниях. Новым героем стал снайпер, боец спецназа, профессионал ближнего боя, виртуоз владения пистолетом, стрелок на дальние дистанции. Пробудились от спячки такие журналы, как «Солдат удачи», «Спецназ» и «Боевое стрелковое оружие», серьезные люди изводили тонны бумаги, обсуждая вопросы вроде «9-мм патрон против 45-го калибра АКП» или «Стрельба навскидку: спасение жизни или бесконечная глупость?». Это увлечение охватило определенную демографическую прослойку, состоящую как из профессионалов, так и из мечтателей, одержимых желанием выяснить, каков он, идеальный воин в идеальном поединке. Фетишем этой культуры стало снаряжение, и вскоре оружейные магазины предлагали искушенному клиенту навороченные снайперские винтовки, подсумки, ремни, прибамбасы всех форм и видов, целые серии полевого обмундирования, головных уборов и наручных часов (непременно черных), ботинок, курток, кобур с застежками по последнему слову техники, с одной стороны надежных, с другой – позволяющих мгновенно доставать оружие. Карл как-то само собой стал в этом мире почетным профессором, гуру, уважаемым старейшиной. И он этим кормился, поднявшись на гребень волны преклонения перед снайперами, разъезжая по всей стране с семинарами для метких стрелков, работающих в правоохранительных органах, и получая от этого неплохой доход. Кроме того, Карл, если можно так выразиться, был еще и социальным работником снайперского ремесла, подолгу беседуя с теми, кто допустил промах или растерялся в критической ситуации. К его мнению прислушивались, и ему это нравилось. Кто мог его в этом винить? Такова человеческая натура: даже отойдя от дел, гораздо приятнее купаться в славе, чем прозябать в забвении.

А завершилось все вот чем: скромное гражданское кладбище на окраине Джексонвилла, штат Северная Каролина, ненастный осенний день, несколько безутешных стариков, вроде бы образующих толпу, но на самом деле стоящих порознь, отдельно друг от друга. Какой-то заурядный священник прочитал по книге, но не добавил от себя ничего к стандартным фразам поминания усопшего. Ни одного представителя от корпуса морской пехоты Соединенных Штатов.

Но разве могли сюда прийти официальные лица? Ведь Карл – «бывший морской пехотинец с помутившимся рассудком», «ветеран, чья психика надломилась от стресса», «обезумевший стрелок», «солдат, страдающий разочарованием и депрессией», по словам одной влиятельной нью-йоркской газеты, считавшей в порядке вещей называть морских пехотинцев солдатами. Поэтому морская пехота не прислала ни единого официального представителя, несмотря на то что Карл много отдал морской пехоте. Бобу это казалось несправедливым, но что он понимал в подобных вещах и в том, к чему они приводят?

И снова, подобно фолкнеровскому кровавому проклятию, те омерзительные события, которые в конце шестидесятых стали следствием нашего ошибочного пути во Вьетнаме, собирают урожай человеческих жизней. Будем же надеяться, что снайпер морской пехоты Карл Хичкок, в прошлом герой, а теперь предполагаемый убийца – последняя жертва этой войны и больше никого не убьют. Будем надеяться, что все позади.

Но пусть война во Вьетнаме предостережет нас от новых искушений отправиться воевать в далекие края, как уже бывало не раз. Искушение решить силой то, что нельзя решить дипломатически, очень велико, однако всегда ошибочно. Ведь в конечном счете неважно, чем все завершится: победой или поражением. Война превращает героев в карлов хичкоков, чьи жертвы номер 94, 95, 96 и 97 – мирные люди, которые когда-то пытались его спасти. Они жертвы, но Карл Хичкок – трагедия, порожденная культурой, которая ищет ответы на все вопросы в прицельно выпущенных пулях.

Это была передовица «Нью-Йорк Таймс».

Боб прочитал ее в Интернете, и это было все, на что его хватило. Он с огорчением видел, как безжалостно вцепились в Карла кретины из восточной прессы, и очень сомневался, что кто-нибудь из работающих в редакциях восточных газет в свое время хотя бы просто побывал во Вьетнаме, не говоря уже о том, чтобы тринадцать месяцев прослужить там в морской пехоте, однако сейчас именно эти люди считали себя вправе кричать гневные обличительные слова и трубить в рожок.

Свэггер постарался прогнать эти мысли.

Он стареет, весь переломанный и израненный.

Боб по-прежнему прихрамывал из-за резаной раны, полученной несколько лет назад. Он поседел, осунулся, его мучили боли. В свое время в него много стреляли, несколько раз попадали, и одно его бедро, сделанное из стали, было всегда, в любую погоду, на пять градусов холоднее окружающего воздуха – постоянное напоминание о том, как плохо ему пришлось. И все же по большому счету следует признать, что он оказался везунчиком.

Боб, в общем-то, был богат. Ему принадлежали семь конеферм, разбросанных по всему Западу, которые приносили неплохую прибыль; ими прекрасно заправляла его жена. Он получал пенсию от морской пехоты, а также пособие по инвалидности, так что денег всегда было достаточно. Боб жил неподалеку от Бойсе в красивом доме, построенном в западном стиле, за которым сразу начиналась прерия, простиравшаяся до самых гор. У него были хорошие лошади, хорошие ружья и чертовски удобное кресло-качалка на крыльце. В гараже стояли внедорожник, «Форд Ф-150» и мотоцикл «Кавасаки-350». Но главным его сокровищем были дочери. Старшая недавно поднялась на новую ступень карьеры, перейдя в крупную газету, и Боба это радовало. Младшая в свои семь лет только что одержала победу на общенациональном юниорском первенстве по конкуру. Малышка была истинной наездницей-самураем. Счастье Боба в тот день не знало границ, и он даже думал, что умрет от него, но затем последовала та жуткая неделя, оставившая после себя четыре трупа и Карла с вышибленными мозгами, и все, кому не лень, начали болтать разные гадости про снайперов морской пехоты.

Наконец преподобный произнес последнюю фразу и отступил. Один за другим старики подходили к закрытому гробу, вероятно думая о тех гробах, в которые отправлял других Карл, или о тех, куда отправляли других они, а может, о тех, куда каким-то чудом они сами не попали. Никто не проронил ни слова. Такие люди не устраивают пьяные поминки, которые заканчиваются синяками под глазами, выбитыми зубами и воспоминаниями о хорошей драке. Во многих отношениях они были Карлами и Свэггерами: крепкие мужчины с быстро-реагирующими мускулами, коротко стриженными, но еще густыми волосами, глазами тысячелетних стариков, достоинством профессиональных военных или полицейских, нигде никаких признаков эмоциональных излишеств, ни стонов, ни слез. Эти люди так до конца и не поверили в рассказ про обезумевшего морского пехотинца и считали себя обязанными отдать последнюю дань уважения человеку, который всегда выполнял свой долг.

Когда все завершилось, священник подошел к Бобу.

– Мистер Свэггер, вы хотели именно этого?

– Все было замечательно, преподобный. Сколько я вам должен?

– Сэр, мне неудобно оценивать такое скорбное событие. Столько, сколько лежит у вас на сердце.

Смятые сотенные бумажки, три штуки, лежали не на сердце Свэггера, а в руке, их он и протянул священнику.

– Схожу в контору, рассчитаюсь с могильщиками, – сказал Боб.

– У вас истинно христианская душа, сэр.

– Вовсе нет, – смущенно пробормотал Свэггер.

– Вы знали его… раньше?

– Знал о нем. Мы никогда не встречались лично. Жаль, что все так закончилось.

– Мы все об этом сожалеем.

Попрощавшись со священником, Боб вернулся к дороге, где стояли машины. Он быстро проехал до конторы кладбища и расплатился. За все набежало четыре тысячи долларов, и Боб без звука выписал чек.

– Благодарю вас, мистер Свэггер. Должен заметить, вы поступили крайне порядочно. Не представляю, что бы в противном случае было с телом. Никаких родственников у бедняги не осталось. Его дом нельзя продавать еще несколько недель, а то и месяцев. Все это так печально. Мистер Хичкок достоин лучшей доли. Просто ума не приложу, что…

Боб не желал это слушать. Директор кладбища вроде бы старался говорить правильные вещи, но Свэггер, дождавшись паузы в его разглагольствованиях, улыбнулся и быстро вышел.

Он направлялся к своей взятой напрокат машине, думая: «К шести приеду в аэропорт, в десять уже буду в Бойсе, к полуночи доберусь до дома. Хорошо, что все закончилось так быстро. Было бы…»

– Простите, вы, случайно, не тот самый знаменитый наемный убийца Боб Ли Свэггер?

Это обращение застало Боба врасплох. Он так глубоко погрузился в свои мысли, что потерял связь с реальным миром – всегда непростительная ошибка. Черт побери, это еще что такое? Очередной козел?

Обернувшись, Свэггер увидел другого промокшего насквозь мужчину приблизительно одного с ним возраста, тщетно кутающегося в дождевик, в бесформенной от дождя шляпе, только морщин у него на лице было меньше, а загар был темнее. Хитрая искорка в глазах незнакомца убедила Боба в том, что, хотя вопрос и казался насмешливой издевкой, на самом деле в нем не было ничего враждебного, он свидетельствовал лишь о принадлежности к братству тех, кто сеет смерть.

– А вы кто такой? – спросил Боб.

– Ганни,[14]14
  Ганни – от gunnery sergeant, комендор-сержант.


[Закрыть] меня зовут Чак Маккензи. Младший капрал в отставке. Я занимался той же самой работой в течение года и еще одного месяца.

Ощутив, как что-то пульсирует в его холодном мертвом сердце, Свэггер осознал, что он все еще чуточку жив.

– Чак! Проклятье! Ну конечно, Чак. Это вы великий мистер Девяносто шесть?

– Так называют меня другие. Только не я сам. Просто рассуждал так: если у тебя есть АК-сорок семь, тебя нужно подстрелить.

– Чак, я с радостью пожму вашу руку. Мы с вами братья, это мы искали в джунглях «Калашниковы» с приставленными к ним живыми целями. Рад, что вы перетерпели те тринадцать месяцев, рад, что вы и сейчас живы и здоровы.

– Это ведь вы заплатили за все?

– Ну, наверное. Кто-то же должен был, а я отложил кое-какие деньги, только и всего.

– Ганни, мы можем поговорить? Могу я угостить вас чашкой кофе или чем-нибудь покрепче?

Боб подумал: «Вот и пропал мой план».

– Конечно, – согласился он. – Давайте где-нибудь посидим. Кофе – то, что нужно. У меня были проблемы с выпивкой, и, если я просто глотну бурбона, обо мне не услышат до следующего сезона муссонов.

Оказалось, что Чак обладает очень редким для снайпера качеством – чувством юмора. Они заняли столик в каком-то убогом кафе на окраине окраины, в безликом зале в окружении постоянно меняющихся парней и девушек. Два старика, хохочущие до слез, словно пьяницы, над темами столь запутанными, что разобраться в них и уж тем более найти в них что-то смешное мог только снайпер.

– Против стрельбы я никогда ничего не имел, – заявил Чак. – Меня доставала писанина. Все эти рапорты, доклады и донесения. На правой руке у меня сводило указательный палец. Я сказал: «Сэр, если хотите, чтобы я продолжал стрелять, дайте главному пальцу хоть какую-нибудь поблажку, старина совсем замучился». Я думал, командир мне ответит: «Капрал, приложи к нему лед, как делают подающие в бейсболе. Твой палец – слишком большая ценность, с ним нельзя обращаться так легкомысленно. Сам можешь отправляться в наряд на кухню, но вот палец… о нем нужно позаботиться». Честное слово, мы были не людьми, а указательными пальцами, по какому-то недоразумению прикрепленными к людям. Особенно мне нравилось то, что некоторые офицеры смотрели на тебя как на машину смерти, на убийцу-психопата, на собачье дерьмо, прилипшее к ботинку. Конечно, до тех пор, пока их не подстреливал какой-нибудь желтый человечек, скрывающийся в джунглях с девяностолетней русской винтовкой с прицелом стоимостью три доллара, горящий желанием убить кого-нибудь большого и белого с обилием полосок в петлицах. Вот тогда ты становился лучшим другом. «Братец Чак, я так рад тебя видеть, черт побери. Чак, Чак, Чаки-Чаки, мой лучший друг! Где ты пропадал, как твои жена и дети, не пора ли отправить тебя на повышение? Но сначала будь любезен, пришей вон того маленького человечка в джунглях, который хочет засунуть мне в задницу дозу свинца».

Это было очень смешно и полностью соответствовало действительности. Боб хохотал от души.

– Раз десять натыкался на такое, – подтвердил он. – Как там нас называли? «Элитными убийцами», что-то в этом роде. А на самом деле мы были простодушной деревенщиной, слишком тупыми, чтобы сообразить, что нас самих взяли на мушку. Мы делали то, что нам приказывали. Но как оказалось, большие шишки вовсе не имели в виду: «Убивайте всех этих желтых уродов». На самом деле подразумевалось вот что: «Убивайте всех этих желтых уродов, но только нам ничего не говорите, потому что мы не хотим забивать этим голову».

– Совершенно верно. – Чак рассмеялся. – Ганни, ты попал в самую точку. Они не хотели забивать всем этим голову, но до наших голов им не было никакого дела. Как один человек сказал про шлюх: мы платим им не за любовь, а за возможность уйти после любви. Вот и нам платили не за то, что мы убивали, а за то, что мы все продолжали помнить, когда они сами могли обо всем забыть, спокойно возвращались домой, праздновали Рождество со своими малышами, чувствуя себя чистыми и порядочными. Чувствуя себя героями.

– Что ж, тогда мы многим помогли почувствовать себя героями, – заметил Боб. – И все же, несмотря на прочую мерзость, мы прожили такую жизнь, о какой большинство не смеет даже мечтать.

– Аминь, ганни. Ты только посмотри на всех этих пуделей: они не представляют, что такое реальный мир, а мы сражались и умирали в мире настолько реальном, что они и вообразить его не могут.

– Выпьем же за морскую пехоту Соединенных Штатов, которая обеспечивала нас трехразовой горячей кормежкой, койкой, винтовкой и окружением, полным целей.

– Я выпью за окружение, полное целей, даже если горячая кормежка частенько оказывалась не такой уж горячей, а койка – удобной. Однако пострелять нам пришлось вдоволь, это точно. Ничего подобного я больше никогда не видел, и хотя мне должно быть стыдно, но я рассуждаю так: каждый маленький желтый человечек, которого я отправил к Будде, не всадил свою семь шестьдесят два в какого-нибудь рядового Джонса и тот вернулся домой в свое родное Жабье Логово, штат Теннесси, и устроился на работу на лакокрасочную фабрику.

– Справедливо, черт побери, – кивнул Боб. – Выпьем за отделы кадров всех лакокрасочных фабрик, которые мы избавили от проблем с персоналом.

Вот только плохо, что им приходилось пить непомерно дорогой кофе вместо какой-нибудь ядреной отравы, которая разлилась бы огнем по всему телу, притупляя боль. Наконец Чак подошел к тому, ради чего и завязал разговор со Свэггером; сам Свэггер ждал этого с самого начала.

– Ганни…

– Зови меня Бобом. Все это дерьмо с сержантами и капралами осталось в далеком прошлом.

– Ну хорошо, Боб. Мне кажется, во всей этой истории что-то не так.

– Да, не так.

– Ты знал Карла?

– Никогда с ним не встречался. Знал многих, кто знал его; все уверяли, что он храбрейший, честнейший, лучший из лучших. У меня нет никаких оснований в этом сомневаться. А ты был с ним знаком?

– И да и нет. Помнишь ту чушь про первого и второго снайперов? Самому мне было на это наплевать, но когда все всплыло, мне стало как-то не по себе. Внезапно на меня набросились журналисты, жаждущие ярких воспоминаний, но я быстро просек, кого они собираются из меня слепить, и не собирался играть эту роль. Я хотел просто быть со своей семьей. Моя дочь учится с отличием в университете штата Орегон, сын только что подписал свой первый контракт с ассоциацией моряков торгового флота. Сам я двадцать пять лет оттрубил в лесничестве, заработал приличную пенсию и мечтал проводить время со своими детьми и наблюдать за их развитием. Еще у нас там много форели, которая надеется попасть ко мне на крючок, и я не должен ее разочаровывать. Только и всего. Весь этот мусор «ты лучший» меня не трогает. От него ни горячо ни холодно. Но я встревожился, что для Карла он мог что-то значить. Просто все было не вполне справедливо, и я испугался, что Карл расстроится. Мало ли. Я имею в виду, что никто не знал точно, все цифры брались с потолка. Победа официально засчитывалась тогда, когда ее фиксировали ребята на передовой или офицеры. Наверняка были сотни других, пропущенных побед, и тебе это известно не хуже меня; если ты помнишь свои выстрелы, ты в курсе, что нет ничего более реального, чем те из них, которые никто не учел.

Боб это прекрасно знал. Официальная статистика не дает никакого представления о том, что такое убивать. Абсолютно никакого.

– Одним словом, когда вокруг меня начался ажиотаж, я посчитал своим долгом связаться с Карлом. Я хотел, чтобы он уяснил: все это никак на мне не отражается. Я тут ни при чем. Я просто занимаюсь своим делом, забочусь о жене и детях, только и всего. Кто-то решил, что мое прошлое очень важно, но только не я. Разумеется, я не представлял, как его найти, поэтому отправил для него письмо в издательство «Баллантайн», выпустившее книгу «Снайпер морской пехоты» – биографию Карла, которую написал какой-то тип. Я думал, что хрена с два послание до него дойдет. Наверное, в первую очередь я сделал это для себя. Так или иначе, я написал: «Эй, послушай, сержант, просто знай, что я не имею отношения ко всей этой возне „кто лучший“, она для меня не существует, я не вспоминал о войне тридцать лет. Ты был великим снайпером, величайшим. А мне просто чуть больше повезло, потому что какой-то козел больше раз видел, как я нажимаю на спусковой крючок, только и всего». Я отправил это письмо, и мне стало немного легче.

– Он тебе ответил?

– Да, представь себе. Не сразу. На это ушло почти два года, но черт меня побери, если я не получил письмо от Карла всего за каких-нибудь два дня до начала этого безумия. Вот почему история кажется мне такой странной.

Боб понял, что ему предлагается прочитать письмо Карла. Он также понимал, что лучше этого не делать.

Все в прошлом, кончено, забыто. Оставь все позади. Иди своей дорогой. Тебя это не касается. Былое умерло. А ты жив, у тебя семья, дети, весь мир. У тебя есть все; ни у кого нет столько, сколько у тебя. К тому же ты был снайпером в морской пехоте и насмотрелся на то, чего другие никогда не видели, а кто видел, того уже нет, и у тебя полно шрамов и стальных костей, напоминающих о том, сколько раз за все эти годы тебе приходилось бывать на волосок от смерти.

Чак достал лист бумаги и развернул его.

– Для меня в этом просто нет никакого смысла. Вот, ознакомься.

Боб взял письмо.

Ну конечно. Разве он может отказаться? Он должен прочесть. Это его долг перед Чаком, перед Карлом, перед всеми ребятами, лежащими в сырой земле. От некоторых вещей уйти нельзя.

Письмо было написано крупным тяжеловесным почерком Карла Хичкока, не таким гладким, как у человека, привыкшего много писать.

Дорогой Чак Маккензи!

Большое спасибо за Ваше письмо. Я уже слышал, что Вы к этой шумихе не имеете отношения, так что все в порядке. Не берите в голову. Вы были чертовски отличным морпехом, и жаль, что не получили медаль и звание, заслуженные по праву, хотя в те годы никто об этом не думал. Наверное, подобно мне и моим знакомым снайперам, для Вас главная награда – те парни, которые сейчас живы и здоровы и которых не было бы на свете, если бы Вы не выполнили свой долг.

Сначала я ужасно переживал. Если честно, меня все это задело. Словосочетание «лучший снайпер» наполняло пивом мой холодильник и насаживало наживку на крючок. Но я знал: это временное явление. Самое смешное, что с тех пор, как всплыла новость о Вас, хлопот у меня только прибавилось. Я боялся, что популярности придет конец, но на самом деле она лишь усилилась. В этом году я получил столько приглашений на выставки, сколько не получал за предыдущие пять лет. Я предупредил агентов, что мне придется поднять гонорар, поскольку бензин вырос в цене, и они не моргнув глазом согласились. Почему-то второй я стал для них боже интересен, чем первый, и я не понимаю, в чем дело. Штатские! Я, кстати, никогда не отказываюсь ни от чего хорошего и, если мне что-то дают, сразу же бегу в банк или в продуктовый магазин.

Semper fi,[15]15
  Сокращение от Semper fideliti – «Всегда верен» (лат.), девиз морской пехоты США.


[Закрыть] морпех, привет Вам и всем Вашим.

Карл Хичкок

– Хм, – непроизвольно вырвалось у Боба, и это значило: «Весьма любопытно, но мне нужно хорошенько это обдумать». – Судя по письму, у Карла было все в порядке.

– В том-то и дело, ганни. Он совсем не напоминал подавленного депрессией типа, который собирается устраивать кровавую бойню, одержимый желанием вернуть себе звание лучшего.