Текст книги "«...И ад следовал за ним»"

Автор книги: Стивен Хантер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]

– Меня зовут Джек Богаш. Я...

И все началось сначала.

Глава 14

Эрла оттащили в комнату со шлангом и направили на него струю воды, смывая грязь и запекшуюся кровь. Наконец с него сняли кандалы. Ему дали тюремную форму, свежевыстиранную, из грубой полосатой ткани, и стоптанные башмаки. Когда Эрл оделся, его снова сковали, но уже более свободно: теперь он больше не был опутан цепями, а только скован по рукам и ногам, и ножные и ручные кандалы соединялись единственным отрезком цепи.

Его вывели из «дома порки», где он безвыходно провел столько дней. Эрл прищурился, увидев дневной свет. Солнце палило немилосердно. На улице был в самом разгаре день, а в «доме порки» не было никакого различия между днем и ночью. Маленький конвой возглавлял Великан; двое охранников шли по обе стороны от Эрла, а еще один замыкал шествие с ружьем, на тот случай, если у Эрла возникло бы намерение бежать.

Процессия вышла из «дома порки» и направилась мимо сооружения, которое Эрл определил как ту самую «контору». Эрл чувствовал себя чудищем из паноптикума, человеком с двумя головами, шестью руками или тремя носами. Все негритянки, стоявшие в очереди в контору, таращились на него, ибо им еще никогда не приходилось видеть белого человека в цепях и они старались как можно надежнее запечатлеть это событие в памяти, чтобы много лет спустя рассказывать своим внукам о том дне, когда в Фивах с белым поступили так же, как с негром.

Они подошли к особняку, который сохранил лишь тень былого величия. Колоннада в дорическом стиле казалась романтическим посланием из прошлого. Дом был словно декорацией из исторического фильма о южных красавицах в пышных платьях и молодых кавалерийских офицерах армии Конфедерации, готовящихся отправиться сражаться с «синебрюхими»[18]18
  Презрительное прозвище солдат армии северян во время Гражданской войны, данное по цвету их мундиров.


[Закрыть], чтобы защитить устоявшийся образ жизни. Но у дверей маленькую процессию не встретили негры в ливреях, почтительно распахнувшие двери. Вблизи стало отчетливо видно, в каком плачевном, запущенном состоянии находится старинный особняк. Краска облупилась; некоторые окна были заколочены; декоративный кустарник, неухоженный и заброшенный, давно зарос сорняками. Если сто лет назад особняк господствовал над всей плантацией, то сейчас от этого остались лишь призрачные воспоминания.

Конвой поднялся по трем ступенькам и прошел в залу, заставленную зачехленной мебелью. В открытые двери Эрл успел мельком разглядеть другие комнаты и коридоры, также с зачехленной мебелью, покрытой толстым слоем пыли. Но Великан повернул направо, в единственное обжитое помещение. Здесь располагался кабинет начальника тюрьмы, и сам хозяин сидел за письменным столом.

Подняв взгляд, он чуть ли не ласково посмотрел на Эрла. Это был мужчина лет шестидесяти, с пухлым детским лицом, лысый, лишь с редкими седыми волосами на висках, в очках с толстыми стеклами, искажающими глаза. На нем были поношенный льняной пиджак, белая рубашка, давно ставшая серой, и черный галстук-шнурок. В целом начальник походил на героя Конфедерации, переживавшего не лучшие времена.

– Вот он, начальник, – сказал Великан.

Эрл остановился перед сидящим за столом мужчиной. Тот оглядел его с ног до головы.

– Так, так, так, – произнес начальник, – а вы крепкий орешек, не так ли?

У Эрла не было слов, чтобы ему ответить. Он промолчал.

Его ткнули в спину.

– Осужденный, когда к тебе обращается начальник тюрьмы, ты должен отвечать ему без промедления.

– Я не осужденный, – возразил Эрл. – Тут произошло какое-то огромное недоразумение.

Что-то с силой ударило его под ребра.

– И ты должен обращаться к нему «сэр», осужденный.

– Сэр.

– Так, так, так, – снова произнес начальник. – Ну хорошо, осужденный, вам удалось поднять в нашем маленьком огороде большую бучу. Да, сэр, у вас прямо-таки талант сеять смуту.

– Сэр, меня зовут Джек Богаш, и я из Литтл-Рока, штат Арканзас. Я приехал в ваш штат, чтобы взять лицензию на охоту в глухих местах и открыть небольшое дело. Не знаю, что вам порассказали эти люди, но из леса выскочили два человека, очень торопившихся, и они предложили мне деньги за то, чтобы я им помог, и один из них говорил очень убедительно, а деньги мне нужны, поэтому я согласился и впутался в это дело. Я понятия не имел, что те двое нарушили закон. Так что на самом деле это все огромное недоразумение.

– Понятно, понятно, – сказал начальник. – А что в это время произошло в нашем округе: задержанного насильно освободили из-под стражи, погоня гналась за ним через весь лес, кто-то расправился с собаками – по крайней мере, мне об этом доложили, но вы утверждаете, что в действительности всего этого не было, так?

– Сэр, это все сделал...

– Другой человек. Да. Понимаете, осужденный, я просто не знаю, что делать. Вы говорите одно, в донесениях сообщается другое. Так как же прикажете мне поступать?

– Сэр, я ничего не знаю ни о каких донесениях. Я говорю только то, что произошло на самом деле.

– Ну хорошо, осужденный, – задумчиво произнес начальник, – если в ваших словах содержится чистая правда, не могли бы вы объяснить мне одну маленькую неувязку, черт возьми?

– Попробую, сэр. После тех побоев, которые выпали на мою долю, моя голова совсем не работает.

– Мне кажется, что, если бы вы действительно были тем, за кого вы себя выдаете, а не тем, кем считаем вас мы, вы бы сейчас должны были вопить во всю глотку, требуя адвоката. Именно так поступают все невиновные, кого незаслуженно обвинили в каких-либо преступлениях, ибо они понимают, что адвокат должен будет стать их поверенным перед лицом правосудия. Они требуют предоставить им возможность позвонить по телефону, требуют дать им связаться с женами и повидаться с детьми; они хотят возвратиться назад в мир, из которого, по их словам, их незаконно вышвырнули. Этот мир имеет для них огромное значение. Они никак не могут приспособиться к новым обстоятельствам, в которые попали. Вот что подсказывает мой опыт.

– Сэр, я просто пытался добиться расположения полицейских, а затем охранников. Сэр, я больше ничего...

– А теперь если взять закоренелого преступника или, скажем, человека подготовленного, то он, напротив, не будет терять времени на бесполезные причитания. Он сразу же поймет, что попал в новый мир с новыми правилами, с новой системой, с новыми хозяевами и повелителями, новыми порядками, новыми возможностями. И он с быстротой освежеванной кошки постарается разобраться, с чем ему придется иметь дело. Он привык быстро принимать решения, быстро приспосабливаться к новым условиям. Черт побери, возможно даже, именно поэтому он занялся своим ремеслом – потому что умеет действовать чертовски расторопно. И этот человек, принявший на себя чужое обличье, – на мой взгляд, на самом деле нет никакой разницы, по какую сторону закона он стоит, ибо я считаю, что в характере преступников и детективов много общего, – он в первую очередь является реалистом. И все мне говорят, осужденный, что вы тоже реалист. Вы разыгрываете из себя человека слабого, запуганного, глупого, за всей этой внешней видимостью вы хладнокровно рассчитываете каждый свой следующий шаг, пытаетесь предугадать, что будет дальше, оцениваете шансы остаться в живых. Вы не сделали ничего, совершенно ничего, что должен был бы сделать на вашем месте человек, за которого вы себя выдаете.

– Сэр, я не понимаю, о чем вы говорите. Я Джек...

– Ну вот, опять вы за свое. Великан, ты видишь? Он снова строит из себя дурачка. Но если ты следил за его глазами, как это делал я, – а я знаю, что ты тоже следил, – что ты видел?

– Господин начальник тюрьмы, то же самое, что и вы, – сказал Великан. – Зрачки у него суженные и потемневшие, голова совершенно неподвижна и чуть наклонена вперед, как будто он не хочет пропустить ни одного слова. Его глаза не двигаются, настолько он сосредоточен. Но если бы вы видели, как он себя вел, пока мы вели его сюда! Он постоянно озирался по сторонам, стараясь все запомнить.

– Великан, сколько негритянок стоят в очереди перед конторой?

– Начальник, я не знаю.

– А вот он, готов поспорить, знает. Осужденный, сколько их?

– Не знаю, сэр.

– Пятеро или шестеро?

На самом деле негритянок было семеро.

– Не знаю, сэр.

– Я снова следил за его глазами, Великан. Он не отреагировал непроизвольно ни на пятерых, ни на шестерых, потому что он знает, что их было семеро.

– Сэр, все это выше моего понимания.

– Что ж, парень, ты загадал мне загадку. Так что пусть сейчас твоя больная голова постарается придумать, что мне с тобой делать. Хорошо? Ты меня слушаешь?

– Да, сэр.

– Отлично. То, что я вижу перед собой, не может быть Джеком Богашем из Литтл-Рока. В Литтл-Роке нет никакого Джека Богаша. Документы липовые, но изготовлены очень качественно. В совершенстве владеет различными навыками. Служил в морской пехоте. Умный, выносливый, сильный. Нет, ты некий мистер Икс. Тайный агент. Возможно, мистер Икс работает на кого-то из Арканзаса, а может быть, и из Вашингтона. Он белый, он очень умен, он знает свое дело. Такого можно по праву назвать профессионалом. Да, сэр. Итак, мы ничего не можем поделать с ним до тех пор, пока не выясним, кто он такой, зачем он здесь, что ему нужно. До тех пор, пока мы этого не узнаем, мы не будем знать ничего, но если мы это узнаем, у нас уже появится возможность выбора. Ну а пока нам придется считать, что к нам в руки попал еще один осужденный. А жизнь заключенного, сэр, это не увеселительная прогулка, ибо мы считаем, что осужденные должны страдать за свои преступления перед обществом.

– Меня зовут Джек Богаш...

– Хватит, черт побери! Мне казалось, я уже все тебе объяснил. Никакого Джека Богаша нет. Джек Богаш тебе не поможет. Джека Богаша здесь нет. Джека Богаша не существует в природе. Джек Богаш – это вымысел или облик, принятый профессионалом, тщательно продуманный, безукоризненно воплощенный. Я больше не хочу слышать про него, осужденный. Ты меня прекрасно понимаешь. Ты попытался нас обмануть, и тебе известно, как мы поступаем с обманщиками.

– Сэр, я Джек Бо...

– Отлично, тайный агент Икс. Ты сам сделал выбор. Сержант Великан, отведи тайного агента Икса в «гроб».

Глава 15

Отправив в Чикаго своему клиенту Дейвису Тругуду письмо с подробным отчетом о проделанной работе, Сэм стал с нетерпением ждать ответа. Он надеялся, что Тругуд свяжется с ним немедленно после получения письма, посредством телеграфа или междугородного телефона. Прошло три дня, но ответа не было. Четвертый день также не принес ничего.

Томясь ожиданием, Сэм не находил себе места от беспокойства. Для окружающих он превратился в настоящего мучителя. Но строже всего Сэм относился к себе самому. Он презирал себя за то облегчение, которое испытывал, вырвавшись из округа Фивы, в то время как Эрл застрял там. Сэму было стыдно за безотчетную радость по поводу того, что он остался жив, вернулся к таким повседневным мелочам, как овсянка на завтрак, приготовленная женой, и угрюмость детей.

Самым страшным наказанием для него стала встреча с Джун и маленьким Бобом Ли. Сэм попытался убедить их, что с Эрлом все в порядке, что тот по его поручению занимается одним конфиденциальным делом и ему ничего не угрожает. В самое ближайшее время надо ждать от него известий, а может быть, он объявится сам.

Джун с годами стала какой-то безучастной. Она успела хорошо узнать характер Эрла, и хотя она его не признавала и не понимала, но смирилась с тем, что всю жизнь ей придется в определенном смысле подстраиваться под потребности мужа.

– Мистер Сэм, это ведь какая-то война, правда? Эрл такой человек, что ему всегда нужна война. На своем веку он повидал достаточно войн и сейчас без них уже не чувствует себя по-настоящему живым. Жена и ребенок просто не могут предоставить ему все то, в чем он нуждается. Вы знаете, что Эрл хотел отправиться в Корею?

– Да, Джуни, знаю.

– Но ему отказали. Никому не нужно, чтобы человека с таким славным прошлым убили на какой-нибудь жуткой горе в крошечной, забытой богом стране, о которой никто не слышал.

– Наверное, вы правы.

– Поэтому Эрл отправился искать себе другую гору, чтобы погибнуть на ней, и, уверена, во имя менее великих целей. Точнее, вообще просто так, впустую. Мистер Сэм, другого такого человека не сыскать на всем белом свете. Ну почему Эрл такой?

– Джуни, уверяю вас, Эрлу ничего не угрожает. То, чем он занимается, никак нельзя назвать войной.

– О, мистер Сэм, вы, умеющий говорить так убедительно и красиво, совершенно не можете лгать. А возможно, вы сами признаёте справедливость всего того, что я сказала про Эрла, и поэтому не можете лгать с присущим вам изяществом. Но мы оба понимаем, что Эрл попал в жуткую передрягу и может даже погибнуть. Надеюсь, если он погибнет, мы узнаем об этом, чтобы можно было жить дальше. Я не перенесу, если Эрл просто исчезнет. Это будет слишком жестоко. Смерть сама по себе уже горе, а воспитывать мальчика без отца – настоящая трагедия. Но чтобы Эрл просто исчез бесследно – нет, этого я не перенесу.

– Он вернется. Обещаю.

– Вы не можете ничего обещать, мистер Сэм. Вы знаете Эрла не хуже меня и понимаете, что его поведение не поддается никаким прогнозам. Он сам принимает решения, основываясь на своих собственных представлениях, о которых я не имею понятия. И никто не имеет и не будет никогда иметь. Вот таков мой Эрл.

На этой неприятной ноте разговор завершился, и Сэм направился к своей машине. Боб Ли дожидался его, сидя на подножке.

– Где мой папа? – угрюмо спросил мальчишка.

– Сынок, он отправился далеко, чтобы выполнить одно важное дело. Твой отец вернется сразу же, как только сможет. Однако он человек очень обязательный и непременно доведет до конца то, что начал. Он привык выполнять свой долг. Вот почему Эрл Суэггер такой хороший полицейский.

– Что такое «долг»?

– Не могу объяснить в двух словах. Понимаешь, это когда человек делает то, что должен, чего бы это ему ни стоило. Если никакого труда это не составляет, тогда это не долг, а работа. Большинство людей лишь делает свою работу, и только очень немногие, такие, как твой отец, выполняют долг.

– Я хочу, чтобы папа поскорее вернулся.

– Сынок, клянусь, он обязательно вернется, как только сможет.

Мальчик уставился на Сэма немигающим взглядом, словно смотря сквозь него. На мгновение Сэму показалось, что перед ним стоит отец Боба Ли, и он решил, что в мальчишке уже есть все задатки того, чтобы стать таким же человеком, как Эрл, – наверное, то же самое можно было бы сказать про всех сыновей Эрла, если бы их у него было больше.

Когда Сэм подъехал к своей конторе на центральной площади, его ждал там сюрприз: он сразу же узнал в машине, которая стояла у крыльца, лимузин, принадлежащий мистеру Тругуду. Сам адвокат из Чикаго ждал внутри, в приемной кабинета Сэма.

– Добрый день, мистер Тругуд. Рад видеть вас, сэр.

– Мистер Винсент, я примчался к вам так быстро, как только смог. Вы сообщили мне очень неприятные известия.

– Сэр, я расстроен не меньше вашего.

– Послушайте, вы должны признать: я не уполномочивал вас привлекать к этому делу постороннего. Это было ваше собственное решение? Я приехал сюда не для того, чтобы уклоняться от последствий, однако нам первым делом необходимо выяснить этот момент.

– Мистер Тругуд, вы опасаетесь судебного преследования?

– Нет, нисколько. Меня гораздо больше волнуют проблемы моей совести. Я ни за что не стал бы из-за подобного пустяка подвергать риску жизнь другого человека.

– Тогда вы можете успокоиться. Эрл поступил так ради меня, а не ради вас. Вас он не знает. Но он человек в высшей степени преданный и испытывает в отношении меня чувства, которые можно назвать сыновними, хотя разница в возрасте между нами не такая уж значительная. Эрл самостоятельно принял решение пойти на риск ради меня.

– Я вовсе не собираюсь отстраниться от вашего друга; наоборот, я хочу помочь ему, исходя из собственных представлений о порядочности. Разве это не справедливо? Я стремлюсь лишь к справедливости. Увы, мне довелось насмотреться на несправедливость.

– Да, сэр, это было бы справедливо. Абсолютно справедливо.

– Хорошо, я так и думал. В таком случае я весь в вашем распоряжении. Я хочу помочь вашему другу, насколько это в моих силах. Что мы можем предпринять?

– Пока не знаю. Мне неизвестно, находится ли Эрл в тюрьме, арестовали ли его правоохранительные органы округа и вообще лишен ли он свободы, поскольку до сих пор от него не было никаких известий. Однако эти люди способны на все. Это страшное место. Я даже не мог предположить, что такое существует в нашей стране – сейчас, в этом столетии, после того как мы воевали за то, чтобы освободить людей во всем мире.

– А может быть, нужно связаться с полицией? Полиция штата Миссисипи обязана разбираться с тем, что происходит на территории ее ответственности.

– Сэр, я совсем не уверен, что именно так обстоят дела в этой южной глуши. Там все по-другому. Эти места полностью отрезаны от окружающего мира, там царят свои жестокие порядки, и, подозреваю, кого-то в Джэксоне это полностью устраивает. К тому же, как я уже говорил, Эрл заставил меня дать ему слово не начинать расследований и никуда не обращаться с жалобами. Он считал, что это не уменьшит, а увеличит нависшую над ним опасность.

– Вы разделяете это предположение?

– Не знаю. Как я уже говорил вам, Эрл прекрасно разбирается во всем, что связано с применением силы. Он лучше других знает, чего можно ждать от людей, с которыми он столкнулся. Эрл хотел, чтобы я вел себя именно так. Он опасался, что давление извне приведет не к его освобождению, а к смерти – естественно, исходя из того предположения, что он схвачен.

– Мне очень нелегко заставить себя ждать, сложа руки.

– И мне тоже.

– Нам нужно договориться о крайнем сроке. Скажем, месяц начиная с сегодняшнего дня. Если к этому времени от вашего друга не будет никаких вестей, то я потребую от вас предпринять все возможные шаги. Вы со мной согласны?

– Да, сэр, согласен.

– И еще я бы посоветовал вам вот что: если нам предстоит каким-либо образом влиять на ход событий в округе Фивы, мы должны узнать об округе Фивы все, что только в наших силах. Разве не разумно прямо сейчас начать исследования, чтобы установить, как округ Фивы стал тем, чем он стал, кто за это отвечает, какие местные обстоятельства этому способствовали? Вы не согласны, что такой подход был бы разумным?

– Сэр, я уже начал работать в этом направлении. Эрл мой друг, и я разрываюсь на части, не зная, чем ему помочь. Мне жутко стыдно, что я здесь, среди родных и друзей, окруженный комфортом и уютом, в то время как он вынужден терпеть крайние лишения. Я говорю это, даже несмотря на то, что знаю Эрла как человека выдающихся способностей: если кто-то и может пройти через эти испытания и остаться в живых, то именно он.

– Мистер Винсент, вот вам чек, выписанный на мой банк в Чикаго.

– Сэр, я не просил вас о деньгах. Эрл мой друг.

– В таком случае он и мой друг, и то, что он сделал ради вас, он сделал также и ради меня, ради моего клиента и ради Линкольна Тилсона. В каком-то смысле мы все перед ним в долгу, и я никогда не смогу простить себе то, что не предпринял попытки расплатиться с ним. Поэтому я хочу, чтобы этот чек стал чем-то вроде рабочего фонда. Именно на этот фонд должны списываться все расходы, необходимые для спасения и освобождения Эрла Суэггера. Кроме того, оставляю на ваше усмотрение выделение некоторой суммы для его жены и ребенка, ибо на их долю выпало тяжелое испытание неведением. Однако, мистер Винсент, расходуйте деньги разумно и держите меня в курсе. У вас есть номер моего телефона.

– Да, сэр.

– Мистер Винсент, напоследок мне хочется сказать, что я очень рад вашему благополучному избавлению. Также на меня произвела впечатление та преданность, которую испытываете в отношении друг друга вы, арканзасцы. Увы, у нас в Чикаго о подобных качествах говорить не приходится. Мне доводилось сталкиваться со случаями, когда даже близкие родственники не желали палец о палец ударить друг ради друга.

– Благодарю вас, сэр. Я прямо сейчас начну искать способ раскусить этот орешек. Надеюсь только, что мы своими действиями не развязали войну, сами того не ведая. Войнами управлять очень трудно, и гибнут многие невинные.

– С другой стороны, если война неизбежна, Эрл Суэггер, насколько я понял из ваших слов, именно тот человек, без которого тут не обойтись.

– Да. В этом его гений. И его трагедия.

Глава 16

Самой страшной мукой в «гробу» является не жара, хотя и она тоже занимает не последнее место. И не собственные испражнения, которые буквально пропитывают тебя насквозь, и не невыносимое зловоние разлагающейся органики, от которого никуда не скрыться. И не темнота, хотя она сама по себе является сущим адом. И не одиночество, по крайней мере для Эрла, человека, привыкшего к одиночеству и способного переносить его лучше многих других. И не крысы или кто там еще, снующие под ногами и исследующие гениталии. И не случайные укусы насекомых. Все эти лишения, хотя и тягостные, способен вынести физически сильный человек, уверенный в том, что делает.

В действительности самой страшной мукой является пространство. Точнее, его полное отсутствие. Ощущение того, что ты, стиснутый со всех сторон, совершенно беспомощен. Вот почему эту пытку называют «гробом», и вот почему она такая страшная.

Ящик имеет шесть футов в длину и около двенадцати дюймов в глубину. Он заключен в бетон на суровом и беспощадном дворике за «домом порки», рядом с деревьями, но так, чтобы полностью принимать на себя пекло солнечных лучей. Пол в нем бетонный, лишенный каких-либо удобств, – жесткий, шершавый бетон внизу и железная крышка над самой головой, притягивающая и усиливающая тепло, препятствующая циркуляции воздуха, так что дышать приходится с трудом, а это уже само по себе порой вызывает панику.

Распростертому на спине, лишенному возможности пошевелить затекшими членами, Эрлу казалось, что весь окружающий мир сжался до размеров этого тесного ящика из ржавого железа. Крышка находилась меньше чем в двух дюймах от его лица. Он не мог повернуться. Ощущение клаустрофобии нарастало в геометрической прогрессии; прошло совсем немного времени, и оно уже давило на Эрла непосильной тяжестью. Он не привык к неподвижности, и эта неподвижность, навязанная стенами, находящимися в дюйме от его носа, в дюйме от каждой руки, в дюйме от макушки и пальцев ног, это ощущение прочных пут, ловушки, в которой он оказался заперт, – вот что было самым мучительным.

Эрл держался изо всех сил, чтобы не кричать. Однако страх оставался его постоянным врагом. Если Эрл усилием воли не заставлял себя расслабиться, страх, высвобожденный болью, отчаянием, теснотой и полным мраком, выплескивался наружу. Ему нестерпимо хотелось сесть. Возможность усесться казалась райским наслаждением, ради которого стоило умереть. Поворот на бок представлялся совершенно недостижимой целью, ну а мечтать о том, чтобы потянуться и размять затекшие члены, было просто неприлично.

Время в «гробу» тянулось невыносимо медленно. Оно струи, лось вместе с бисеринками пота, которые срывались со лба и с раздражающей неторопливостью ползли по лицу. Это было единственным мерилом хода времени, если не считать нестерпимой, жестокой жары, по которой Эрл определял, что на улице день, и бесконечного зябкого холода, по которому он определял, что на улице ночь.

К нему никто не приходил. Никто его не кормил и не поил. Эрл мочился и испражнялся под себя, корчился от голода, судорожно пытался сглотнуть пересохшим горлом. Он остался один во всем мире, в буквальном смысле погребенный заживо. Естественно, вскоре его стали одолевать мысли о смерти, и Эрл начал молить свою старинную подругу прийти и забрать его.

Затем на какое-то время силы снова вернулись к нему, по крайней мере частично. Эрл попытался найти положение, чтобы хоть немного расслабиться, дать возможность воспоминаниям заслонить настоящее. Он прокрутил в памяти всю свою жизнь, отыскивая в ней оазисы передышек, когда ощущение благополучия было таким всепоглощающим, что оно смогло бы пересилить даже нестерпимую мерзость его нынешнего состояния.

У него не получилось. Совсем ничего не получилось.

За каждым восхитительным воспоминанием сразу же следовало мгновение боли, и эта боль рывком возвращала мысли Эрла к ржавой железной крышке в дюйме от носа.

Эрл попытался обрадоваться тому, что остался жив во время боев на островах Гилберта, но его тотчас охватила грусть при мысли о тех, кто остался там навеки.

Он вспомнил день, когда родился его сын, но в тот день он был настолько уставшим, что не смог в полной мере осознать всю значительность этого события, и во взгляде Джун мелькнула тень разочарования.

Эрл воскресил в памяти матч по боксу, в котором он одержал победу в другом мире, еще до того, как началась Вторая мировая война, когда все было по-другому и радость была всеобъемлющей: впервые в жизни он одержал победу, черт побери, и его переполняла гордость. Но затем Эрл представил своего отца, который сказал бы на это: «Тебе просто повезло, мой мальчик»; и хотя отец находился на противоположном конце земного шара, отделенный от него необъятным Тихим океаном, эта горькая правда высосала из радости победы все наслаждение, и он открыл глаза, а в непроницаемой темноте меньше чем в дюйме от них была все та же железная крышка, воздух был все так же наполнен удушливой вонью его собственных испражнений, какое-то живое существо с любопытством обнюхивало и ощупывало его; и Эрла снова охватил ужас при мысли, что это будет продолжаться вечно, что вся его жизнь в конечном счете сведется вот к этому – к «гробу».

«Ты сможешь выдержать», – твердил себе Эрл, пытаясь унять панику, которая захлестывала его сознание, заставляя страстно желать избавления, свободы, еще одного шанса, хотя он и сомневался, что ему удастся выдержать все это.

Эрл привык к свободе движений, позволявшей проявить физическую силу. С осязаемыми врагами можно было справиться, и он привык иметь с ними дело, бороться и побеждать. Лучше большинства людей Эрл знал, как драться, как побеждать в драке, где искать у своего противника слабые места, как максимально эффективно их использовать, когда позволять себе проявлять милосердие и когда расправляться с врагом, забывая всяческую жалость.

Но здесь его единственным врагом была неподвижность, а также сокрушительная неумолимость железа и бетона. Эрл пытался думать о Великане, о шерифе, о начальнике тюрьмы или о Перце, псаре, который так жестоко избивал его ногами.

Однако ему не удавалось надолго задержать в мыслях эти образы. Они ускользали, и у Эрла уже не оставалось энергии ненавидеть этих людей, настолько он обессилел.

Его обуял ужас. Многие, очень многие считали его храбрым, однако сам Эрл понимал, что храбрость на самом деле – не более чем обман. Сейчас он остался один, и ему было страшно, что он в конце концов сломается и опозорится. Эрл не испытывал особого страха даже тогда, когда у него на шее затянулась петля, ибо ярость сделала его невосприимчивым. Он думал лишь о том, как прикончить болванов, которые собрались его линчевать.

Но теперь от его физической силы не было никакого прока; в отсутствие врага, на котором можно было бы сосредоточиться, ярость покинула Эрла, и он чувствовал себя побежденным. У него не осталось воли бороться дальше.

Эрл ненавидел себя за это, и, вероятно, начальник тюрьмы, человек прозорливый и искушенный, заранее предвидел, какие страдания принесет узнику одиночество в этом склепе. Больше того, он понимал истинный смысл истязания «гробом»: оно предназначалось для сильных, могучих людей, для закоренелых преступников-негров, переполненных ненавистью к своим тюремщикам и не чувствующих страха. Это изощренное орудие пытки было специально создано для того, чтобы сокрушать самых стойких – не только в прямом смысле слова, но и более широком, философском, ломая их разум, волю. Оно было выражением высшей власти того, кого негры называли «господином», имея в виду белого хозяина, настолько могущественного, что его правление не допускало ни малейшей провинности, даже в форме мелкой кражи. Эрл сознавал все это, но от этого не становилось легче.

Ему хотелось распрямиться. Он старался не думать об этом, не думать о воде, не думать о том, какое это наслаждение – размять затекшие суставы, старался не думать даже о таких простых, доступных даже бродячей собаке радостях, как покататься по земле и почесать свой зад. Все эти вещи, которых Эрл оказался теперь лишен, получили для него большую ценность, чем золото и бриллианты и даже, возможно, чем любовь.

Боль была повсюду, в местах, о существовании которых он раньше даже не догадывался. Нестерпимо ныла поясница, поскольку в тесноте гроба она находилась под неправильным углом, упираясь в бетон, и мышцы, непривычные к подобной статической нагрузке, вскоре взбунтовались. Локти и колени были стерты до крови. Ягодицы зудели, сжигаемые разлагающимися испражнениями, и это, казалось бы, несущественное неудобство проникало в самую глубину сознания и становилось, возможно, самой страшной мукой, ибо заставляло Эрла стыдиться того, что он жив, заставляло его ненавидеть себя за собственную грязь.

Эрл всеми силами старался не предаваться жалости к самому себе, но скрывать свою слабость ему было не от кого. Он пытался не давать волю злости и в первую очередь не сердиться на Сэма, ибо именно глупость адвоката, каким бы добросердечным он ни был, заставила его потребовать от Эрла клятвы никого не убивать и тем самым обрекла его на эти страдания, и все лишь ради того, чтобы сам Сэм сохранил незапятнанными свои моральные принципы. Сэм имел полное право на моральные принципы; а Эрл теперь умирает в полном одиночестве, без какой-либо возможности двигаться, в удушливой жаре, пожираемый муравьями и пауками, безумно, дико тоскуя о возможности просто повернуть голову или вытянуть ногу.

Эта тяжесть давила, подминала его все сильнее, сильнее и сильнее. Эрл почувствовал непреодолимое желание закричать.

Рассказать своим мучителям все.

Рассказать им, что на самом деле он никто, простой полицейский из Арканзаса, приехавший сюда только для того, чтобы спасти своего друга, человека, перед которым он в неоплатном долгу, крестного отца своего сына. Что он никому не собирался делать ничего плохого. Пусть его освободят, и на этом все кончится.

Да, но после этого его немедленно убьют и закопают в землю, и вот на этом действительно все кончится. Больше о нем никто и никогда не услышит. Он превратится в ничто – и именно эта мысль поддерживала Эрла. Он отказывался превратиться в ничто. Только из-за одного этого он будет драться до конца.