Текст книги "Гавана"

Автор книги: Стивен Хантер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Ну как ты, дружище? – с теплотой в голосе спросил Пушкин, схватив отощавшего заключенного в медвежьи объятия, как будто Спешнев только что возвратился из недельного отпуска, проведенного в деревне.

– Разумеется, прекрасно, – ответил человек по фамилии Спешнев. – Я только что съел изумительно вкусного таракана. Выиграл его в карты у польского диверсанта под номером шестьдесят семь тридцать два.

– Я вижу, что ты нисколько не утратил остроумия. Все тот же Спешнев, который всегда выигрывает, независимо от обстоятельств. Ну, садись, выпей чаю. Сигарету? Нет, на этой стадии твоего социалистического развития сигареты, вероятно, потеряли для тебя всякую привлекательность. Я тут даже слышал, что они вредят здоровью, и тебе, наверно, крупно повезло, что ты не имел возможности курить.

Он улыбнулся, вытряхнул сигарету из пачки американских «Лаки страйк» и устроил целое представление с убиранием пачки в карман. Но потом улыбнулся еще шире, чуть не выронив сигарету, которую держал во рту, и протянул пачку Спешневу – тот обожал курить, и даже годы отсутствия такой возможности не лишили его этого пристрастия.

Внутренне Спешнев проклинал себя за слабость, но он мог отказаться от сигареты не больше, чем от душа, чистой одежды и самых настоящих кожаных ботинок – именно так он был теперь одет.

Вспыхнул огонек зажигалки и подплыл к сигарете, которую Спешнев уже держал в губах. Он потянул огонь через набитую сухим табаком трубочку, и его легкие захлестнула волна чистого удовольствия. Голова закружилась, чувства смешались, и на протяжении нескольких секунд он чувствовал себя счастливым.

Неужели все это часть какого-то злонамеренного плана? Может быть, его хотят заставить вновь испытать вещи, которые он сумел напрочь выкинуть из памяти? Испытать удовольствие, комфорт, тепло, которые давно успели перейти в область чистой теории, а затем снова вышвырнуть его в барак, в плачевную полужизнь? Снова сделать его зэком? Это было бы свыше его сил. Если так, то ему оставалось только повеситься.

– Я знаю, Спешнев, что у тебя есть все основания для недовольства, – сказал Пушкин. – Конечно же, жизнь здесь далеко не мед. И хотя никто и никогда не станет приносить никаких официальных извинений, я думаю, что вскоре кое-кто признает, что были допущены некоторые ошибки. Разумеется, встряски время от времени полезны, но Хозяин зашел слишком далеко. Я заявил ему это в лицо, да-да, прямо в лицо. «Хозяин, – сказал я, – я готов на все ради дисциплины и порядка, ради того, чтобы народ и дальше ходил по струнке, но разве вам не кажется, что вы посадили слишком уж многих?» Но ты же знаешь Хозяина, он всегда держит карты вплотную к жилетке. Он лишь улыбнулся своей загадочной улыбкой и снова заговорил о своей программе.

Эти слова, конечно, были государственной изменой, и любой, кто произнес бы хоть что-то подобное, немедленно угодил бы в застенок, а комиссия еще до обеда приговорила бы его к пуле из пистолета Токарева в затылок. Но Хозяин был мертв, и жизнь уже начала меняться.

Поэтому Спешнев просто наслаждался невероятной – еще пятнадцать минут назад он не мог об этом даже мечтать – сигаретой, ощущая, как ее дым оседает в его легких, пил чай и всем телом чувствовал окружавшее его тепло.

Пушкин с заговорщицким видом подался вперед. Это выглядело так, будто он боится, что кто-нибудь подслушает его разговоры и донесет, хотя на самом деле при желании он мог бы приказать всей охране лагеря немедленно застрелиться, и его послушались бы.

– Вот что я тебе скажу, Спешнев, – произнес он шепотом. – Может быть, тебе даже повезло, что ты оказался здесь, хотя, конечно, и здесь было не до веселья. Это так, но Москва в последние годы, когда Хозяин лишился рассудка, была ужасным местом. Страх, паранойя, предательство, выбивание бюрократии, причем порой по три и по четыре раза подряд, жестокие игры «черных марусь»[10]10
  «Черная маруся» – так в сталинские времена часто называли машины для перевозки арестованных.


[Закрыть], увозивших одних и проезжавших мимо других. Нет, это было совсем невесело. Мало кто мог понять, что делать и как себя вести. Здесь, по крайней мере, все было ясно.

Пушкин, конечно же, ни на секунду не поверил в то, что говорил: он был человеком без иллюзий, практичным человеком в любых значениях этого слова. Однако ему нравилось порой изрекать всякие абсурдные вещи, зная, что никто не станет ему возражать.

Но Спешнев не мог сдержаться и не съязвить.

– Да, генерал, – весело сказал он, – как часто, просыпаясь в четыре утра и бодро шагая по заснеженной равнине, чтобы поскорее начать делать эту проклятущую дорогу к Северному полюсу, я говорил себе: «Я самый удачливый человек на всей земле и могу только возблагодарить звезды, что за моей спиной стоит генерал Пушкин и присматривает за мной!»

Пушкин проигнорировал иронию: сегодня он был в благодушном настроении.

– Спешнев, я с огромным удовольствием проделал весь этот путь только для того, чтобы лично объявить о твоей реабилитации! Спешнев, я отчаянно добивался правосудия в твоем деле, я выдержал самую настоящую войну! Я никогда не забывал о тебе, Спешнев, даже когда все остальные выкинули тебя из памяти. Именно мне, Пушкину, ты должен благодарно кланяться до земли. Я, Пушкин, возвращаю тебе жизнь!

– И что же это значит? Неограниченный доступ к тараканам?

– Совершенно неограниченный. А теперь слушай, Спешнев. На свете есть страна, народ которой уже давно стенает под тяжким гнетом. Она сползает все ниже и ниже к хаосу, преступности, безнравственности, деградации. Находится под полным контролем американских преступных и деловых кругов, использующих эту страну как публичный дом, отхожее место и сахарный завод одновременно.

– Честно говоря, звучит восхитительно.

– Это и на самом деле восхитительно. Senoritas! Muchas bonitas![11]11
  Сеньориты! Красотки! (исп.)


[Закрыть]

– Насколько я понимаю, это латиноамериканская страна?

– Рай на острове, известном под названием Куба.

– Действительно, изумительные сеньориты.

– Прямо как в Испании. Право слово, почти такие же красавицы, только с примесью негритянской крови, что придает им еще больше жару в постели.

– В мыслях я уже там.

– Спешнев, есть один парнишка. Мы его высмотрели и приглядываем за ним. Он умен, подготовлен, честолюбив, неудержимо храбр. Он может стать лидером.

– Понимаю.

– Документы ты сможешь изучить в поезде, когда мы с тобой поедем обратно в Москву. Но ты, конечно, уже понимаешь, куда идет дело.

– Я понимаю, куда пойду я.

– Этот парень. Его следует сдерживать, успокаивать, тренировать, нацеливать, дисциплинировать, обучать, чтобы можно было рассчитывать, что в будущем он добьется успеха. Потому что в нынешнем своем состоянии это прямо-таки латинский характер. Романтичный, нереалистичный, слишком скорый на действия и совершенно не желающий думать. Ему требуется наставник, мудрый и опытный старший товарищ. Ты, Спешнев, с твоими изумительными манерами, твоим обаянием, твоей безжалостностью, я думаю, как раз тот человек, который нам нужен. Все предварительные распоряжения уже отданы. Это твое искупление, твое будущее, твоя реабилитация.

– Выходит, я должен помогать режиму, который дважды сажал меня в тюрьму? Помогать истово, энергично и инициативно?

– Разумеется. Здесь имеется один-единственный парадокс, который ты сам только что сформулировал. Ты, конечно же, видишь вопиющее противоречие в том, что мы подвергаем тебя несправедливому наказанию, заставляем вытерпеть тяжелые муки, доводим чуть ли не до смерти, а потом требуем от тебя героического служения. Мелкий человек, скорее всего, уравнял бы весы, добавив на одну чашу свою обиду и возмущение. И лишь очень значительный человек может вообще стереть все это противоречие одним лишь волевым усилием. Спешнев, я даже не буду спрашивать, согласен ли ты. Потому что уже знаю ответ.

– Но ведь альтернативы действительно нет, не так ли? Тем более после чая, душа и американского табака. Кто может сказать «нет»?

– Никто, малыш сорок семь пятнадцать. Никто.

4

На грани света и тени олень казался чуть ли не привидением. Нельзя было понять, то ли он там, то ли никого нет. Мальчик несколько раз моргнул, чтобы удостовериться, что на самом деле заметил животное. Во всем этом заключалось нечто волшебное; казалось, олень исчезал, его контуры растворялись в игре пятен света и тени, но он тут же являлся, а потом растворялся опять.

Мальчик почувствовал, что у него заколотилось сердце. Ему было восемь лет. Он уже три года ездил вместе с отцом охотиться на оленей и много раз видел их или бродящими среди деревьев, или умирающими, яростно бившими передними ногами по земле в краткий момент бунта за секунду перед получением стального послания – пули, вонзающейся под лопатку, или выпотрошенными, с содранной шкурой, подвешенными к стойке, чтобы спустить кровь. Это нисколько не пугало мальчика, если не считать того, что сам он пока не убил еще ни одного оленя. Впрочем, он был к этому готов.

Он охотился на белок с однозарядной мелкокалиберной винтовкой «ремингтон», пока не научился каждый раз без промаха попадать точно туда, куда целился. Научился неподвижности. Научился впадать в состояние практически полного небытия, когда продолжает еле заметно дышать только существующее в каждом человеке животное, и все же даже в этом состоянии он ясно и четко видел и слышал.

Теперь же он бережно держал в руках «винчестер-94», двустволку калибра 0,30-30[12]12
  В Великобритании, США и других странах, где принята английская система мер. калибр нарезного оружия измеряется в долях дюйма.


[Закрыть], обращаться с которой научился совсем недавно. Он был готов, пылал нетерпением, и кровь охотника со звоном пульсировала в его ушах.

– Дай ему выйти на свет, Боб Ли, – подсказал отец.

Он стоял сзади, как воплощение спокойствия и невозмутимости. Именно таким и был его отец. Какое бы положение он ни занимал, любой согласился бы с тем, что это мужчина из мужчин. Боб Ли уже научился улавливать эти неуловимые знаки особого уважения, эту тишину, которая наступала, когда он входил в комнату. И дело заключалось вовсе не в том, что его отец был полицейским штата или же-, как его частенько называли, героем войны. Это было что-то другое. Что-то такое, чему трудновато найти название. В общем, что-то такое.

Теперь животное полностью вышло на освещенное место. Повернулось. Казалось, что оно глядит прямо на Боба Ли своими темными глазами, настолько спокойными и глубокими, что захватывало дух. Да, олень смотрел прямо в глаза Боба Ли.

Или это только казалось? Олени были как раз такими: ненадолго насторожатся, осмотрятся, а потом очень быстро забывают о своей тревоге. Вот и это животное напряглось, уши стояли торчком, а ноздри раздувались, втягивая воздух. До него было около семидесяти пяти ярдов.

– Ты готов?

– Да, сэр.

Вскоре животное забыло о том, что где-то неподалеку могут быть охотники. Тревожные мысли покинули оленя, и он принялся за еду, пощипывая нежные всходы в тени сосны на краю зернового поля.

– Хорошо, Боб Ли, – прошептал отец. – Успокойся, задержи дыхание, возьми его на мушку, положи палец на спусковой крючок и нажми. Оружие выстрелит, когда сочтет нужным.

– Сделай так, чтобы твой старик тобой гордился, – послышался голос Сэма Винсента, лучшего и, возможно, единственного друга папы.

Боб Ли набрал полную грудь воздуха.

Он стоял, прислонившись к стволу вяза. Дерево и поддерживало его, и помогало справиться с дрожью. Он плавно поднес ружье к плечу, и оно совершенно естественно направилось на животное, а мушка, казавшаяся массивной, как кирпич, закрыла часть желтовато-коричневого плеча животного, куда вот-вот ударит пуля, ударит и оборвет жизнь.

Он знал, как пользоваться этим ружьем. Оно было взведено, но Боб Ли для безопасности большим пальцем опустил курок. Теперь большой палец мальчика сделал обратное движение и вновь взвел курок, почти неслышно вставший на место. Затем большой палец снова лег на шейку ложи ружья, крепко, но без напряжения обхватив его, а указательный палец прикоснулся к спусковому крючку и медленно, очень медленно начал нажимать на него.

Теперь спокойно, такой же легкий нажим, чтобы не сдвинулась с места, не дрогнула массивная мушка; впрочем, это не проблема, за последние годы ему удалось кое-чему научиться, как в полях, так и в мыслях.

Но...

Может быть, это произошло из-за солнца, из-за того, как осветило оно белую полоску на холке оленя. Или виноват был весенний запах цветов, освещенных восходящим солнцем. А может, вина лежала на каком-нибудь некстати зажужжавшем насекомом, чирикнувшей поодаль невидимой птичке или на чем-нибудь еще.

Он не смог бы назвать причину. Но дело было не в том, что он не мог убить. Мальчик уже убивал прежде, понимал, что это, как ни посмотри, мужская работа, работа необходимая, которую мужчины должны делать без сомнений и жалости.

Но сегодня, под этими веселыми, ласковыми, нежно греющими солнечными лучами?

– Папа?

– Да, Боб Ли.

– Я не знаю. Я просто... Я не знаю.

– Это только тебе решать. Ты охотник. Ты можешь выстрелить, и тогда сегодня вечером у нас будет отменный ужин. Но я не могу решать за тебя, Боб Ли. Это очень серьезное дело – лишить жизни такое красивое существо. Так что решать тебе самому.

Мальчик сделал выбор:

– Пожалуй, не в этот раз. Пожалуй, когда наступит осень, когда станет холодно. А ведь теперь весна. Все вокруг такое зеленое. Да, наверно, когда не будет зелени.

– Ну, если ты принял такое решение...

– Принял.

– Значит, так тому и быть. Пусть мистер Олень погуляет еще одно лето. А когда наступит осень, мы вернемся за ним.

* * *

– Знаешь, что я тебе скажу? – прошептал Сэм на ухо мальчику, когда они двинулись в долгий обратный путь. – Я думаю, ты и впрямь заставил отца гордиться тобой. Ты поступил так, как тебе подсказали чувства, сделал то, что сам считал нужным, не спрашивая совета у кого-нибудь другого, и твой папа это оценил.

– Да, сэр, – ответил Боб Ли.

Его отец шел немного впереди: широкие квадратные плечи, квадратный мощный затылок, на котором жесткой щеткой торчали посеребренные возрастом волосы. Он все еще продолжал соблюдать дисциплину, к которой привык за время службы в морской пехоте.

Отца можно было охарактеризовать коротко: человек со шрамами. Его сын видел их: полосы, оставленные чем-то длинным, обтянутые сморщенной кожей дырки от пуль, изрытые участки омертвевшей ткани там, куда попадала японская шрапнель. Кулаки тоже были покрыты мертвенно-белым узором. Пара отметин украшала нижнюю челюсть. Отец был из тех людей, которые на себе испытали значительную часть того, что мир способен сотворить с живой плотью.

– Ну-ка, вы, двое, пошевеливайтесь! – прикрикнул он, обернувшись. – Если мы опоздаем к ужину, Джун будет просто в ярости.

Они подошли к отцовской машине. Пикап одной из последних моделей был уже основательно потрепан – бампер успел из блестящего сделаться матово-серым, заднее стекло покрывали трещины, – но все еще оставался отличным автомобилем, особенно если учесть, как дешево отцу удалось его купить после ожесточенной торговли.

– Папа, а что мы скажем мистеру Нельсону?

– Правду, Боб Ли. Так будет лучше всего. Он сумеет ее пережить.

– Да, это самое лучшее, – подтвердил Сэм.

Для мистера Нельсона, содержавшего ферму в семи милях от Блу-Ай, олени представляли серьезную проблему. Все они, и молодые, и старые, самым наглым образом травили его посевы. Он был законопослушным человеком и не стрелял оленей не в охотничий сезон, как это делали многие его соседи. Зато он догадался обратиться в охотничье агентство штата за специальным разрешением, получил его и попросил Эрла, лучшего стрелка графства, помочь ему, а мясо забрать себе. Это было отличное предложение: Эрл был небогат и таким образом мог иметь даровое мясо. Но все это было до того, как Боб Ли решил не стрелять.

Другой отец приказал бы сыну стрелять или же выстрелил бы сам. Но Эрл хотел, чтобы его сын научился жить собственным умом, и старался никогда не подсказывать ему какое-либо решение. Возможно, он был единственным отцом во всем графстве Полк, не настаивавшим, чтобы сын называл его «сэр», как называли своих отцов все остальные дети под угрозой сильнейшей порки. Эрл же просто не мог заставить себя ударить мальчика, даже когда тот по-настоящему плохо себя вел. Причина этого оставалась тайной, которую он никогда никому не раскрывал; таким он был, а когда Эрл Суэггер обретал ту или иную привычку, не говоря уже о черте характера, он оставался в этом непоколебим.

– Я позвоню ему и все объясню, – сказал Сэм.

– Нет, я позвоню сам, – возразил Эрл. – Вообще-то я знаю одного хорошего охотника. Его зовут Хитченс, это цветной парень, и он сможет приехать и отстрелять всех оленей, на которых дано разрешение, а уж с этим мясом и он сам, и его семья прекрасно проживут несколько месяцев.

– Насколько я знаю Эда Нельсона, он не захочет, чтобы на его земле стрелял какой-нибудь цветной.

– Я постараюсь, чтобы он понял.

Поездка была непродолжительной, несмотря даже на то, что по дороге они остановились, чтобы купить мальчику кока-колы. Но когда они, немного не доезжая до Борд-Кэмпа, свернули с дороги 7 и увидели стоявший на небольшом холме в миле от дороги дом, принадлежавший его отцу, недавно выкрашенный белой краской и казавшийся таким милым в свете клонящегося к вечеру солнца, там обнаружилось нечто совершенно неожиданное: три патрульные машины полиции штата и лимузин «кадиллак флитвуд», большой, черный и блестящий на солнце оттого, что его как следует начистили только сегодня утром.

– О боже, – сказал Эрл. – Хотел бы я знать, что все это значит.

– Не должно быть ничего серьезного, – ответил Сэм. – Мы же только что проехали через Блу-Ай, и там не было никаких признаков волнения.

Они подъехали поближе.

– Будь я проклят! – воскликнул Эрл. – Глянь-ка сюда.

Он указывал на черно-белый, а не зеленый с коричневым, как в Арканзасе, номерной знак «кадиллака», на котором было проставлено трехзначное число и надпись «Конгресс Соединенных Штатов».

Они остановились, выбрались из машины и поспешно поднялись на крыльцо. В окно Эрл успел заметить слегка растерянную Джун, а также своего начальника полковника Дженкса, двух-трех знакомых сержантов полиции штата, тершихся при штабе в Литл-Роке и таким образом добивавшихся служебных успехов, и двух мужчин в черных костюмах.

– О господи... – пробормотал Сэм. – Эрл, что это значит?

– Папа, что это...

– Ты, главное, не бери в голову, Боб Ли. Тут не из-за чего волноваться.

Он поднял сына на руки, так как заметил испуг мальчика и расстроился из-за этого. Нужно было крепко обнять Боба, чтобы успокоить; самого Эрла в детстве никто никогда не обнимал. Но в этот миг их присутствие на крыльце было замечено, и вся делегация поднялась с мест и, покинув в гостиной несчастную Джун, кинулась к Эрлу.

Уже через секунду он понял, что вся эта толпа явилась совсем не затем, чтобы линчевать его.

– Ну, Эрл, слава богу, вот и вы, – произнес полковник Дженкс сердечным тоном, нисколько не похожим на его обычную суровую речь. – А то Джун напугала нас, сказала, что вы с мальчиком и прокурором Винсентом отправились охотиться к югу от Блу-Ай.

– Мы рано вернулись.

– Неужели не повезло? Что-то я не вижу туши на багажнике.

– Повезло как нельзя лучше. Все получилось прекрасно. А теперь, сэр, позвольте узнать, что тут происходит. Вы ведь не каждый день заглядываете в гости, да еще в компании с «кадиллаком».

Он опустил сына на крыльцо.

– Беги, Боб Ли. Похоже, что этот народ прикатил, чтобы поговорить с твоим папой. Джуни, дай мальчику лимонада.

– Пойдем-ка, Боб Ли, – пропела Джун, забирая мальчика под свою надежную опеку.

Эрл повернулся, чтобы лицом к лицу встретиться с тем, что его ожидало, невзирая на то, чем это могло оказаться. Все так и стояли на крыльце в бледном свете ранних сумерек.

– Эрл, я хочу представить вам Фила Маккея из аппарата губернатора Беккера, а также Лейна Броджинса, работающего на самого конгрессмена Гарри Этериджа.

Оба названных посетителя выступили вперед и, широко улыбаясь, протянули ему руки. Эрл молча пожал их. Он смотрел мимо них и видел, что Джун тоже постаралась подготовиться к будущему, каким бы оно ни было: чемодан, тот новый, самый лучший, который он купил для нее, когда она в прошлом году ездила в Кейп-Джирардо на похороны матери, лежал на столе. А в чемодане он увидел аккуратно уложенную одежду: рубашки, носки, брюки, нижнее белье. И еще – свой новый кольт тридцать восьмого калибра, обернутый чистой тряпочкой и вложенный в наплечную кобуру. Это было то самое оружие, которое следовало упаковать в первую очередь, что бы там ни было. И Джун это знала.

– Эрл... Можно я буду так называть вас, Эрл? – заговорил человек губернатора. – Эрл, вы должны знать, как высоко Фред Беккер вас ценит. Нам всем известно, что вы, можно сказать, ввели его в губернаторскую резиденцию.

– Это было несколько лет назад, – ответил Эрл.

– Да сэр, это было. Теперь... ну, в общем, Лейн, расскажите ему сами.

Этот Броджинс, вашингтонский щеголь, рядом с которым Маккей казался чуть ли не сельским увальнем, выступил вперед и положил на плечо Эрла холеную руку с маникюром.

– Эрл, вы знаете, что конгрессмен Этеридж... черт, Гарри... что Гарри тоже очень высоко вас ценит. Вы один из трех арканзасцев – обладателей Почетной медали. Гарри называет вас своими мальчиками.

На это Эрл лишь кивнул. Он достаточно хорошо знал Хозяина Гарри и слишком мало доверял этому пронырливому политикану-краснобаю, пришедшему к власти через организацию старика Рея Бами в Форт-Смите. Хозяин Гарри, происходивший из Полка, выбившийся в Форт-Смит и сумевший из мальчика на побегушках превратиться в секретаря Демократической партии, члена городского совета, мэра и конгрессмена, далеко превзошел своего наставника. Прорвавшийся в Вашингтон за рекордно короткое время, еще довольно молодым, он быстро усвоил столичные уроки, разгадал загадки системы и понял, что нужно делать, чтобы постоянно оказываться на ключевых позициях. Он находился там уже так долго, что превратился в настоящую силу, особенно теперь, сделавшись председателем какого-то комитета, где заседали люди с туго набитыми кошельками.

– Губернатор всегда говорит: «Эрл самый способный человек во всем Арканзасе», – сообщил Фил.

– Эрл, – сказал Сэм, – на твоем месте я поглубже засунул бы бумажник в карман. Этим ребятам что-то очень нужно.

– Погодите, погодите, мистер Сэм, – поспешно заговорил Фил. – Конечно, вы прокурор округа Полк, но вы еще и лучший друг Эрла, так что было бы хорошо, если бы вы посоветовали ему выслушать нас, потому что мы привезли кое-какие чертовски хорошие новости.

– Давайте послушаем их, – предложил Эрл.

– Эрл, – сказал Фил, – вам приходилось иметь дело с гангстерами. Вы знаете, как дурачат они людей, как завладевают чужой собственностью, как убивают тех, кто оказывается у них на пути. Вам хорошо известно, как все происходит на самом деле.

– Но дело в том, – подхватил Лейн, – что, по меткому замечанию сенатора Кифовера, преступники теперь не ограничиваются теми городами, где начали свою, с позволения сказать, деятельность. Преступность становится общенациональной. Вы же смотрели эти слушания, Эрл. Преступность теперь повсюду.

– Слушания показывали по телевизору, Эрл.

Эрл редко и помалу смотрел телевизор.

– Понятно, куда он гнет, – вмешался Сэм. – Гарри заметил, как хорошо текут денежки к старине Эстесу, и тоже захотел откусить от гангстерского пирога. Ходят слухи, что Эстес может в пятьдесят шестом выйти против генерала Айка[13]13
  Эстес – сенатор Эстес Кифовер. Айк – президент США генерал Дуайт Эйзенхауэр.


[Закрыть], настолько он прославился. Я не сказал бы, что у Гарри тут есть какие-то шансы.

– Мистер Винсент, у Гарри есть обязательства перед народом его округа и его штата. Он не собирается отказываться представлять Арканзас. Но...

– Теперь он дошел до сути, Эрл. Навостри уши.

– Но, – продолжал Лейн, – Гарри не намерен сидеть и позволять гангстерам делать все, что им заблагорассудится. Оказалось, что теперь у них образовались очень крепкие позиции под самым боком Флориды, на небольшом острове, который называется Куба.

– Ва-а-у-у! – воскликнул Сэм. – Эрл, на Кубе творятся такие жаркие дела, что Хот-Спрингс по сравнению с ней – воскресный пикник баптистов!

– Мы не можем проводить судебные процессы на Кубе, – продолжал Лейн, словно не слыша последней реплики. – Это не наша страна, хотя мы тесно сотрудничаем с ее правительством. Но там имеется большая военно-морская база Гуантанамо. На ней есть и морские пехотинцы. А теперь мы получили сведения, что гангстеры из Нью-Йорка намерены проникнуть на базу Гуантанамо, нанимаясь туда по контрактам: ну, вы знаете, уборка мусора, стирка и тому подобное. Мы не можем позволить гангстерам наживаться за счет наших солдат, не так ли, Эрл? Так вот, конгрессмен предлагает провести расследование.

– Ну и где мое место во всей этой истории? – осведомился Эрл.

– Сэр, конгрессмену необходим телохранитель. Гавана – опасный город. Ему требуется такой человек, который сможет говорить с военными, к которому они отнесутся с уважением. Человек, который знает не только страну, но и повидал мир – скажем, служил в морской пехоте. Да еще и такой, которому приходилось иметь дело с гангстерами и одолевать их, который знает, как действуют эти ребята. Так скажите, Эрл, кто же из ваших знакомых отвечает всем этим требованиям?

– А что думает полковник Дженкс? – спросил Эрл.

– Знаете, Эрл, – ответил полковник Дженкс, – губернатор хочет, чтобы мы сотрудничали с конгрессменом, и поэтому мне кажется, что мы могли бы спокойно послать вас в специальную командировку с делегацией конгресса, которая отправляется на Кубу. Вы поедете туда с конгрессменом, будете помогать ему, чем сумеете, будете держать в курсе мистера Броджинса. Штат Арканзас; конечно же, будет продолжать выплачивать вам жалованье, а вы через несколько недель вернетесь домой. Редкая возможность, Эрл. Это дело, несомненно, пойдет вам на пользу.

– Вы, наверно, замечали, Эрл, что тот, кто помогает конгрессмену, действует себе на благо? Вы тоже можете попасть в число таких людей, Эрл.

– Сдается мне, – сказал Сэм, подмигнув Джун, – что все это дело решено и подписано не меньше месяца назад. А эти парни сообщают нам о нем как о последней новости.