Текст книги "Джампер. История Гриффина"
Автор книги: Стивен Гулд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)
– Ужин заказан на пятнадцать человек, но я не удивлюсь, если им удастся втиснуть еще одного.
– Это очень любезно, – поблагодарил я, – но я не при параде. Наверное, в другой раз. – Я протянул руку Эвэ. – Посмотри наброски. Завтра жду резкую критику. Встречаемся в десять в фойе!
Она улыбнулась, и я заметил, что она собиралась что-то сказать, но потом обвела взглядом толпившихся вокруг девочек и просто утвердительно кивнула.
В Сан-Диего был самый разгар рабочего дня, так что я решил дать Проктору шанс реабилитироваться, на сей раз звоня из автомата в «Гортон Плаза Молл».
– Пожалуйста, дайте мне номер мобильного телефона агента Проктора, – попросил я, когда ответил оператор.
Женский голос сообщил:
– Он сегодня на месте, соединить?
– Давайте.
Проктор ответил на третьем гудке.
– В прошлый раз я отвечал на ваши вопросы. Теперь ваша очередь.
– Гриффин! Ты цел? Мои люди клялись, что ты утонул!
Я оставил эту реплику без внимания.
– Вы напали на след Кемпа?
– Может быть. – Проктор замолчал. – А что если ты работаешь на него?
– Пожалейте мои уши! Кто вас на него вывел?
– Мы не раскрываем подробности наших расследований.
– Тогда до свидания.
– Нет, подожди!
– Назовите причину, по которой я должен чего-то ждать.
– Мы сможем тебя защитить.
– Это пугает меня даже больше, чем вы можете себе представить. Давайте, назовите мне настоящую причину. Мой рисунок вам помог?
– Я же сказал…
Я бросил трубку и пошел прочь от вереницы телефонов-автоматов, зашел в кафе, купил сэндвич и прыгнул восвояси из предбанника у туалетов.
В предвкушении завтрашней встречи я постирал одежду в прачечной, особенно тщательно вымылся, умастил себя дезодорантом и вычистил зубы. Дважды.
Она назвала это свиданием.
Я сделал несколько глубоких вдохов и велел себе успокоиться. Не следовало забывать, что мы будем не одни.
Мы двинулись всей группой к «Риджентс-парк», но выяснилось, что большинство хочет в зоопарк, так что в результате с нами осталась только мадам Брескин: «Не бегите так быстро. Две недели походила по экскурсиям – ноги стерла в кровь. – Она постучала по книжке под мышкой. – Моя цель – где-нибудь присесть».
Когда все вошли в парк, большая часть группы отправилась к зоопарку. Мы же прошли насквозь и остановились на берегу пруда с ранними гребцами и утками, мадам Брескин расположилась на скамье, а мы – на газоне, ближе к воде.
Критику Эвэ предъявила обоснованную, но не резкую, причем тут же приводила примеры с карандашом в руках, беря за образец озеро с лодками и отражения деревьев.
И все же ей понравились мои работы.
– Не ожидала, что ты будешь работать по памяти. Потрясающе, что ты был во всех этих местах и так здорово их помнишь.
Ну что я мог сказать? После неловкой паузы я постучал пальцем по рисункам из Оксфорда.
– Это я рисовал с натуры. Память тут ни при чем.
– И вот эти карандашные рисунки с Багамами мне очень нравятся.
– Э-э… Это Таиланд, рядом с Пхукетом. Может быть, сходство и есть, но я-то никогда не был на Багамах. Думаю, в тех местах снимали «Доктора Ноу» и «Шаровую молнию».
– Ну а меня ты рисовать собираешься?
– Да. – Я немного подвинулся, примериваясь к фону за ней. – Вот. – Расположившись поудобнее, я взялся за альбом. – А там, в отдалении, золотой купол мечети. Может, ты сядешь на свое пальто?
День начинался пасмурно, тротуары были мокрые, и я все боялся, что пойдет дождь, но из-за туч вышло солнце, и откуда ни возьмись появились толпы лондонцев, моментально заполнивших парк. Она сбросила пальто с плеч, открыв моему взору зеленый свитер в обтяжку с рукавами три четверти и декольте. Я почувствовал, как что-то обожгло мои щеки.
Я приказал себе не пялиться. Ну, не пялиться напрямую.
– Тебе так удобно?
Она скрестила ноги и легла на бок, опираясь на локоть.
– Я готова.
Мадам Бескин проведала нас лишь один раз, увидела что работа кипит, и отправилась за горячим шоколадом в буфет неподалеку. Небо снова стало затягивать тучами, и Эвэ сказала:
– Я начинаю замерзать. Раз ты сам не пьешь, можно, я попью твоего шоколада?
Я с удивлением посмотрел вниз. Я о шоколаде просто забыл. Передав стакан, я сказал:
– Прости, он уже остыл.
Я закрыл альбом и попробовал встать, чтобы помочь ей подняться, но нога так сильно затекла, что я не смог на нее упереться и упал. Ногу кололо иголками, и это было мучительно неприятно.
Встревоженная, она тут же очутилась рядом со мной:
– С тобой все нормально?
– Нога затекла, – процедил я.
Мы втроем отправились в небольшое индийское заведение в Мэрилбоун, и мне пришлось пообещать мадам Брескин, что вернемся мы в отель на такси. Сидя в ресторанчике, они с Эвэ заставили меня показать им рисунок. Я скривился и неохотно передал им листок, а сам очень внимательно наблюдал за их реакцией.
– О, – пробормотала Эвэ. Ее рука поднялась вверх и поддернула декольте. – Ты… льстец.
– Батюшки! – воскликнула мадам Брескин. – Я видела, что ты стараешься, но ты умудрился сделать гораздо больше, нежели я ожидала!
Эвэ проговорила сдавленным голосом:
– Посмотрите же, что он сделал! Никогда я так не выглядела. Эта девочка… чувственная. – Она прикрыла рот рукой и стрельнула глазами на учительницу.
Мадам Брескин наклонила голову.
– Да, согласна. Все мы такими бываем, иногда. Что и говорить, он был более объективен, нежели поэтичен. Мы не всегда видим то, что совершенно очевидно Для других…
Эвэ выглядела смущенной, но тут подошел официант, и мы оба вздохнули с облегчением, а мадам Брескин отчего-то развеселилась.
Позже, в фойе отеля Эвэ тихо сказала:
– Мне бы– хотелось иметь копию, если ты согласишься отксерить рисунок.
– Можешь забрать себе, когда я закончу. Мне только с фоном разобраться. Не нравится свет на мечети и утки, а уж вода – это вообще не обсуждается.
Она запаниковала:
– Но мы утром уезжаем! Ты не успеешь.
– Я имел в виду, когда ты вернешься. В Трентон. Дай адрес и телефон. – Я вложил ей в руку карандаш. – Пожалуйста.
– А. Почтой. – Она написала несколько строчек аккуратно и элегантно. – Ну конечно.
Я пожал плечами.
Она спросила:
– А твой адрес?
– С почтой… напряг. Там, где я живу, и телефона пока нет. Но я не потеряюсь.
Мадам Брескин дала нам побыть наедине. Она уселась возле лифтов в кресло с ножками в виде львиных лап и делала вид, что смотрит в книгу.
Я зажал альбом под мышкой и протянул руку:
– Счастливого пути, мадемуазель Кельсон.
Она взяла мою руку и возмутилась:
– Рукопожатие?! Еще чего!
И дернула меня за руку так, что я оказался очень близко. Ее свитер был таким же мягким, как я изобразил, а губы, если уж на то пошло, – еще мягче.
– Вот! – сказала она. – Теперь ты можешь улыбнуться.
Мне пришлось поднять упавший альбом, и швейцар был так любезен, что выпустил меня на мокрый асфальт, распахнув передо мной дверь после того, как я в нее врезался.
Шел дождь, было холодно и гадко, но мне было наплевать.
Одиннадцать
Охота за почкой
Мне страшно хотелось объявиться на следующий день в аэропорту и удивить ее, но я не знал, летели они из «Гэтвика» или «Хитроу», да и каким рейсом. Должен признать, что у меня в голове постоянно вертелось: «Оставь им желать большего», – и я бы тут же прыгнул, если б знал наверняка, куда и во сколько.
Ведь именно мне и хотелось большего.
Два часа я провел в Риджентс-парке, заканчивая фон. Еефигура претерпела минимум изменений – чуть-чуть добавилразмытости и затемнил абрис, чтобы она выделяласьна фоне. Кружевной край ее лифчика показался наружу – фокус моего притяжения, и я вдохновенно работал над ним, не в состоянии удержаться от того, чтобы смотреть на ее грудь, глаза, губы…
Я отнес портрет в «Кинко» и с помощью самой крупноформатной машины сделал копию с двойным увеличением.
Затем отправился в специализированный магазин за рамкой.
– Твоя работа? – спросил меня служащий, аккуратно держа рисунок за края. – Ты не подписал, Хочешь, покроем фиксирующим средством?
Я подписал портрет только именем. Ниже поставил «Риджентс-парк» и дату нашей прогулки. Продавец принял его обратно и опрыскал фиксатором из жестяного флакона «Ласко».
– Упаковать?
– Да, пожалуйста.
– Отправишь почтой или в руках понесешь?
– В руках, я собираюсь ее доставить лично.
Проблема заключалась в том, что я недостаточно отчетливо помнил Восточное побережье. Мы ездили туда с родителями, когда я был еще очень маленьким. Я купил билет компании «Амтрак» на поезд «Саусвест Чиф», покидавший Лос-Анджелес через три дня и прибывающий в Чикаго через сорок два часа.
– У нас есть свободные купе, – сказала кассирша. Я кивнул:
– Отлично, спасибо.
Она посмотрела на меня, странного подростка, и объявила:
– Это дорого. Билет в купе стоит почти на восемьсот долларов дороже.
Я достал деньги и принялся пересчитывать стодолларовые купюры, тогда она произнесла:
– Очень хорошо. А купе обычное или маленькое? В маленьких нет душа и туалета, зато они не такие дорогие.
В результате я доплатил за купе и потом заплати опять, на «Лейкшор лимитед» за поездку Чикаго – Нью-Йорк.
Я избегал тех мест, где поблизости были аэропоты и возникала необходимость показывать удостоверение личности. На билете я попросил выбить имя Пола Мак. Ленда, того самого козла Полли из моей секции карате.
Я снова застал Проктора в кабинете, дав специальному агенту еще один шанс.
– Последний шанс, – объявил я, стоя в телефоне-автомате рядом с Бальбоа-парком. – Вы хотите, чтобы я с вами сотрудничал, или нет?
Он слегка замялся.
– Я отвечу на твои вопросы лицом к лицу. Не по телефону.
– Где? – Идея мне понравилась.
В конце концов, если что – удержать он бы меня не смог.
– Здесь, в моем офисе.
– Вот уж дудки! – Я прикусил губу. – Предлагаю другое место. Бильбоа-парк, например. Вы ведь можете там оказаться минут через десять, правда?
– Может быть.
– Но у нас приватная встреча, я прошу прибыть на нее без сопровождающих.
– Что, одному и без оружия? – Сколько издевки было в его голосе!
– Оружия берите сколько хотите, только приезжайте один.
Пауза.
– У меня по графику запланирован важный звонок. Как насчет встречи через сорок пять минут?
Он запинался.
– Примите звонок на сотовый, пока будете ехать.
– Это замдиректора, я не могу.
– Я ведь сказал, это ваш последний шанс.
– Но я действительно раньше не смогу! Возможно, у меня получится успеть обернуться за тридцать…
Я не дал ему договорить.
– Больше я звонить не буду, – и положил трубку.
На следующее утро я прыгнул в студию «Юниверсал» в Лос-Анджелесе, где бывал с папой и мамой. Видел там акулу. Место я покинул мгновенно, травмированный воспоминаниями.
Почему счастливые воспоминания причиняли больше боли, чем воспоминания о той жуткой ночи, к которым я постоянно возвращался?
Я попал в новый поезд легкого метро на Красной линии на пересечении Голливудского бульвара и Вайн-стрит и доехал на нем до «Юнион-стейшн». Мой поезд отправлялся только на следующий вечер, но нужно было найти место для прыжка. Я сделал зарисовки классной башни со старинными часами.
Вернувшись в Сан-Диего, позвонил в офис шерифа из окружного суда. Там никого не было, время обеда, и дверь заперта, но в ней было стекло, сквозь которое я мог заглянуть. В Главном следственном управлении мне дали номер сотового телефона.
– Детектив Вихиль отвечает за… – девушка произнесла фамилию с испанским прононсом: Вии-хилль.
Я попробовал набрать этот номер, и после пяти гудков мне ответили:
– Боб Вихиль.
– Меня зовут Гриффин О'Коннер, детектив. Я посылал рисунок в ваш отдел.
На том конце провода раздался резкий вдох.
– Надо же! Странно. Федералы думают, что ты в Европе.
Ага. Британская служба иммиграции беседовала с ФБР! Через Скотленд-Ярд, наверное.
– У вас что, определитель?
– Да. Я вижу, что ты звонишь по местному.
– Рисунок помог?
– Блин, да еще как! Его опознали в службе проката авто, причем тот парень, чью машину они угнали в Мехико. Служащий «Ацтека Эйрлайнс» в «Родригесе» тоже опознал его.
– «Родригес»? Где это?
– Тихуана, – ответил Вихиль. – Главный международный аэропорт имени генерала Абелярдо Л. Родригеса.
– Куда он летит?
– Неизвестно. Девушка на стойке не помнит, а зарегистрировался он под другим именем. Имя Кемп вообще никем не упоминалось. Этот человек совершил несколько вылетов в города Мехико и за пределы страны. ФБР изучает видеозаписи с камер слежения по вылетам в Тихуану и прибывающие рейсы в возможные города назначения.
– А специальный агент Проктор из отделения ФБР в Сан-Диего знает об этом?
– Он же мне об этом и рассказал.
Вот урод!
А Вихиль продолжил:
– Мы предполагаем, что у Сэма не было твоего телефонного номера – поэтому эта шайка там засела, верно?
– Засела? У Сэма?
– Ну да – они почти неделю там торчали. Это подтверждается показаниями служащего из проката автомобилей и соответствует количеству мусора, которое они оставили после себя. Я так понимаю, Сэм просто не мог тебе позвонить.
Я сморщился.
Хм. Нет. Я сам ему позвонил. Я почти лояльный гражданин, но…
Боже. Они держали Сэма и Консуэло в заложниках целую неделю в ожидании моего звонка. Меня снова отчаянно мутило. Захотелось немедленно метнуться в Париж и пуститься на поиски Алехандры, чтобы защитить ее.
Если так сделаешь, ты попросту наведешь их на ее след.
Вихиль истолковал мое молчание по-своему.
– Понимаешь, да?
Мое дыхание участилось.
– Да!
Он тактично помолчал минутку.
Немного успокоившись, я спросил:
– А еще кто-нибудь? Вы кого-то еще вычислили?
– Паоло, тот парень, у которого украли машину на Втором шоссе, видел четверых. У нас есть несколько снимков с ними, сделанных видеокамерой в прокате. Можешь посмотреть и сказать, узнаешь ли их.
– А Кемп там есть?
– Нет. Судя по словам агента, он не входил в здание. Один из этих четверых взял на себя оформление бумаг.
Я подумал, что это мог быть парень из тех, с кем я столкнулся в лондонском метро, или здоровяк из Оахаки. До моего поезда оставалось еще двадцать шесть часов.
– Думаю, я мог бы взглянуть. Где вы находитесь?
– На подстанции «Лемон Гроув». Судя по твоему номеру, ты в центре, да?
– Я в здании суда.
– Я собираюсь в главный офис. Можем встретиться где-нибудь поблизости от центра.
Ну что ж, он ответил на мои вопросы, в отличие от Проктора, и мне захотелось увидеть фотографии с «их» лицами.
– Ладно. Тогда у главной библиотеки на Э-стрит.
– Договорились. Через двадцать пять минут, нормально? Встретимся внутри?
– Давайте. Вы в форме?
– Нет. У меня будет красная папка с фотографиями – я ею помашу. Я испанец, около двухсот фунтов, на мне коричневый костюм без галстука. Чисто выбрит. Во всяком случае, был с утра.
– Договорились.
Я прыгнул на маленькую парковку для персонала позади центрального здания библиотеки и обошел его кругом, направляясь к входу. Минуту я постоял под навесом, оглядываясь, но был будний день, кругом сновали толпы людей. Я вошел, быстро отыскал места, откуда можно наблюдать за дверью из-за вращающегося стенда с книгами, и прислонился к стене.
Множество людей входили и выходили через двери в следующие полчаса. Наконец в здание вошел мужчина в коричневом костюме, держа, как мы и договаривались, толстую красную папку. Он нес ее перед собой на уровне груди."
Я оттолкнулся от стены и двинулся ему навстречу. Пройдя справочный стенд, я услышал шаги и отскочил влево, а из-за полок вдруг выскочил мужчина. Что-то вспыхнуло в его руке, и я почувствовал, как мне сдавило ребра, а затем ощутил невыносимую боль. Его рука с сияющим металлом взметнулась для следующего выстрела, целясь мне в живот, но я уже исчез.
Согнувшись, я приземлился на неровный пол Норы и упал на одно колено. Когда попытался поднять левую руку, чтобы пощупать спину, я закричал от боли и снова уронил ее. Я чувствовал, что вся одежда с этой стороны пропитана кровью, но не мог повернуться, чтобы посмотреть на рану.
Мне срочно требовался врач, чтобы не умереть от потери крови, но при этом следовало избегать мест; где я часто появлялся. Поход в лондонскую больницу мог оказаться роковым. Лучше всего было обратиться за помощью в Сан-Диего или в ту клинику в Ла Крусесите, которую я знал. Когда удалось подняться, у меня потемнело в глазах, и комната словно закружилась вокруг меня. Я постарался зафиксировать взгляд на своих рисунках, приколотых к фанере.
Туда.
В Гондарибьи был ранний вечер, но старый квартал хорошо освещался, и когда рухнул на асфальт лицом вниз, я услышал крик женщины и мужской голос, воскликнувший: «Пресвятая Дева Мария!».
Да уж, не говорите.
Очнулся я лежащим на животе, причем голова почти свесилась с подушки. Спина уже не болела так, как раньше, но ее что-то стягивало. Я пошевелился, и чья-то рука надавила мне на плечо. Мужской голос произнес по-испански:
– Не двигайся! Ты меня понимаешь?
Я вернулся в исходное положение.
– Понимаю. Где я?
– В моей клинике. Я доктор Уриарте. Тебя привезла полиция.
Меня привезла полиция?! Я подумал, любопытно, что же было в моих карманах? Только деньги. Английские фунты, несколько франков, пара американских долларов. Может, ластик. Но никакого паспорта – с тех пор, как мой был конфискован иммиграционной службой Великобритании.
– Тридцать девять ран, – провозгласил доктор Уриарте. – В общей сложности.
Тридцать девять швов. Он наверняка ввел мне обезболивающее, но мое воображение тут же разыгралось, вызвав зуд, боль и покалывание одновременно.
Потом доктор помог мне сесть. Я был раздет. Мои рубашка, штаны, белье, обувь, носки – все лежало в углу кровавой кучей, даже на обуви была кровь. К моей левой руке была подсоединена капельница, по трубке в меня капала какая-то прозрачная жидкость. Комната опять закружилась вокруг, и он держал руки на моих плечах, пока я не сказал по-испански: «Хорошо».
Доктор наложил мне еще одну повязку, довольно тугую.
– Вы помните, как на вас напали?
Я отрицательно покачал головой.
– Нет. Это произошло слишком быстро.
Он взял в углу пластиковый пакет и передал мне.
– Вот ваши деньги… Вы американец? – Видимо, он заметил доллары. Произношение у него было весьма специфическое, но английский – на хорошем разговорном уровне.
– Англичанин, – ответил я.
– Ого! Ваш испанский звучит так, словно вы из Мехико.
Я кивнул.
– Да, я там его выучил.
– А я ходил в школу в Техасе, – сказал он. – Медицинскую, «Бейлор скул».
– Понятно. Я жил в Калифорнии. Доктор, я немного замерз.
– Ой, простите! – Он распахнул шкаф и достал больничную рубаху. – Я педиатр. Моя клиника находится рядом с тем местом, где на вас напали, и потом я рядом живу. Мне приходилось зашивать множество ран у местных драчунов. – Он отсоединил капельницу и помог мне надеть рубаху. – В каком отеле вы остановились?
– Ни в каком. Я только приехал.
– Ах, так они и паспорт сперли. Я-то надеялся, он остался в гостинице.
Я покачал головой.
– Ближайшее британское консульство в Бильбао Я думаю, там вам быстро сделают дубликат.
Я кивнул.
– Вам следует двигаться очень осторожно: я сшил вместе три разных слоя мышцы. Никаких упражнений в течение четырех недель, а после следует пройти курс физиотерапии. – Он сжал губы. – Могло быть гораздо хуже. Мне кажется, они целили в почку. Вы могли умереть буквально через несколько минут.
Я вспомнил, как увернулся от того движения. Да, он промахнулся.А если бы нет, какое бы имело значение как быстро я прыгнул?
– Я бы истек кровью?
– О да. Почечная артерия очень большая. Только мгновенная реакция врача в травмпункте спасла бы вас. Атаковавший, должно быть, отчаянный человек.
Я моргнул.
– Почти ничего не чувствую.
– О, еще почувствуете! Вам понадобится много обезболивающего. Выпишу вам рецепт.
– А швы?
– Десять дней. Внутренние рассосутся – пусть они васне волнуют.
– Ладно.
– Если швы покраснеют, опухнут или загноятся – обращайтесь в больницу.
– Хорошо. Сколько я вам должен?
– У вас нет страховки?
– Нет.
Он назвал сумму, которую выплатила бы страховая компания, и я заплатил, добавив еще половину стоимости вамериканских долларах.
– Полиция вас дожидается, хотят поговорить.
– Конечно, – ответил я.
Я попросил разрешения воспользоваться туалетом и из него уже не вышел.
Поначалу я спал хорошо, но постепенно действие лидокаина ослабело, и боль усилилась настолько, что я проснулся, огласив воплями Нору и разбудив эхо в каменных стенах. Процесс надевания рубашки был невыносимо мучителен. Но еще хуже – надевать шорты.
Я прыгнул в аптеку в Л а Крусесите. Наплевать, заметили ли эти уроды мой прыжок – для получения обезболивающего в Мехико рецепт не требовался. Я объяснил свое затруднение фармацевту, причем начал закатывать футболку, чтобы показать повязку, но не смог даже просто поднять левую руку, так было больно.
Фармацевт встревожился и жестом показал, чтобы я опустил майку.
– Тридцать девять швов? – такое количество его потрясло.
– Верно.
Он продал мне бутылочку тайленола с кодеином. Я прыгнул обратно в Нору, даже не дойдя до двери.
Заснуть мне не удалось, но боль утихла, сменившись неприятным покалыванием. Я осторожно оделся и отправился за новыми ботинками, сначала в Сан-Диего, потом в Ренн. Пришлось попросить продавца зашнуровать их на мне. В шесть вечера я осторожно поднялся в вагон поезда «Сауевест Чиф» на «Юнион-стейшн» в Лос-Анджелесе, проводник показал мне мое дорогое эксклюзивное купе, где, приняв обезболивающее, я заснул и спал урывками на правом боку.
Я планировал делать зарисовки на каждой остановке поезда, но лекарства буквально нокаутировали меня. Мне удалось сделать лишь парочку набросков из окна на станциях в Кингмане, Флагстаффе и Винслоу. В Hью-Мехико к ним добавились Альбукерк, Лэми и Рейтон, но затем я принял двойную дозу обезболивающего и проспал весь Колорадо и большую часть Канзаса, проснувшись лишь для того, чтобы зарисовать Лоуренс и Канзас-сити. Еще оставались одна остановка в Миссури, в Ла Плате, и еще одна – на окраине Айовы, когда мы готовились пересекать Иллинойс. Я сдался. Все мое тело невозможно болело, а таблетки еще и вызвали запор.
Последние пять часов в Чикаго были сплошным кошмаром, плаванием в зыбкой дымке, вызванной лекарствами. От меня дурно пахло – я не доверял своей способности обмываться, не замочив повязку, и мытье подмышек оказалось для меня практически недоступным. Когда, шатаясь, я пробирался по узкому коридору в вагон-ресторан, в меня несколько раз врезались другие пассажиры.
Зато я много думал.
Это он им рассказал. Следователь Вихиль сообщил им, что я буду в библиотеке.
Они поджидали. Могли прийти раньше или войти через другой вход, может, даже отключили сигнализацию на запасных выходах.
Но Вихиль им рассказал.
Козел.
Я остановился в гостинице возле станции, заплатив вперед. Объяснил, что подвергся нападению, и потому у меня нет с собой никаких документов. Позднее, посмотрев в зеркало, я понял, что повзрослел и стал выглядеть старше. Может, в отеле подумали, что мне больше восемнадцати, а может, просто пожалели.
Я с благодарностью опустился в ванну, отставив левую руку. Мне удалось избавиться от неприятного запаха и даже немного помыть голову. Кровать оказалась мягче, чем в Норе, но даже несмотря на принятые на ночь лекарства, каждый звук будил меня, провоцируя скачки адреналина. В результате я включил свет, хорошенько оглядел комнату и прыгнул в Нору, где, несмотря на жесткую кровать, проспал шесть часов.
Наверное, в тот момент и произошел перелом, как кризис в болезни.
На следующее утро боль ощущалась, но не так сильно. Терпимо. Я не стал принимать таблетку, и к тому времени, как закончил свой завтрак в отеле, пелена, вызванная болеутоляющими, стала спадать.
«Лейкшор лимитед» отбывал в 19:55 и должен был прибыть на «Пенн-стейшн» во второй половине следующего дня. В ту ночь я спал лучше, чем за все время с момента нападения, и, едва сойдя с поезда, купил билет на «Нью-Джерси транзит» до Трентона. Пока ждал поезда, зарисовал площадку под лестницей на Седьмой авеню. Поезд был набит битком, поскольку как раз начался час пик. Сидеть было все равно больно, и я нашел угол, где постарался пристроиться так, чтобы не давить на швы.
Поездка заняла всего около часа.
В Трентоне шел мелкий дождь.
В. киоске я купил карту Трентона. Трентонская Центральная школа, в которую ходила Эвэ, располагалась примерно в полумиле от станции, а жила она и того ближе.
Но шел дождь, и часовое стояние в поезде выжало меня, как лимон. Я зарисовал платформу 1Д с суетящимися пассажирами и прыгнул назад, в Нору.
Через десять дней после нападения я отправился к доктору Уриарте и сел в очередь вместе с мамашами и их больными детьми.
Увидев меня, он растерянно моргнул, а потом вспомнил.
– Это вы! Куда вы тогда подевались?
Он оглядел заинтересовавшуюся публику и жестом пригласил меня войти в кабинет. Несколько женщин, сидевших передо мной, проводили меня убийственными взглядами.
Закрыв дверь, он сказал:
– Полиция очень на меня рассердилась. Они сочли, что я им солгал, сказав, что вы ушли без одежды.
– Мне очень жаль. Я не хотел их на вас натравливать. Мне нужно, чтобы вы сняли швы, но если это причинит вам неприятности, я поищу кого-нибудь другого. Я заплачу наличными.
Он немного подумал.
– Конечно, мы снимем ваши швы. Они не говорили, что я должен позвонить, как только вы вернетесь.
– Ага. Спасибо большое.
Он велел одной из сестер заняться мной, пока сам осматривал других пациентов и разбирался с их разгневанными мамашами. Но, едва она закончила, он вернулся и осмотрел мою рану.
– Отлично. Здесь останется шрам. Просто полоска но думаю, ничего существенного, повреждения не глубокие.
Я заплатил ему вдвое больше того, что он попросил.
В пятницу вечером я сделал звонок с «Пенн-стейшн». Ее не было дома, но мать сказала, что Эвэ вернется в десять, и так оно и было – в десять ноль-пять трубку подняли мгновенно.
– Алло!
– Привет, Эвэ, это…
Она перебила меня.
– Это ты. Я ждала почти целый час'! Мама могла бы мне позвонить – я была по соседству, у Ронды! Она даже не догадалась, что звонок из-за границы!
– Да нет. На самом деле я в Нью-Йорке.
Секунду она молчала.
– Правда?
– Да. Я тут подумал, не занести ли тебе рисунок, завтра например. Если у тебя нет других планов. Сверься с графиком.
Она засмеялась.
– Если нет планов… Мам! Какой у меня там график, на завтра? – Она произнесла это слово с британским акцентом, «гррафик». – Ну конечно, нет у меня ничего ни по какому графику! – На сей раз она произнесла это слово по-американски. – Где? Когда? Мне приехать в город на поезде?
Мне такая идея очень понравилась, но я сказал:
– Нет. Вряд ли родители тебе позволят, правда? Наверное, будет лучше, если я тебя навещу. Нормально, если я приеду в десять? Евклид авеню, да? Похоже, что от станции можно дойти пешком.
– Откуда ты знаешь?
– Карты, дорогуша. Карты.
– Ах! Ну да, ясно. А что ты делаешь в Нью-Йорке?
– С тобой разговариваю.
Я прыгнул на станцию в Трентоне на следующее утро и слился с толпой пассажиров поезда из Филадельфии. Ходьба давалась мне с трудом, я был очень слаб. Рана все еще нарывала, но я собрал всю волю в кулак. Меня больше не мутило, когда я поднимался, и мне даже удалось сунуть себе под мышку упакованный рисунок. В первый раз за две недели я чувствовал себя чистым, приняв отличный душ – уже без опасений, что швы намокнут.
На деревьях только-только лопнули почки, а из-под прошлогодней пожухлой травы полезла зеленая трава. Эвэ жила в двухэтажном доме желтого кирпича с крытым крыльцом. По телефону она назвала это «колониальным стилем». Она стояла на ступеньках, когда я завернул за угол, и оставалась там, наблюдая, как я вхожу во двор, прежде чем спуститься мне навстречу. Я был уверен, что она собирается меня обнять, поэтому быстро выдвинул вперед коробку, так что ей пришлось сдержаться и взять ее.
– Заходи скорее!
Ее родители ждали в холле. Мама стояла у окна, а отец сидел с книгой, но у меня сложилось ощущение, что они оба находились в состоянии тревожного ожидания. Я призвал на помощь все свои хорошие манеры, пока меня представляли.
– Очень приятно. Счастлив познакомиться с вами.
У миссис Кельсон были рыжие, но уже начинающие седеть волосы, а у мистера Кельсона прическа в стиле семидесятых: длинные волосы, закрывающие лоб и уши. То ли он еще не поседел, то ли подкрашивал волосы. Его улыбка мне не понравилась – глаза совсем не улыбались. В них словно застыл вопрос: «кто ты такой и что тебе нужно от моей дочери?».
А вот мать улыбалась по-настоящему. Миссис Кельсон очень понравился рисунок. Отец Эвэ выдавил «очень мило», но его лицо оставалось хмурым, и он незаметно переводил взгляд с рисунка на дочь.
– Ты сделал копию? – спросила Эвэ.
– Да, снял одну, отличную.
Я не стал уточнять, что копия была в два раза больше оригинала и висела теперь над моей кроватью. Это бы уже было чересчур.
– Что ты делаешь в Нью-Йорке, Гриффин? – спросил мистер Кельсон.
– Возвращаюсь домой из Европы. Я живу в Южной Калифорнии.
– Правда? Не в Англии? – Он посмотрел на дочь.
– Мы об этом не говорили, пап! Я встретила его в Лондоне, он оказался англичанином. Что я должна была подумать?
– Да, – добавил я. – В основном мы обсуждали рисование.
– Где же именно в Южной Калифорнии?
– Рядом с пустыней, в западной части Сан-Диего-сити. Ближайший населенный пункт называется Боррего Спрингс. – До сих пор это была правда, но далее я соврал. – Я полжизни прожил с отцом в Калифорнии, а потом в Лечлейде, в Оксфордшире, с бабушкой и дедушкой. Я навещал кузена своего друга, когда познакомился с Эвэ во Франции.
– Наверное, при таком образе жизни сложно учиться в школе, – предположила миссис Кельсон.
– Я заочник. Домашнее обучение. Это единственный вариант, который нам подошел. Когда поступлю в университет, будет иначе.
Эвэ поглядела на родителей. Потом сообщила:
– Мы пойдем с Гриффином в «Лаветас», пить кофе.
– У нас и здесь есть кофе… – Складка снова залегла между бровями мистера Кельсона, но миссис Кельсон прервала его, быстро сказав: – Конечно. А ланч вы будете есть в городе или хотите пообедать с нами? Из Принстона приедет Патрик.
Эвэ глянула на меня, затем сказала:
– Мой брат. Мы увидимся с ним после ланча, ладно?
– Хорошо, – ответила миссис Кельсон. – Он приедет на поезде в четыре семнадцать, так что постарайтесь вернуться вовремя.
– Ага, – ответила Эвэ.
Она схватила свое пальто – то огромное черное, в котором ходила в Европе – и, потонув в нем, потащила меня к двери.
– Пешком пойдем? – спросил я.
– Да, это рядом. На Стейт-стрит, возле станции, но на дальней стороне.
Она подхватила меня под левую руку, я напрягся, и она отпустила.
– Что такое? Тебе нехорошо?
Ее лицо вытянулось, словно от удара, и я поспешил заверить, что все в порядке.
– Извини. Я повредил спину, вот тут, слева. Я был бы рад, если бы ты взяла меня под правую руку.
