Текст книги "Джагала"

Автор книги: Стивен Браст

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Стивен Браст
Джагала
(Влад Талтош – 11)

Steven Brust, Jhegaala(2008)
Часть первая. Яйцо

«Стадия инкубации занимает от восьми до девяти дней, но в течение этого недолгого периода яйца легко уязвимы. И хотя мать способна защитить яйца после превращения (см. гл. 19), все равно остается промежуток от тридцати пяти до сорока часов, когда яйца некому было бы опекать, не приди на помощь самец, который претерпел собственное превращение после оплодотворения яиц (см. гл. 18), и вернулся, чтобы встать на страже, пока мать беспомощна, как это будет изложено в подробностях в вопросе о левидоптах.

Следует уточнить, что стражу у яиц несет не их конкретный отец, но первый же свободный самец-левидопт, который оказался в пятидесяти футах или около того от матери в период превращения. Как именно самец-левидопт находит яйца…»

(Оскаани, «Краткий обзор фауны Среднего Юга». Т. 6, гл. 15)

Пролог

Лефитт: О небеса, но что же он делает?

Бораан: А? Да ничего. Просто лежит здесь. В этом-то и прелесть.

(Миерсен, «Шесть частей воды». День Первый, Акт II, Сцена 4)

В горах Саэстара есть место, где, как говорят местные, на востоке можно узреть былое, а на западе – грядущее. Думаю, корни этого поверья лежат в некоем доисторическом переселении народов. Или завоевании. Или охренительно волшебном разреженном воздухе – его в этих горах прорва.

В общем, местные в это вроде как верят.

И если они правы, у меня все наоборот. Оглядываясь на запад, я вспоминал, как карабкался по десяткам утомительнейших тропинок, проложенных горными козлами сугубо для горных козлов; смотря на восток, я предвидел спуск по точно таким же.

Позади осталось озеро Cурке на рубеже леса. Озеро, краешек леса и большая усадьба рядом с ними принадлежали мне, благодаря Империи и в награду за «особые услуги». Забавно, да? Но оставаться там я не смел, благодаря Дому Джарега и в награду за «особые проступки». Это уже не так забавно.

В качестве управителя я оставил там деда, которому намекнул, что круговая порука, по мне, предпочительнее притеснений. Он не удивился: деду и самому не нравилась роль притеснителя, ибо к вельможному сословию он относился с необъяснимой холодной ненавистью, которая происходила из весьма отдаленного прошлого, известного мне лишь по смутным намекам.

Оба мы пребывали в расстроенных чувствах. Деда беспокоило, что браконьерство в лесах разрастется до неприличия, когда браконьеры поймут, что у «управителя» душа не лежит поступить с ними по закону. Меня беспокоило, что джареги могут быть достаточно злы на меня, чтобы выместить это зло на нем. Я не думал, что они так поступят – то, что я совершил, не столь дурно, как, скажем, предоставление улик Империи, – но все же сердце мое было не на месте.

Мы обсудили это. Нойш-па не волновался. Джареги, возможно, и в состоянии воспользоваться колдовством, как бы они ни презирали магию «выходцев с Востока», но им придется попотеть, чтобы отыскать такого мастера, как мой дед. А немного работы со зверьем в округе, с деревьями и даже овощами, – и к услугам деда будет такая шпионская сеть и защитный периметр, что сам Марио, пожалуй, не пробьется.

Мы долго беседовали о бедах, в которые вляпался я, и об его бедах с браконьерами (перевожу: он терпеть не может объяснять кому-либо, что тому следует делать), и о том, куда я собираюсь отправиться. Куда – он не хотел знать: то, чего он не знает, джареги не смогут из него выбить. Я начал было отрицать, мол, джареги так не поступают – но… вообще-то поступают, иногда.

Я играл с дедовым дружком Амбрушем, а Нойш-па и мой дружок Лойош возобновили знакомство. Я провел там с неделю, он готовил для меня, мы многое обговаривали, например, как бы это ему оставаться управителем и ничем не управлять. Кое-что мы придумали, в частности, урезали список возможных распоряжений. Деду вроде понравилось.

Как-то вечером, смакуя фенарианское бренди, я спросил:

– Нойш-па, что ты можешь рассказать мне о моей матери?

Он вздохнул.

– Она изучала Искусство, Владимир, и это весьма расстраивало моего сына, да обретет он покой. Я нечасто ее видел.

– Но почему?

– Ты же знаешь, как твой отец относился к Искусству, Владимир. Он не хотел, чтобы мы об этом еще и беседовали. Я редко виделся с сыном после того, как он женился – только когда он приводил тебя после смерти твоей матери. Я хотел бы больше рассказать тебе о ней. Помню, у нее было доброе лицо и мягкий голос…

Что ж, прежде я и этого не знал.

– Знаешь, – продолжил он, – она, как и я, не любила Страну эльфов. Я прибыл из Фенарио, когда… когда должен был уйти. А ее отец пришел сюда или до ее рождения, или когда она была грудным младенцем.

– А почему ушел он?

– Твоя мать не рассказывала.

Я кивнул.

– А как ее звали? До брака, в смысле?

– Не знаю. – Он нахмурился. – Нет, погоди… кажется, знаю. Минутку, Владимир, сейчас поищу.

Он вышел из комнаты; уютный альковчик, Нойш-па его переоборудовал под библиотеку. Где-то перез полчаса дед вернулся, держа клочок ветхого пергамента.

– Вот, у меня сохранилась записка от нее, – сказал он. – Я частенько задумывался над этой загадкой.

Я взял пергамент. Пожелтевший от времени, он пахнул так, как и должен был пахнуть, проведя много лет в запертой шкатулке. Я взглянул на него и нахмурился:

– Ты тоже не можешь это прочесть?

– Отчего же, могу. Это рунические письмена, какие очень, очень давно использовались в Фенарио. Говорят, даже до того, как там поселились фенарианцы. Иногда такие попадаются в старинных трактатах по Искусству, поэтому я их и выучил.

Он улыбнулся хорошо известной мне улыбкой; в глазах у деда искрились тайны – забавные, а не смертельные. Он снова взял записку; разбирая текст, ему пришлось отодвинуть пергамент чуть дальше от глаз, чем несколькими годами ранее. Дед откашлялся и прочел:

«Отец, еда была хорошей, а вечер восхитительным. Пожалуйста, прими мою благодарность от лица меня и Пишты. Мы оба очень ждем новой встречи с тобой. С любовью, Маришка Мерс Талтош.»

– Мерс, – повторил я.

Он кивнул.

Я пожал плечами:

– Ну и что тут загадочного?

– А? А ты сам скажи, Владимир, – глаза деда снова заискрились.

– Э… – начал я. – А что тут не так-то? Записка пришла после обеда, верно?

Он кивнул.

– Ну, тогда… да. – Если подумать, действительно. Сперва одно, потом другое… – Во-первых, зачем подписываться полным именем, когда всех дел – черкнуть «спасибо» на пару строчек? Во-вторых, зачем писать эту записку древним руническим письмом?

Он кивнул.

– Вот и я удивляюсь.

– Ты помнишь тот обед? – спросил я.

– О да. Не так часто твой отец тогда заглядывал ко мне…

– Нойш-па?

– Хм?

– А мать была беременна, когда писала это?

Он нахмурился, глаза его сузились, взгляд скользнул вверх и вправо, пока дед копался в памяти. Через минуту он кивнул.

Я улыбнулся.

– Значит, это предназначалось мне, Нойш-па. Как ответ на мой вопрос, если я выживу, а она умрет. Она знала моего отца…

Он ухмыльнулся и энергично кивнул.

– О да! Должно быть, именно так!

– Интересно, где она родилась.

Он пожал плечами.

– Мерс – имя редкое. Ты знаешь, что оно обозначает?

Я покачал головой.

– «Бракомол». Знаешь, что это такое?

– Что-то связанное с деревом. Вроде бы с тем, как из древесины делают бумагу.

Он кивнул и нахмурился.

– Я знаю городок, где производят много бумаги, в западной части Фенарио, где Река Фейри молода и могуча. Городок зовется Бурз.

Я рассмеялся.

– Ну надо же, назвать город – Бурз! note 1Note1
  Buz (венг.) – «вонь"


[Закрыть]

– Наверное, запах при изготовлении бумаги тот еще.

– Наверное, – проговорил я.

Городок Бурз с бумажной фабрикой и дурным запахом, где, возможно, родилась моя мать. А у меня как раз нет иных дел, кроме как держаться подальше от лап джарегов. Отправиться на Восток, на историческую родину – весьма удачный ход. Во-первых, драгаэрянин будет там еще заметнее, чем я среди драгаэрян. Во-вторых, в моем случае в ход пойдет Морганти, а в стране колдунов такое оружие буквально кричит «вот оно я» почти на четверть мили. Существуют особые ножны, скрывающие проявления этого клинка от волшебников; точно знаю, сам пользовался. Но даже если возможно создать ножны, скрывающие психическое излучение, какие ощущает колдун, джареги вряд ли знают, как к подобному делу подобраться. Вообще сомневаюсь, что им придет в голову такая необходимость.

На Востоке мне безопаснее, без вопросов.

И я могу отыскать семью матери.

Разговор свернул на иные темы и я не сказал деду, что намерен отправиться на Восток; но затем в течение нескольких дней я получил несколько лекций, в той же манере, которую так хорошо помнил по урокам Искусства: о восточных обычаях, о политическом устройстве Фенарио, о культуре. Дед говорил по-фенариански и требовал от меня того же. Он постоянно придирался к моему произношению, а к акценту – вдвойне.

Гильдии и ковены.

Мы уделили немало времени вопросу о гильдиях и ковенах, и очень хорошо, потому что… Стоп, не буду забегать вперед. Но кое о чем расскажу сейчас, просто чтобы позже вы поняли. Ну, поняли так же, как я, то есть не очень хорошо.

Гильдии, объяснил дед, это для ремесел – они что-то вроде средства защиты ремесленников от торговцев, которые посредничают при продаже их товара. В иных краях Фенарио ремесленники сами стоят у прилавка, и там гильдий мало. В других же краях гильдии перекрывают огромные области (ну, сравнительно огромные; по моим меркам, Фенарио – королевство невеликое).

И почти в каждом городке, сколь бы невелик он ни был, есть свой ковен

– иногда его членов знают все и каждый, но чаще нет. Ковен – что-то вроде гильдии для колдунов, иногда он собирает их общие силы для неких чар, а иногда – просто угрожает пустить в ход колдовство, дабы соблюсти интересы своих членов.

– А все колдуны – члены ковена? – спросил я.

– Владимир, в Фенарио колдуны… ну, в общем, почти каждый крестьянин знает одно-два простеньких заклинания.

– Тогда кто входит в ковен?

– Те, кто по-настоящему пользуется Искусством. Многие берут плату за свои услуги. И еще те, кто собирает и готовит растения.

– Как ты. Ты бы там был в ковене.

Дед кивнул.

– Иногда особого выбора нет. Тех, кто в ковен не входит, хотя должны бы… – Он предоставил моему воображению самостоятельно решить, что ковен сотворит с персоной, которая ему не по нраву.

– А бывает когда-нибудь два ковена или больше? – спросил я.

– Очень недолго.

Гильдии и ковены, ковены и гильдии. О да, хорошо, что он выкроил время и кое-что объяснил мне.

Пропустим еще сколько-то там бренди и обедов. Наконец, наступил день после Весеннего Равноденствия, когда я обнял деда и попрощался.

В общем, так я и очутился на перевале Саэстара, оглядываясь на будущее и глядя в прошлое. Где-то там, внизу, лежал предел Империи и граница Фенарио, страны невежества и знаний, суеверий и науки. Ну ладно, может, «наука» не совсем то слово. С другой стороны – когда суеверия сбываются, как это назвать?

Я начал спуск; Лойош сидел на моем правом плече, Ротса на левом.

Часть вторая. Апоптера

«Эта стадия длится от вылупления и до полной переработки жирового слоя, занимая обычно от четырех до пяти недель. На протяжении всего периода апоптера, плавники которой к моменту вылупления полностью сформированы, постоянно находится в воде, пока развиваются основные органы. Интересно, что зрение появляется последним; апоптера слепа практически до момента превращения. Некоторые натурфилософы (в частности, Корвентра Гидна) утверждают, что именно ощущение света запускает механизм превращения.

Что до памяти апоптеры, многое тут остается неясным. Большая часть предположений в предыдущей работе относительно «удивительной памяти» основана на труде Лерони, фиксирующую ее стремление изучить каждый уголок ограниченного мироздания. Хотя нельзя отрицать изучающей природы данного стремления, ни разу не установлено наличия зафиксированных воспоминаний, которые сохранились бы на следующей стадии. Напротив, имеются свидетельства обратного (см. приложение Д к данному тому).»

(Оскаани, «Краткий обзор фауны Среднего Юга». Т. 6, гл. 16)

1.

Бораан: Свечу! Во имя любви к Богам, свечу! Сиделка: Но у нас нет свечей! Бораан: Как – нет свечей? Сиделка: Они все сгорели во время потопа. Даглер: Не желаете ли купить немного воска? (Бораан лупит Даглера канделябром.) (Даглер уходит, держась за голову.)

(Миерсен, «Шесть частей воды». День Первый, Акт IV, Сцена 4)

Горы сменились лесом настолько плавно, что я не понял, когда именно я наконец спустился с гор, даже после того, как повернул на север. Это при том, что они стеной нависали слева. Но наконец, я убедился, что больше уже не спускаюсь, а через какое-то время не могло быть никаких сомнений, что я нахожусь в самой чащобе, где неведомые мне деревья росли так тесно, что иной раз я с трудом между ними протискивался, а ветви склонялись так низко, что я вынужден был пригибаться, дабы сохранить физиономию в целости. Жуть.

Я повернул на север; стало легче, в лесу время от времени попадались поляны, хотя на этих полянах я видел Горнило, от которого болели глаза.

Не люблю лес. Я ненавижу деревья, я ненавижу кусты, мне категорически не нравятся тропинки, которые все время либо ведут совсем не туда, куда нужно, либо просто пропадают, не предоставив никаких объяснений и указателей. Когда я управлял территорией от имени Дома Джарега, позволь кто-либо из моих людей себе подобное поведение – я немедля приказал бы переломать ему ноги.

В Пуште всегда хороший круговой обзор, надо лишь поглядывать, что там такое движется в траве. В горах – по крайней мере, в тех горах, где бывал я – видно на несколько миль как минимум в двух направлениях. В городе, быть может, так далеко и не заглянешь, но всегда можно прикинуть, где в состоянии притаиться тот, кто задумал причинить мне вред. А в лесу только деревья и видны, что угодно может ударить откуда угодно; я ни на миг не мог расслабиться. Спать – сущая мука. Спустившись с гор, я три ночи провел в лесу, и толком глаз не сомкнул. И это при том, что меня сторожили Лойош и Ротса. Все время на нервах. Когда я стану властелином мира, непременно устрою постоялые дворы у каждой тропинки. Если бы не Лойош и не возникающие изредка в поле зрения горы, я бы точно заблудился.

Я миновал несколько родников и ручьев. Один из них намеревался вскоре стать рекой, он жутко спешил, а течение было невероятно сильным для потока глубиной в фут и шириной футов в десять. Что ж, пусть его спешит дальше.

Нервничал я постоянно, однако никакой настоящей опасности вокруг, насколько мне известно, все-таки не имелось (хотя, говорят, в этих лесах охотятся дзуры). Я прошел, и хватит об этом. Деревья уменьшились и стали расти реже, трава меж ними воспряла, там и сям в пейзаже возникали здоровенные угловатые глыбы, словно горы вторгались на чужую территорию.

«Ну, кажется, мы неплохо движемся, Лойош – для тех, кто идет вслепую.»

«Это точно, босс. И лишь скромность удерживает меня от уточнения, как мы это совершили.»

«Угу.»

Где-то через час мы вышли на тракт. Взаправдашний тракт. Я бы пустился в пляс, если бы умел. Приближался вечер, Горнило скрывалось за горами. Тени – очень резкие, почти что материальные, – были длинными, а ветерок холодил мне спину.

«Туда,» – кивнул мой дружок, указывая направо. Поскольку горы возвышались слева, я бы и сам определил нужное направление, но не возразил и зашагал туда.

Какой же роскошью после гор и леса было идти по тракту, даже по такому неухоженному и безлюдному. Ноги возблагодарили меня, а заодно и левый бок, в который теперь не врезался эфес шпаги всякий раз, когда я поднимал левую ногу, перелезая через камень.

За час мне на глаза никто не попался, а из всего пейзажа выделялся лишь одинокий овин далеко в поле. Тени удлиннялись, Лойош хранил молчание, мысли мои блуждали.

Думал я, разумеется, о Коти. Несколько недель назад я был женат. Еще несколькими неделями раньше – счастлив в браке, по крайней мере, так я думал. Всякий может ошибиться.

Странно, что я почти ничего не чувствовал. Шагать по дороге было приятно, после всех этих лазаний я оставался во вполне приличной форме, а ветер казался не слишком холодным. Я знал, что случилось со мной – именно ЗНАЛ. Ну как если бы я смотрел на разъяренную толпу, которая мчится ко мне, видел, как она приближается, и знал, что она со мной сейчас сотворит. Ну вот и все, ага. Меня или зарежут, или порвут на кусочки. В любую секунду. Как интересно.

Пребывая в таком вот отстранении, я размышлял, сумею ли убедить ее снова быть со мной, и если сумею, то как. Я прокрутил аргументы так и сяк, они казались вполне убедительными. Наверное, они будут куда менее убедительными, если я на самом деле заикнусь Коти об этом. Но даже если удастся ее убедить, остается еще вся та политика, которая встала между нами первым номером.

И главное – обстоятельства сложились так, что я вынужден был спасти ее. Не знаю, смог бы я простить ее, сделай она для меня нечто похожее; не думаю, что она когда-либо меня простит. Жуткое бремя. Когда-нибудь попробую сбросить его.

А пока что я шагал в противоположном направлении, а где-то позади болтались те, кто желал разбогатеть, прикончив меня.

Нехорошо.

Как интересно.

«Река близко, Лойош?»

«Ветер меняется, босс. Не могу сказать.»

«Ладно.»

Надо заметить, пока ничто и близко не походило на мой прошлый визит в Фенарио. Впрочем, это было давно, и я тогда не уделял большого внимания пейзажам.

Внезапно – так внезапно, что это застало меня врасплох – стало темно. То есть совсем темно. В небе имелись какие-то светящиеся точки, но отсвещения они не давали. Во всяком случае, для меня; лекарь (не-драгаэрянин) как-то сказал, что ночное зрение у меня очень слабое. Это исправимо, но коррекция – сплошное мучение, и напротив, имеется простенькое компенсирующее заклинание. Вот только прежде чем сотворить даже самое простое заклинание, надо убрать защиту, которая мешает плохим парням меня отыскать… Короче, я не решался, а значит, с точками света в небе или без них, оставался слепым. Интересно, я слеп именно потому, что не исправил зрение, когда можно было? До сих пор не знаю.

Сойдя с тракта на несколько шагов от обочины я, за отсутствием лучшего варианта, сбросил рюкзак, извлек одеяло и улегся. Лойош и Ротса позаботятся о ночных визитерах, а если появится что-то достаточно большое

– по крайней мере разбудят меня. Уже закрыв глаза, я обнаружил, что среди ночных визитеров есть громко жужжащие насекомые. Интересно, кусаются ли они? В поисках ответа я и уснул.

Наверное, все-таки не кусаются.

На следующий день я снова пустился в путь, и через пару часов повстречал воз, доверху забитый сеном; правил возом юнец. Я поприветствовал его, он остановил лошадь – одну из самых здоровущих, что я прежде видел – и поздоровался в ответ. Кажется, юнца удивили сидящие у меня на плечах джареги, но вежливость взяла верх.

– Как добраться до Бурза? – спросил я.

Он указал в том направлении, куда я и шел.

– Через мост и потом еще немного, там дорога разветвляется и стоит указатель. Вскоре почувствуете запах.

– Годится, – решил я и вознаградил возчика парой медяков. Он постучал себя по лбу, что я счел знаком благодарности, и продолжил путь.

Тут я понял, что как-то чересчур расслабился, и надо бы усилить бдительность. А потом сообразил, что принимаю сие решение где-то в двенадцатый раз после того, как спустился с гор.

«Я чувствую себя в безопасности, Лойош. Как будто никакой опасности и нет. Не уверен, стоит ли доверять этому чувству.»

«Не знаю, босс, но у меня то же самое ощущение.»

«Как будто мы вне досягаемости?»

«Ага.»

«Пожалуй, так и есть, но давай не будем слишком на это полагаться.»

Я добрался до моста – он возвышался над потоком футов двадцати шириной – и прошел «еще немного», что вылилось практически в остаток дня. За мостом тракт определенно улучшился, здесь за ним следили. Пару раз я останавливался погрызть хлеба с сыром и колбасками, купленными в Саэстаре (в деревне, а не в горах). Хлеб уже черствел, но все лучше, чем натощак. Я заметил, что лес, который вроде бы остался позади, снова вернулся, по правую руку от тракта. Или это другой лес? Надо бы раздобыть карту; хотя они тут, говорят, большая редкость и обычно далеки от достоверности.

За несколько часов пути лес приблизился, но все-таки держался в стороне. Да, я понимаю, это тракт проложили в обход леса, но я-то говорю так, как сам видел, понятно? Наконец, обнаружилась развилка, и там был указатель, там, где ему и следовало находиться, на толстом деревянном столбе.

Я последовал указаниям. Тракт, прижимаясь к лесу все теснее, шел через невысокие холмы, между которыми аккуратно колосилось нечто мне незнакомое. Все больше овинов и иных сельскохозяйственных сооружений. Свежевыкрашенные домишки выглядели вполне прилично. Я старался не смотреть на местных свысока оттого лишь, что они строят все из дерева; это у меня от долгой жизни среди драгаэрян. Если взглянуть непредвзято, достаток у здешних жителей был получше, чем у тех, кто обитал под Адриланкой. Интересно, что бы сказала Коти, намекни я ей о чем-то подобном?

Тени удлиннялись, Горнило готовилось скрыться за горной цепью, но пока все еще светило мне в спину. Справа доносился легкий гул, и вскоре я обнаружил, что дальше с той стороны вдоль тракта протекает приличных размеров река.

Горнило опускалось за горы. Темнело. Какой-то свет все еще пробивался, но надо бы привыкать, насколько быстро тут темнеет и насколько темно становится. Мне никогда не приходило в голову, что затянутое облаками небо Империи обеспечивает не только постоянную тень, но и постоянное освещение; однако, похоже, так и есть. Прошагав еще милю, я недовольно подумал, что мне предстоит еще одна ночь под открытым небом.

Тракт, извиваясь, вполз на очередной холм. Вдали показался огонек.

«Лойош, проверь.»

Это действительно было «вдали», пока Лойош вернулся, я прошел почти милю, а ведь огонек мог оказаться чем угодно, от костра до…

«Как раз то, что тебе нужно, босс. Маленький уютный постоялый двор. А неподалеку – городок, и судя по запаху, тот самый, который ты искал.»

«Ты только что заработал прощение за последние девять проступков, которые требовали прощения.»

«Кстати, о запахах. Там у них, похоже, хорошая кухня, босс. Не забывай о друзьях.»

Пока я добрался до двери, уже совсем стемнело. Единственный свет пробивался из двух окошек, затянутых промасленной бумагой, и осветить мне вывеску он определенно не мог. Ну и ладно, изнутри доносились смех, и голоса, и аромат плохого пива и доброй еды, более сильный, чем та вонь от (вероятно) бумажной фабрики, которую я начал чувствовать последние несколько сотен шагов.

Силой воли я превозмог урчание желудка и на минутку остановился под окном, давая глазам привыкнуть к свету. Затем я открыл тяжелую дверь, вошел и сразу шагнул в сторону. Мне уделили пару взглядов, и еще несколько получили Лойош и Ротса, пока я осматривался. Два этажа, задняя дверь, но большую часть здания занимал как раз этот зал. Справа – длинная полированная стойка на пол-стены, а в зале несколько дюжин восточников – в смысле, людей, – сидят за столами, стоят вдоль стойки или просто подпирают стены.

Я подошел к стойке, и вскоре ко мне подошел средних лет человек, пузатый и в безрукавке, которая выставляла напоказ внушительные бицепсы. Прежде чем я успел что-либо сказать, он указал подбородком на моих дружков и заявил:

– Уберите этих тварей отсюда.

Я смерил его взглядом. Сильный, но не слишком проворный. Глаза у него были карими.

Через пару секунд он опустил взгляд.

– Бренди, – заказал я, – и еще поесть бы.

Он едва заметно кивнул, наполнил стакан и проговорил:

– Еду закажите у одной из девчонок.

Потом толстяк удалился к противоположному краю стойки. Я положил на стойку пару монет и подыскал себе незанятый кусок стены.

«Вульгарные предрассудки, босс. Позорище.»

«Будьте начеку.»

«Ну да, ну да.»

Вскоре мимо прошла девушка, одетая в красное, синее и желтое, с аппетитными коленками и полным подносом кружек и кувшинов.

– Еды, – намекнул я.

Девушка остановилась, взглянула на рептилий у меня на плечах, превозмогла испуг и сказала:

– Есть жареная дичь, гуляш из баранины и охотничий гуляш.

– Охотничий гуляш.

Она кивнула, окинула взглядом зал:

– Кажется, сидячих мест не осталось.

– Ничего, постою.

Она через силу улыбнулась, повернулась и ушла. Я воспользовался своими отточенными наблюдательными способностями и проверил, насколько аппетитно ее коленки выглядят сзади. Не хуже, чем спереди.

Только теперь до меня дошло, что при всем обилии народу женщин в зале нет, лишь три подавальщицы. Не знаю, что это значит, но отметить нужно.

Я ловил обрывки разговоров. Ничего интересного, но говорили по-фенариански, и столь чистый говор немедля заставил меня скучать по деду, хотя мы всего несколько дней как расстались.

А потом коленки вернулись, доставив большую миску охотничьего гуляша, большую ложку и ковригу черного хлеба; семья из Южной Адриланки могла бы питаться этим неделю. Я поставил стакан на полочку, явно прибитую к стене для подобной цели, расплатился и взял снедь. Девушка внимательно изучила драгаэрские медяки, но приняла их без возражений.

Гуляш состоял из свинины (нет, я не знаю, почему тут блюда из свинины зовут «охотничьими», если только это не самая нежная кабанятина в истории кулинарии), лука, разнообразных грибов, каких я прежде не пробовал, трех сортов перца, фасоли, моркови и каких-то еще бобов. Хлеб еще хранил тепло печи и на вкус был восхитителен. Когда я скармливал несколько кусочков джарегам, на меня снова начали посматривать, но никто не сказал ни слова; потому, наверное, что я единственный среди присутствующих открыто носил оружие.

Примерно на середине миски стол неподалеку очистился, и я смог усесться. Замечательно. Народ потихоньку расходился. Когда я доел, в зале оставалось с дюжину гостей, в основном пожилых, а разговоры велись теперь тихо-тихо. Запойные пьяницы. Знаю таких. Пари держу, тридцать часов спустя те же самые физиономии снова будут здесь.

Я подозвал подавальщицу. У этой тоже были аппетитные коленки; наверное, профессиональное требование.

– Здесь сдаются комнаты на ночь? – спросил я.

Глаза у девушки были темно-лиловыми. Необычно для Фенарио.

– Да. Поговорите с хозяином.

– Так и сделаю. А пока что – еще бренди.

Она ушла за моим заказом, а я медленно расслабился и подумал, как же я устал. Одна мысль о настоящей кровати, второй после расставания с Нойш-па, просто очаровывала.

Я посасывал бренди, наслаждаясь чувством усталости, за которой вскоре воспоследует отдых. Затем подошел к хозяину и спросил о комнате. Он покосился на джарегов, но утвердительно проворчал, получил серебряную державку и указал на дверь в дальнем конце зала.

За дверью была лестница, которая привела в коридор с несколькими дверями. Я открыл первую дверь справа, обнаружил кровать и плюхнулся на нее. Расплылся в улыбке, удовлетворенно вздохнул – и это все, что осталось в памяти.

Утром, когда я спустился в зал, хозяин уже был там. Он покосился на меня и снова занялся протиранием стойки. Я открыл дверь и глубоко вздохнул. Напрасно я это сделал. Груди и пятки Вирры, ну и вонища!

«Босс…»

«Знаю.»

«Ротсе это не нравится.»

«Привыкнем.»

«Надеюсь, нет.»

Пытаясь не обращать внимания на запах, я осмотрелся.

Вывеска у меня над головой изображала колпак в красно-белую полоску. Даже думать не хотелось, как называется заведение. Слева не было ничего. Ну, то есть, ничего, кроме колосящихся полей и тракта. Справа находился городок – несколько дюжин домов и прочих сооружений, и улицы между ними. Там же, между домами, проглядывала река, и причалы на реке, и барки и лодки у этих причалов, а надо всем этим вставало Горнило, слишком яркое, чтобы я мог рассмотреть остальное.

В общем, я направился туда.

Народу на улицах было немного. Женщина в застиранном синем платье и ярко-ярко-желтых башмаках несла ребенка, направляясь в лавку; два старика сидели на низкой каменной стене перед узким домиком – кажется, вчера вечером я их видел; юноша в потрепанной шелковой шапчонке толкал тачку, нагруженную железным ломом, и совершенно при этом не торопился добраться туда, куда двигался.

Когда я проходил мимо стариков, они прекратили беседу и вежливо взглянули на меня. Впрочем, нет, не уверен, что дело было именно так. Я повернул направо, против ветра, в сторону пристани. Старики смотрели в ту же сторону, один спросил «Ну как оно, Янчи?», на что второй ответил нечто вроде «Дрыхнем помалу», если я верно расслышал. Затем они услышали мои шаги, переглянулись и встали, когда я проходил мимо. Я кивнул им, они мне, а затем вежливо отвели взгляды.

Ветер дул мне в лицо, когда я приближался к пристани. Большое каменное строение на том берегу откашливало дым. С той стороны тоже была пристань и барки. Я остановился и рассмотрел их получше. Выше по течению у пристани находилось нечто вроде загона для бревен, по крайней мере, другого названия мне в голову не пришло. Там была огорожа с воротами, и внутри плавали бревна.

Река разливалась довольно-таки широко, где-то на четверть мили. Некоторое время я просто смотрел на нее. Есть что-то успокаивающее в созерцании реки. Знаю таких, кого приводит в то же настроение океан, но лично я предпочитаю хорошую реку. Ребенком я стоял на Цепном мосту и часами глазел, как внизу течет река Адриланка. Эта река ни на что подобное не претендовала, «оживленного движения», как на Адриланке, тут и близко не наблюдалось, по крайней мере, сейчас; и все-таки она успокаивала.

Никогда не спрашивал Коти, как она относится к рекам. Как-то не до того было.

Отложив подальше былую знатность, я прошелся по ближайшей пристани и уселся на краю. Цвет воды был грязно-бурым, однако ее запахи, какими бы они ни были, не могли пробиться сквозь толщу овощной гнили от фабрики. Я созерцал реку так, словно должен был, словно это было делом. В том-то и дело, что нет. Я никому ничего сейчас не должен. Чуток любопытства, выяснить про семью моей матери, и чуток намеков, как взяться за это – но ничего по-настоящему важного. Может быть, я задам несколько вопросов и подожду, последует ли хоть какой-нибудь ответ, но помимо этого, смысл моей жизни сейчас был – не дать джарегам с ней покончить. Я стремился ОТ, а не К. Новый для меня опыт. Я не был уверен, что однажды, когда отстраненность пройдет, меня будет беспокоить его новизна.

Интересно, где я буду, когда это случится.

Надеюсь, я буду один.

Мне внезапно захотелось иметь при себе горсточку гальки, чтобы потихоньку швырять камешки в воду, слушать тихое «бульк» и смотреть, как разбегаются круги.

Я просидел так, наверное, часа два. Потом встал и вернулся в трактир, где мне удалось убедить хозяина дать мне краюху вчерашнего хлеба, козьего сыра, копченой колбасы и кофе с теплыми сливками, шоколадом и свекольным сахаром. В зале было душновато и я уже собирался попросить хозяина открыть окно, однако вспомнил, почему оно закрыто.