Текст книги "Надувной доброволец"

Автор книги: Стив Айлетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

Проблемы с Руби Громоглавой

Болото отступило в хрустящую вечную мерзлоту, и мы сидели в помещении. Глянув вниз, я обнаружил, что привязан к креслу. Руби сосредоточенно разглядывала меня, но по тому, как она стояла, было ясно, что она давно перестала обдумывать красоты моей болтовни. Склонившись, она выдернула толстую вену у меня из руки и пошла по комнате, натягивая её через плечо, и ей пришлось манипулировать удлинением через систему крючьев и блоков. Вена лезла, как нитка, но скрипела, как резина, разбрызгивая забавное облако крови, пока я дёргался и пытался объясниться.

– Смотри, детка, а… Я к тому, что не обращай на Боба внимания, с ним всё в порядке – я видел, как он как-то собирал паззл, похоже, у него с этим делом были проблемы, тебе надо было его видеть. Колотит по паззлу, кровь из ушей – однажды мы ещё будем им гордиться. Например. Город уничтожен роем. Мы с тобой регистрируем насилие и дикую компанию. И он формально наблюдает за этой сценой: пчёлы, медиа, толпа. Вот до чего можно дойти.

Струна плоти натянулась, спихнув лампу со стола.

– Что а – что напоминает мне о том времени, ха-ха.

Заплываю в бар, притворяясь, что недавно разлюбил наповал, чтобы мне сочувствовали все подряд, представь, достаточно напившийся их жалостью, чтобы уронить процесс в поток харкоты и одиннадцать ударов в верхнюю часть лица от Боба, пока. Эдди держал мои руки так далеко от места действия, что они сломались в плечах. Хотя, Божьей волей, эта ночь надолго врезалась мне в память. Какой человек не запомнит свой двадцатый день рождения? Слава Богу, на более дикий штык я не целился. Любимая?

Она нацепила вену на картинный крючок, снова сняла и, в конце концов, линчевала её на дверную ручку.

– Видела фильм на следующий вечер? Японский ядерный монстр. Ходил, словно карлик в мешке. Чтобы завоевать человечество, он склонил голову в попытке остановить толпу, но он был черепахой, и я просто расхохотался, а ты? Солнышко?

Она выскальзывала сквозь узкую щель двери.

– Я. Я расскажу тебе сказку. Дорогая? Крошечный семтексовый человечек с блестящим затылком спал в ящике спичечной коробки. Был он вечным. Его голова съёжилась, как штаны в пантомиме. А… потому что он, наконец, умер. Ну да… не самая забавная сказка, признаю, однако, – дверь щёлкнула, захлопываясь, – знаешь, о чём я – своеобразие хищников, массаж лезвием, подбородочное телевидение, видовая банда, голубое бухло, проблемный телефон, задумчивый шериф – следишь за мыслью? Осторожнее, что ты там делаешь, детка?

Детка? – я кричал в гордом одиночестве. – Ты ещё улавливаешь смысл?

Вена зазвенела, как леска, натянув мою кожу, как палатку. Выдержит ли она?

И я вспомнил, Эдди должен был приехать на матч. Хватит ли его на это?

Его хватило, и когда он открыл дверь, вся система поехала по блокам, вырывая мою сердечно-сосудистую систему, пока сердце не вырвалось из груди и поехало рывками по полу, как рыба на суше. Руби давно и след простыл.

Она позвонила мне через год. Спросил, где она была.

– Я в отеле, как тебе и говорила. Я в отеле набиваю пианино долларами. Косяки усиливают радость от созерцания.

Старая добрая Руби. Пускай ничто не рвёт паутину в твоей могиле.

Случай с сердцем и остальные дела натолкнули Эдди на мысль – после краха галереи он был в поиске новой аферы, и снизошло на него прозрение. Украл огромный аквариум и пару рыб фугу, которые пялились на него, словно ожидали глубины ума или, как минимум, еды. – Я продам этих крошек в больницы, и будет мне радость.

– Больницы.

– Ага, пускай используют как манжеты в тонометре – посмотри. – И он вытащил одну посадочной сетью. Растянул рыбу, обернул вокруг плеча и связал струной. – Мощно, – сказал он, сияя от счастья.

– И как ты собираешься мерить давление?

– А?

– Где шкала, точность, Эдди?

– Точность.

В следующий раз, когда я пришёл в лабораторию, аквариум исчез, и ни слова о нём не прозвучало. Эдди был затянут в белое.

– Что ты делаешь, Эдди?

– Анализирую пену изо рта Боба.

– Это мудрая мысль?

– Ну, к твоему сведению, я как раз обнаружил, скорее слишком поздно, что нет. Видишь светящееся пятно на столе? И дерево под ним как бы разъедено? Там я пролил немного материала. Вызови бригаду пожарников, брат, или мы, считай, покойники.

Потом была челюсть коровы, и он божился, что она добавит десять миль на галлон среднему семейному автомобилю.

– Рот болтается по бензобаку, великолепно.

– И что делает?

– Хитрость для езды, в таком ключе. Пузырьки, вот в чём фишка. Я опупел, пока забил скотину.

– И?

– И… всё.

Боб, конечно, ушёл от расплаты. При его избавлении появился рассветный свет, укорачивая тени, что его и восхитило. Может ли над тем холмом оказаться что-то кроме динозавров?

– Не было динозавров, – жаловался он позже. – Серьёзно, ни одного.

– Мы были заняты, брат. Считали ворон.

– Но динозавры же, а? Ставлю всё, что хочешь, эти твари умеют говорить.

– Друг с другом?

– А с кем ещё? С деревьями?

– Я говорю с деревьями.

– Ты не типичный человек.

– Они тоже. И поэтому они ушли навсегда.

Удивительно, они с Эдди объединили преступные усилия – Боб сляпал паззл с капсюлями и таймером.

– Усни – и паззл взорвётся.

– И это твоё представление о ходком товаре.

– Зато он работает.

– Моя жопа тоже.

– А разве ты её не продавал всем подряд?

Аргумент, который я выдвинул в свою защиту, заскрипел и потрескался, так что в качестве отвлекающего маневра я напомнил Эдди о случае, когда он привязал собственную задницу к хвосту пассажирского поезда.

Он посмотрел на меня пустым и нераскаявшимся взглядом.

– Когда я пристегнул жопу к поезду, меня потащило, сначала медленно, потом быстрее, по рельсам.

– Я в курсе. А чего ты ждал?.

– Чего-то волшебного.

– Волшебного. Типа чего?

– Некоего психического протеста. Прорыва.

– Подозреваю, что прорыв имел место быть, только не психический. У тебя семечки в арбузе есть? В смысле в голове? К чему это я? Я к тому, что больше так никто не поступает.

– Никто?

– Объясняю тебе, брат, чтобы ты знал – никто больше не занимается такой психопатологической фигнёй, даже если им заплатят. Ты же подозревал что это ненормально?

– Только когда люди на перроне начали кричать и тут же отрезать свои крики хлопая в ладоши перед ртом.

– Так что на самом деле они издавали отдельные взвизги?

– Да.

– А потом хлопала рука? Слава Богу, брат, ты получил тогда урок. Ведь получил же, правда?

– Да, брат. Получил… – и он, исполненный стыда, обвис.

– Ну?

Он застенчиво забормотал, болтая головой.

– Я понял что человек должен получать удовольствие при каждом удобном случае.

– Я разочарован, Эдди. Не ради тебя, но ради человечества. В конце концов, ты дышишь нашими драгоценными газами, грубая копия человека. Бог, должно быть, смеялся тебе в лицо, когда его делал. Подкожные ответы и ужасающие куртки, Эдди – не жди ничего красивее.

Эдди не ответил на подначку, но я знал, что он точит нож – в голове, естественно. Мы несколько дней ничего не слышали от него, потом получили телеграмму.

ВЗРЫВ ДИРИЖАБЛЯ ТЧК ЖАЛЬ ВАС НЕ БЫЛО ТЧК ЭДДИ ТЧК

– Ты что? – сказал я, хмурясь над телеграммой.

– Кому какое дело, брат? Кому какое дело, врёт он, говорит правду, живой или мёртвый? Вроде бы достаточно, что он не здесь.

– Есть такое дело. Хотя… – я не мог перестать восхищаться умением ублюдка обращаться с кинжалом. Мировой уровень. Такой парень нам тут нужен, пригодится в драке. – Слушай я, пожалуй, схожу, посмотрю, откуда её прислали, проверю, что всё в порядке.

– Ты же не хочешь сказать, или хочешь? – спросил Боб, садясь в своём шезлонге. – Почему?

– Скоро вернусь.

Оказалось, что место отправления телеграммы было в одном улиточном перегоне от нас – пришёл домой к Эдди и обнаружил его на лестнице, вырезающего из поставленного на попа бревна статую дерева.

– Ракообразным тотемам не хватает размаха крыльев, – сказал он, не оборачиваясь.

– Поясни, что это за дерьмо про какой-то дирижабль?

Наш творится у тебя в голове?

– У пустотелых ребят стучащие маятником внутренности поросли пылью и осями, закутались в стены торса, чтобы не отвлекать внимание во время проповеди.

– Хватит уже.

– Ты сам спросил, – сказал он и повернулся ко мне, демонстрируя, что он одет в вязаный противогаз.

– Вязаный противогаз, а?

– Прямо в точку, брат.

– Так и думал, что ты это скажешь.

Проницательный взгляд Эдди словно говорил: мы действительно братья, в тайном и чеканном символе инициации. Но у меня не было ни малейшей идеи, к чему это он.

Я вспомнил ароматные дни чужой юности – ради удобства и прагматизма. Нашёл одну молекулу любви. Мне достаточно. Сила продолжать.

– У тебя будет зелёная могила, Эдди.

– А?

– Мочки ушей знают, что погребение – враг, для начала убивает мягкую плоть. Жнец-Потрошитель к мочкам весьма неравнодушен, брат. Думаешь, твои сохранятся на его рёбрах, а? Не будь слишком уверен. Ты нырнёшь в ад без уха и понятия.

– Да?

– Ад, брат. Лестничная площадка, где у тебя не будет ни шанса, исходящая паром опухоль на земле приветствует тебя, когда ты думаешь, что уже входишь на небеса, и агенту уже не отомстить, делай свой выбор по среди мусора. Ах, воздаяние, а?

– Только не мне.

– О да, – уверил я его. – Хрящевой континент, сырое беконное обещание и начинка для пирога в кровати.

Я оглядел сад, пока Эдди продолжал сокращаться. Телескопическая растительность. Интересные частоты от птиц. Кусты истекают слюной.

– А каким был дьявол? – спросил Эдди. – Наверняка окружён раболепными демонами?

– Видимо, всё это чепуха.

– А пентаграмма на полу?

– Я пытался её начертить, но сумел вписать в неё только А. Даже однажды пошёл в церковь. Люди глотали облатки и обращали решимость. Боги тотчас заглядывали, чтобы пожертвовать слёзы и ужасающую музыку. Священник приступил к работе и начал требовать любви.

– И как ты отреагировал – равнодушием или манипуляцией?

– Начал трястись в негодовании и блаженстве. Потом охватил движение машин в центре города.

– Представляю себе. А чем Боб занимается?

– Достал себе позвоночную зверушку. Порода змеи, свивающаяся со стола, замечаешь её и осознаёшь, что это…

– Хребет.

– Ага. – Я подумал, что бы ещё сказать. – Никакого вреда. И что это может быть, кроме ободранной спины?

– Надо думать, – сказал Эдди, сажая ветку. – На верно, он просто рад, что увидел позвоночник, правда, сел ему на хвост.

– Правильно, когда он его поймал, было похоже, что у того есть собственный разум. Конечно, его пришлось удалить. Иначе он бы… сверху перевешивал.

Вот почему, если вкратце, я решил, что я более обаятелен и достоин жизни, чем Эдди, Боб, Фред и остальные, кого я знаю.

Проблемы с расстрельной бригадой

– Огонь!

Я видел с полной ясностью – пули ревут, как ракеты, вырываясь из пусковых установок, и сэкономив долю секунды, замедлил течение самого времени, представив, что я в театре смотрю всеми любимый мюзикл. Одновременно я воззвал к помощи дьявола – что было несложно, ибо я всегда к нему взываю, когда смотрю в театре всеми любимый мюзикл. Я едва начал, как рыбья голова высунулась из пространства неподалёку.

– Кто нарушает мой отдых?

– Минотавр говорил, ты никогда не отдыхаешь.

– Ты. Зачем ты меня позвал?

– Из-за этих патронов от Винчестера калибра 270, ваше величество. Когда они достигнут моего идеального тела, они задержатся едва ли на мгновение, и всё будет кончено.

И мы начали торговаться – в духе жизнь за жизнь, пытки, булочная навечно – и я ускакал прочь на нём, словно на мимической лошади. Ублюдок вонял немилосердно.

– Значит, ты вызывал дьявола, а? Как-то был в аду и раздавил его кота. Ты не понимаешь, где провести границу да, брат?

Это Минотавр Без. Вдобавок к собственному голосу, он хихикал запасным из каждой нособочки. Эти ноздреголоса раздражали просто жуть. Для начала, они обращались ко всем “сержант”. Потом, они заявляли:

– Ты паразит, сержант. Тошнота. Посмотри на себя. – Мало кто мог выдержать этот стереолепет. Его ротовой голос мог тем временем чинно и спокойно заказывать пинту. Но он знал, что происходит.

В окне – чистейшая ночь на продажу. Он сказал мне, что набивать идеями бессонницу – сентиментально. До какого возможного конца? Идентичные парадигмы свиваются в бесконечном уравнении жизни.

Я выпалил что-то про судьбу и единение.

– Бог и возможность жить божественно под его насестом? От тебя я ждал большего.

– Ну..

– Трусов и знаков, указывающих путь в город, хватило, чтобы отвлечь рыцарей.

– Понимаю Бебз, но…

– Аккордеоны распадаются, словно мёртвые ящерицы.

– Ни к чему говорить…

– Приоритеты, брат. Подключи что угодно, претерпи энтузиазм, вычерпай кишки из экспертов. Монетки остывают в тропических лесах.

Я разглядывал Минотавра в упор, мои чувства хлестали туда-сюда, как угорь. В своё время я пришёл к осознанию чистого удовольствия и худшей боли в

этой ситуации как разных вещей. До нашей встречи те незначительные осмысления, что я копил в записях, относились сплошь к салату и проливным грозам, и я думал, что видел всё. Минотавр советовался с эфиром. Полосы бездействия раскрашивали его под тигра.

– Та бадья обезьян, что ты называешь философией, долго не выдержит, брат. Где ты её взял?

– У шлюхи.

– У которой холодильник набит виной, надо думать?

Старый добрый Минотавр. Шлюзы глаз и стальная щетина мозга. Секционный хвост, как у броненосца. Классовый враг твоих денег.

Тем временем Эдди с почтением смотрел на меня.

– Что происходит в цирке, брат?

– Баскетбол требует внимания слонов, тарелки разбрызгиваются под атакой клоунов, я оплакиваю цивилизацию.

– Ты ничему не учишься?

– Страдания ушей моих и ни капли мудрости – словно я вернулся в школу. Бетономешалка остановилась и застыла.

– Буду ли я когда-нибудь счастлив, брат?

– Всё кончится в мёртвой петле ярости взрывающегося стекла и не сработавших воздушных подушек, Эдди – наискосок через М21.

– Только не я.

– О да. Насколько я знаю Жнеца-Потрошителя, он будет преследовать тебя, как борзая от капкана.

– Это типа кто?

– Жнец-Потрошитель – птица долга, можно сказать.

– О, Жнец-Потрошитель, а? Ты утверждаешь, что знаешь его.

– Утверждаю. Могу и тебя познакомить.

– При помощи ножа, надо думать.

– Это ни к чему. Сегодня ночью я проведу тебя сквозь нужную стену – она вдавится, как тесто, а потом прорвётся, пропуская нас. Потому что мы дураки.

– Только дураки могут пройти?

– Только дураки захотят пройти.

– И что этот Жнец сможет сказать в своё оправдание, брат?

– Я спрашивал его про смерть и обычную таксу. В чём причина, понимаешь ли. Тебе его объяснения понравятся не меньше, чем мне.

– Считай, я в деле, брат.

Свет заморгал. Не помню, какая обречённая революция разворачивалась в то время, но она творила чёрт знает что с энергоснабжением.

В тот вечер я держал у живота круглое зеркало, огранённое и лежавшее в темноте до сего дня. Я купил другое, побольше, в Магазине Ярости, и Эдди крутил его передо мной, чтобы создать ниспадающую последовательность отображений. Эдди уставился в центр меня, кося глазом.

– Я вижу через дыру у тебя в животе другое дело.

– Что ты там видишь?

– Лопухи.

– Уверен?

– Насколько это возможно.

– Что ещё?

– Одиннадцатичасовые переговоры с шеф-поваром.

– Другие люди есть?

– Капитан подводной лодки в свитере с высоким воротом.

– И всё?

– Вижу скучные проказы паукообразной обезьяны в феске на персидском рынке.

– И?

– В тени зеркала энергично таинственный пилот вертушки.

– Больше ничего?

– Нет, это всё.

– Едва ли стоило усилий.

– Понимаю. Но если мы с тобой…

И он встал перед большим зеркалом, отпустив его – оно накренилось, неторопливо обрушиваясь на нас. Слепое смещённое пространство.

Света не было, пришлось делать старую фишку со спичкой во рту. Боб всегда увиливал в таких случаях, словно боялся, что мы увидим, что у него нет черепа, только эдакая перевёрнутая корзина из хряща. Конечно, я был в курсе с момента нашей первой встречи, меня тётя научила мгновенно оценивать человечьи головы. Я замер, прежде чем пожал его руку – уверен, он заметил неуверенность в выражении моего лица. Но я никогда не упоминал об этом – разборки с черепом – личное дело каждого, пока он не начал хвастаться.

Так или иначе, мы с Эдди спустились в эти подземные тоннели. Перила для рук, и всё – только капель с трещин в потолке и время от времени лампочки, незажжённые и химически выдохшиеся. Тут и там ещё живые жертвы держались за стену, вздыхали или рассказывали истории, кажущиеся им осмысленными – развлечение исключительно для себя.

– На что похож этот Жнец?? – спросил Эдди.

– Помощник Джона Сатаны. Ангельски зашторен в обёртку из человечьей кожи. Голова в сумке для боулинга. Сделает из твоей ключицы бумеранг, если дашь.

– А с чего бы мне не дать.

Верхние секции беспокойства качались над глубинами привыкания. Эскарпы и тонкие полы вели в захламлённый храм. На стеклянном троне Жнец сортировал оцепенелые цепи, в окружении кортежа ангелов с мечами.

– Что здесь происходит? – прошептал Эдди.

– Войны тёмного плана – успех, когда никто не вернулся.

Хрупкий балкон прогнулся, закатывая нас в храм. Жнец повернул к нам пустую железную голову.

– Да?

– Извините за беспокойство, милорд. Подумал, заскочу и попрошу вас поджарить кожицу моих связок.

– Дам тебе тупую боль в свежих останках. Погибшие дни в радужной оболочке. Лучшее, что я могу предложить.

– Вот такие они здесь, – шепнул я Эдди. – Разговоры с фасада, жажда крови с чёрного хода. – И снова обратился к Жнецу: – Это ваше последнее слово, живчик? Уверен, вы сможете придумать что-нибудь поизощерённее для моего друга.

– Железные мысли не думаются. В небесах тьма – это возможность уединения и побега.

– Понял, 6 чём я? – спросил я Эдди вполголоса. Он же просто уставился в возбуждении на тонкую расползающуюся кожу мечников и полированных ночных птиц, вынужденно хихикающих.

– По рукам, – сказал я Жнецу, подходя с тщательным равнодушием. – Только не пытайся наколоть нас, идёт?

– Вертящаяся реальность откатилась в сторону и явила проход в гарнизон пыток, который я с тех пор узнал, как собственный дом. Как минимум, там не скрывали правду о себе. Иногда меня связывали и пытали, пока мой живот не извергал вязы, морских чертей, псов, шланги, струи пламени, лоскуты бархата, стоп-сигналы, фрукты, кости, богов, сломанные посохи, сплавки, троллей, мишени для дартса, попкорн, акул, рожки, паникующих поваров, галстуки, бюсты Ленина, очки, разглагольствующих нищих и волны облаков дыма цвета кожи. В конце концов, мне так всё надоело, что я начал

насвистывать и изображать дурачка.

– Он свистит, – сказал в раздражении один палач.

– Лучше, чем ничего, – философски сказал второй.

– И как тебе понравилось? – спросил я потом Эдди, хлопая его по спине. – Залитое солнцем поджаренное желе в духовке твоей головы – полтора выходной с половиной.

– Звучит неплохо.

– Неплохо? Мы только что оттуда. И это вечные муки.

– Называй, как хочешь, но это лучшее из того, что я знаю.

Теперь, конечно, хлыст жизни развился из ясельной ветви. Мне не надо покупать проблемы. Но я хорошо сплю. Ночь – это пресс-папье, прижимающее мою немецкую овчарку и меня как две предсмертные записки к столу масона. Незавершённая, моя судьба барабанит костлявыми пальцами, когда я храплю. Ну что, доктор – что вы поняли?

Проблемы с психиатром

– Это всё было без наркотиков?

По крайней мере, именно это он бубнил сначала Потом начал махать сеткой нормы на прогрессирующе течение. Думал, что центральная ось символизирует член, но всё остальное понял превратно. Для начала не верил в реальность существа по имени “Эдди”.

– Как ты ощущаешь его присутствие? – спросил он как-то, всё ещё прикалываясь надо мной. Хотя, чертовски хороший вопрос.

Теперь, конечно, моё лицо стало местом избивательского рая. Он выкрикивал все типы лозунгов – “Ты говорил это всё или нет?” – в таком ключе. Поочерёдно вдавливал палец в настенные часы и мне в глаза. Окончательно побагровел и разозлился, когда я отчаянно попытался вырваться. Пришлось таки пнуть его по яйцам и хлопнуть дверью, пока он стоял, согнувшись, с рефлективно посиневшим лицом.

По дороге назад остановился. Рука стала болтаться, случайным образом. Коппер решил сыграть крутого и отказался смотреть на меня – уставился вдоль трассы, пока листал блокнот.

– Дорога говорит сама с собой, – сказал он.

– Я в курсе.

– Ты крут.

– Позвольте мне проартикулировать оба моих рыла, иначе я откажусь от коммуникации.

– Я проигнорирую это замечание, сэр.

– По моим краям стекает желток, словно аура.

– Ну всё, хватит уже…

– Незахороненные жертвы ждут тебя в жилом массиве, комнаты в красных пятнах свежего вина.

– Что? Что ты… а так, не двигайся…

– Моя хозяйка молотит что-нибудь беспомощное, и никакой реакции – ошибка насмехается над истинным бардом.

– Не шевели ни мускулом, ты, ублюдок…

– Пал паук, пал паук, – уронил мой древний шкаф.

– Не произноси этого!

– Позвонки небес дьявольски почти невероятны – дубликаты из лимфы и парафина в этом гадском царстве.

– Тихо ты…

– Псы воспитывают идеал – и готовы сделать доклад.

– Нет!

– У меня есть варёные деньги.

– Про… про…

– Цепи добывают из холодных зубов.

– Проваливай отсюда!

– Благодарю вас, офицер.

Поехал на побережье – побродить по берегу. Чайки дрожали в воздухе, как воспоминание, пойманное в паутину. Жалость и домашняя рыба, у которой имя – Тони или Плутон – написано промеж глаз. Эту надпись, независимо от содержания, посчитали доказательством унылой личности – посмотрите на Тони, его плавники развернулись около пузырьков воздуха. Посмотрите на Плутона, он собирает в лице рыбий корм. Ад в столь малом пространстве.

Дал отдохнуть лицу и ушам на стойке бара в таверне па дамбе. Медленный вентилятор на потолке, деревянные ставни, дым, такой стиль. Ки-Уэст. Злобные эмигранты. Потрёпанные интриги.

Парень в капитанской шляпе поднёс целую свинью ко рту и взял паузу.

– Первая за день, – сказал он.

Потом насилие. Он скоро заметил мой взгляд.

– Что? Лучше бы я ел в другом месте? С человеческим лицом, принесённым вместо салфетки? Убери лето из пикника, и ты останешься в болоте с бригадой идиотов.

Он вытащил ножку из носа.

– Тенденции кончаются здесь и ломаются, молодой человек, взрываясь, как пустые пузыри, не оставляя обломков – честность в прошлом, обжигает всех нас. По смей возразить и обрети мою свёрнутую руку в животе, словно птицу, вернувшуюся домой на насест. Думаешь иначе? Стоки здесь уходят прямиком в моё дыхательное горло. Кладбище поросло жуками, рёбра служат ячейками для кинжалов, ощущения взбиты в пудинг, и я рад. Посмотри туда. – Он указал на подставку для вина, уставленную личинками размером с кулак. – На немереную версту отстоит от того, что ты ждал? Но говорю тебе, это норма отбросов. Что есть жизнь в этом государстве? Собери пустоту в семействе кукурузных хлопьев. Временное топливо пожирает внимание, телевизор болит, истина бродит. Плановые черви приветствуют твой труп, ловушка щёлкает, и ты на небесах, сурово скучаешь. А?

– Над думать.

– Над думать? Тебе лет сколько? Я сломался на иноходи собственного сердцебиения, а у тебя ещё остались друзья, которых можно скрутить в аварию. Вот так,

мальчик, осмотри единственный сувенир, бери его или оставь – а потом затвердей и деформируйся.

– Деформироваться.

– Всё, что тебе надо делать, это выйти через борт – отрастить рёбра вместо волос. Спроси у земли её длинное имя. Боже мой, твари храпят в бою прямо здесь, сынок. Трицератопс всегда получает своё первым. Это несмотря на рога. И панцирь, о Господи. Сходи с этой темой в суд и увидишь, насколько честной может быть жизнь.

Он вогнал кулак в космическое насекомое за стойкой, превратив его в клей.

– Они здесь используют динозавров для удовольствия – о, этому не обязательно верить. И остальному, что я говорю – с какой стати? Просто обещай, что потом не придёшь сюда в поисках хорошего обслуживания. Я притворюсь, что не знаю тебя – или ещё что. Ну, что ты скажешь, молодой человек?

– Что это вы пьёте сэр?

– Это жидкость кислотного цвета, видишь?

– И что это?

– Ракетное топливо.

– Ракетное топливо?

– Для самолётов вертикального взлёта. Честнее не скажешь.

– Мне пора идти.

– А? Но мы же только нашли общий язык.

– До свидания.

– Эй – эй ты, с хрящевым значком! А ну вернись!

Обнаружил, что не могу сматываться с той скоростью, к которой привык. “Спазмы, вызванные говенными идеями других людей, вклинились в модальность твоего движения, – сказал доктор. – Ешь больше фруктов и говори всем, кто подходит близко – спрыснуть на хрен и сдохнуть.”

– Сигарету?

– Не обращайте внимания, если я закурю. Эта пачка сигарет полна встречных обвинений, правда?

– Да.

– Так и думал. Знаете, вы весьма сложный человек. Как вам это удаётся?

– Гимнастика таксы.

– Бросьте.

Я всё больше и больше убеждался, что со мной всё в порядке. Азиатские хирурги осуждали размер моих глаз.

– Ты всегда так выпучиваешься? – сказал один говорящий по-английски.

– Только когда кто-то другой берёт счёт, – сказал я и смотрел, как он переводит мой комментарий своим коллегам. В испуге они принялись балаболить по-своему и спихивать меня с операционного стола в звон режущих инструментов.

– Как вышло? – протестовал я, указывая на главного. – Его модернизировали до кошмарного охранника, а меня обрезали до талисмана.

Тут на них набросились истинные ужастики. Я появился у местного аптекаря со словами: “Фармацевтический друг, мы снова встретились в морщинистой глотке сваленных странностей”, что стало началом конца. За решёткой – и сомнения шепчутся тише, чем рвутся волосы, когда они преследуют несомый ветром лепесток прибыли. Это и мои взгляды в окно психиатра в другой день, и как он по самой крайней мере пришёл в ужас, когда я шепнул почти неслышно: “Первый импульс к жизни – ошибка, о которой мы сожалеем оставшееся время, острое осознание глотки смерти, летучие мыши, когда они сокрыты, змеи и их непредсказуемость, жирафы с их глазами не сияющими. Это всё мои враги, загрязняют мой горизонт и воют без антракта. Когда мой корабль приплывёт, его поведёт ублюдок и команда троллей. На корме и носу канаты, увешанные ушами спаниелей, а паруса заштопаны мясом министров. Усики – плети и груз гуано.” Запомни. Потом всё рассказал в баре.

– Сделал их одной левой, а? – сказал Минотавр. – Шагай ужасней, брат – твоя заносчивость ухом к уху становится слишком лёгкой.

– Хотел бы я, чтобы у меня так вышло, – сказал Эдди задумчиво.

Боб услышал, и на него накатило.

– Твои уста глотают регулярную зарплату воздуха, да? Растительность выверена вдоль твоего пути? Значит, ты существуешь.

– Оставь его в покое, брат, – засмеялся я дружески. – Перемена имиджа, в этом всё дело. Маска и бензопила могут быть тем, что надо. Обдумай на досуге, Эдди.

– Бредущий по мусору ангел нанюхался миазмов, а? – презрительно хрюкнул Боб, и я решил, что игнорировать его – вполне оправданно. – Надо думать, путешествие в ад с Эдди тоже было шуткой? Кто когда-нибудь слышал про допрос прерафаэлитов? – под влиянием убеждения, приближающего конец его жизни, он предложил совсем отбить мне голову.

– Когда набрасываются под сомнением, а, Боб? Безукоризненная видимость встречается куда реже, чем разговоры, требования и очерствение сердца. Это не лучший путь, брат. Мы в центре интенсивной жары, сущий Сириус отговорок. И я задыхаюсь от смеха на заводе литых дисков. Приятель, я стою здесь как вознёсшийся Христос.

По сигарете в каждой ноздре, я сберегаю время себе и другим. Моллюски зевают, как мусоровозы, когда я появляюсь с открывалкой. Посольство вызывает меня и говорит бастардо, даёт пощёчины моим собственным паспортом. Нить нервов бабочки удерживает мои добродетели.

– Твой дождь оставляет автографы на наших улицах исчезающими чернилами, это нормально? – громыхнул Боб. – Ты шарлатан, вот ты кто.

– Говоришь, я шарлатан, а?

– Именно это я и сказал, ты, ублюдок, а теперь попробуй объяснить мне, почему ты считаешь иначе.

– Ты предполагаешь, я считаю иначе.

– Почему бы и нет? Или я прав, или ты – чистое зло.

– Я зло. Я занимаю позицию и делаю из неё шоу для тех, кому хватает мозгов противостоять тому, что я делаю.

– Делаешь. Ты признаёшь, что сюда включена таинственность.

– О да. Таинственность, убийство – и летаргия, уйма летаргии определённого сорта.

– Уйма летаргии, говоришь. Определённого сорта.

Ну ладно ты, ублюдок, я задержал тебя надолго разговорами и успела приехать полиция – можешь объяснить всю свою чушь их мёртвым лицам. Не ожидал та

кого поворота, а? Добрый день, офицер – я вызвал вас из-за этого ублюдка – несёт чушь и тратит моё сладкое время.

– Добрый вечер, Фред.