Текст книги "Надувной доброволец"
Автор книги: Стив Айлетт
Жанр:
Контркультура
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)
Что я сказал психиатру
Пропустим всякую чушь про детство и сразу перейдём к насилию, а? Англия – душевая занавеска для скромного мясника, как вы знаете. Минотавр всегда говорит, что пока ты способен избегать света прожекторов, можешь научиться чему угодно.
– Переборщи с блеянием, и истинная пряность станет тушёной плотью ветхих перекрёстков, – считает он,
а посему в Магазине Ярости он куёт из слёз монеты и всё время хлебает странный, артикулированный суп.
–В молитве нужны детали – это тебя притормаживает.
– И задерживает разочарование? – предложил я однажды, но он просто уставился на меня, лицо как лепёшка, представляете? Такой он был, окружённый радиаторной почвой и маленькими генераторами возмущения, которые собираются сами, обвиняя меня.
Но мне всё равно было нечего делать, так что я смотрел, как он готовит канал боли в нездоровом воздухе.
– Потом я замочу кость во тьме, – сказал он, – страдающую на дожде и тихо ведущую мою руку, в таком ключе – чтобы привлечь обитателей.
– Обитателей?
– Обитателей бесодома – смотри, вон один. – И он прижал кость как телескоп к моему глазу – я увидел щедрую болезнь и вопящий дым, жёлтые сознания, разбегающиеся и бесконечные.
– Крошки логичны, хотят* отвергнуты. Жизнь есть жизнь.
В тёмной комнате руины всей массой накатили на стены, отдалённый трепет в старых окнах – потом он стукнул по столу костью, как пустым стаканом, прерывая процесс.
– Поплещи больной судьбой им в лицо и зашей рану на живую нитку.
Я уже слышал об этом раньше, когда Пустой Фред использовал похожий принцип, чтобы этерически вырезать-вставить эдакую конюшню на пустыре рядом со своим балаганом. Она задумывалась как место, где спрячутся Войска Годбера, когда копы за ними охотились. Пустой Фред присоединился к Войскам, потому что они оказались единственными ублюдками, достаточно сбрендившими, чтобы игнорировать его. Нижняя часть стояла на регулярных интервалах, которые он вытащил из постели и пропихнул в дверь корпуса, и только парашют был между ним и дланью Бога. Время от времени неохотно надевал форму, пустые эполеты прибиты степлером к плечам – помнится, перевёрнутые запятые, поднятые брови, ирония. По крайней мере, он так их задумывал, но по мне они больше походили на шкурки бананов или следы его надвигающейся смерти на ауре.
– Что ты видел с помощью лайки магоискателя, брат? – спросил он, прихлёбывая.
– Скальпированную брюшную полость, подкожный хаос, рудиментарные мозги, связанную тьму, обугленные аватары. В механическом каньоне выстроились официантки. Всё блекнет перед этим, брат. Держись подальше.
– И он, о, так изящно заронил идею спереть кость.
Сопри кость, – сказал он. – Мы разбогатеем. Омары на обед с мёртвыми и так далее.
Но когда пришла пора, он отправился на тренировочный десант в Новый Крест – явно кровавый кошмар. Повсюду парашюты, войска рыдают, визг машин, двадцать трупов.
И тогда я взял в дело Эдди. Он, я и Рубитрон пошли в город проверить товары в кино, где показывали директорскую перверсию чего-то, что вполне годилось для начала. Не о чем будет жалеть, если всё пойдёт вразнос.
– Что ты видел с помощью лапки магоискателя, брат? – спросил Эдди, прихлёбывая.
– Сплошную красоту, – сказал я.
– Это фигня, – засмеялся он, когда мы подошли к месту. – Однажды я нажал на щёку кошки, и она издала эдакий смешок, вроде хихиканья, или не хихиканья.
– Или не хихиканья? Ты что, сам не знаешь?
– Я, скорее, не могу сказать, было ли это на самом…
– Может, это был хохоток?
– Знаешь, скорее, всё-таки хихиканье.
– Руб, ты запоминаешь?
– Каждое слово.
– Мисс Руби, ты же у нас не коп?
– Тебе-то какое дело? И вообще, мне неинтересно. – Она вперила в меня взгляд и сказала: – Мальчишеские игры.
Потом она прошествовала прочь, пока магнитное притяжение следовать за ней не уменьшилось.
– Подозреваю благоприятный расклад насчёт ножа Эдди.
– “Я взял его, потому что он мне понравился”.
– Это твой выход, а? Беспозвоночное компенсирует свой недостаток внезапным скачком. Тебя поджарят.
– На стуле?
– Мне это так видится.
– При условии, что я буду сидеть на стуле.
– Забавно, как различаются идиоты, если их приготовить с хрустящей корочкой.
– Различаются в чём?
– Больше характерности. Яркая расцветка.
– И трещинки?
– Уловил идею. Тьма покажет, что есть ещё что-то потаённое – словно вон та собака. Держит рот на замке. Так что когда она прыгает на тебя ни с того ни с его, во рту частокол зубов, сразу всё понимаешь через внезапный контраст.
– Ты к тому, что она что-то утаивает.
– Для пущего эффекта в нужный момент, вот так Сынок Джим.
– Если собака взрывается, это считается языческим?
– А по какой причине?
– Из-за молитвы.
– Думаю, да.
– А если молится неверующий?
– Значит, прризошло подлинное чудо.
Внутри мы макнули пугача в ведро сока, выставил его рядом с динамиками и ждали, чтобы возрожденный ветер благословил паутину. Почти сразу шипы света закружили по комнате, а потом устремились вниз. Абсцессные куклы сверкали на кровавых дорожках, каждый череп уникален, как снежинка. Массивный огненный мозг* источающий провода, свалился в первый ряд. Воздух сегментировался, прыская в нас шлейфом пятен из жутко мышцы, те приземлялись на наши колени, словно гортанно-старушечьи трупы. Самые мрачные шныряли по проходу, как я видел. Зловоние страха и пролитой крови Ниспадающие обрезки вопили над нашими головами.
– Какие негостеприимные.
Но части уже вновь растворялись, оставляя на стенах только застывающую связную паутину.
Хихикая, мы шли на улицу, когда нас резко остановил парень в дверях. Вот он стоит – пятнистая лепнин подбородка, в таком ключе.
– Кости фигня, – взвизгнул Эдди, но я заткнул его я мог разобраться с проблемой.
Попытался изобразить кулачный гамбит, с крикам и жаждой убийства на лице. Встал ещё раз всё обдумать. Эдди размазал кровь по морде и попытался что-нибудь увидеть.
Поспорил с парнем один на один.
– Значит, тут у нас бродячие трупы, – начал я с фактов. – У тебя будет бумажное лицо и брови, как крылья мотылька, прежде, чем ты действительно поймёшь, что здесь только что случилось. И что? Привидения и так отдаются здесь эхом, да?
Портье схватил свои слова обнажёнными зубами.
– Гориллы! – сказал он и немедленно повторил, только громче. Такой уж он был. Пнёт тебя в рот, и прощай акцент. К счастью, тут же бригада бомжей со свистом пронеслась из выхода и оторвала ему часть лба. Кто понукал этих мамочек? Не я. Со мной приключился приступ раздражения. Космический сепсис, поток призраков, желеголовые – всё можно вытерпеть, если сохраняешь спокойствие. Вам будут говорить, что призраки
имеют право с хохотом суетиться и пыхтеть над домами – не верьте.
– Так ты использовал кровавую палочку, а? – позднее громыхнул Боб со свирепым взглядом – Вновь ты возбуждаешься на ложные чудеса. Знаешь, чего бы я
добился в твоём возрасте, если бы мне какой-нибудь Минотавр указал дорогу?
– Нацарапал бы инициалы на его лице? Ха-ха-ха.
Глаза Боба закатились посмотреть в сознание.
Конечно, мы остались друзьями, Швэйрая на всё это просто в другой раз мы с остальными ребятами собрались в баре и обсуждали, что это, как я думаю, был Резчик.
– Фишка в том, – сказал я, – морщинистый мозг, как у него – это геологическая тайна, дерюжная и пассивная.
– Ради тебя, – отметил Минотавр, – я надеюсь, что было так, и ничего более.
– И какую чертовщину ты имеешь в виду под…
…и Боб вломился сквозь фактически хлопнувшую дверь.
– Хотелось бы, чтобы была осень, твой жизненный путь, наплакавшись ночью, использует собственный рукав и нож в руке. Дуракам опять молчать, дуракам опять молчать.
– Боб, ты в порядке?
– А что, похоже?
– Выпивку моему другу Бобу – и себе налей, мы все здесь друзья, правда?
– Ещё на неделю. Потом…
– Потом?
– Потом пауки поструятся во тьме.
– Во тьме, а, – сказал я, напряжённо кивая. – Пауки. Ну, теперь мне всё совершенно ясно. Правда, Эдди? Всё ясно.
– О да, ясно как день.
– Ну, это показывает, сколько ты знаешь, Эдди. Всё ясно, как моя задница, вот так. Ясно, как задница, чисто как задница, задница, моя тупая задница, вот что мы все тут знаем, хотя никому не хватает пороху признаться себе. Боб здесь, этот мужик здесь, он такой же лающий
псих, как любой другой, кого я видел в своей жизни. Он почти угас, как я думаю, а я, например…
– Да? – сказал Минотавр.
– Думаешь, я теперь буду сдерживаться? Я готов сказать, да, я, например, проваливаю отсюда к чёртовой матери, пока всех нас, да, каждого, не засосало в игру этого ублюдка. Прочь с дороги.
– Ты за это дорого заплатишь.
– Посмотрим. Скоро будет ясно, кому что во сколько вышло, Сынок Джим.
И вот я стою перед расстрельной бригадой, и они спрашивают меня, как обычно, про последнее желание:
– “Есть ли у вас последнее желание?” – спрашивают они, завязывая мне глаза.
– Да, – говорю я, – я хочу рассказать вам о времени, когда я катался на собаке и на мгновение подумал, что я лучше, чем я есть на самом деле.
– Ну, только не держи нас тут наготове весь вечер, – сказали они, – это не полезно для нашего здоровья.
Что я сказал расстрельной бригаде
Я был ужасно озабоченным молчелопиетом – дым цвета печенья выходил из моего носа, когда я видел изгибы женщины. Я успокаивался, только когда из меня – вышибала дух вращающаяся дверь ресторана и как часто это происходило.
У меня в любой день наготове цветущие стоны. Руби Громоглавая стягивала волосы назад так сильно, что её лицо рвалось посередине. Позвоночник сиял и рос. Кипящий лоб трансформации. Вот настоящая женщина. Сказал ей, что она похожа на взрыв, а она ответила тем, что стала таки взрывом. Встретил её в салоне мутантов. Иглы и трубы очумело лезли из ее лица. “Нельзя этим зарабатывать на жизнь”, – сказал я.
– Заслужил аудиенцию с девятнадцатью вентилями, выходящими у меня из лица? И какую аудиенцию?
– Прощающего типа.
Моргнул, а она осталась на месте. Мораль как вышка в бассейне и задница, за которую ангелы, рождённые в небесах, готовы убивать. Одежда была отброшена, как граната без чеки – безумие не то слово.
Так всё началось. Моё спокойное поведение родилось в детстве, когда меня использовали как мишень в стрельбе – попытки пригнуться, вздрогнуть или закричать – всё это я довольно скоро отбросил.
– И чем ты занимаешься?
– Слушаю бредовые серенады.
– За деньги?
– Я ищу утешение в мести и подозрении. Взрываю и трачу чужое прекрасное время.
– А Эдди?
– Этот ублюдок? Знаешь, почему он такой странный? Его уши старше, чем остальное тело. Им уже семьдесят восемь лет.
– Почему это должно вызывать такие проблемы?
– Он знает об этом с трёх лёт. Представь себе.
– Представляю.
– Ну? С трёх. И остальные тоже в курсе. В смысле, про уши и возраст. Так его и идентифицируют. И в полицейском досье то же самое. И таким же образом ублюдок идентифицирует сам себя.
– Есть способы и похуже.
– Например?
– Вера?
– Издеваешься?
– Смелость?
– Ни черта подобного.
– Стратегия ставок?
– Кончай шутить. Если он увидит пони с правильным количеством ног, он сунет бабло ему в рот. Просто не представляет, что с ними ещё делать.
– А что можно?
– Определённо морской монстр, – сказал Эдди, когда я ему о ней рассказал.
– Нет, – уверил я его. – Она стоит обеими ногами на земле и трупах, в позорных прямых солнечных лучах.
– Она иголкой сдует тебе ягодицы, брат.
Он удивился, что моим фетишем в то время было связывать ржущих барменш пучками моих собственных нервов – упряжь с плотностью хлопка, такого натурального, что их борьба была сплошным притворством. Тем временем я поряжался верблюдом и поджигал собственную задницу. Спустя годы я с удивлением обнаружил, что это считается нормальным. Очевидно, что если не использовать минимум дюжину раскрашенных серебрянкой карликов и колесницу, эксперимент здесь сходу посчитают неудавшимся.
Эдди сказал, что я должен избавиться от неё любыми доступными средствами, но я был глуп и очарован.
– Физически тебе не будет больно, Эдди, сначала нет. Жизнь измеряется приливами соплей, шепчущими, как памятные проклятия. Движение крошечной освобождённой стремянки. Мрачные страдающие годы на значения в коридоры бизнеса, потом прошлое.
– Объяснись.
– Возраст, Эдди. Вены под луковой бумагой. Кровать для статуи и причёска мертвеца.
– Нет.
– О да. Жалостливо рыдающий в жалком фартуке – вот твой конец.
– Я не разговариваю с тобой, пока ты не заберёшь назад последние слова.
– Я не имел в виду ничего плохого.
– И больше так не делай, договорились?
– У Боба в лице столько металла, что есть опасность изменения магнитных полюсов планеты Эдди.
– У Боба нет в лице металла.
– Но мог бы быть.
– Или ближе к фактам, брат, или вообще молчи.
– С тебя достаточно, в таком ключе? В этот раз я лишь зашёл чуть дальше, чем следовало. Раздвинул границы дальше, чем ты мечтал, что возможно, а теперь ты боишься – боишься собственного соучастия в деле и собираешься запинать мою невинную задницу отсюда до вечности за преступление самовыражения в выражениях, обычно забронированных за святыми и официантами.
Эдди принялся булькать пинтой и избегать моего взгляда.
– И вот последний довод тех, кому в. молодости остро не хватало сиськи – горечь и зависть к тем, кто преодолел травму собственным уникальным и личным способом.
– Ну всё, – сказал он и встал, как решительный человек. Два часа спустя он стоял в той же позе, пока другие алкаши приходили и уходили, объявили закрытие и заперли двери – деятельность окружала статую этого единожды рассердившегося мужика. Вызвали доктора, который постучал по нему молоточками – оказалось, внешний слой идиота превратился в кремень. – Он там, внутри, живой, как обычно, – сказал доктор, убирая инструменты, – но эта жизнь более не видна глазу. Скармливайте ему побольше соломы и говорите о спортивных расписаниях. Скоро он увидит, что его неподвижное состояние в этом мире не имеет такого веса, как тогда, когда он был на ногах, как приличный чел.
– Спасибо, доктор, – сказал я, и открыл космос, чтобы навестить Минотавра, чьи взгляды в те дни пугали меня меньше. Воду, воздух и юмор вскрытия. Минотавр плакал блёснами и смеялся ядовитым газом. Вот такое впечатление он производил на меня и пугал остальных, когда утверждал, что знает демонов и делит свою зарплату с самим дьяволом. – Кайфоломы, – называл он тех, кто убегал. У него к руке был приделан переключатель стилей,
так что он мог избить тебя в манере различных известностей. Мать Тереза лупила в печень, а Никсон – по щекам.
Его жилище запотело омерзением.
– Эластичные летучие мыши, а?
Он налил выпить.
– Дурная вода, брат. Выпей, и твоя кожа станет кружевом, пронзённым пылью.
– Яд одного человека, – сказал я, принимая стакан. – Как думаешь, чем сейчас Эдди там внутри себя занимается?
– Пропускает занятия, словно одержимый. И больше чем я могу описать вашим примитивным языком.
– Я должен испугаться?
– Уважительнее, брат, перед Сатаной.
– Только не Сатана – дай отдохнуть, брат.
– Сатана никогда не отдыхает.
– Неудивительно, что он такой озлобленный. Брось мне газету.
– В такие времена, брат, ты познаешь тернистый путь.
– Ага, тернистый путь, что бы ты ни говорил, брат, – давай бросай, там есть одна прикольная история про сало и сотворение.
– Тут нет ничего прикольного про сало и сотворение.
– Говорю, есть, брат, – давай сюда.
Но в каждой статье рассказывалось про Боба – и в каждой утверждалось, что видели, как он душит лебедя, а потом отрывает ему клюв, чтобы использовать вместо рупора в чёрном, антикварном телефоне.
– Подобный тем, какие видишь в старых, жестоких фильмах, – продолжала история. Это событие произошло на каком-то большом светском приёме, и Боб был там, в модном тряпье – возможно, с отчётливой целью нападения на животное. Более сорока людей видели атаку, и каждый выдавал свой вариант той же свирепой байки. На следующий день газета была наполнена тем же самым.
Передовица вопила о “каторге” и “милосердии”, заключая, что для несчастного негодяя “всё кончено”.
– До прессы всегда доходит, как до жирафа, – заметил я Минотавру, но он посмотрел на меня с гибельно тяжёлым неодобрением.
Я настаивал.
– Хочу сказать, чугунноголовые мудозвоны. Может, до сих пор читают священные книги. Про всяких неудачников.
– Через компромисс мы идём, через светский лоск мы скользим.
Минотавр говорил о глобальных дарах. Для великого изначального зла – печаль. Для рабочего нерва Бога-негодование. Для меня – истощение.
– Скелет в яйце, а?
– Если тебе так нравится.
– Если мне так нравится – хорошая штука. Ты ни когда не останавливаешься, брат?
Теперь я вспоминаю дни, когда такой обмен фразами заставил бы меня вспыхнуть в ликовании желтой прессы – УБЛЮДОК НА СВОБОДЕ С МЕТАЛЛИЧЕСКОЙ ТРУБОЙ И НЕ ПОМОГАЕТ НАМ ПРИТВОРИТЬСЯ, ЧТО МЫ НЕ ЗНАЕМ, ПОЧЕМУ – в таком ключе.
Кровавые убийства тогда ещё были популярны, и все строили гипотезы, или хотя бы хмурились. “Давай еще разок – раздавался вопль. – Давай удвой”. Потом насилие.
Так что поговорив о Бобе и Эдди и проконсультировавшись с Рогатым по разным вопросам, я покинул Минотавра и встретился с Руби в первозданном болоте, которое мы устроили для развлечения в наших губительных отношениях Мы вышли в эволюцию и встретились друг с другом, и кишащий в грязи континуум бреда вился вокруг нас.
– Не могу поверить, что здесь всё и началось, – начала она говорить, но я заткнул её. Летучие мыши и слепозмеики начали хихикать. – А где Боб? – спросила она.
– В темнице, пытается выяснить, действительно ли его считают виновным.
– Невиновен, это несчастный случай.
– Тоже мнение.
– В чем его обвиняют?
– В хождении по потолку их гравитации.
– А что именно он сделал?
– Ты действительно хочешь знать?
Что я сказал Руби Громоглавой
Мне кажется, что всё началось в Москве. В этом городе самое важное – телятина. Ей забиты все подвалы – те, что не наполнены паром из моего носа и внутренностями медведей, которых я затащил туда под ложными предлогами и загасил немецким молотком – Артур, и Питер, и счётчик газа улыбались при моём появлении, затаскивая и эти останки, и другие, которые ещё слишком рано упоминать без риска быть арестованным. Сунь меня по своей воле в пушку, но не стреляй, пока я не готов.
Трижды я снабжал сообщество телятиной, и каждый раз забывал, как всё было. Булочники и распутники подмигивали и отпускали замечания – но только много позже, когда я уехал и мне пришли письма от возлюбленной с фотографиями и обвинениями, я узнал или поверил, что я убил кое-кого куда более питательного, нежели пара надоедливых официантов. Телятина, похоже, была деликатесом, я принёс её в закусочную на углу, мой плащ разразился снежным настом, когда я затащил тушу на стойку.
– Вот ваш демон, – сказал я, – и на голове у него так называемые рога. Так что не надо обрушивать на меня суеверный бред, пока вы не увидите настоящего.
Так мне и надо, конечно, они увидели настоящего – буквально на следующий день. Мычащего и трамбующего детей в детский сад. Воспитатели в слезах, народ в отделении полиции с вилами и винтовками-, и следящая собака, чтобы кричать через деревья и затравить ужас.
Всё, что я знал о демонах, я почерпнул из книг, и страх схватил и заполню меня, сунул меня в машину и увёз на две тысячи миль в другом направлении к дому незнакомца, где я описал охоту в мельчайших подробностях. Я всегда был маргиналом, вот.
Художники по клеёнчатой одежде прошли три шажка до ближайшей пивнушки и с каждым шагом подрывали ветер, так что все начали пихать их и цитировать правила. Они говорили, что это гонения, а им отвечали, что тут словно ад. Именно так и было. Великие мастера прошлого сжигали собственные работы и рвали свои бороды до тех пор, пока не текла кровь. Призраки притворялись оконным стеклом и подслушивали каждый наш разговор. Мудрые вылетали, проклиная тех, кого оставляли позади. Проклятия обычно кончались фразой “и я всех вас ненавижу”. Бывали времена, когда я думал, что это единственный способ обращаться к члену художественного сообщества. Потом я продал пряный колобок на улице за восемьдесят фунтов, потому что идиот принял меня за кого-то другого. Это был мой первый урок, как добиться успеха в этом мире.
А когда я пошёл к новым соседям, я позаботился взять с собой своё лицо и скрытые за ним свои убеждения. Куда входили мозги размером с яблоко, потерянные в раю, надзор за нервами, комик плюс деньги, моральные гарантии, вымученные аплодисменты, гербициды, успокаивающие сад, покрытые кровью определения, механически жужжащие ископаемые, коляски из крыльев летучей мыши, нищета и тень безрадостности, цветение ворона и детские цепи. Наловить эльфов и выпороть – горе замаскированным червям.
Никого не принуждали регулярно пугать меня, когда я пытался обжиться там – похоже, люди делали это по собственной воле, подробно описывая свои весьма специфические причины. Я ненавижу тебя потому… а конец фразы бывал таким личным и характерным, что я рыдал над многообразием рода человеческого. Я говорил им, что ненависть – слишком жалкий плод для столь щедрой ветви.
Эти насмешки стоили всего веселья, что было у меня в прошлом – эти удары ножа – та специя, на поиски которой я выбросил жизнь.
Как символ своего уважения я воздел взгляд, полный злобных намерений, на каждого в городе.
Восполняя средства к существованию свекловицей и тенями для век в мрачнейших переулках, какие я только нашёл, я объяснял людям, что у меня проказа, и им этого хватало. В первый же год я услышал всё многообразие воплей, а во второй – каждый вариант смеха. Презрение и унижение идут рука об руку, когда нация почивает на лаврах собственной вины. Скрежеща зубами по удилам, удирали они и никому не рассказывали. Раскройте их уловки, и через пять минут они лают, как псы, и тоннами выделяют пену из пасти.
Насколько я знал, Боб был на несколько миль ниже сточных труб, изгой с перекрученной бородой. Таков был стиль его дома в те дни. Болтающиеся маятники нервов соблазнили своды подземки на совершенно неожиданную чувствительность. Целая система ганглиев опутала потолки и кричала от боли посреди визга тормозов. Вот вам истинно живой город. Струйки шептали в стоках бойни, и с миром всё было в порядке.
Счёт и цифры высвобождались в брызгах мокроты, когда Боб считал свои аресты.
– Ещё тысяча причин – и нужда в конспирации отпадёт, – сказал он в первый раз, когда мы встретились, он смотрел на изобилие заявлений с гордостью. Сидел там, объясняя план уморить голодом истребитель через нехватку целей. Видишь уши на любой стороне того яблока? А теперь скажи, что мир не рушится.
– А как ты оказался здесь, брат?
– Получив образование в погребе от белой дщери каннибализма, окровавленный и спасённый сомневающимся духовенством, я бежал как содомия, едва увидел щель – потоп и огненная буря не смогли остановить меня, когда я предпринял это путешествие – отправился в склеп Эдди. Там были ряды голов и спрятанные ловушки вдоль тихого бокового нефа. Ни при каких обстоятельствах я не попросил бы у него помощи, просто спрятался там, пока буря не утихла – или Эдди поймал бы меня, и мне пришлось бы проделать дырку, чтобы показать, какую ошибку я сделал. Какой-то рычащий звук у задней стены, но я не стал обращать внимания. Каким же глупцом я оказался. То был последний день, который мы с моим священником провели порознь.
– Тогда не общались?
– Мои мозги и зубы изо всех сил пытались подладиться, запёкшись от учебников. Оглушительный взрыв, когда я сказал “привет”. Толчки пробежали по моей руке, когда я попытался отдать честь. Мы – замаскированные скелеты.
– Расскажи мне об этом, Эдди.
– Ублюдок. На похороны пришёл в спортивных трусах. Я его потом обругал, он ответил: “Да, я ношу трусы – вот почему я понимаю подначки”. Убийственно полезный тип в качестве носильщика гроба или как там он себя называет.
– Значит, так он себя воспринимает?
– Ублюдком? Безусловно. И никто не делал это лучше. С пустым лицом ублюдок заморозил всех, оставив холодильник открытым рядом с вентилятором – раз
мышления не представляются нужными при определении глубин его зла.
– Ладно, что нам теперь с тобой делать?
– Заколи меня, если можешь наслаждаться процессом – но только если не считаешь, что должен это сделать. Вонзи нож вертикально, если я лёг, и горизонталь но, если бегу.
Так я был представлен всем подряд. Фред был простым мужиком, но сложной женщиной.
– Я так понял, ты вооружён?
– Прошу прощения?
– Ты слышал. И собираешься ответить, что нет. Меня от тебя тошнит.
И он пошёл прочь, выставив один кулак вперёд перед собой, словно Далек. “Странный человек”, – подумал я.
– А вот Эдди, он бы использовал свой нимб как арену для петушиных боёв, если бы ему хватило ширины.
– Рад встрече, Эдди, – сказал я. На столе лежал кусок мозгового коралла. – Что это, если это в доме?
– Мандат на разрушение.
– Ну… ладно.
И через пару недель мы уже были не разлей вода.
– По твоим стандартам океанического дна мы все подряд герои, Эдди. От купели крещения до бассейна с кровью из вен, а? Будь я тобой, я бы от волнения залез на собственное лицо.
– Поясни это заявление.
– Твоя судьба, Эдди. Толпа в простом фургоне, и всё резкости конфискованы. Мужики, посмотрите на него.
Эдди отчалил от логики ещё с младых когтей – правда, Эдди?
– Ублюдок, убью на фиг.
– Сомнёшь дымоход моего горла, а?
– Ага.
– Заставишь меня каталогизировать собственные зубы.
– Ага.
– Тебе понадобится больше помощи, чем ты сможешь собрать.
И он налетел на меня со всем разумом, который смог собрать. В тот момент я не смог бы сказать, чего он пытался добиться, но теперь, с высоты многолетней мудрости, я понимаю, что он хотел сделать мне больно. Это читалось в его вопле “кровавая смерть” и ударе в моё лицо. Даже кровь пошла – верный знак, что что-то идёт не так. Его отражение в зеркалах паба двигалось ровно с той же скоростью, что и он. Это стало для меня решающим доводом, если оглянуться. Он был зол, и даже более, сказал бы я, если бы знал.
У Боба была привычка высказывать то, что у всех на уме. Он знал, что я ненавижу клоунов, и дал мне винтовку. В его намерениях не было сомнений. Потом, когда мы встретились с нашим Минотавром в Магазине Ярости, он вернулся с историей – что-то про демона.
– И морские водоросли сделаны из резинки, – прохрапел он.
– Мои нервы сейчас не выдержат, – сказал Фред.
– Твои нервы? – заорал Боб. – Тебя там не было, могильный наркоман. Шишки моего позвоночника скрипели у него на зубах… – вспомнил он с дрожью.
– Мои нервы сейчас не выдержат, – сказал Фред.
– Ты вообще меня слушаешь? – возопил Боб, сграбастал Фреда за ухо и издал серию громких звуков, не содержащих ни единого слова. Подразумевалось, что Фред должен подпрыгнуть или отреагировать, но он, похоже, засыпал, словно ублюдок, каковым он и являлся. – Мне бы сейчас костей, и ты бы проиграл.
– Привет, – поддел Фред, – он снова готов.
– Я о том же. Ты заплатишь за безразличие – когда произвольность будет пороть твой сон.
– О, она будет пороть мой сон, ага – типа чего? Сценическая катастрофа и простая дискотека в пустыне. Когда смотришь без удивления.
– Именно.
– И один нос смотрит на запад, а со второго капает, как с основного.
Боб замер в шоке, беспорядки ответов разразились по ту сторону его окаменелого лица.
– И почему тогда нечёткие силуэты входящих жуликов не валятся, споткнувшись, если на свете есть Бог и правосудие?
– Товарищ, ты задаёшь слишком много вопросов.
– Да, Фред, – сказал я, – чего ты врываешься без лишних размышлений?
– Я пришёл по расписанию.
“Хороший ответ”, – подумал я, злясь на себя.
В галерее Эдди каталогизировал свой опыт. Ошибки, лёд трещит, насилие, бесцветное завтра. Свежее излияние слёз отметило воспоминания.
– Они проникают в твои носовые проходы, похоже, – сказал я, не вслушиваясь в разговор. – Слушай, а эти рисунки вообще нужны? Может, монокль сделал бы обезьяну более привлекательной – Случился массовый исход идей из моего рта в мозг Эдди, где они все и погибли.
– Ты о чём? – сказал он.
Споры. Крики. Ударил его, и он покатился с выпученными, трупными глазами. Истинные цвета.
Я ещё недопонимал суть аферы. Взять вон ту картину, на которой демон с жабрами – кто за неё заплатит? Подошёл поближе, чтобы лучше разглядеть её, не заметив, что приближаюсь к отражению картины в огромном зеркале – когда я уже стоял в дюйме от демона, я прошёл сквозь зеркало и разнёс его к чертям.
Остальное можешь додумать альтернативная реальность, демон настоящий, дьявол собственной персоной, подвалы тоскующего палача, стеклянные руки пара и мыслей, опустошённый ангел, пытающийся выползти из покрытой струпьями пещеры. Дьявол – не более чем натянутая, спорная решётка, перед которой, как невеста перед свадебным кортежем, стоял монстр, подобный рыбе, вставшей на хвост, собирающей мученические шипы у себя в зубах.
– Твои надежды? – спросил он.
– Беспочвенны.
– Пока всё идёт неплохо, в некотором роде. Интерес но только было бы знать этот род. Ползущее отчаяние?
– Да.
– Ясно. Бредём, как лунатики, к завершению жизни, каковая есть, во всех смыслах, просто потеря времени.
– Забей гвоздь в голову, радость.
– И возлюби его, надо думать,
– Естественно. Я не собираюсь резать себе запястье в ледяной пещере и вырезать свои черты на замёрзшем гранате. Надеюсь, и ты не настолько глуп.
– Изучи, что ты знаешь, и забудь, что я объяснил тебе, – сказал демон, – полярности нужны птицам. Но одну оставили посмотреть, сколько ты будешь этим заниматься.
– Чем этим?
– Лаем.
– Достаточно долго, – сказал я, – чтобы знать его цену.
– И сколько, – спросил я, – ты уже живешь в этом состоянии?
– Как должно расползтись пятно, чтобы его уже нельзя было назвать пятном?
Но ответ был, конечно, с самого начала. Меня впихнули в мир измятого, как грецкий орех – они что, не видели, что я не готов? Вываляли в грязи этого века. Мононатриевый глутамат и циничный смех. И, похоже, не было ни малейшего сомнения, что позже я снова буду мёртв, и кости будут торчать небесно-белые. Обречён, как праздничный боров. Костодел.
Не мог поверить, каких действий от меня ожидают. Непрерывно дышать. Говорить с теми, кто обращается ко мне, исключительно потому, что они обращаются ко мне. И это жизнь? Что мне делать с этим лицом и этими ногами – разве что пинать и проклинать встречных?
Дьявол услышал мысли, и его глаза закатились, как цыгане на ярмарку. – Однако – “Я не просил, чтобы меня рождали”.
Классический довод нового черепа.
– Ты поверишь мне, когда я закончу – и даже больше.
– Сильно больше?
– Ну, так и должно быть, правда?
– Давай рассказывай – и пусть это будет прелестно.
– Прелестно? Ладно – вот как всё начиналось.