Текст книги "Клеопатра"

Автор книги: Стейси Шифф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 20 страниц)

Мы знаем о Клеопатре очень мало, но и сама она знала о себе далеко не все. Царица понятия не имела о том, что живет в первом веке нашей эры, в эллинистическую эпоху: все это более поздние понятия (эллинистическая эпоха началась в 323 году до нашей эры со смертью Александра Великого и окончилась спустя двести девяносто три года со смертью Клеопатры. Это время в истории Греции ознаменовано тем, что греки не играли в нем решительно никакой роли). Не знала царица и того, что она Клеопатра Седьмая, поскольку привыкла считать себя шестой. Ей никогда не приходилось слышать о человеке по имени Октавиан. Того, кто сокрушил ее, лишил трона, довел до самоубийства и ославил в веках, звали Гаем Октавием. Впрочем, он сам предпочитал называться Гаем Юлием Цезарем, как его великий дядя и опекун, любовник египетской властительницы. Мы знаем его как Августа, но он принял этот титул через шесть лет после смерти Клеопатры. Для нас он будет Октавианом: два Цезаря для одной книги – это чересчур.

Большинство античных географических названий с тех пор изменилось. Следуя весьма разумной методике Лайонела Кассона, я решила пренебречь исторической точностью во имя ясности. Потому древняя Берута будет у нас Бейрутом, а Пелузий, которого ныне не существует, – а если бы он существовал, то располагался бы к востоку от Порт‑Саида, у входа в Суэцкий канал – останется Пелузием. Как правило, я предпочитаю современное произношение транслитерации. Ландшафт существенно изменился с той поры: часть суши ушла под воду, болота высохли, холмы сравнялись с землей. Современная Александрия мало напоминает город эпохи Клеопатры. Ее улицы давно не соответствуют древнему плану, а стены не сияют белизной. Нил протекает почти на две мили восточнее. Зато пыль, соленый морской воздух и дымные пурпурные закаты остались прежними. Не меняется и природа человека, главный двигатель истории. Рассказы очевидцев по‑прежнему разнятся самым невероятным образом[1]. Прошло две тысячи лет, а власть мифа все еще сильнее власти факта. Все даты, за исключением специально отмеченных, относятся к событиям, произошедшим до нашей эры.

Глава 2

Мертвые не кусаются

Благословен тот, у кого мало родственников.

Менандр

Тем летом она собрала отряд наемников в лагере посреди пустыни, под обжигающим сирийским солнцем. Клеопатре исполнился двадцать один год, она была сиротой и изгнанницей. Царице были знакомы и несказанное счастье, и его верная подруга неудача: ныне ее двор располагался за две сотни миль от дворца с ониксовыми полами и дверьми черного дерева. Вот уже год ей приходилось довольствоваться шатром в поросшей колючим кустарником пустыне. Позади были месяцы отчаянной борьбы за жизнь, бегства через весь Средний Египет, Палестину и юг Сирии. На то, чтобы собрать войско, ушла баснословная сумма.

Женщинам ее рода не привыкать к превратностям судьбы, и она без страха готовилась встретиться лицом с лицу с наступавшим врагом. Совсем близко, у морской крепости Пелузий, на восточном побережье Египта собралась двадцатитысячная армия, почти половина сил, с которыми Александр Македонский за триста лет до того завоевал мир. Нынешнее грозное войско состояло в основном из наемников, пиратов, преступников, изгнанников и беглых рабов, собравшихся под командованием тринадцатилетнего брата царицы. Они были равноправными наследниками, но брат отобрал у сестры трон, на котором им надлежало сидеть вместе, как супругам. В его распоряжении была крепость Пелузий с красными кирпичными стенами в двадцать футов толщиной и полукруглыми башнями. Лагерь сестры располагался к востоку от крепости, посреди крутых волн песчаного моря. Час битвы приближался. Положение царицы было безнадежным. Клеопатра VII готовилась выйти на сцену, чтобы не сходить с нее следующие две тысячи лет. Всего через несколько дней ей предстояло войти в историю, то есть столкнуться с неизбежным и совершить невероятное. Шел сорок восьмой год до нашей эры.

Средиземноморье охватило «странное безумие», все передавали друг другу самые немыслимые слухи, толковали о приметах и предзнаменованиях. Над страной повисла атмосфера нервного возбуждения. В течение дня тревога сменялась апатией, решимость – страхом. Некоторые слухи оказались правдивыми. В начале июля Клеопатра узнала, что гражданская война в Риме – апогей противостояния непобедимого Юлия Цезаря и неукротимого Помпея Великого – вот‑вот пересечется с ее собственной войной. То были тревожные вести. Сколько она себя помнила, Египет существовал под римским покровительством. Его правители зависели от новой силы, меньше чем за столетие покорившей весь средиземноморский мир. Помпей был близким другом ее отца. Блестящий полководец, он одерживал одну победу за другой, на суше и на море, в Европе, Азии и Африке, приводя под власть Рима все новые народы. И царица, и ее вероломный брат Птолемей XIII были у него в долгу.

Вскоре стало ясно, что шансы Клеопатры погибнуть от руки собственного покровителя и ближайшего родственника примерно равны. Двадцать восьмого сентября Помпей высадился на египетском побережье у крепости Пелузий. Преследуемый Цезарем, он искал убежища и вполне логично предположил, что молодой правитель, чья семья многим ему обязана, не откажет в помощи. Но не так все просто. Дело было за тремя регентами, фактически правившими вместо юного Птолемея: его наставником Теодотом, бравым начальником царской гвардии Ахиллом и евнухом Потином, превратившимся из воспитателя маленького царевича в его первого министра. Внезапное появление римлянина поставило всех троих перед нелегким выбором. Мнения разделились. Отказать Помпею означало обрести могущественного врага. Дать ему приют – обратить против себя гнев Цезаря. Зато мертвый Помпей не смог бы оказать поддержку Клеопатре, к которой был расположен. И не смог бы сам завладеть египетским троном. «Мертвые не кусаются», – изрек учитель риторики Теодот, изящным силлогизмом и холодной улыбкой подведя итог дискуссии. Римлянину послали приветственное письмо и «утлую лодчонку». Помпей не успел ступить на берег: его зарезали прямо на мелководье, на глазах у облаченного в пурпур царя, и уже мертвому отрубили голову[2].

Подобная жестокость произвела впечатление даже на Цезаря. В дни бедствий друзья часто становятся врагами, заметил он. С тем же успехом можно было сказать, что в дни бедствий враги часто становятся друзьями. Советники Птолемея обезглавили Помпея, чтобы угодить Цезарю. Трудно было придумать лучший способ снискать расположение единоличного хозяина Средиземноморья. К тому же такой исход значительно упрощал дело с Клеопатрой. В римской гражданской войне – непримиримом противостоянии, в котором противники не столько встречались на поле брани, сколько грабили, опустошали и жгли – она оказалась на проигравшей стороне.

Через три дня Юлий Цезарь, преследуя своего соперника, высадился в Египте. С ним пришло его войско. Великий город, родной дом Клеопатры был столицей интриг, двойной морали и воровства. Его жители запросто болтали на всех существовавших языках; то был город вольных нравов и ярких, предприимчивых умов. Появление имперских знамен лишь усугубило давно начавшееся в нем брожение. Цезарь был сдержан и отнюдь не радовался смерти Помпея. Когда Теодот преподнес римлянину голову убитого врага, тот побледнел от ужаса и не смог сдержать слез. В конце концов, Помпей был не только его противником, но и зятем. Советники Птолемея не смогли бы придумать худший прием для нового повелителя, даже если бы очень постарались. Впрочем, Цезарь и сам ошибся, если счел, что расправа с Помпеем означает лояльность к нему, по крайней мере со стороны простых александрийцев. Никто не встречал римлянина на берегу, никто не поклонялся атрибутам его власти. В лучшем случае Цезарь был досадной помехой. В худшем – узурпатором и завоевателем. В Риме он успел сделаться единоличным и непопулярным властелином, помимо всего прочего обложив народ неподъемными налогами. Александрийцы не желали платить чужому правителю. Не желали покоряться римской власти. Цезарь поселился в доме за дворцом Птолемея, примыкавшем к царским верфям, в восточной части города. В городе продолжались волнения, но за стенами дворца, куда едва долетал рев негодующей толпы, пришельцы были в безопасности. Цезарь немедля послал за подкреплением. И только потом призвал к себе враждовавших брата и сестру. Он считал своим долгом выступить арбитром в этом споре, ведь всего десять лет назад они с Помпеем поддержали их отца. Риму был нужен спокойный Египет, исправно платящий налоги. Цезарь, совсем недавно готовый до последнего драться со своим соперником по трону, предложил брату и сестре «отбросить упрямство, забыть о вражде и более не искушать судьбу». Иными словами, пожалеть самих себя и свой народ.

Получив приказ явиться во дворец, Клеопатра глубоко задумалась. По всему выходило, что надо как можно скорее пасть к ногам Цезаря, не дожидаясь, пока советники брата настроят римского гостя против нее. Ее армия была зажата в песках. Несмотря на распоряжение Цезаря, Птолемей и не думал уводить свое войско. Прорываться на запад, к морю и Пелузию было рискованно. Согласно одному источнику, царица попыталась связаться с Цезарем при помощи посредника, но убедившись, что ее предали (при дворе Клеопатру не любили), решилась предстать перед ним сама. Оставалось лишь добраться до дворца живой и невредимой, благополучно миновав вражеские патрули. Клеопатре, которая, как гласит молва, никогда не упускала случая продемонстрировать себя во всем блеске, предстояло сделаться невидимой. Любопытная задача, даже по современным меркам. Чтобы заявить о себе и сделаться частью истории, этой женщине нужно было тайком пробраться в собственный дом.

Здесь было над чем поразмыслить. По словам Плутарха, Клеопатра «уже готова была впасть в отчаяние», но тут одному из ее соратников – а соратники у царицы все же были – пришла в голову блестящая идея. План включал переодевания и требовал содействия ловких и преданных друзей, вроде Аполлодора, верного слуги‑сицилийца. Между Синайским полуостровом, на котором располагался лагерь Клеопатры, и родной Александрией лежали непроходимые топи, кишевшие клещами и москитами. Заболоченная равнина защищала Египет от вторжений с востока. Египтяне прозвали ее «зловредной топью», поскольку она могла без остатка поглотить целую армию. Войска Птолемея бдительно охраняли берег, на котором гнило в своей неглубокой могиле тело Помпея. О том, чтобы двигаться на запад, через мутные воды Пелузия, или вдоль побережья, не могло быть и речи: там Клеопатра оказалась бы на виду, и кроме всего прочего, путникам пришлось бы сражаться с сильным встречным течением. Оставалось подняться по Нилу на юг, в Мемфис, и перебраться на тот берег. Восьмидневное путешествие по реке тоже нельзя было счесть безопасным; на воде кипела жизнь, таможенники бдительно осматривали каждую лодку. В середине октября на Ниле было ветрено, над рекой вились полчища москитов. Тем временем советники Птолемея отказались повиноваться Цезарю. Как смеет какой‑то римский генерал требовать к ответу царя? Вышестоящие вызывают к себе нижестоящих, а не наоборот, и Цезарю это известно.

В сумерках Аполлодор провел двухвесельную лодку в восточную александрийскую гавань и незамеченным подобрался к стенам дворца. Гавань лежала во тьме, но остальное побережье озарял свет величественного маяка в четыреста футов высотой, одного из чудес света. Башня возвышалась в полумиле от Клеопатры, на краю рукотворного мыса на острове Форос. Несмотря на столь яркое освещение, царица оставалась невидимой. Перед тем как лодка причалила к берегу, она забралась в большой кожаный мешок. Аполлодор завязал мешок, надежно затянул шнур и перебросил ношу через плечо. Вот единственное косвенное свидетельство о том, какого роста была Клеопатра. Слуга бережно пронес драгоценную ношу через окружавшие дворец сады, мимо роскошных вилл и нарядных портиков, растянувшихся почти на милю. Аполлодор – не единственный, но, безусловно, главный участник операции по возвращению своей госпожи из пустыни во дворец – хорошо знал эту часть города. На его плече Клеопатра миновала дворцовые ворота и оказалась прямиком в покоях Цезаря, которые прежде были ее собственными. Одно из самых удивительных возвращений домой в истории. Многие королевы возникли из ниоткуда, но лишь Клеопатра вышла на арену мировой истории из кожаного мешка вроде тех, в которых перевозили папирусы и золотые слитки. С тех пор царице нередко приходилось идти на уловки, чтобы спастись. Много позже она сговорится с другой женщиной, чтобы бежать, спрятавшись в гробу.

Мы не знаем, в какой момент Цезарь обнаружил пришелицу. Едва ли она предстала перед римлянином «во всем блеске царственной красы», как писал один историк, в одеждах, украшенных золотом и драгоценными камнями, как настаивает другой, или хотя бы просто хорошо причесанной. Вопреки мужским фантазиям, многим поколениям художников и двум великим английским пьесам, Клеопатра была одета в простую льняную тунику без рукавов. Ее единственным украшением была диадема или белая повязка на лбу, атрибут царской власти. Клеопатра была единственной женщиной в Египте, имевшей право носить такую. Она ни за что не появилась бы перед Цезарем без диадемы. С другой стороны, у нас есть немало свидетельств того, что царица «умела очаровать любого собеседника». Мало у кого находились силы противостоять ее обаянию. Для людей того времени сама смелость маневра – внезапное появление прекрасной молодой царицы в покоях собственного дворца, где даже Цезарь чувствовал себя не слишком уверенно – говорила о том, что здесь не обошлось без чар. По сути, у этой неожиданной встречи было не только личное, но и политическое значение: две совсем разные цивилизации вдруг столкнулись лицом к лицу. Юлия Цезаря, известного развитой интуицией и стремительной реакцией, было трудно удивить. Он и сам не раз появлялся там, где его не ждали, опережая гонцов. (Императору, кстати, пришлось дорого заплатить за прибытие в Египет раньше своих легионов.) Изрядной частью своего успеха этот блестящий стратег был обязан именно «быстроте и непредсказуемости». Нетерпеливый нрав был Цезарю на руку: пройдет всего год, и его девизом станет знаменитое: «Veni, vedi, vici»[3]. Этот железный человек перед решающей битвой приказал своим солдатам не метать дротики во врагов, а разрубать им головы, пообещав, что победа станет достойной наградой за храбрость. Цезарь не ошибся: его войско повергло сторонников Гнея Помпея в бегство. За предыдущие десять лет он преодолел немыслимые препятствия и совершил немало великих подвигов. Баловень фортуны неизменно следовал принципу: на богов надейся, а сам не плошай. Он был из тех, кто не столько полагается на судьбу, сколько изображает фантастическую удачливость. Что ж, по части неординарных решений этот римлянин повстречал родственную душу.

В остальном у юной египетской царицы было мало общего с «пресыщенным любовью мужем, давно перешагнувшим свой зенит» (Цезарю сравнялось пятьдесят пять). О его любовных победах ходило не меньше легенд, чем об успехах на поле брани. В народе этого статного человека с мужественными чертами, выступающими скулами и пронзительными черными глазами звали «мужем всякой женщины и женой всякого мужчины». Если это высказывание и было преувеличением, то лишь во второй части. Клеопатра три года была замужем за родным братом, «сущим младенцем», – тринадцатилетний подросток не считался зрелым даже по тогдашним местным понятиям, – мечтавшим сжить ее со свету. Это потом историки назовут ее «порочной дщерью Птолемея», «бесстыдной сиреной», «крашеной шлюхой», чей блуд «обошелся Риму слишком дорого». Между тем у «царицы блудниц», представшей перед Цезарем в октябре сорок восьмого года, вовсе не было чувственного опыта.

Клеопатра явилась в спальню римлянина не для того, чтобы его соблазнить: она боролась за свою жизнь. Как наглядно показал пример советников ее брата, призом в этой игре было расположение Цезаря. Царице предстояло убедить римлянина, что она всегда была на его стороне, а не на стороне благодетеля своего семейства, чей обезглавленный труп закопали в прибрежной полосе. У Цезаря не было никаких оснований верить египтянке. С его точки зрения, поддержать стоило молодого правителя, располагавшего армией и поддержкой александрийцев. С другой стороны, на совести Птолемея была смерть Помпея; Цезарь мог предположить, что соотечественники скорее простят ему покровительство лишенной трона царице, чем союз с убийцей римлянина. Он давно уже понял, что «люди враждуют с большим рвением, чем дружат». Так что расположение полководца к Клеопатре объяснялось – по крайней мере сначала – не ее неземной красотой, а неприязнью, которую Цезарь питал к Птолемею, и вполне оправданным недоверием к шайке регентов. Царице просто повезло. Как заметил историк, другой на месте Цезаря мог бы взять ее жизнь за жизнь Птолемея. Отрубить ей голову, и дело с концом.

Однако римский военачальник не был кровожадным злодеем. Он, не дрогнув, отправлял на смерть тысячи людей, но ему не раз случалось проявить милость к поверженному врагу. «Ничто не было дороже его сердцу, – утверждал один из генералов Цезаря, – чем милость к побежденному». Особенно если побежденный был отважен, благороден и красноречив. Цезарь хорошо понимал, что значит быть отверженным: в юности он и сам был в бегах. Ему случалось совершать роковые ошибки. Вышло так, что совершенно естественное решение защитить Клеопатру определило дальнейшую судьбу полководца. Когда они встретились, Клеопатра боролась за жизнь; вскоре им пришлось бороться уже вдвоем. Всего через несколько месяцев Цезарю предстояло столкнуться с по‑настоящему достойным противником, узнать все прелести тотальной войны и оказаться осажденным в чужом городе войском, вдвое превосходящим его собственные силы. В том, что произошло потом, была доля вины Птолемея и жителей Александрии: шесть месяцев выматывающей осады сблизили молодую царицу и стареющего воина, а в начале ноября Клеопатра поняла, что беременна.

Кто‑то сказал, что в основе любого крупного состояния лежит преступление; Птолемеи были сказочно богаты. Они не были потомками фараонов, страну которых унаследовали. Птолемеи происходили из пустынной, неласковой Македонии (суровая жизнь – суровые люди, как верно заметил Геродот), давшей миру Александра Великого. Спустя несколько месяцев после смерти Александра Птолемей – самый решительный и предприимчивый из его военачальников, официальный дегустатор царских блюд, друг детства и по некоторым источникам дальний родственник – заявил о правах на египетский престол. Сын Птолемея, в полной мере обладавший семейной склонностью к эффектным жестам, выкрал тело Александра, когда его везли в Грецию. Где еще лежать величайшему из правителей, рассуждал Птолемей‑младший, заступая путь похоронной процессии, как не в Египте, в основанной им Александрии? Золотой саркофаг Александра стал для города реликвией, талисманом, визитной карточкой, страховкой. (В детские годы Клеопатры саркофаг заменили на алебастровый или стеклянный. Казна была пуста, и двоюродный дед царицы продал оригинал, чтобы собрать войско. Эта подмена стоила ему жизни.)

Легитимность династии Птолемеев долго обеспечивало родство с самым знаменитым царем древнего мира, походить на которого стремились все без исключения, мантию которого примерял Помпей и которому отчаянно завидовал Цезарь. Культ Александра был поистине универсальным. У него находились последователи не только в Египте, но и в Риме. Статуи Александра Македонского украшали многие египетские дома. Личность царя была столь притягательна, – а представления первого века об исторической правде столь гибки – что молва не замедлила объявить его сыном египетского чародея, а потом и вовсе родственником правящей династии. Птолемеи, как и все уважающие себя выскочки, обладали даром подчинять себе историю[4]. Не отказываясь от греческого наследия, основатели династии придумали себе новую родословную, древний аналог службы «Фамильный герб почтой». Однако Птолемеи и вправду происходили из македонской аристократии, что давало им право на главные роли в исторической драме. Ни один человек во всем Египте не считал Клеопатру египтянкой. Она продолжала линию жестоких, властолюбивых, мудрых, порой безумных македонских цариц, среди которых была и жившая в четвертом веке Олимпия, чьим главным вкладом в историю человечества стало рождение сына по имени Александр. Об остальных деяниях этой женщины лучше не вспоминать.

За пределами Египта Птолемеи ассоциировались в основном с Александром Македонским, но для того чтобы доказать свои права на престол, им было необходимо хотя бы мифическое родство с фараонами. В роду поощряли браки между братьями и сестрами, считавшиеся исконным египетским обычаем. У македонян было заведено скорее убивать близких родственников, чем жениться на них. В греческом языке не было слова «инцест». Птолемеи довели древнюю традицию до абсурда. Из двенадцати браков, заключенных в их семействе, десять были между братьями и сестрами. Оставшиеся двое были женаты на кузинах. Обыкновение брать в жены сестер имело вполне практический смысл: внутренние союзы минимизировали число претендентов на престол и значительно упрощали порядок наследования. Кроме того, отпадала необходимость искать достойную супругу в чужих землях. Семейная традиция, возведенная в ранг культа, придавала Птолемеям исключительный, почти божественный статус. То, что могло показаться не слишком уместным в человеческих отношениях, было вполне приемлемым для богов. И египетские, и греческие божества заключали браки с близкими родственниками. Кто посмел бы усомниться в правомерности союза Зевса и Геры?..

Своеобразная матримониальная практика не привела к физическому вырождению семьи, но окончательно запутала родословную. Если родители Клеопатры приходились друг другу родными братом и сестрой, – а скорее всего, так оно и было, – значит, у нее был всего один дед и одна бабка. Эта пара, помимо прочего, была дядей и племянницей. Если вы, как это сделала бабушка Клеопатры, выходите за своего дядю, родной отец становится вашим деверем. Инбридинг был призван упрочить семейные узы, но привел к парадоксальным результатам. Передача трона по наследству превратилась для Птолемеев в мучительную проблему, решить которую зачастую можно было лишь с помощью кинжала или яда. Внутренние браки укрепили власть династии, но привели к нескончаемой вражде многочисленных родичей, пышные титулы которых напоминали эпитафии (официально Клеопатра и ее брат, от которого ей пришлось бежать, именовались Theoi Neoi Philadelphoi, то есть «Новые Любящие Друг Друга Божественные Брат и Сестра»). Мало кому из Птолемеев удавалось обойтись без убийства ближнего, и Клеопатра VII не была исключением. В борьбе за трон сын Птолемея расправился с двумя братьями. Его жена – и одновременно сестра – умертвила двух младших детей. Правление этой царицы, первой, кого при жизни считали богиней, ознаменовало начало золотого века Птолемеев. Вот еще одно нежданное следствие внутренних браков: хорошо это или плохо, но они позволяли женщинам править. Прабабки Клеопатры, во всем равные своим мужьям‑братьям, хорошо знали себе цену и бесстрашно требовали то, что принадлежало им по праву. Птолемеи не балуют историков разнообразием женских имен: все их царевны звались Арсиноями, Берениками или Клеопатрами, которых куда проще различать не по именам, а по сотворенным ими злодеяниям, хотя и здесь существовали незыблемые традиции: ни одна Клеопатра, Береника или Арсиноя не колебалась, прежде чем отравить мужа, убить сына или объявить вне закона собственную мать, и никогда не забывала поставить своей жертве величественный памятник.

«Оргия вероломства и душегубства», немыслимая даже по кровожадным македонским меркам, длилась много поколений. В таком клане не просто было отличиться, однако Птолемею IV это удалось. В начале третьего века до нашей эры он убил дядю, брата и мать. Придворные избавили его от необходимости травить жену: они сделали это сами, как только та родила наследника. Матери снова и снова посылали войска против сыновей. Сестры воевали с братьями. Прабабушка Клеопатры развязала гражданскую войну сначала против родителей, потом против детей. Больше всех страдали писцы, наносившие надписи на монументы: после очередной инаугурации, которой неизменно предшествовало убийство, беднягам приходилось исправлять все даты, ибо с каждым новым правлением начиналось новое летоисчисление. Немало резцов сточилось о камни, прежде чем прекратились родовые распри. В свое время мать Береники II увела у дочери мужа‑чужеземца, за что тот и был убит (Беренику тоже убили). Среди женщин клана прославилась и прабабушка нашей героини Клеопатра III, правившая во втором веке до нашей эры. Та, что приходилась женой и одновременно племянницей Птолемею VIII. Птолемей, женатый на матери Клеопатры, изнасиловал ее, когда она была еще подростком. Между супругами вспыхнула вражда; Птолемей убил своего четырнадцатилетнего сына, разрубил его тело на куски, сложил в корзину и приказал поставить у дворцовых ворот в день рождения жены. Царица воззвала к народу, показав толпе расчлененные останки. Александрийцы пришли в ярость. Но удивительнее всего то, что произошло дальше. Спустя десять лет супруги помирились. С тех пор Птолемей VIII правил с двумя царицами, матерью и дочерью.

Однако время шло, и стало казаться, что кровопролитие постепенно уходит в прошлое. Дед Клеопатры убил свою жену и по совместительству мачеху. Дядя поступил так же со своей совсем юной суженой. Увы, он не учел, что царица была куда популярнее в народе. Злосчастный царь был растерзан толпой на восемнадцатый день правления. Так, спустя двести лет бесчинств, в восьмидесятом году до нашей эры династия Птолемеев прервалась. Ввиду римской угрозы нужно было как можно скорее найти претендента на престол. Решено было призвать отца Клеопатры Птолемея XII, бежавшего в Сирию двадцать три года назад. Неизвестно, был ли он прежде в числе наследников, но на тот момент эта кандидатура казалась самой подходящей. Чтобы подтвердить свой божественный статус и родство с Александром Македонским, новый царь принял титул «Новый Дионис». Впрочем, александрийцы, несмотря на путаницу в родословных ценившие чистоту происхождения, звали его по‑другому. Для них отец Клеопатры был либо «бастардом», либо Авлетом, то есть флейтистом, потому что обожал музицировать. Правитель из него вышел куда слабее, чем музыкант, да к тому же он предпочитал слушать свой любимый инструмент в обществе второразрядных куртизанок. Состязания флейтистов не мешали царю заниматься излюбленным делом Птолемеев – душегубством, впрочем, убивал он не по зову сердца, а в силу сложившихся обстоятельств (по крайней мере, новому царю не пришлось расправляться с родной матерью – та была не царской крови: насколько известно, она происходила из македонской знати). Как бы то ни было, Авлету приходилось труднее, чем большинству его сородичей.

Молодая женщина, делившая с Юлием Цезарем осажденный дворец, не была ни египтянкой, ни потомком фараонов, едва ли приходилась родственницей Александру Великому, по сути, не могла с полным правом считать себя отпрыском Птолемеев, хотя в полной мере воплощала все лучшие и худшие черты македонской аристократки. Безусловно македонским было ее звонкое имя: Клеопатра в переводе с древнегреческого означает «слава рода»[5]. Возможно, наша Клеопатра вовсе не была Седьмой. В мучительной семейной истории легко можно было сбиться со счета.

Какие выводы напрашиваются из причудливой и жуткой истории Птолемеев? Все эти Береники и Арсинои делили с мужьями и братьями полноту власти и лишь потому не уступали им в кровожадности (традиционно они должны были держаться в тени мужчин, но Клеопатра демонстративно игнорировала традиции). И пусть мать нашей героини была не царских кровей, в ее роду хватало женщин, которые возводили храмы, строили флот, командовали войсками и вместе с мужьями правили Египтом. У Клеопатры было больше примеров для подражания, чем у любой другой правительницы. Говорят, у мужчин Птолемеев за несколько веков истощились силы. Впрочем, история рода немилосердна и к женщинам. Зато именно женщины все чаще отличались прозорливостью, честолюбием, способностью нестандартно мыслить.

Клеопатра выросла в стране, где женщины занимали исключительное положение. Задолго до Птолемеев египтянки могли сами выбирать себе мужей. Со временем они достигли свободы, совершенно немыслимой в древнем мире. Они могли наследовать и самостоятельно распоряжаться собственностью. Замужние женщины не становились собственностью мужей. Они имели право на развод и содержание после развода. Разведенная жена не только получала назад приданое, но и сама выбирала, где ей жить. Ее имущество оставалось с ней; муж не мог наложить на него руку. В семейных конфликтах закон был на стороне жен и детей. Римляне с удивлением отмечали, что египтяне не бросают новорожденных девочек. Житель Рима был обязан воспитывать только старшую дочь. Египтянки выходили замуж позже, чем девушки в других странах, пример Клеопатры здесь скорее исключение. Они распоряжались деньгами и заключали сделки. Служили в храмах. Выступали в суде и нанимали музыкантов. Жены, вдовы или разведенные, они владели виноградниками, винокурнями, папирусными мастерскими, судами, парфюмерными фабриками, мельницами, рабами, домами, верблюдами. Почти треть правителей из рода Птолемеев были женщины.

С точки зрения иностранца, такие порядки были противоестественны. Но чего еще ждать от земли, чья великая река текла задом наперед, с юга на север, разделяя страну на Верхний Египет на юге и Нижний на севере? Вопреки всем законам природы Нил разливался летом и пересыхал зимой; египтяне собирали урожай в апреле и засевали поля в ноябре. Даже порядок сева был нарушен: сначала сеяли, а потом уже пахали, чтобы зарыть семена в мягкую землю. Чем не страна Наоборот, где месят тесто ногами и пишут справа налево? Геродот писал в одном из своих сочинений, которое Клеопатра наверняка читала, что в Египте женщины выступают на форуме, а мужчины сидят дома за ткацким станком. Царица, должно быть, вдоволь посмеялась над этими строками. Интересно, как она отнеслась к утверждению Геродота о том, что египетские женщины мочатся стоя, а мужчины – сидя?