Текст книги "Сказание о рунах (СИ)"

Автор книги: Степан Рыкунов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Имир Первородный. Титан, скрытый за занавесом темных туч постоянной бури.

Войска асов – крошечные, но полные уверенности в своей правоте – начали подъем на великий пик, с которого эхом отдавался рев Имира. Никто из них не знал, чего ожидать. Все, кого выбирали на жертву великану, должны были в одиночку подняться на гору и назад они уже не возвращались. Все обреченные шли туда босыми и обнаженными. Только под предводительством Вили, прирожденного полководца, асы взяли с собой в поход кольчуги и секиры. Только под золотистыми знаменами племени Борра асы были готовы бороться против своей судьбы. Бороться за свою свободу. Ведомые яростью и волей, они пели песни из своего детства, из колыбельных и веселых ритмов превратившиеся в военные марши, последние остатки их давно ушедшего прошлого.

Год они поднимались на вершину горы, где их уже ждал ледяной гигант. Асы ударили копьями о щиты и издали боевой клич, спустивший лавины со склонов. Чешуйчатое тело Имира двинулось, поворачиваясь к ним лицом – чудовищным, безбородым лицом зверя, сотней глаз окинувшего своих врагов. Его пасть раскрылась, показав бездну глотки древнего, и из ее темных недр вырвался рев, какого они никогда еще не слышали. То был оглушающий звук грома, рушащий скалы в пыль и подминающий под себя дикие вопли мужчин, казавшихся чудовищу кучкой жалких насекомых.

Та битва была безнадежна – глупая игра в богов, попытка свергнуть то, что существовало задолго до их отцов и дедов. Один смотрел, как его соратники пали один за другим: кто-то был проглочен безжалостным зверем, кто-то превратился в ледяную статую самого себя, а кто-то слетел с горы, тщетно придерживая истекающую кровью рану от стальных когтей Имира. Даже сейчас Один помнил, как его переполняло отчаяние, как он лежал посреди снега, льда и крови, глядя на разорвавшую плоть и кожу кость его же ноги, и как он был готов закрыть глаза и ожидать гибели.

Но еще яснее он помнил приглушенный ветром, но уверенно приближающийся звук песен. Помнил, как земля под ним сотрясалась не только от веса врага-гиганта, но и от далеких шагов мужчин, идущих на верную смерть – на смерть в бою за свое право умереть свободными. Он помнил, как на его глазах выступили слезы. То была не горстка изгоев, посягнувших на невозможное. То был легион единого племени – нет, единого народа асов, вдохновленных подвигом смертников и теперь готовых, если не победить, то пасть с честью, плюнув в лицо судьбе.

Три недели. Войска асов нападали и отступали. Зализывали свои раны, пересчитывали умерших, ждали подкреплений снизу – и нападали снова. На каждую сотню тысяч воинов с пустошей приходилось пятьдесят тысяч мертвых и еще тридцать тысяч раненных, большинство которых не доживало до следующего натиска. Но асы не сдавались. Лекари старались днем и ночью, и каждые несколько часов воины, только что вскочившие с земли, уже снова кричали от ярости и размахивали мечами и топорами. Поле было усеяно замерзшими насмерть мужчинами – у них не было времени отнести тела назад в лагерь. Три недели они боролись против самого мира, против всего, во что когда-то верили.

А потом, все закончилось.

Шторм прекратился. Один стоял на коленях посреди тел своих друзей и соратников. Он осмотрел поле битвы в поисках выживших. Время от времени его взгляд останавливался на том или ином асе, лежащем в снегу без руки или ноги. Он не мог поверить своим ушам. Тишина на горе была оглушающей, давила на его голову. Стоны умирающих и раненных казались далекими и незначительными. Он долго не мог понять, что происходит, пока осознание правды не ударило его сильнее любого натиска Имира.

Великан перестал рычать.

Один поднялся на ноги и, спотыкаясь, прошел к месту, где лежало чудовище. Рядом с его белоснежной головой стоя замерзли двое асов, лица которых Один узнал бы из тысячи других. Он сам не заметил, как снова оказался на коленях, глядя на посиневшие, остекленевшие лица своих братьев. Попытался что-то сказать, но слова покинули его губы серией неразборчивых стонов. Он опустил взгляд на лицо Имира, и их глаза столкнулись в первый раз за долгую битву.

Тогда он произнес свои последние слова. С улыбкой на лице, насмешкой в голосе. Вот он лежал, неспособный пошевелиться, мучитель асов и убийца его братьев, поверженный и разбитый. Лежал и смеялся над ним.

Один никогда не забудет выражение его лица в то, последнее мгновение. В момент, когда секира Одина встретилась с толстой шеей великана и отрубила ему голову, Имир смотрел на него с победой в глазах.

Один поднял голову своего врага и забросил ее на плечи. Напрягая каждый мускул в уставшем теле, он прошел по легко ломающимся под его ногами костям, не сводя глаз с едва заметного на склоне лагеря, где сотни старых лекарей и женщин заботились о тысячах воинов, жаждущих вернуться на поле. С пустыми глазами он прошел в сердце лагеря, не обращая внимания на затихающие вокруг голоса не верящих своим глазам асов. Поднялся на небольшое возвышение, с которого три брата не раз читали вдохновляющие речи для остальных, и бросил на землю свой трофей. Поставил ногу на каменную чешую и окинул взглядом ошеломленных солдат. Сделал глубокий вдох и, подняв голову к чистому, ярчайшему, самому голубому небу, какое он видел в своей жизни, закричал так, как никогда прежде. Десятки тысяч голосов – молодых и старых, мужских и женских – присоединились к нему в одном протяжном вое, знаменующем конец тирании Имира и начало власти асов.

Начало нового мира.

Прикованный к Древу Ужаса пятьдесят лет спустя, Один тяжело вздохнул. Во всех девяти мирах он слыл, как непобедимый воин, повергнувший первородное существо. И никто не знал, что в своей груди он всегда боялся, что это была его самая крупная ошибка. Как можно? Он не мог сказать жителям Асгарда, что величайшее событие в их истории было глупостью молодого и бестолкового мальчугана. Не мог сказать, что, возможно, все те жертвы – их семьи и друзья – ушли впустую.

Поэтому он пришел сюда. Получить ответы, какими бы тяжелыми они ни были. Всю дорогу он не переставал убеждать себя, что сможет принять правду такой, какая она есть.

Тем не менее, в глубине души, он знал, что если его сомнения окажутся правдой, он больше никогда не увидит стены родного королевства.

Облака мыслей мгновенно рассеялись, когда его уши поймали отдаленный стук копыт. Около тысячи всадников. Если бы его ноги касались земли, он бы почувствовал вибрацию задолго до этого. Сейчас же конница была всего в паре часов пути от него.

Один усмехнулся. Все еще мыслишь, как воин. Он ничего не мог поделать, кроме как ждать. Гость? Или проезжий? Этот лес стоял между девятью мирами и был нейтральной территорией, так что это могла быть охотничья партия какого-нибудь богача. Увидим.

Когда всадники показались из-за деревьев, Один инстинктивно напряг мышцы, и тут же пожалел об этом. Привычки героя войны просто так не исчезают, даже когда ты подвешен за руки на дереве.

На белых конях без глаз на гладких, рогатых мордах восседали крупные мужчины и женщины, без бород или усов. Их черные глаза блестели в слабых лучах солнца, – Орла, напомнил себе Один – пробивающихся сквозь листья деревьев. Каждый из них носил ледяную броню, усеянную шипами, и держал в руках копье из того же материала. Впереди всех, на особенно крупном скакуне, ехал сгорбившийся старик, с покрытой шрамами и трещинами каменной кожей. Его белоснежные волосы венчала ледяная корона, а с седла свисали черепа поверженных им царей.

Король йотунов подъехал к Одину и окинул его презрительным взглядом.

– Царь Асгарда, – он растянул слова, пробуя титул на вкус.

– Трюм, – ровным голосом ответил Один. – Не могу сказать, что рад встрече.

Йотун сплюнул.

– Взаимно. Что ты задумал? Неужели герой девяти миров наконец-то выжил из ума?

Ни один из его воинов не засмеялся. Один должен был признать, йотуны умели держать себя в руках.

– Уверяю тебя, старый друг, я в своем уме, – сказал он. – А ты как меня нашел? Твои шпионы проследили за мной из Асгарда?

– Не понимаю, о чем ты, – крякнул старый король. – Этот лес – нейтральная территория. Я приехал на охоту.

Один окинул свиту Трюма оставшимся глазом.

– Конечно, – сказал он. – Семь сотен секир – твоя обычная охотничья экипировка? Боишься, что орлы заклюют?

Он был готов поклясться, что кто-то усмехнулся.

– Хватит шуток, Трюм, – продолжал Один. – Что ты здесь делаешь?

– Пришел задать тебе тот же вопрос, – сплюнул йотун. – Что ты задумал?

Один осмотрел себя, задержав взгляд на Гунгнире. Не лучшая позиция для политических переговоров.

– Хочу стать деревом, – ответил он, не теряя ритма.

– Не шути со мной, ас! – рявкнул старик. – Я требую знать, что у тебя на уме!

Один позволил себя улыбнуться. Сперва он хотел наклониться поближе к королю йотунов, но быстро передумал.

– Это ты не шути со мной, ледышка с короной. Сам сказал, здесь – нейтральная территория. Что бы я здесь ни делал, я не обязан тебе ничего объяснять, – он сделал паузу. – Но так и быть, не плачь. Скажу тебе так – вот это, – он окинул взглядом дерево, – что бы это ни было, к тебе никакого отношения не имеет. Так что иди, охоться вволю, и прикрой голову. Кто знает, когда у орлов охотничий сезон.

Какое-то время между ними стояла тишина. Два царя испепеляли друг друга глазами и ни один не обронил ни слова. Наконец, Трюм сплюнул и взмахнул рукой, скомандовав отступление. Всадники развернулись и поехали в обратную сторону, гремя кольчугами.

– Смотри, – прошипел напоследок йотун, – как бы это, – он насмешливо окинул дерево взглядом, – не укусило тебя за задницу, ас.

Один не ответил на его угрозы. Он даже не моргнул. С ровным лицом смотрел, как его заклятый враг обгоняет свою свиту и ведет их обратно к выходу из леса. Когда они исчезли из виду, он позволил себе вздохнуть. Он опустил взгляд на тень Древа Ужаса, не сдвинувшуюся ни на шаг со вчерашнего дня.

– Скажи мне, – тихо спросил он тень, – я поступил глупо, да?

Тишина. Но Один уже знал ответ. Он сглотнул и молча понадеялся, что годы тренировок и битв не прошли для Тора и Локи даром.

III

Прошлой ночью Один попытался заснуть. В какой-то мере ему удалось, но сейчас, окончательно проснувшись, он сильно пожалел о той затее. Он спал обрывками, то и дело просыпаясь на несколько минут, а сами сны были лишь чередой кошмаров, каждый хуже и ярче предыдущего. К его обычным видениям, уже давно ставшим неотъемлемой частью каждой ночи, присоединились новые, тревожные, заставляющие его просыпаться в поту. Он видел кровавые битвы, которым никогда не был свидетелем – битвы между людьми Скандинавии и неизвестными ему чудовищами.

Один из этих снов особенно выделялся, в то время как остальные постепенно растворились в утреннем тумане головной боли. В нем он парил высоко над холодным морем, превратившимся во второе небо со звездами и неестественно большим диском луны. По воде беззвучно скользил флот дракаров, но Один не мог понять, к какому народу они принадлежали. На их носах были не драконы Мидгарда и не бородатые лица, венчающие корабли асов. То были оскалившиеся лица существ, точные черты которых уже начали ускользать в забвение его памяти. Покрытые чешуей волчьи мордой, украшенные тремя рогами и четырьмя узкими глазами каждый, пасти усеянные тремя рядами могучих клыков. Один не знал, что это были за твари, но было не сложно представить страх, который они вселяли во врагов владельцев флота.

В скором времени, ему удалось поближе разглядеть команду ведущего корабля. Мужчины на борту были похожи на людей или асов, но были на десяток голов выше даже самого Одина, и кожа их была словно высечена из горящих скал Свартальфхейма. Черные, как смола, волосы развевались на ветру. Один был поражен, увидев, что у столь славных воинов не было бород. Лишь некоторые носили густые черные усы. Пустая трата красивых лиц, подумал он во сне.

На носу корабля стоял командир. Широкоплечий и старый, его волосы, туго завязанные в пучок на затылке, уже были подернуты сединой. Его глаза – такие же черные – высматривали что-то вдали, не смея моргнуть. Только увидев его, Один понял, что воины носили очень легкую броню. На них были одежды из ткани, акцентирующие широкие и прямые плечи. Штаны были свободными, не стесняющими движений. На поясе висели по два клинка, да еще один за спиной. В руках же, запрокинув на плечо, воины держали нечто наподобие копий, оканчивающихся лезвиями топоров. Один никогда не видел такого оружия, но был впечатлен изобретательностью боевого посоха. Не просыпаясь, он отметил, что должен внести этот предмет в вооружение своих людей.

Во сне нет времени, поэтому Один не знал, сколько ждали солдаты неизвестного царства, не двигаясь, не мигая, ровным строем, ожидая команды своего капитана. Тот продолжал вглядываться вдаль, внимательным глазом изучая гладкую поверхность моря. В мире царила мертвая тишина.

Наконец, что-то заставило командира поднять руку. Воины насторожились, и покрепче схватили свои копья-топоры. Один сам напряг глаз, вглядываясь в ту же сторону, куда смотрел лидер войск, но ничего не видел.

Когда он понял, что происходит, было уже слишком поздно.

Море разверзлось, словно пасть мира, и гигантские волны поднялись, нарушив спокойную идиллию ночи. Медленно, нехотя, словно не успев толком проснуться от долгого сна, из воронки в самом сердце моря поднималось нечто огромное, своими размерами способное превратить Исландию в крошечную точку на лице океана. Один сглотнул, почувствовав, как сам Йормунганд на дне морей дернулся в беспокойствии, ведь чудовище перед ним было родом не из Скандинавии.

Нет. Оно было не из этого мира.

Капитан корабля крикнул что-то на неизвестном Одину языке, и солдаты ответили ему такими же хриплыми голосами. Каждый корабль вокруг отозвался на зов. Воины подняли свои орудия, с нижних палуб раздался звук бегающих инженеров, готовящих пушки к бою. Чудовище показалось над волнами – на нем не было ни единой чешуйки. Только покрытая блестящей в лунном свете слизью серая шкура. Длинная морда оскалилась, обнажив сотни тысяч зубов – не клыков, а именно зубов, таких земных, таких человеческих, что у Одина пошли мурашки по коже. Туловище великана было покрыто какими-то узорами, и Одину пришлось снова поднапрячь усиленное сновидением зрение, чтобы разглядеть их.

Он быстро пожалел об этом.

Бледное тело монстра было испещрено движущимися силуэтами еще живых людей и богов. Нет, не живых. Что бы то ни было, жизнью это уже не назовешь. Он видел, как их лица, скрытые тонким слоем кожи, широко раскрывали рты в тщетной попытке закричать, видел, как они отчаянно пытались ухватиться хоть за что-то, как толкались и продавливали друг друга глубже в плоть гиганта. Единственный глаз морского чудовища столкнулся с единственным глазом не принадлежащего в этом месте аса, и Один увидел в нем усмешку. Это был не зверь. Оно знало, что делало.

Битва длилась недолго. Одину немало пришлось увидеть проигрышей в своей жизни. Черт возьми, не раз он и сам ковылял с поля битвы, придерживая раны, смертельные для любого другого воина. Но никогда еще он не видел подобной ярости в бою.

Пушки громыхали без остановки. Воины спрыгнули с кораблей и, не утопая, по воде бежали к плотно застрявшему в черном море монстру. Они сражались до последнего, напоминая Одину о трех неделях его войны с Имиром. Но все это было тщетно. Пять хвостов-хлыстов, показавшихся из-под воды, разрывали их в клочья и пронзали насквозь. Вода быстро окрасилась в цвет крови, волны бросали органы и тела павших в стороны. Некоторые из них даже доставали обратно до кораблей, с которых они спустились всего несколько минут назад. Сами суда вскоре были смяты появившимися из ниоткуда тяжелыми конечностями зверя.

Во сне нет времени, и Один не знал, сколько длилась борьба. Но когда она закончилась, он парил над красным морем, и никого, кроме демона из глубин, в живых не осталось. Великан окинул разрушение вокруг своим глазом и, довольный, издал громкий рев, в котором нашли свободу стоны мучения и отчаяния всех его жертв, теперь навечно заточенных под испещренной голубыми, пульсирующими венами кожей.

Один был рад проснуться. Боль реальности избавила его от воспоминаний о кошмарах, несущих в далекие миры, только чтобы показать очередную битву с подобным титаном. Теперь он мог подумать о чем-то настоящем, хоть и ничуть не более приятном.

Руки и ноги окончательно потеряли чувствительность. Каждое движение шеи доставляло ему огромную боль, но он смог разглядеть свои конечности, бледные, как снег. Он не хотел представлять, что будет дальше. Он попытался подвигать пальцами руки, и ему едва удалось. Он сглотнул, но горло успело начисто пересохнуть, и в глотке зародился приступ кашля. Один всеми силами пытался его сдержать, но не смог, и острая боль протолкнула копье чуть глубже в грудь и оставила Одина судорожно глотать воздух. Он снова пожалел, что для него не было богов. Он бы с радостью помолился за полную воды шкуру.

– А ты все висишь? – произнес низкий голос с его онемевшего плеча.

Один осторожно повернул голову, пытаясь как можно меньше напрягать шею. Рататоск сидел на нем и грыз орех, как ни в чем не бывало. Один отметил струйку крови из свежей царапины от когтей белки, но быстро понял, что ему все равно.

– Выглядишь-то ты так себе, – продолжала белка, окидывая аса взглядом. – Не хочешь сдаться?

Язык Одина едва мог шевелиться, и он не стал с ним бороться, издав слабый стон в ответ.

– Упрямый старикан, – покачал головой Рататоск. – Сколько ты еще собираешься здесь висеть?

Снова стон. Он не знал.

– А если помрешь тут? То что?

То боль наконец-то закончится, про себя сказал Один. Вслух он не смог издать ни звука.

– А я ведь видел, как вы приехали. У тебя ж дети есть, не? Да и жена, небось. Просто так их бросишь?

Ему очень хотелось отвязать веревки на руках. Тогда он смог бы раздавить болтливую шкуру.

– Не понимаю я вас, смертных, – Рататоск выбросил недоеденный орех. Один проследил за ним взглядом и впервые понял, насколько он голоден. – Всего одна жизнь, а ты тут сидишь и тратишь ее попросту. Тем более такой старый! Лучше б среди своих остался.

Губы Одина двинулись. Рататоск наклонился поближе.

– Чего-чего сказал? – переспросил он.

– заткнись... – слабым голосом повторил ас.

Белка задалась хохотом. В порыве смеха он полоснул Одина когтями, но тот ничего не почувствовал. Успокоившись, он перевел дыхание и сказал:

– Ну ты даешь, седая башка! Знаешь, виси дальше. А то скучно мне здесь. Ты хоть знаешь, чем я целыми днями занимаюсь? – не дождавшись ответа, он продолжил. – Орел и Нидхёгг терпеть друг друга не могут. Будь их воля, они б уже давно поубивались. Но нет, так что приходится мне их ругательства туда-сюда таскать. Я тебе так скажу, за миллионы лет можно такие шедевры придумать! Вот, например...

Рататоск издал какой-то звук, похожий на помесь рыка и треска насекомого. Сделав паузу, он усмехнулся.

– Ах, да, точно! Твои уши такое не поймут. Извини, забылся! Забыл, что ты – смертный!

Он ударил когтями по уху Одина. Тот поморщился. Кровь тонкой струей стекла по его шее.

– Я тебе так скажу, козявка, – продолжал свою речь Рататоск. – Не на то дерево ты позарился. Лучше б повесился на каком-нибудь дубе у себя во дворике. Эта деревяшка не для того была посажена, чтоб старые придурки на ней помирали. Кто потом твою тушу стаскивать-то будет? Думаешь, олени ее съедят? Сдался ты им! А я тебя точно...

Он замолчал. Один был поражен такой внезапной переменой обстановки. Он медленно поднял взгляд на Рататоска.

Тот смотрел куда-то вдаль, его уши были настороже. Что-то в нем было не так. Вскоре, он понял, что именно.

Белка умело это скрывала, но дрожь страха все же показывалась на его туго натянутых мышцах.

– Знаешь, – сказал он, наконец. Его голос был тихим, в нем больше не было прежней насмешки. Только глубокая задумчивость и сомнение. – Я, пожалуй, пойду. Что-то холодно здесь стало.

Холодно? Один не знал. Его тело стало единым с деревом, и он больше не чувствовал ни холода, ни жара. Рататоск кивнул своим мыслям и взбежал вверх по стволу Древа Ужаса.

Один попытался сконцентрировать свои мысли. Он пытался понять, что произошло, хотя его разум то и дело норовил соскользнуть в темноту. Что так напугало Рататоска? Если бы он мог, Один бы огляделся вокруг в поисках источника этого страха, но он знал, что ничего не увидит. К тому же, он больше не мог держать голову на весу. Боль в шее становилась невыносимой. Наконец, он расслабился и опустил голову. Его веко закрыло уставший глаз, но он не давал себе заснуть. Он не хотел возвращаться в те видения.

Его челюсть задрожала. Почему вдруг стало так холодно? Он попытался поднять голову, но тщетно.

Из темноты деревьев, на царя асов смотрела пара зеленых глаз.

IV

Даже когда он был в сознании, он не мог пошевелить головой. Его тело казалось частью Древа Ужаса, настолько далеким оно было. Но окутавший лес холод нашел способ пробиться даже через плотную оболочку, не дающую Одину почувствовать самого себя. Он был готов поклясться, что дрожал, но уже ни в чем не был уверен. Его глаз то и дело закрывался, а когда он поднимал веко, солнце уже обошло изрядную часть неба. Он не видел сияющего диска, а тень дерева была неподвижна, но внутри он знал, что так и было.

А еще он знал, что прошло три дня, хотя не было ни единой ночи. Солнце описывало круги над его головой. Орел смеялся над ним, выжидал. Когда у орлов сезон охоты? Он не мог вспомнить.

Однажды, когда он снова открыл глаз, вес собственных мышц внезапно пропал, но появилось что-то новое. Тяжесть в его груди. Гунгнир? Нет, что-то тяжелее. Он повернул голову и единственным глазом увидел только тьму, окружающую его и великое древо, сияющее в пустоте корой первородного железа.

Когда он очнулся, на его спине был ожог, а от тела исходил пар, словно его вырвали из пламени Муспельхейма и бросили в снега родного Асгарда. Но он этого не знал. Он хотел пить. Хоть что-нибудь. Самая зловонная вода показалась бы ему блаженством. В его голове всплыли яркие, искаженные болью и холодом воспоминания о далеких временах, когда он несколько дней пролежал в заваленной пещере, окруженный окоченевшими телами йотунов, и был вынужден пить грязную, полную белой пыли воду. Сейчас он бы все отдал за один глоток той жижи.

Во сне нет времени. Он снова это понял, когда за закрытым веком увидел устремляющиеся в глубины вечной тьмы ветви, листьями которым служили бледные облака. Один бился и кричал, не в силах больше смотреть на шкуру великана, пытался вырвать из груди копье, но то исчезло, и теперь его держала лишь неведомая сила, вертящая его кости и расправляющая его мышцы и давящая на его шрамы и ласкающая его мозг.

Во сне нет времени. А есть ли оно здесь? Сколько часов прошло? Ему было холодно, как никогда. Когда-то, в прошлой жизни, царь асов пролежал без сознания в снегах и льдах Нифльхейма, без одежды, без оружия. Он проснулся с посиневшей кожей и едва мог ходить. Но ему никогда не было так холодно, как сейчас.

Глаза? Ему показалось, он увидел зеленые глаза, мерцающие среди деревьев. Показалось? Или они правда там были? Кто следит за ним? Очередной дружок чертовой белки, решил он и попытался яростно сплюнуть в сторону невидимого гостя. Но его глотка была суха, как бескрайние пустыни, которые он никогда не видел и не знал о них, хоть в его голове и держалась назойливая картина желтых, движущихся, как змеи, гор, над которыми возвышался диск солнца – Орла. Нет, это был другой орел, другое солнце. Оно было гораздо больше. Старше.

У дерева было три корня, но они не были похожи на корни тех деревьев, к которым привык Один. Он не мог понять, что именно в них было не так, но смотреть на эти корни было больно для его глаза. На железе старше всей Скандинавии выступил пот. Один облизнул губы. Жидкость. Прохладная, живительная жидкость. Нет, это был не пот. Он проследил глазом за одним из корней, и тот шел вниз, в небеса, где вокруг быстрой реки, пересекающей звездное небо, лихорадочно танцевали три бесформенные тени женщин. У них были имена, но ас не мог их вспомнить. Немудрено, ведь во сне нет времени.

Его пальцы дернулись и сжались в кулак. Первое движение за четыре дня. И он не знал, почему. Отдал ли он такой приказ? Он видел, как его верные солдаты бежали в панике, игнорируя его отчаянные приказы и возгласы, пока титан-волк поднимался из своей берлоги, где его тысячелетиями сдерживали выкованные Одином цепи. Тысячелетиями? Разве мог кто-то так долго жить? Глупый вопрос. Он висел на дереве, посаженном много миллионов лет назад.

Было ли оно посажено? Во сне он провел рукой по стальной коже недвижимого гиганта. Под корой пульсировала сила за пределами живого и мертвого, за пределами девяти миров Скандинавии. Он стоял здесь с зари времен, но сейчас он гнил.

Когда падет последний из первых, свет поднимется из тьмы, и все в нем утонет.

Второй корень был покрыт снегом и льдом и бежал далеко в темноту, где, укутанный туманом, покоился родник, из вод которого начинались все реки мира. В нем что-то двигалось, медленно, лениво. Один пригляделся и распознал фигуры зверей. Длинные, безногие тела, покрытые самоцветной чешуей, скользили на дне родника, то и дело хватаясь клыками за железный корень. Их было много – сотни тысяч. Но среди них был один, самый большой.

Один прищурил глаз и увидел, что это был не змей. У существа не было чешуи, только черная, гладкая кожа, из которой тут и там торчали каменные кости, пробившие толстую плоть за долгие годы его жизни. Существо было медленным и старым, но его зубы по-прежнему сверкали. Червь поднял голову и впился клыками в корень могучего древа, и то закричало от боли, а с ним закричал и подвешенный на его стволе пленник.

Сколько раз он просыпался и засыпал за это время? За какое время? В этот раз его разбудил собственный крик. Он опустил взгляд на копье. Из раны текла кровь, обильно заливающая сухую траву под его обмякшими ногами. Крик расшатал оружие, рана стала еще больше. Сколько он еще выдержит? Один почувствовал влагу на щеках. Он хотел слизать ее, но у него не хватило сил.

Третий корень уходил к колодцу, выкопанному в незапамятные времена в пещере, куда обычным людям вход воспрещен. Над колодцем сидел, оперевшись на посох, старый великан. Когда Один видел его в последний раз, мудрец скакал по пещере и веселился. Сейчас же он смотрел в стену и на его покрытом мхом лице проявились морщины веков. Его глаза потускнели от боли и воспоминаний. Он напоминал Одину его самого, когда ас оставался наедине со своими мыслями. Не раз он тоже сидел так, глядя в никуда, переживая снова и снова старые дни, сжимая в руках кинжал, направленный острием на свою же шею.

Он был уверен, что зеленые глаза все еще смотрели на него. Их владелец чего-то ждал. Как же холодно. Один вспомнил бурю на горе Имира. Было ли ему так же холодно в те дни? Возможно. Он не мог вспомнить.

Когда война с великаном закончилась, и асы спустились с горы, распевая победные песни, Один вернулся за телами своих братьев. Он отнес их в пещеру, где они когда-то связали друг друга узами клятвы, и завалил вход камнями. Ту пещеру он назвал в честь младшего брата, Ве. В какой-то момент, имя стало важнее символа, и каждый храм в Асгарде и Мидгарде получил это название. Один не противился ходу событий. Лишь ему одному было известно, где стоял первый храм. Каждый год он спускался к пещере и говорил с братьями. Он надеялся, что когда – если – он вернется, больше ему не придется навещать родных. Надеялся, что они смогут спать спокойно.

В облачной кроне размахивал крыльями орел. Его тело было набито ржавыми механизмами и шестеренками, из огромных, круглых глаз вырывались лучи ослепительного света. В груди гремящей железными суставами птицы горело пламя, держащее его живым. Воздух из нескольких труб дул на факел, чтобы огонь не вышел из-под контроля и не испепелил механического орла. Он не был здесь всегда. Его корпус был построен древним существом, которое и сейчас бродило по девяти мирам, хоть его и принимали за старого цверга. В каком-то смысле, они были правы. Существо было одним из пяти легендарных безликих архитекторов, построивших залы Свартальфхейма. Он один остался жив, и теперь он один держит Скандинавию в равновесии. Один никогда не видел это существо, но понимал его тяжбы – ему самому много раз приходилось прикидываться бродягой, чтобы добиться своего.

На земле вокруг дерева лежали три тени без тел. Они смотрели на старика, готового покончить с жизнью ради ответов. Между ними пробежал шепот – все три говорили одним голосом. Они спорили недолго и сделали выбор. Но сперва, им нужно было разрешение. Тени бесшумно скользнули в сторону реки, где, несколько дней назад, Один омыл свое тело, очистив его от грязи внешнего мира.

Орел не был единственным существом, сидевшим среди ветвей железного древа. По тонким веревкам между ветками бродил туда-сюда четырехглавый олень с рогами, охваченными синим пламенем. За много дней пути от оленя исходил запах мертвых тел, а его дыхание уничтожило было любую жизнь вокруг, если бы она могла существовать в темноте бездны. Четыре головы оленя смотрели в разные стороны, выглядывая любое нарушение в совершенной тишине пространства вокруг. Иногда, одна из голов раскрывала пасть размером с Вальхаллу и вгрызалась в ветвь дерева, оставляя глубокий след, из которого брызгала белая жидкость без вкуса и запаха. Один не понимал, почему, но знал, что так было всегда и так должно продолжаться.

Иначе свет поднимется из темноты, и тогда уже ничто не спасется.

Владелец зеленых глаз устроился поудобнее. Холодный лес на краю света не был его территорией, но старый друг попросил его проследить за загадочным стариком. Возможно, ему придется работать и здесь. Когда-нибудь он точно припомнит это своему другу. А пока он лег и положил голову на лапы. Становилось интересно.

Много существ окружают железное Древо Ужаса. Но в них не было жизни. Один чувствовал это всем телом. Лишь его сердце билось в бесконечной тьме, где все живое было создано руками древних для какой-то непостижимой ему цели.

Эта тьма. Она стояла между всеми девятью мирами, глубоко под и высоко над Скандинавской землей. И Древо Ужаса соединяло их своими ветвями и корнями. И никто из девяти царей не знал об этом тайном месте. Месте, откуда все началось. Месте, где родился великан Имир.

– Гиннунгагап, – одними губами прошептал Один.

Владелец зеленых глаз слегка улыбнулся. В хижине на берегу реки, три женщины получили ответ от своего повелителя.