Текст книги "Волчье логово"

Автор книги: Стэнли Уаймэн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 11 страниц)

– Все ссоры касаются меня, но видно ни одна не касается тебя! – был ловкий ответ нашего защитника, сопровождаемый игривым выпадом, заставившим нахала отскочить в сторону.

При этом засмеялись даже его сообщники.

– У, жирная свинья! Плевать мы на тебя хотели! – воскликнула сверху девушка и действительно плюнула на совершенно опешившего громилу.

– Не принести ли вам кусочек его мяса, моя милая? – продолжал наш новый галантный приятель, размахивая кинжалом у самого носа струсившего наглеца. – Только маленький кусочек, моя дорогая? – продолжал убеждать он. – Чуточку печенки с каперсовым соусом?

– Не хочу я этой гадости! – воскликнула девушка среди общего смеха.

– Ни одного кусочка? Даже если я отвечаю за нежность мяса? Это будет вполне подходящая закуска для дам!

– Нет уж! – и она решительно повторила плевок.

– Слышишь, ты противен дамам, гасконская свинья!

После этого он вложил в ножны свой кинжал и, схватив за ухо верзилу, быстро развернул его и дал ему такого пинка, что тот, зацепив ведро, отлетел к стене. Там он и оставался, посылая проклятия и потирая ушибленные места, между тем как победитель воскликнул с торжеством:

– Хватет с него! Если найдутся желающие продолжить поединок, то Блез Бюре к их услугам. Если нет – пора закончить это. Пусть кто-нибудь отыщет стойла для лошадей этого господина – они совсем прозябли, и конец делу. Что касается меня, – продолжал он, обращаясь к нам и грациозным жестом снимая свою помятую шляпу, – то я покорный слуга ваших сиятельств.

Я горячо поблагодарил его, хотя и был поражен его видом. Плащ его был в лохмотьях, спускавшиеся до колен панталоны, когда-то очень красивые, теперь были покрыты грязью, а кружева все оборваны. Он выступал с забавной гордостью и имел вид предводителя шайки кондотьеров. Но, тем не менее, он оказал нам услугу, и Жан был избавлен от всяких дальнейших хлопот с лошадьми. Кроме того, нельзя не уважать храбрость, а он без сомнения был храбрецом.

– Вы ведь из Орлеана, – сказал он довольно вежливо, но скорее утвердительно, а не в виде вопроса.

– Да, – отвечал я, немало удивленный. – Разве вы заметили откуда мы подъехали?

– Нет, но я посмотрел на ваши сапоги, господа, – отвечал он. – Если на них белая пыль, то их хозяева приехали с севера, красная пыль – с юга. Видите теперь?

– Да, я вижу, – сказал я с изумлением. – Вы прошли должно быть строгую школу, мсье Бюре.

– У строгих учителей бывают сметливые ученики, – отвечал он с усмешкой, и ответ этот мне пришлось припомнить впоследствии.

– Ведь вы также из Орлеана? – спросил я, когда мы собрались идти в дом.

– Да, также из Орлеана, господа, но раньше вас. Я везу письма, весьма важные письма, – сказал он с таким видом, как будто удостаивал нас своим доверием, потом он гордо выпрямился, бросил строгий взгляд на прислугу у конюшни, похлопал себя несколько раз по груди и, в заключение всего, закручивая свои усы, подмигнул девушке, жевавшей у окна соломинку.

Я опасался, что нам будет трудно отделаться от него, но оказалось наоборот. Он с видимым удовольствием выслушал вторичное выражение нашей признательности, поклонился нам, как и прежде сильно взмахнув шляпой, и удалился с важным видом испанца, напевая известную тогда песенку:

– Ce petit homme tant joli!

Oui toujours cause et toujours rit,

Oui toujouis baise sa mignonne,

Dieu gard' de mal ce petit homme! 12 12
  «Такой это славный маленький человечек. Всегда-то он болтает и смеется, Всегда целует свою милую, Храни его от беды, Боже!»


[Закрыть]

При входе нас встретил хозяин гостиницы и с видимым любопытством, написанным на лице, спросил нас, потирая руки и низко кланяясь:

– Из Парижа, сеньоры, или с юга?

– С юга, – отвечал я, – из Орлеана, голодные и усталые, хозяин.

– А! – воскликнул он, пропуская мимо ушей последние слова, и удовольствие засветилось в его маленьких глазках. – Вы верно не знаете последней новости, – при этом он остановился в узком коридоре, которым мы шли, и высоко поднял лампу, желая увидеть выражение наших лиц.

– Новости?! – отвечал я недовольным тоном, мучимый усталостью и голодом. – Мы ничего не слышали, и самой лучшей вестью для нас теперь будет сообщение, что для нас готовится ужин.

Но даже и этот мой ответ не охладил его желания поскорее сообщить нам свою новость.

– Адмирал де Колиньи, – сказал он, едва переводя дух от волнения, – разве вы не слыхали, что с ним случилось?

– С адмиралом? Нет, а что такое? – спросил я быстро, заинтересовавшись наконец его известием.

Но здесь я должен сделать небольшое отступление от своего рассказа. Некоторые из моих сверстников припомнят, а молодежь, быть может, слышала от других, что в это время всею Францией управляла итальянка королева-мать. Главной целью Катерины Медичи было сохранить влияние на сына – бесхарактерного и слабого Карла IX 1313
  Карл IX (1550 – 1574 гг.) – король Франции с 1560 г. по 1574 г., но фактической правительницей страны была королева-мать, Екатерина Медичи (1519 – 1589 гг.), которая, несмотря на сближение Карла IX и Колиньи после Сент-Жерменского мира, добилась согласия сына на массовое избиение гугенотов и подготовила его совместно с Гизами в ночь на праздник Святого Варфоломея 24 августа 1572 г.


[Закрыть], уже тогда приговоренным к ранней могиле. Второй ее задачей было сохранение престижа королевской власти путем уравновешивания сил двух враждующих партий – гугенотов и католиков, в виду этого она заигрывала то с одной, то с другой партией. В данный момент она удостаивала особым вниманием гугенотов. Их предводители, адмирал Гаспар де Колиньи, король Наваррский и принц Конде, явно пользовались большим расположением с ее стороны, между тем как вожаки другой партии – герцог Гиз и два кардинала из его дома, Лоррен и де Гиз, были в опале. Даже их сторонник при дворе – сын королевы, Генрих Анжуйский, по-видимому, не в состоянии был склонить ее на сторону последних.

Таково было видимое положение вещей в августе 1572 г., но ходили слухи, что Колиньи, воспользовавшись своим новым назначением при дворе, удалось приобрести такое влияние над молодым королем, что даже грозила опасность и самой Катерине Медичи. Поэтому-то адмирал, на которого гугенотская часть Франции смотрела как на своего вождя, был в это время предметом особенного внимания для всех. Партия Гизов, считавшая его убийцей герцога Гиза, ненавидела его, пожалуй, еще с большей силой, чем сила той привязанности, которую питали к нему его друзья и сторонники.

Тем не менее, многие и не из числа гугенотов относились к нему с большим уважением, как к Великому Французу и храброму воину. В нашей семье, хотя мы и придерживались старинной веры и принадлежали к другой партии, мы часто слышали о нем много хорошего. Виконт всегда отзывался о нем как о великом человеке, хотя и заблуждавшемся, но мужественном, честном и даровитом, несмотря на все его ошибки. Поэтому, когда наш хозяин произнес его имя, я позабыл даже о своем голоде.

– В него стреляли вчера, сеньоры, в то время, как он проезжал по улице Фосс, – проговорил он вполголоса. – Пока неизвестно, выживет ли он. Весь Париж в волнении, и многие опасаются беспорядков.

– Но кто же осмелился напасть на него? – спросил я с некоторым сомнением. – Ведь у него была охранная грамота от самого короля.

Хозяин наш ничего не ответил на это, а только пожал плечами и, открыв дверь, ввел нас в общую столовую.

Здесь уже были сделаны некоторые приготовления на одном конце большого стола для нашего ужина. На другом конце сидел пожилой человек в богатом, но незамысловатого покроя костюме. Его большая голова с коротко остриженными волосами и решительное, серьезное лицо с массивными челюстями и глубокими морщинами – все это внушало почтение, независимое от его одежды. Мы поклонились ему, занимая свои места. Он ответил на наше приветствие, бросив на нас проницательный взгляд, и принялся опять за свой ужин. Я заметил, что его шпага с перевязью была прислонена к ручке кресла, а на столе подле него лежал заряженный пистолет. Два лакея стояли за ним и носили на своих ливреях такой же значок, какой я заметил на прислуге во дворе.

Мы разговаривали вполголоса, чтобы его не обеспокоить. Нападение на Колиньи, если только это известие верно, имело для нас большое значение. Если уж такому знаменитому гугеноту, пользовавшемуся расположением короля, могла угрожать опасность в Париже, то каким же опасностям там подвергался Паван! Мы надеялись найти город в полном спокойствии. Что если там уже начались смуты… Все это в пользу Безера, и тем меньше шансов на успех дела бедной Кит.

Наш сотрапезник между тем закончил свой ужин, но продолжал сидеть за столом, посматривая на нас с явным любопытством. Наконец он заговорил.

– Едете в Париж, молодые сеньоры? – спросил он резким повелительным тоном.

Мы отвечали утвердительно.

– Завтра? – спросил он опять.

– Да, – отвечали мы, ожидая, что он будет продолжать разговор.

Но он вместо этого впал в глубокое молчание, устремив неподвижный взгляд на стол. Занятые едой и разговором, мы уже почти забыли о его присутствии, когда, подняв глаза, я был поражен, увидев его у моего кресла. Он держал в руках клочок бумаги. Я вздрогнул – такое у него было серьезное лицо. Но, заметив, что в комнате появилось еще несколько других посетителей более скромного звания, я догадался, что он хотел сообщить нам что-то по секрету, и поспешил взять у него бумажку, на которой было написано только три слова: «Va chasser I'Idole» 1414
  «Изгоняй идола!» – условный пароль гугенотов.


[Закрыть]. Я взглянул на него вопросительно, ничего не понимая. Вслед за мной Сент-Круа с тем же результатом глубокомысленно изучил записку. Мари ее и нечего было передавать.

– Вы не понимаете? – сказал незнакомец, положив записку в мешочек, висевший на его поясе.

– Нет, – отвечал я, качая головою.

В знак уважения мы поднялись со своих мест и стояли теперь вокруг него.

– Значит нечего опасаться, – отвечал он, посмотрев на нас вполне добродушно. – Нечего. Поезжайте своей дорогой. Но у меня есть сын там… Немного моложе вас, сеньоры. И если бы вы поняли, я сказал бы вам: «Вернитесь назад». И без того достаточно овечек для стрижки.

С этими загадочными словами он повернулся и хотел уйти, но Круазет прикоснулся к его руке.

– Позвольте спросить, – сказал в волнении мальчик, – правда ли, что вчера был ранен адмирал Колиньи? 1515
  22 августа 1572 г. на Колиньи, возвращавшегося вечером из Лувра, было совершено покушение у дома Гизов и он был ранен.


[Закрыть]

– Это правда, – отвечал он, обращая свои печальные глаза на мальчика, и в них мелькнуло ласковое выражение. – Это правда, дитя мое, – продолжал он каким-то торжественным тоном. – Господь часто испытывает своих избранных. Да простит мне Бог эти слова, и часто лишает рассудка тех, кто обречен Им на смерть.

И опять ласка засветилась в его взгляде, брошенном на Круазета: мы с Мари были смуглы и казались грубыми рядом с этим малышом. Затем незнакомец отвернулся и с каким-то странным возбуждением стукнул об пол своею тростью с золотым набалдашником. Резким голосом он окликнул своих лакеев, один из которых понес перед ним два подсвечника, а другой – пистолет, и, как нам показалось, несколько рассерженный вышел из комнаты.

Когда я спустился вниз рано утром, первым я встретил Блеза Бюре. Он имел вид еще более разбойничий и обтрепанный, чем при вечернем освещении. Но он вежливо поклонился, что отчасти расположило меня в его пользу, ибо с другими он вежливостью не отличался. Так всегда бывает: чем злее собака, тем более мы ценим ее внимание.

Я спросил его, кто такой был дворянин-гугенот, ужинавший вместе с нами (то, что он был гугенотом, не подлежало сомнению).

– Барон де Рони, – отвечал он, прибавив с насмешкою: – Это осторожный человек! Если б они все были похожи на него – с глазами на затылке и заряженным пистолетом в руке… ну тогда, сеньор, был бы еще один лишний король во Франции или другого не хватало бы. Но они слепы, как летучие мыши.

Он пробормотал что-то еще, и я смог разобрать слова: «сегодня ночью». Но в целом я плохо расслышал, что он говорил, и не обратил на его слова никакого внимания.

– Ваши сиятельства едут в Париж? – начал он совершенно другим тоном.

Когда я ответил утвердительно, он посмотрел на меня с выражением, в котором его прирожденная наглость боролась с нерешительностью.

– Я прошу вас об одном одолжении, – сказал он. – Я также еду в Париж, и я не трусливого десятка, как вы видели. Но дороги небезопасны, и, если что-нибудь случится в Париже… одним словом, я предпочел бы ехать вместе с вами, господа.

– Мы будем рады вам, – сказал я. – Но мы выезжаем через, полчаса. Знакомы ли вы с Парижем?

– Так же, как и с рукояткой моей шпаги, – отвечал он с оживлением, должно быть довольный моим согласием, как мне казалось. – Я вырос в нем. И если вы захотите сыграть партию в «ранте» 1616
  Игра в мяч, бывшая тогда в моде.


[Закрыть]или поцеловать хорошенькую девушку, то я буду вашим лучшим проводником.

При той боязни большого города, которая вообще свойственна провинциалам, мне показалось, что наш развязный приятель может оказать нам некоторую помощь.

– Знаете ли вы мсье де Паван? – почти невольно вырвалось у меня. – То есть, где он живет в Париже?

– Мсье Луи де Паван? – повторил он.

– Да!?

– Я знаю… – продолжал он, задумчиво потирая свой подбородок и уставляясь глазами в землю, – я знаю, где была его городская квартира раньше, до тех пор… А! Знаю! Теперь я вспомнил, – прибавил он, ударив себя по ляжке, – когда я был две недели тому назад в Париже, то мне сказали, что его поверенный снял для него квартиру на улице Сент-Антуан.

– Прекрасно! – радостно воскликнул я. – Мы остановимся у него, если вы можете проводить нас прямо до его дома.

– Это я могу, – отвечал он с неподдельной искренностью. – И вы не пожалеете, что я с вами. Париж не особенно приятное место в смутное время, и вашим сиятельствам попался хороший проводник.

Я не спросил его, какие смуты он подразумевал, но поспешил в гостиницу, чтобы захватить свое оружие и сообщить Мари и Круазету о найденном мною союзнике. Они, естественно, обрадовались этому, и мы выехали в самом веселом расположении духа, рассчитывая после полудня попасть в Париж.

Но по дороге лошадь Мари потеряла подкову, и мы долго разыскивали кузнеца. Затем в Этампе, где мы остановились завтракать, нас заставили долго ждать. Так что солнце уже садилось, когда мы первый раз в жизни подъезжали к Парижу.

Красный отблеск заката озарил восточные холмы, на которых высвеченные закатными лучами выделялись башни Notre-Dame и одиноко стоящая колокольня St. Jacques de Boucherie. Несколько высоких крыш, выделявшихся над другими, были так же облиты ярким светом, и огромное темное облако, растянутое с севера на юг и похожее на человеческую голову, висело над городом и постепенно переходило в окраске от одного цвета к другому, начиная от кроваво-красного, потом фиолетового, кончая черным, по мере сгущения сумерек.

Проехав через ворота и несколько мостов, мы были совершенно ошеломлены непривычным для нас шумом и суетой. Сотни человек двигались взад и вперед по узким улицам. Женщины перекрикивались из окон домов. Колокола нескольких церквей звонили couvre-feu 1717
  Вечерний звон, по которому в городе гасили огни.


[Закрыть]. Глаза наши разбегались, глядя на эти высокие дома с крутыми крышами и башенками всевозможных видов, на эти причудливой архитектуры церкви, на скопления горожан (некоторые из них были самого свирепого вида), толпящихся на углах зловонных переулков и провожавших нас недобрыми взглядами.

Вскоре дорогу нам преградила толпа, собравшаяся смотреть на кавалькаду из шести сеньоров, переезжавших улицу. Они ехали попарно, небрежно развалившись в седлах, перекидываясь словами и не обращая никакого внимания на собравшихся подле них людей и их замечания. Их изящная осанка и великолепие их костюмов и вооружения превосходили все виденное нами до сих пор. За ними пешком шла дюжина лакеев и пажей, шутки и смех которых долетали через головы толпы и до нас.

В то время как я смотрел на них, лошадь Бюре, испуганная движением в толпе, попятилась на мою, и Бюре разразился напрасными ругательствами. В тот же момент внимание мое было отвлечено Круазетом, который прикоснулся к моей руке своим хлыстом и воскликнул в большом волнении:

– Посмотри-ка! Разве это не он?

Я стал смотреть в указанном направлении, насколько позволяла взбесившаяся подо мной лошадь, напуганная еще и ругательствами Бюре, и взгляд мой остановился на последней паре кавалеров.

Они переезжали поперек улицу, так что я мог видеть их только сбоку и, собственно, ближайшего к нам всадника. Это был чрезвычайно красивый молодой человек, лет двадцати двух или двадцати трех, с длинными локонами, падавшими на его кружевной воротник, и в шелковом оранжевом плаще. У него было весьма симпатичное и доброе лицо, но он был совершенно незнаком мне.

– Я готов поклясться! – воскликнул Круазет. – Это сам Луи… мсье де Паван!

– Этот? – отвечал я, когда толпа разошлась, и мы смогли двигаться далее. – Ни в коем случае!

– Нет, не тот! Другой, рядом! – воскликнул Круазет.

Но я не разглядел другого всадника. Повернувшись в седлах, мы пристально вгляделись им вслед, и мне показалось, что фигура второго человека напоминает Луи. Но Бюре, по его словам знавший Павана, только смеялся над этим.

– Ваш друг гораздо шире в плечах! – И мне думалось, что он прав, хотя много значил и покрой одежды. – Они наверное возвращаются из Лувра, после игры в «ранте», – продолжал он. – Адмиралу наверное лучше, потому что ближайший к нам был мсье де Телиньи, его зять. Другой же, о котором вы говорили – граф де ля Рошфуко.

С этими словами он свернул в какую-то узкую улицу вблизи реки, и мы могли рассмотреть находившуюся неподалеку темную массу построек, которая, по словам Бюре, и была Лувром, жилищем короля. Из этой улицы мы повернули в короткий проулок, и тут Бюре остановил свою лошадь и громко постучал в тяжелые ворота одного из домов. Было так темно, что когда ворота открылись, и мы въехали во внутренний двор, мы смогли разглядеть только силуэт высокого дома с крутою крышей, выделявшийся на фоне темнеющего неба, и группку людей с лошадьми в ближайшем к нам углу двора. Бюре ничего не сказал им, но когда мы слезли с лошадей, указал нам слугу, который должен был проводить нас к мсье де Паван.

При мысли, что наше длинное путешествие кончилось и что мы вовремя успеем предупредить Луи о грозившей ему опасности, мы позабыли все наши мучения и усталость. Бросив поводья Жану, мы весело побежали по лестнице за слугой. Ура! Дело было сделано наконец!

Дом, в то время как мы проходили по длинным его коридорам и поднимались по лестнице, показался нам полным народа. Мы слышали голоса и не раз могли различить бряцание оружия. Но проводник наш, ни разу не останавливаясь, молча привел нас в небольшую комнату, освещенную висячей лампой.

– Я извещу мсье де Паван о вашем приезде, – сказал он почтительно и скрылся за тяжелой занавесью, отделявшей нашу комнату от другой. При этом до нас долетел шум разговора и звон стеклянной посуды.

– У него, вероятно ужинают гости, – сказал я, чувствуя некоторое волнение и стараясь смахнуть хлыстом пыль со своих сапог (я помнил, что мы теперь были в Париже!).

– Он будет поражен, увидев нас, – сказал Круазет, засмеявшись, хотя тоже испытывал заметное волнение.

Так мы стояли в ожидании нашего хозяина. Минута проходила за минутой, и я раздумывал – вероятно под впечатлением виденной кавалькады, окажется ли мсье де Паван в Париже таким же человеком, каким он был в Кайлю, и будет ли придворный кавалер так же ласков с нами, как жених Кит. Я пребывал в раздумьях, не в силах решить занимавший меня вопрос, когда кто-то раздвинул тяжелую занавесь. У дверей стоял улыбаясь громадного роста человек в великолепном черном костюме с большим белым воротником. В руках он держал маленькую собачку, тотчас же нас облаявшую. Круазет, стоявший рядом, задохнулся.

Это не был наш старый друг Луи де Паван! Это был наш недруг! На пороге комнаты стоял Видам де Безер.

– Добро пожаловать господа, – сказал он улыбаясь, и никогда еще косина в его глазах не была так заметна. – Добро пожаловать в Париж, мсье Ан!

Глава IV. В ЗАПАДНЕ

На некоторое время воцарилось молчание. Мы устремили на него негодующие взгляды, а он нам улыбался, он заигрывал с нами, как заигрывает иногда кошка. Круазет рассказывал мне потом, что он был готов умереть от стыда и досады, что мы так были одурачены.

Между тем я был не в состоянии сразу осознать нашего положения. Я никак не мог себе представить, чтобы дом, где я находился, не принадлежал Павану. Я смутно начал подозревать, что Безер убил его и завладел домом. Под впечатлением этой фантазии я бросился к Видаму, схватил его за руки и закричал не своим голосом:

– Что вы сделали с мсье де Паваном? Отвечайте мне!

– Пока – ничего, – отвечал он спокойно, с улыбкой взглянув мне в лицо и показав при этом свои острые белые зубы. Затем он стряхнул меня, как котенка, с себя.

– Как же вы тогда попали сюда?

Он посмотрел на Круазета, задавшего вопрос, и пожал плечами, как будто дивясь глупости избалованного ребенка.

– Мсье Ан, кажется, не понимает, – продолжал он насмешливо-вежливым тоном, – что я имею честь приветствовать его в отеле Безер, что на улице Платриер.

– Отель Безер! улица Платриер! – воскликнул я, совершенно растерявшись. – Но Блез Бюре сказал, что это улица Сент-Антуан!

– А! – отвечал он с расстановкой, как будто не сразу понимая. – А! Теперь я вижу в чем дело! – Он опять злобно улыбнулся. – Так вы познакомились с Блезом Бюре, моим достойным конюшим! С почтенным Блезом! Теперь я все понимаю! И вы думали, щенки, – продолжал он, внезапно переменив тон и посмотрев на нас бешеными глазами, – потягаться со мной?! Со мной – безмозглые! Как будто безерского волка можно затравить, как зайца! Ну так слушайте, я расскажу, что вас ожидает. Вы теперь находитесь в моем доме и в моей власти. У меня тут до сорока человек, которые и глазом не моргнут, прикажи я им перерезать хоть горло грудного младенца. Эта работа будет им даже по вкусу, – добавил он с адским торжеством.

Он хотел еще что-то сказать, но я не дал ему. Сознание того, что мы одурачены и его торжество привели меня в такую ярость, что я закричал, не помня себя:

– Сперва я поговорю с вами, Безер! Я выскажу все, что я думаю о вас! Вы подлая тварь, Видам! Собака! Животное! И я плюю на вас! Предатель и убийца! Разве этого мало?! Обнажайте свою шпагу, если вы дворянин!

Он покачал головой, продолжая улыбаться и даже не шевелясь.

– Я сам не занимаюсь грязной работой, – все так же спокойно произнес он. – Я предоставляю такую забаву своим лакеям.

– Хорошо! – ответил я, обнажая с этими словами свою шпагу и бросаясь с быстротою молнии к занавеси, у которой он стоял. – Хорошо! Сперва мы убьем тебя! А там пускай разделывается с нами твоя челядь! – гневно закричал я, и, казалось все зверские чувства пробудились во мне. – Мари! Круазет! Вперед, на него!

Но они не откликнулись на мой призыв. Они стояли неподвижно и не обнажали клинков. Одно мгновение этот человек находился в моей власти. Моя рука со шпагой, конец которой упирался ему в грудь, могла одним движением пронзить его насквозь. И как я его ненавидел! Но он тоже оставался неподвижен. Если бы он сказал только одно слово, сделал малейшее движение или прикоснулся к клинку, я бы убил его на месте. Но он не шевелился, и я не мог сделать этого. Рука моя опустилась.

– Трусы! – воскликнул я с негодованием, обращаясь к братьям, до сих пор не отстававшим от меня. – Трусы, – повторил я тихо, и силы, казалось, оставили меня.

Я бросил шпагу, и она зазвенела, ударившись о пол.

– Так будет лучше! – произнес медленно Безер, как будто мы лишь продолжали наш разговор, а он не подвергался никакой опасности. – Я только что хотел просить вас об этом. Я буду весьма обязан, если и эти молодые господа последуют вашему примеру. Благодарю вас!

Круазет, а вслед за ним и Мари исполнили его требование. Я скрестил руки на груди в полном отчаянии, и был готов разрыдаться, если бы меня не удерживал от этого стыд.

Он стоял перед нами под самой лампой, на целую голову выше меня, полным господином над нами, и мы чувствовали себя совершенными детьми… О! Я готов был заплакать! Вот чем закончилось наше длинное путешествие, все наши надежды и ожидания рыцарских подвигов!

– Ну, а теперь вы может быть выслушаете меня, – продолжал он мягко, – и тогда узнаете, как я хочу поступить с вами. Я продержу вас здесь, молодые господа, пока вы не понадобитесь мне, чтобы исполнить мое поручение к мадемуазель, вашей кузине, и передать ей известие насчет ее жениха. Я не заставлю вас долго дожидаться, – прибавил он со зверской ухмылкой. – Вы приехали в Париж как раз вовремя. Здесь предполагается… Одним словом, сегодня ночью приведется в исполнение – и как это вышло для вас удачно! – один маленький план, с целью устранения нескольких неудобных людей, в числе которых могут оказаться и ваши знакомые, мсье Ан. Вот и все. Вы услышите лишь выстрелы, шум, пожалуй, вопли… Но не обращайте внимания: вам не грозит опасность. Что же касается мсье де Павана, – продолжал он, понижая голос, – то, пожалуй, к утру я в состоянии буду сообщить вам некоторые известия о нем, чтобы вы передали их от меня в Кайлю… мадемуазель, вы понимаете меня.

Маска вежливости упала на один момент. На его лице блеснула улыбка торжества, губы его зашевелились – он как бы предвкушал сладость и видел самою картину ожидаемого мщения. Я так явственно понял это, что, содрогаясь, отступил на несколько шагов назад. Взглянув в лицо Круазета, я убедился, что его охватило вместе с запоздавшим раскаянием то же чувство, что и меня. Я был так сильно потрясен злобным выражением лица Безера, адскою радостью, сверкавшей в его глазах, что мне на мгновение показалось опять, что сам дьявол показался мне.

Но его обычное хладнокровие скоро возвратилось к нему, и, повернувшись к двери, он сказал небрежно:

– Если вы последуете за мной, то я позабочусь о вашем ночлеге. Может быть, помещение будет вам не совсем по вкусу, ибо мне некогда думать о гостеприимстве сегодня вечером, но вряд ли вы пожалуетесь на ужин.

Он отдернул при этих словах занавесь и перешел в следующую комнату, нисколько не помышляя о том, что мы можем поразить его сзади. В нем иногда обнаруживались черты, видимо не имеющие ничего общего с тем понятием, которое мы имели о нем.

Вслед за ним мы вошли в длинную узкую комнату, освещенную серебряными светильниками: стены ее были сплошь увешаны коврами. Драгоценное серебро с чеканкою работы знаменитого флорентийца Челлини украшало также стол, уставленный богатым венецианским стеклом и множеством другой посуды, наполненной всевозможными кушаньями и напитками, и имевший такой вид, будто за ним только что пировало многочисленное общество. Но кроме двух лакеев у буфета и какого-то духовного лица на дальнем конце стола в комнате никого не было.

Монах встал, когда мы вошли, и Видам поклонился ему как будто они только что увиделись.

– Добро пожаловать, мсье коадъютор, – приветствовал он его довольно холодно.

Они посмотрели друг на друга не очень-то дружелюбно, напоминая скорее двух хищных птиц, готовых кинуться в драку из-за добычи, нежели гостя и хозяина. На это сравнение наводили меня сверкающие глаза обоих и похожий на птичий клюв нос коадъютора.

– Ха-ха! – воскликнул он, пронизывая нас взглядом (видимо после дороги мы представляли жалкое зрелище). – Кто они такие? Уж не первая ли добыча сегодняшней ночи, а?

Видам мрачно посмотрел на него.

– Нет, – отвечал он грубо. – Как вам известно, коадъютор, я не особенно стесняюсь на улице, но они в моем доме и будут ужинать. Быть может, для вас непонятна разница, но она существует для меня, – добавил он ядовитым тоном.

Все это было абсолютно непонятно для нас. Монах не отводил своего зловещего взора, что решительно угнетало меня. Вообще все это, вместе с душившей меня злобой, возбудило во мне такое отвращение, что когда Безер пригласил меня жестом сесть за стол, я отшатнувшись, отвечал хмуро и почти по-детски строптиво:

– Я не стану есть вместе с вами.

Мне в голову не приходило, что эти слова могут пронять толстую шкуру Видама. Но внезапно краска залила его мрачное лицо, и жилы вздулись на висках, хотя взгляд не выразил злобы. Все это продолжалось одно мгновение.

– Арман, – промолвил он спокойно слуге, – эти господа не желают ужинать вместе со мной. Накрой им на другом конце стола.

Человек состоит из противоречий. Увидев, что мои слова подействовали на Видама, я уже раскаивался в своем поступке и даже с неохотой последовал за слугою на противоположный конец стола. Теперь к ненависти, которую несомненно внушил мне Видам, примешивалось еще другое чувство, похожее на удивление, зародившееся вероятно в тот момент, когда его жизнь была в моих руках, и он не обнаружил при этом никакого колебания.

Ели мы в молчании, лишь Круазет, схватив мою руку под столом, просил меня не судить его слишком строго. На другом же конце стола шел оживленный разговор, но из долетавших до нас обрывков фраз я мог только заключить, что духовник старался внушить своему хозяину преимущество известного образа действий, с которыми последний не хотел согласиться. Неожиданно Безер повысил голос.

– У меня своя цель, – гневно воскликнул он с проклятием, на которое священник ничего не возразил, – и я буду служить ей! Далее этого я не пойду. У вас своя задача. Хорошо, служите же ей, но не толкуйте мне о святом деле! Святое дело?! Пусть оно провалится к черту!.. У меня своя цель, также как у вас с мсье Гизом свои цели. И вы меня не убедите, что есть какое-то другое, более важное дело, которому вы служите!

– Дело короля? – сказал монах с кислою улыбкой.

– Скажите лучше «дело итальянки», – отвечал презрительно Безер, подразумевая вероятно королеву-мать – Катерину де Медичи.

– Дело церкви, наконец? – настаивал духовник.

– Церкви? Это ваше, мой друг! – сказал Безер, фамильярно похлопывая по груди собеседника, торопливо крестившегося в это время. – Церкви? – продолжал он. – Нет, нет, мой друг. Вот что я вам скажу: вы хотите, чтобы я пособил вам избавиться от пугала и предлагаете свою помощь в борьбе с моим… Тогда, говорите вы, над нами никого не останется. Но поймите вы наконец, – тут Безер стукнул кулаком по столу, – я не допущу, господин церковник, чтобы кто-нибудь вмешивался в мои дела! Никого, слышите ли?! Ваше же дело меня совсем не касается. Теперь вам ясно?

Рука священника, подносившего к губам бокал, задрожала, но он не промолвил ни слова. Видам же, увидав, что мы завершили ужин, встал с места. Лицо его было мрачно.

– Арман! – закричал он. – Проведи этих господ в их комнату. Ты понял?

Мы церемонно ответили на его поклон. Монах при этом не обратил на нас никакого внимания, и мы последовали за слугою в отведенную нам комнату. Когда мы шли по длинному коридору, а затем поднимались по крутой лестнице, нам стало ясно, что всякое сопротивление теперь будет бесполезно.

При нашем приближении по обеим сторонам коридора приоткрывались двери, из которых выглядывали вооруженные люди в кирасах. Нас преследовал звон оружия и людской говор, а из открытых окон со двора доносилось бряцание уздечек и удары лошадиных копыт по камням мостовой. Дом видимо являл собой временную крепость. Все это поражало меня. Разве это происходило не в Париже, с его ночною стражей и крепкими воротами? Разве не пугает этих людей краткость августовской ночи? Даже в самом уединенном замке Керси, в военное время и в глухую зимнюю ночь вряд ли можно было встретить столько вооруженных мушкетами и пиками людей.