Текст книги "Живу тобой одной"

Автор книги: Стефани Блэйк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

В их взаимоотношениях – почти двенадцатилетней дружбе между мальчиком и девочкой – наступила непоправимая перемена. Хэм сразу это почувствовал и понял, что Люси – тоже. Лицо ее вспыхнуло ярким румянцем, на гладком лбу выступили капельки пота. Тем не менее, она не двинулась с места. Большая яркая желто-зеленая бабочка уселась на ее обнаженную ногу и поползла вверх. Люси не обратила на нее внимания. Они сидели в тяжелом, напряженном молчании, не произнося ни слова, не пытаясь разрушить это напряжение.

Хэм обхватил колени руками, боясь пошевелиться, чтобы не обнаружить перед ней потрясающее доказательство просыпающегося в нем мужского желания. Он был не в силах выносить ее пристальный взгляд. Ее карие глаза смотрели серьезно и в то же время вызывающе. Внезапно Хэм ощутил ненависть к подруге детства и еще больше – к самому себе. «Она хочет, чтобы я смотрел на ее трусики, на ее голые ноги, – словно шептал какой-то голос у него внутри. – И она знает, что мне тоже этого хочется, потому что от этого так приятно там, внизу».

Он рывком вскочил на ноги, и быстро отошел, не глядя на девочку.

– Иди играй в свои куклы, Люси. А я пошел кататься на лошади.

– Хэм Найт! – Голос ее звучал так пронзительно, что Хэм поморщился. – Ты прекрасно знаешь, что я никогда не играла в куклы. Сейчас же возьми свои слова обратно!

– Тогда иди прыгни в реку. – Хэм подтянул штаны, чтобы хоть немного унять напряжение в паху. – Ты же ни во что не можешь играть. Разоделась, как маменькина дочка.

– Сейчас я тебе покажу, кто маменькина дочка! – Прежде чем он успел опомниться, она вскочила ему на спину. – Я могу тебя побороть даже в платье, Хэм Найт!

Хэм покачнулся под тяжестью ее тела. Она цепко обвила его руками и ногами.

– Эй, Люси! Прекрати, слышишь? – Он рванулся вперед с такой силой, что упал на четвереньки. – Люси Кэмпбелл, я тебя убью! Слезай сейчас же!

Она лишь рассмеялась и заскользила по его спине, словно он был игрушечный.

– Сдавайся, Хэм! Сдавайся! Скажи «хватит» – или я защекочу тебя до смерти.

Она знала его слабость. Почувствовав ее пальцы между ребрами, Хэм без сил плашмя упал на землю.

– Прекрати, Люси!

Он беспомощно извивался под ее пальцами. Неожиданно – он сам не заметил как – ее руки оказались в карманах его брюк, сжимая нежную кожу вокруг бедер. Теперь они оба смеялись – пронзительным, истерическим смехом, разносившимся далеко по саду. От этих звуков птицы в испуге разлетелись с деревьев.

– Сдаюсь! – выдохнул Хэм.

Однако ее пальцы не остановились, а спустились ниже, к паху. Хэм в панике сделал последнее отчаянное усилие вырваться.

– Люси! – простонал он, ритмично двигаясь под ее ладонями.

Судороги сотрясли все его тело. Потом он обмяк, мокрый, слабый и беспомощный. Люси взяла его руку в свои, настойчиво повлекла к шелковым воскресным трусикам, крепко зажала между мягкими бедрами.

– А теперь ты поиграй со мной, Хэм.

– Нет!

Он рванулся от нее с ужасом и отвращением, словно наткнувшись в полной темноте на незнакомый предмет.

– Ну пожалуйста, Хэм! – Она вся дрожала, часто и неровно дыша.

Хэм с усилием поднялся на ноги и побежал через лужайку, все быстрее и быстрее, ни разу не оглянувшись назад.

С того воскресенья прошло четыре года, и за все это время он ни разу не появился в доме Кэмпбеллов.

Пальцы Хэма с привычной ритмичностью сжимали и разжимали твердые соски коровы. Струйки жирного желтоватого молока с металлическим звуком ударяли по дну ведра.

На следующий вечер после дойки Хэм побрился, надел новый темно-синий костюм, купленный к похоронам матери, и направился к дому Кэмпбеллов. Дом их находился на расстоянии полутора миль и считался вторым по величине в Найтсвилле, как и подобает главному мастеру отца. Уолт Кэмпбелл владел еще лошадью, которую держал в небольшом амбаре, двумя коровами и огромной жирной свиноматкой, в которой нередко, к собственному стыду, находил сходство со своей любимой женой Сью.

Сейчас Сью суетилась вокруг Хэма, предлагая ему разнообразную еду и напитки еще до того, как все сели за стол. Хэм из вежливости выпил стакан вишневой настойки и съел маленькую сосиску, из которой торчала зубочистка.

– Это последний крик моды, – с гордостью объявила Сыо. – Их называют hors doeuvre.[4]4
  Закуски в виде маленьких бутербродов (фр.).


[Закрыть]

Сьюзан Кэмпбелл считала себя представительницей высшего света и законодательницей мод в Найтсвилле. Она ни с кем не делила свои обязанности и выполняла их с завидным усердием. Беспрестанно рассылала измотанным домашней работой женам горнорабочих и фермеров приглашения на чаепития и вечеринки бинго.[5]5
  Игра типа лото.


[Закрыть] Некоторые принимали приглашения только из любопытства, а большинство даже не знали, что означают буквы RSVP,[6]6
  Сокр. от фр. «Просьба ответить» – пометка на письменном приглашении, особенно на обед.


[Закрыть] аккуратно напечатанные в левом нижнем углу на листке фирменной бумаги с фиалками по краям.

В доме Кэмпбеллов каталог «Сире Роубак» ценился едва ли не наравне с Библией. Для Сью он был все равно что волшебная лампа Аладдина, с помощью которой можно творить чудеса. Последним чудом стала виктрола.

– Наша Люси прямо с ума сходит по этой машине. Включает ее, как только приходит из школы, и до самого сна. У нас в доме теперь все время музыка.

– Они это называют музыкой, – проворчал Уолт, набивая трубку.

– Ну, папа! Это играют на каждом углу в Нью-Йорке. Джаз!

– Поставь что-нибудь для Хэма, – сказала мать. – Знаешь, Хэм, она подхватывает все новомодные танцы, как только они появляются.

– Лучше бы поучилась готовить старомодные блюда, – заявил отец.

– Ну, папа! – снова закричала Люси.

В следующий момент на Хэма обрушился поток высоких, пронзительных звуков: труба, кларнет, тромбон, барабаны, цимбалы.

– Это шимми.

Люси пыталась перекричать шум. Странно, что Хэм, хотя и слышал музыку впервые, сразу понял, почему она называется шимми.[7]7
  Shimmy (англ.) – вибрировать, дребезжать.


[Закрыть] Люси подошла к нему, отчаянно трясясь и извиваясь всем телом. Протянула Хэму тонкую руку с ярко накрашенными ногтями.

– Пошли, я тебя научу.

Хэм вжался в спинку стула.

– Нет. Я в жизни никогда не танцевал.

– Так я и думала. В твоем воспитании вообще много пробелов.

– Люси! – прикрикнула мать. – Придержи язык! Хэм не виноват в том, что ему пришлось оставить школу.

Люси, хохоча, сделала крутой поворот и завертела задом у самого лица Хэма.

– А я не о школе говорю, мам.

Сью Кэмпбелл вздохнула.

– Просто следи за ней, Хэм. А потом она тебя научит.

– Да, мэм.

Обрадованный разрешением, Хэм не сводил глаз с Люси. До этого он лишь искоса украдкой посматривал на нее. Мальчишка-сорванец, равноправный участник всех детских игр безвозвратно исчез. Люси Кэмпбелл превратилась в женщину, странную и загадочную, с накрашенными губами и наманикюренными ногтями, с челочкой на лбу. Пышная грудь, зажатая по последней моде тугим бюстгальтером, не поддавалась новомодным ухищрениям и выпирала из-под платья с дурацкой оборкой, которое совсем не понравилось Хэму. Волновало лишь то, что оно такое короткое. В какой-то момент Люси высоко подняла ногу в танце, чуть ли не в лицо Хэму, и он успел заметить тугое округлое бедро там, где кончались чулки. Сердце бешено забилось, нахлынули воспоминания о том, какая она была в тот давний день в яблоневом саду. Теперь-то он бы не убежал, как тогда!

Сью Кэмпбелл с трудом извлекла свои тучные телеса из кресла-качалки и направилась на кухню.

– Пора ужинать. У нас сегодня ростбиф и йоркширский пудинг, Хэм. Как ты к этому относишься?

Хэм рассмеялся.

– Тетя Сью, вы же знаете, что это моя любимая еда.

После ужина, пока мать с дочерью убирали со стола и мыли посуду, Хэм с Уолтом сидели в гостиной и разговаривали.

– Карл Мейджорс просил меня заехать к нему на этой неделе, поговорить насчет заказа на сланец, на крыши для новых домов, которые они строят в Олбани. Не хочешь поехать вместе со мной как представитель отца?

– Ну нет. Я в этом ничего не понимаю.

Уолт нахмурился.

– Пора учиться, парень. И твой отец этого хочет.

– Иногда мне кажется, что мой отец хочет слишком много.

Уолт внимательно взглянул на него сквозь клубы голубого трубочного дыма.

– И всегда получает то, что он хочет.

Хэм обрадовался появлению женщин, положивших конец трудному разговору.

В девять часов мать с отцом пожелали молодежи спокойной ночи и отправились наверх спать.

– Ровно через час отправь его домой, – наказал Уолт дочери. – Он рабочий человек, ему завтра рано вставать.

– Ну, рабочий человек, – произнесла Люси, когда родители ушли, – хочешь поучиться танцевать шимми?

Она медленно, чувственным движением повела пышными бедрами. Хэм ощутил дрожь внизу живота. Ему не терпелось закончить игру, начатую четыре года назад.

– Или, может, чарльстон тебе больше подходит?

– Я попробую.

Во рту и в горле у него внезапно пересохло, так что слова прозвучали каким-то хриплым лаем:

– У-у-ух ты!

Люси высоко взмахнула ногой, показав ему краешек трусов. Со скрежетом поставила иглу на крутящийся диск, подошла к Хэму вплотную.

– Ты, в самом деле, хочешь научиться танцевать?

Карие глаза, не отрываясь смотрели на него. Те же глаза, что и тогда, в яблоневом саду, – настороженные и в то же время вызывающие, всезнающие.

– Ну… в общем, да.

Она засмеялась, и он почувствовал себя слишком молодым, неловким и неумелым. Казалось, она во всем превосходит его.

– Долго же ты ждал, Хэм. Целых четыре года…

Неуверенный в том, что правильно понял ее, Хэм уклонился от ответа.

– Твоя мать пригласила меня на ужин.

– Не понимаю, с чего бы это. Меня же не пригласили на свадьбу твоего отца.

У Хэма загорелось лицо.

– Там, кроме меня, молодых никого не было.

– Тебе удалось поцеловать невесту?

Ему стало еще жарче.

– Говорю тебе, это была не обычная свадьба.

– Могу себе представить. Твоя мачеха – еще совсем молодая девушка. Наверное, не намного старше нас с тобой.

– Ей девятнадцать, – кивнул Хэм.

– И хорошенькая.

– Наверное. Я как-то не заметил.

– Нет, вы только послушайте! Он не заметил! – Люси засмеялась, словно услышав остроумную шутку. – Она уже пять месяцев живет в вашем доме. Готова поспорить, ты много чего успел заметить. А уж твой отец тем более. Натаниэль Найт, похоже, мужчина хоть куда, если ему удалось заполучить такую молоденькую девушку в жены.

Хэм чувствовал все большую неловкость от разговора. Ему почему-то стало стыдно за отца, Келли и за себя самого.

– Мы вроде собирались танцевать…

Девушку его смущение явно забавляло.

– Давай, если хочешь.

Через пять минут обоим стало ясно, что у Хэма нет склонности ни к шимми, ни к каким другим быстрым танцам, вошедшим в моду в начале двадцатых годов.

– Давай попробуем что-нибудь помедленнее, например тустеп, – предложила Люси. – В детстве мне казалось, что у тебя самые большие ноги в мире. – Она поморщилась. – Похоже, я не ошиблась.

Она подняла ногу и потерла ступню.

– Извини. Я такой неловкий. Если тебе еще не надоело, я бы попробовал тустеп или вальс.

– Вальс?! – Люси смотрела на него как на сумасшедшего. – Да кто сейчас танцует вальс! Старики вроде наших отцов. – Глаза ее внезапно вспыхнули хитрым блеском. – Хотя к твоему отцу это, пожалуй, не относится. Он ведет себя как молодой.

Повернувшись к нему спиной, она меняла пластинку.

– Хэм, ее надо завести. Ручка вон там, с той стороны.

Хэм обошел ее сзади и остановился. Ручка находилась в углу между виктролой и стеной. Люси, наклонившаяся к виктроле, загородила ему дорогу.

– Ну что же ты, Хэм? Мне надо сменить иглу, а ты можешь пока заводить, чтобы сэкономить время.

Хэм перегнулся через девушку, дотянулся до ручки, начал ее поворачивать. При каждом движении тело его соприкасалось с телом Люси, и каждое такое прикосновение дразнило дремавшего в нем зверя. Возбуждение становилось все сильнее. Его уже невозможно было ни скрыть, ни подавить. Сердце бешено колотилось.

Господи! Сейчас она обернется и все увидит! Он же не может танцевать в таком состоянии!

В мозгу его возник образ потрясенного мальчишки, со всех ног бегущего по яблоневой аллее. А дальше все свершилось будто помимо него. Люси внезапно прислонилась к нему – он не мог сказать, намеренно или нет. Ее пышные, мягкие ягодицы, тепло которых чувствовалось даже сквозь платье, крепко прижались к его напряженному телу. Все запреты внезапно растворились в жарком лихорадочном пламени.

– Люси! – прошептал он ей в самое ухо.

Нащупал руками ее грудь, крепко прижал девушку к себе.

Она выпрямилась и взглянула на него через плечо. Выражение ее лица поразило его. Он надеялся увидеть совсем другое. Лицо ее выражало потрясение, гнев, отвращение! Во всяком случае, она, по-видимому, очень старалась, чтобы оно выражало именно эти чувства.

– Хэм Найт! Прекрати сейчас же! Что это с тобой?

Упершись руками ему в грудь, она резко рванулась и оттолкнула его.

Хэм почувствовал еще больший испуг и смущение, чем тогда, в яблоневом саду.

– Но… я… я подумал… Люси, помнишь, четыре года назад… когда мы еще были детьми… Ты не помнишь?

Люси с силой ударила его по лицу – так, что из глаз брызнули слезы.

– Люси!..

– Ты грязный мальчишка! – прошипела она, как дикая кошка, угрожающе подняв к самому его лицу пальцы с длинными ногтями.

Руки Хэма безвольно опустились. Он закрыл глаза, не в силах смотреть на нее.

– Прости меня, Люси…

В голосе ее зазвучали торжествующие нотки.

– Может, новобрачная вдохновляет тебя на такие игры?

Не говоря ни слова, Хэм прошел в прихожую, надел пальто, вышел на крыльцо. Люси следовала за ним. На улице шел легкий снежок.

– Думаешь о ней и трешься в это время об меня. Ты просто грязный мальчишка, Хэм Найт. Ты не мужчина и никогда не станешь мужчиной.

Когда он скрылся в темноте, Люси вошла в дом, закрыла дверь, прислонилась к ней спиной. На губах ее заиграла довольная усмешка.

Помнит ли она тот день в саду! Он еще смеет спрашивать! Прошло четыре года, прежде чем он соизволил снова взглянуть на нее. Могущественные, высокомерные Найты! Считают себя выше всех остальных. Конечно, дочка мастера для них – удобная подстилка. Четыре года она ждала возможности отомстить. И что же?.. Внезапно наступило прозрение. Она же ничего не получила! Люси прижала кулаки к глазам и заплакала.

Зима повергла Хэма в отчаяние. С самого Нового года и до середины марта почти каждый день шел снег. Все дороги завалило. Вокруг дома и амбара стояли сугробы в несколько футов высотой. Дороги к каменоломне оказались заблокированы, все работы остановились. Путешествие до магазина и обратно превратилось в настоящее приключение. Много дней подряд ртутный столбик в термометре за окном кухни показывал намного ниже нуля. Река покрылась таким толстым слоем льда, что в начале весны Карл Мейджорс приехал в Найтсвилл на своем «мерсере» по льду, через Гудзон.

Случались дни полного безделья, оставлявшие слишком много времени для размышлений. Хэм смотрел в окно, на надоевшую белизну, или в камин, на гипнотические отблески огня. Слишком много свободного времени для горестных раздумий о смерти матери. Снова вернулась былая боль, показавшаяся ему сейчас намного острее, чем в первые дни. Слишком много времени, чтобы в полной мере ощутить обиду на отца, который так скоро предал ее память. Даже полгода не захотел подождать! Ее дом, ее постель, даже одежда, которая еще помнила прикосновения ее тела, теперь осквернены распутной плотью, которую так желает отец.

И, увы, слишком много времени для размышлений об этой самой плоти. Отвратительные образы старика и молоденькой девушки, предающихся плотским утехам в постели его матери, постоянно мучили Хэма.

Он ненавидел их обоих и даже не мог бы сказать, кого из них больше. И уж конечно, не мог бы объяснить, за что их ненавидит.

С тех пор как в доме появилась Келли, отец разговаривал с ним чаще, чем когда бы то ни было раньше, и гораздо более доброжелательно. Летом он трудился рядом с ним в поле, собирал ли Хэм зерно или укладывал сено в стога. Зимой чуть ли не по пояс в снегу прокладывал вместе с ним дорожки к сараю и амбару. Он постоянно нахваливал Хэма, что бы тот ни делал. Мало того, отец теперь обращался с ним как с равным, так, как никогда не обращался ни с одним человеком. Хэм ненавидел его за это.

Что касается новоявленной мачехи, то в ней Хэм не мог обнаружить ни одного недостатка. Как хозяйка дома и повариха она оказалась ничуть не хуже его матери. Вообще за все время она ни разу не оступилась. Хэм ненавидел ее за это.

Ну а какой она оказалась женой, и спрашивать не приходилось. Кто еще смог бы так угодить седовласому человеку, до этого постоянно изрекавшему ядовитые пророчества? Эта женщина стерла желчную маску с его лица и заставила забыть о сдержанности и самоотречении. Теперь он целыми днями насвистывал какой-нибудь жизнерадостный мотив, а в тишине ночей вскрикивал в забытье страсти. Ну что можно поставить в вину такой женщине? Хэм ненавидел ее за это.

Она чинила его одежду, пришивала пуговицы, пекла его любимые пироги и булочки с изюмом. Пыталась утешить, когда замечала, что он в подавленном состоянии. Однажды она застала Хэма в угрюмых раздумьях над заброшенным школьным учебником.

– Ты хотел бы продолжить образование? Я считаю, это настоящая трагедия, когда человека лишают того, чего он страстно желает. Не теряй надежду, Хэм. «Море имеет границы, но человеческие желания не знают предела».

– У тебя на все есть ответ, – язвительно хмыкнул Хэм. – Ведь это не твои слова.

Она не обиделась.

– Не имеет значения. Зато мысли и чувства принадлежат мне. И сам он не раз использовал чужие слова.

– Кто, Шекспир?

– Конечно. Кое-кто даже утверждает, что ни одно из его произведений ему не принадлежит. Но разве это так важно, кто сказал эти слова, кто их написал? Главное, что они существуют. Они прекрасны и верны – вот главное. Они говорят о том, что чувствуют все люди на земле, помогают нам лучше понять этот мир. А понимая других, мы начинаем лучше разбираться в самих себе, освобождаемся от ненужных сомнений, от чувства вины. Иначе мы неизбежно сошли бы с ума. – Мягким жестом она положила свою белую ладонь на мощную руку Хэма. – Тебе многое хотелось бы понять в себе самом, Хэм.

– Мне?!

Хэм хотел рассмеяться, однако во рту внезапно пересохло; хотел отстраниться, но теплая мягкая ладонь на его рукаве притягивала как магнит. Он разглядел на радужках глаз Келли золотистые точки, которые беспрестанно двигались, придавая глазам какое-то особое очарование. Загадочные глаза, способные проникать сквозь покровы его тела и души, раскрывая все его греховные поступки и мысли.

– Отец может запретить тебе ходить в школу, Хэм, но он не может запретить тебе учиться. Книги – вот что тебе нужно. Мы заполним этот дом книгами, любыми, какими ты только пожелаешь. А для начала я дам тебе свою книгу.

Хэма ее предложение потрясло. Вечерами он часто видел, как она сидела, свернувшись клубочком у камина, любовно держа на коленях толстый том Шекспира. Магия слов, напечатанных на бумаге, казалось, уносила Келли далеко за пределы комнаты, за пределы дома, за пределы ее собственного тела. Как он завидовал ей в такие моменты! Как мечтал ощутить эту книгу в своих руках, перелистать страницы, самому открыть для себя их магию! Но он ни разу не осмелился это сделать. Она охраняла своего драгоценного Шекспира, как молодая мать охраняет первенца. Каждый раз после чтения уносила книгу в укрытие своей спальни.

И вот теперь она сама, добровольно предлагает ему свое сокровище. На какое-то мгновение, такое же краткое, какое требуется звезде, чтобы блеснуть на вечернем горизонте и тотчас же исчезнуть, Хэм снова почувствовал к Келли ту же любовь, какую ощутил тогда, в день их первого знакомства, на кладбище.

– Спасибо! Спасибо тебе, Келли. Я с удовольствием…

Однако при следующих ее словах горизонт снова потемнел.

Ненависть вытеснила любовь.

– Хочешь, я уложу тебя в постельку, как полагается хорошей мачехе, и почитаю тебе на ночь сонеты Шекспира?

Хорошо бы изо всей силы ударить кулаком по ее нежному рту, так, чтобы кровь брызнула! Ударить по улыбающемуся рту…

– Я прекрасно умею читать сам! – буркнул он и вышел.

Она все-таки дала ему книгу, и он прочел ее всю, дважды, потом в третий раз. Пьесы, сонеты – все прочел в сумеречном гнете коротких зимних дней и бесконечными зимними вечерами, которые тянулись с января до конца марта. Он полюбил Шекспира, наверное не меньше, чем любила его Келли Хилл – про себя он никогда ее иначе не называл, – и тем не менее обещанное ею понимание так и не пришло. Каждый раз, окончив читать «Гамлета», он понимал трагического и загадочного принца еще меньше, чем до этого. И каждый раз еще меньше понимал Хэма Найта, чем принц Гамлет понимал себя самого. Он скорее умер бы, чем признался в своих затруднениях Келли, всезнающей и презирающей простых смертных. Чем больше он старался, чем больше напрягал мозг, тем меньше мог разобраться в чем бы то ни было. Это превратилось в настоящую пытку.

Он ненавидел Келли за то, что она дала ему свою книгу. Однако больше всего он возненавидел ее после того, как она спасла ему жизнь.

Это случилось в один из душных и влажных дней в начале июня, после полудня, прежде чем солнце пробилось сквозь марево, стоявшее над рекой. Полосы скошенной травы лежали на южном лугу, ожидая бригады рабочих, которые уберут ее в стога. Старый Найт в каменоломне шумно беспокоился о том, что работы сильно задерживаются. Хэм, которому осталась всего неделя до семнадцатилетия, работал в поле, помогая убирать сено в стога. В час дня на поле появилась Келли, в легкой коляске с открытым верхом, которой обычно пользовались для поездок в церковь. Работавшие на поле выпрямились и подняли головы, наблюдая за тем, как умело правит она медово-рыжей кобылой.

При виде ее лицо Хэма, и так уже раскрасневшееся от работы, вспыхнуло еще жарче. На ней были выцветшие джинсы, в которых он узнал свои. Он из них вырос несколько лет назад. Сейчас они вызывающе туго обтягивали бедра Келли. Волосы она связала красной лентой, и они висели сзади хвостиком, в точности как у кобылы.

Потаскушка! Хэма охватили ярость и унижение при мысли о том, что это жена его отца. Ни одна порядочная женщина старше двенадцати лет не наденет мужскую одежду.

Однако другие работники, похоже, не разделяли его раздражения. Они смотрели на Келли с нескрываемым восхищением. Она улыбнулась всем сразу.

– Я привезла вам поесть, ребята. Сегодня у нас особенный обед. Жареные цыплята, горячий хлеб и охлажденный кофе.

Громко выражая свое одобрение, все, за исключением Хэма, устремились к повозке, принимая из рук Келли корзинку с едой и кувшины с питьем. Она взглянула поверх голов на Хэма, стоявшего по щиколотки в сене.

– Не копайся слишком долго, иначе тебе останутся одни крошки.

– Я не голоден.

С угрюмым видом он повернулся и пошел от нее к ближнему краю луга, туда, где нагромождения сланцевых глыб указывали границу между их полем и соседским. Опустился, чтобы присесть па камень, как вдруг резкий, пронзительный крик прорезал сонный летний воздух. Рабочие, столпившиеся вокруг повозки, что-то громко кричали, в страхе толкая друг друга. Кофе пролился на землю, сандвичи выпали из рук. Медовая кобыла громко заржала и встала на дыбы.

Для тех, кто знал, в чем дело, звук, последовавший за этим, не мог бы сравниться ни с каким другим. Хэм не раз слышал его описания: «потревоженное осиное гнездо», «пила, вонзающаяся и сучковатый ствол дуба». А может быть, грохот падающего ножа гильотины? Или грохот множества пороховых ружей?

– Гремучка! – завопил кто-то из рабочих.

Хэм опустил глаза и увидел между ног плоскую извивающуюся голову, черные, как бусины, глаза, пятнистый торс толщиной с мужскую руку, неприметной окраски, сливающейся с землей и камнями. Древесная гремучая змея, североамериканская родственница ядовитой пятнистой гадюки.

С каким-то отстраненным чувством, не ощущая ни страха, ни боли, Хэм наблюдал за едва заметными движениями плоской головы. Увидел, как блеснули два ядовитых зуба, невероятно большие, как они сомкнулись на его бедре, прорвав джинсы. «Гремучая змея сначала обязательно сворачивается в кольцо и только потом нападает…» Вот и конец этим бабушкиным сказкам, все с той же странной отстраненностью подумал Хэм. Он ощущал ритмические судороги мускулистого змеиного тела, ощущал, как переливается в него яд. Чувственность и змея – библейские аллегории.

Страх и боль пришли позже. Вскрикивая от ужаса и отвращения, Хэм соскочил с камня и побежал, высоко вскидывая ноги, колотя змею голыми руками. Она цепко обвилась вокруг его ноги всем своим длинным телом. В отчаянии он схватил ее обеими руками за тонкую шею чуть пониже головы и оторвал от своей ноги. Змея не собиралась сдаваться, била хвостом, издавая гремящие звуки; из открытой пасти капала ядовитая слюна. Держа змею па вытянутых руках, Хэм на одно короткое мгновение взглянул ей прямо в глаза – злобные, горящие яростью и ненавистью.

С диким криком Хэм одним резким движением оторвал змее голову и отбросил прочь, обезглавленное тело отшвырнул в другую сторону. Он поднял глаза и увидел белое как мел лицо Келли. Спотыкаясь, подошел к коляске.

– Она меня укусила, – произнес он как нечто само собой разумеющееся. – Отвезешь меня домой?

Легкую коляску швыряло по грязной дороге из стороны в сторону. Келли что было сил гнала лошадь, без устали щелкая кнутом, пока насмерть перепуганная кобыла не понеслась галопом.

Хэм вжался в сиденье.

– Потише. Хочешь, чтобы мы перевернулись?

– А ты хочешь умереть от змеиного укуса?

Келли взглянула через плечо на его ногу, где виднелись следы зубов. Сквозь джинсы проступила кровь, бедро распухло, туго натянув ткань джинсов.

– У тебя есть нож? – спросила Келли.

– С собой нет.

Она кивнула, думая о своем.

– Каждая секунда сейчас дорога. Мы уложим тебя в постель и позвоним доктору Мэрфи. Он ближе всех. Но мы все равно не можем сидеть и ждать, пока он приедет. Начнем лечение сами.

– Ты знаешь, как лечить от змеиных укусов?

Хэм впал в какое-то полузабытье. Каждый удар сердца болью отдавался в голове и в распухшем бедре. Горло все больше пересыхало, появилось ужасающее ощущение удушья.

Келли с силой хлестнула вожжами по лошадиной спине.

– Надо, чтобы весь яд вышел из тебя вместе с кровью.

Хэм замолчал. Прикрыл глаза. Голова кружилась, началась тошнота.

Больше они не произнесли ни слова до самого дома. Келли легко спрыгнула на землю. Подошла к Хэму.

– Сможешь выбраться сам?

– Думаю, да.

Ухватившись за край коляски, Хэм перенес вес тела па локти, попробовал встать на ноги и поморщился от боли.

– Ногу колет, как иголками.

Келли обняла его одной рукой за талию.

– Обопрись на меня.

– Не надо, все нормально, – отшатнулся он. 60 Они вошли в дом.

– Иди прямо наверх, – сказала Келли, – раздевайся и ложись в постель. Я позвоню врачу и тоже поднимусь.

Держась за перила, Хэм с трудом поднялся по лестнице. Келли подошла к телефону, висевшему на стене, сняла трубку и начала нетерпеливо крутить диск.

Хэм медленно разделся. Вид собственного тела потряс его. Распухшее бедро выглядело едва ли не вдвое толще обычного. Вокруг следов укуса образовался огромный багровый синяк. Дрожа всем телом, Хэм лег в постель и накрылся простыней. Он лежал неподвижно, страшась биений собственного сердца. Ведь каждое сокращение сердечной мышцы разносило яд все глубже по лабиринтам его кровеносных сосудов. Воображение рисовало рентгеновский снимок, подобный тому, какой он видел на обложке школьного учебника биологии: кровеносные сосуды на правой стороне человеческого тела окрашены в красный цвет, а сосуды на левой стороне – в синий. Интересно, сколько понадобится времени, чтобы яд дошел вместе с кровью до сердца, или до мозга, или до легких… куда он должен попасть, чтобы наступила смерть?

В своей жизни Хэм видел немало гремучих змей, в основном в каменоломне, где горнорабочие взрывали динамитом скалы, в пещерах которых дремали змеи, сплетясь, как макароны в суповой миске. Те, что оставались живы после взрыва, еще долго пребывали в шоке, так что рабочие успевали добить их палками или камнями. Обычно же жители поселка избегали встреч со змеями, так же как и змеи избегали людей.

Однако порой случалось, что какая-нибудь большая гремучая шея заползала в низину в поисках воды, особенно в засушливые периоды, и тогда встреча с человеком оказывалась неизбежной. Чаще всего такие встречи заканчивались гибелью змеи, но бывали и другие исходы, и Хэм о них хорошо знал. Вот почему при одном воспоминании об этом он содрогнулся. На лбу выступил холодный пот.

В мозгу у него все смешалось. Услышав за дверью в холле быстрые легкие шаги, он на какой-то короткий момент вообразил, что это мать пришла ему па помощь, как всегда, когда он заболевал или просто нуждался в се поддержке. Он едва не вскрикнул: «Мама!»

В дверях появилась Келли. Когда она подошла к его кровати, Xэм увидел у нес в руке раскрытую бритву.

– А это зачем?

– Я вскрою рану и выпущу кровь. Откинь простыни, я хочу взглянуть на твою ногу.

– Не надо меня резать! Я лучше подожду врача.

– Тогда может оказаться слишком поздно. Надо начинать лечение как можно скорее. Посмотри на себя. У тебя с каждой минутой повышается температура.

– Но я совсем разделся, на мне ничего нет! – Хэм прижал к себе простыню. – Я голый!

Лицо ее оставалось серьезным, только в глубине зеленых глаз что-то вспыхнуло.

– Я видела голых мужчин. Не будь ребенком, Хэм.

Не слушая его возражений, она снизу откинула простыню, обнажив его ноги до самых бедер.

– Господи, какой ужас!

На внутренней стороне левой ноги, немного выше колена, зияли две кровоточащие ранки на расстоянии примерно в дюйм друг от друга. Келли присела на кровать, нежно дотронулась до лица Хэма тыльной стороной ладони.

– Тебе очень больно?

Прикосновение мягкой прохладной руки к разгоряченному лицу оказалось необыкновенно приятным.

– Нет, не очень. Только я какой-то сонный. Не могу держать глаза открытыми.

– Ну так закрой их. – Она ласково погладила его по щеке. – Тебе в любом случае не стоит на это смотреть.

Тем не менее, Хэм все-таки лежал с открытыми глазами, глядя на мелкие трещинки в потолке и думая о матери. «Может быть, мы скоро будем вместе, мама». Мысль о смерти больше его не пугала. Он смутно ощущал, что Келли что-то делает с его ногой, но это были отрывочные, беспорядочные ощущения. Вот вонзилось в кожу острое лезвие бритвы – не очень больно, скорее, похоже на мгновенный ожог. Вот из раны выступила влага. А потом появилось странное, неведомое до сих пор ощущение чего-то влажного, теплого и мягкого, прижавшегося к ране. Он посмотрел вниз. Келли склонилась над ним. Держа обеими руками его ногу, она прижалась раскрытым ртом к ране и ритмично высасывала яд из отверстия в распухшем бедре.

Вначале Хэм наблюдал за ней с той же равнодушной отстраненностью, с какой раньше смотрел на змею, обвившую его ногу. Но вскоре пришел страх, боль, отвращение. Надо вырваться, ударить ее, оторвать от себя, так же как змею! Он лежал неподвижно, ослабевший от борьбы самых противоречивых чувств. Потом наступило что-то вроде летаргии, довольно приятной, охватившей все его существо. Словно какая-то неуловимая анестезия обволокла его, расслабила тело и парализовала волю.