Текст книги "Самый французский английский король. Жизнь и приключения Эдуарда VII"

Автор книги: Стефан Кларк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Рассказы о сексуальной силе Нана неизбежно достигают ушей Берти, и он бронирует лучшие места в зале – в те времена ложи находились по обе стороны сцены, чуть возвышаясь над нею, так что самые богатые зрители сидели чуть ли не вплотную к актрисам, заглядывая им в глаза во время действия. И Берти не единственный вельможа, которого ожидают в тот вечер, директор надеется увидеть персидского шаха и, может быть, даже германского канцлера Отто фон Бисмарка. Но именно англичанин вызывает наивысший интерес.

Золя, прежде чем садиться за роман, всегда проводил тщательное исследование описываемого материала, и в случае с «Нана» эта подготовительная работа вылилась в долгие беседы с людьми, которые видели Гортензию Шнайдер на сцене, а Берти – на ее спектаклях. Поэтому, когда «принц Шотландии» (маскировка такая же прозрачная, как сценический костюм Нана) наконец приходит в театр посмотреть выступление актрисы, мы можем быть уверены в том, что это вполне достоверный портрет настоящего Берти, каким его воспринимали парижане.

Самое примечательное в образе Берти в романе – то, как комфортно он чувствует себя в роли вожака парижской стаи сексуальных хищников. Он приходит на спектакль Нана три раза за неделю, и на третий вечер, в компании французских аристократов, в том числе графа де Мюффа – в прошлом моралиста и праведника, а ныне воздыхателя Нана, – попадает в ее уборную. Полуголая, она прячется за портьеру, хотя успевает поддразнить нежданных гостей своими прелестями. Директор театра упрашивает ее выйти: «Да чего вы прячетесь, душа моя, что тут такого? Это же его высочество. Ну, нечего ребячиться. Mon Dieu[160]160
  Бог мой! (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть], эти господа прекрасно знают, как сложена женщина. Они вас не съедят».

«Ну, в этом я еще не уверен», – шутливо произносит Берти по-французски, и все преувеличенно громко смеются, заискивая перед ним, а директор спешит заметить, что «прекрасно сказано, с истинно парижским остроумием».

И тут Нана выходит из-за портьеры, в лифчике, наполовину скрывающем ее груди. Ей всего восемнадцать, но она знает, как вертеть мужчинами, и просит прощения за такой прием, появляясь перед ними «с голыми руками, голыми плечами и грудью, сияя очаровательной молодостью».

Берти находит еще один галантный ответ: «Это мне следует просить прощения, сударыня. Но я не мог устоять перед желанием выразить вам свое восхищение…»

Вламываются актеры с шампанским (а ведь это всего лишь антракт – через несколько минут Нана должна вернуться на сцену), так что в уборной скоро становится слишком тесно от мужчин, столпившихся вокруг полуголой девахи. Золя так комментирует эту сцену: «И никто не смеялся над этим странным смешением, когда подлинный принц, наследник престола, пил шампанское с дешевой актрисой – и прекрасно чувствовал себя на этом… маскараде королевской власти… в обществе театральной горничной, падших женщин, фигляров и торговцев живым товаром».

Берти поддразнивает влюбленного графа де Мюффа англо-французской шуткой: «Да, видите ли, дорогой граф, у вас здесь недостаточно ценят красивых женщин. Мы всех их переманим». В этом как раз и состояла цель его визита в театр, да и вообще в Париж.

Берти остается в уборной, пока костюмерша помогает Нана надеть тонкую прозрачную тунику, и, как отмечает Золя, «полузакрыв глаза, следил взглядом знатока за волнистыми линиями ее груди». Принц выразил желание прослушать третий акт за кулисами, и там, пока Нана стоит, кутаясь в меха, в ожидании своего выхода, начинает действовать. Он отводит ее в сторонку и говорит с ней, «не спуская с нее своих полузакрытых глаз», и Нана, «не глядя на него и улыбаясь, утвердительно кивает головой». Дело сделано. Она сбрасывает с себя меха и, обнаженная, выходит на сцену.

После спектакля поклонники рвутся проводить Нана из театра, толпятся у служебного выхода, но тут один из них, рассерженный граф, вдруг замечает, что она исчезла. Его высочество преспокойно усадил Нана в свою карету. Остальные мужчины раздосадованы, но они не ревнуют к Берти. Это естественный порядок вещей. Нана была женщиной для всех, и теперь она досталась тому, кто заплатил больше всех или стоял выше всех в социальной иерархии, в данном случае – английскому принцу.

В игре обольщения Берти легко одержал победу даже над искушенными парижанами.

IV

Золя, возможно, и нарисовал точный портрет Берти (во всяком случае, по воспоминаниям очевидцев), но немного несправедливо обошелся с настоящей Гортензией Шнайдер. Начать с того, что ей было далеко за тридцать, когда она познакомилась с Берти, а Нана все еще в девическом возрасте. Как певица Гортензия была на голову выше Нана; ее сопрано стало голосом (не говоря уже о пышном теле) парижских оперетт Жака Оффенбаха, уроженца Германии[161]161
  Якоб Эберст, известный всем под именем Жак Оффенбах, родился 20 июня 1819 года в немецком городе Кёльне, в семье бедного служителя иудейской религии» – Примеч. пер.


[Закрыть]. В описании любительских спектаклей Золя, кажется, больше вдохновляла кокотка Мери Лоран, которой, как и Нана, в 1867 году было восемнадцать лет, и она прославилась как Венера в хите Оффенбаха, оперетте «Прекрасная Елена», где появилась – обнаженная – в раскрытой золотой раковине, прямо-таки пухлая версия картины Боттичелли на ту же тему[162]162
  «Рождение Венеры» – картина итальянского художника Сандро Боттичелли. – Примеч. пер.


[Закрыть].

Гортензия Шнайдер была профессиональной певицей. Кто-то из журналистов писал, что у нее был голос, который Обер (модный композитор) «приходил слушать всякий раз, когда чувствовал необходимость устроить восхитительное промывание ушей». Звучит как название французского метода лечения, но задумано определенно как комплимент.

В 1867 году Гортензия блистала в сатирической опере-буфф Оффенбаха «Великая герцогиня Герольштейнская», где остро высмеивается придворная политика. Великая герцогиня, хозяйка мелкого германского герцогства, бредит мужчинами в военной форме и влюбляется в простого солдата по имени Фриц. Она назначает его главнокомандующим своей армией, отправляя в отставку прежнего генерала с говорящим именем Бум. Пьеса, с ее очевидным антипрусским посылом, стала хитом сезона, и 15 мая 1867 года Берти пришел увидеть ее в Théâtre des Variétés[163]163
  Театр варьете (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть] на бульваре Монмартр. Как и весь Париж, он тотчас подпал под чары Гортензии.

В описании сладострастной Нана Золя, конечно, не преувеличивал магическое воздействие Гортензии на мужчин. Все тот же парижский журналист, нахваливающий ее голос, говорил, что она обладала «рубенсовскими формами, обезоруживающей улыбкой и кокетливым взглядом – сочетанием, которое довело бы до греха и архиепископа».

Молодой певец кабаре, Паулюс, вспоминал Гортензию как «триумфальную фигуру Второй империи. Ее двор был так же популярен, как и Тюильри [парижский дворец Наполеона и Евгении], только еще веселее. Любой суверен, прибывающий в Париж, едва покончив с официальными приветствиями, спешил к ней, чтобы вымолить у красавицы улыбку и… все остальное. А ее сердце было открыто для гостей так же, как и ее дом».

Среди воздыхателей и предполагаемых любовников Гортензии были Наполеон III, русский царь Александр II, принц Людвиг Баварский, португальский король Луиш I, император Австрии Франц-Иосиф и Берти. Если бы Гортензия Шнайдер была дипломатом, она могла бы играючи остановить все войны в Европе XIX века.

Одним словом, в 1867 году Гортензия была непревзойденной звездой парижской сцены, и заполучить ее в качестве «зарубки» на ножке кровати было большой удачей для Берти. В современных реалиях это было бы равнозначно тому, что молодой английский принц приехал в Голливуд и соблазнил Скарлетт Иохансон или (если уж совсем в духе времени) Брэда Питта.

Во время своего визита на «Экспо-1867» Берти, судя по всему, пошел по проторенной дорожке: за bonjour[164]164
  Добрый день (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть] в императорском дворце последовал сладострастный bonsoir[165]165
  Добрый вечер (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть] у Гортензии, и, видимо, какое-то время он поддерживал с ней отношения. Биограф Берти, Кристофер Хибберт, называет Гортензию «любимой компаньонкой принца» в 1868 году, и это на фоне ее длительного романа с вице-королем Египта

Исмаилом Великолепным (имечко, несомненно, сам себе выбирал), который начался во время его визита в Париж на Exposition, а продолжился уже в Египте, куда приехала Гортензия. Как и вымышленная Нана, Гортензия Шнайдер вела свои любовные дела с мастерством театрального агента, и это объясняет, как ей удалось, на пятом десятке уйдя на покой, прожить долгую счастливую жизнь на пенсии, заработанной сценическим и иным трудом.

V

В 1867 году Берти нашел время и на то, чтобы насладиться обществом другой известной Джулии Бенени Баруччи, которая сама себя называла «парижской шлюхой номер один». Известная как Ла Баруччи, эта знойная итальянка, не стесняясь, плохо говорила по-французски, но это не помешало ей стать одной из самых известных куртизанок топ-уровня, grandes horizontales, и к тридцати годам она уже заработала своими услугами достаточно, чтобы купить себе особняк на Елисейских Полях. А в доме напротив жила ее коллега по цеху, знаменитая Ла Пайва, которая начинала свою карьеру в 1840-х годах в Лондоне, где спала с английскими лордами, а теперь устраивала шикарные светские суаре, на один из которых наверняка заглянул и Берти во время своей поездки на выставку.

Сегодня, разглядывая фотографии этих женщин, можно подумать, что они безвкусно одеты и непривлекательны, и это простительно. В самом деле, трудно заподозрить красавицу в женщине с тусклыми, давно не мытыми волосами, разделенными на прямой пробор, в платье, скрывающем нижнюю часть тела каскадом ниспадающих юбок. Есть фото Ла Баруччи, на котором у нее даже не обнажены плечи, и кажется, будто она оделась на похороны. Но в середине XIX века вкусы были совсем не нынешние, да и мужчины, если угодно, с их зализанными прическами, козлиными бородками и сигарным амбре были не такими уж притягательными.

Современник Ла Баруччи, плейбой, граф де Мони, дает описание, которое объясняет, почему Берти так стремился с ней познакомиться: «Взгляд ее больших темных глаз был тяжелым и пронзительным, но в то же время томным; широкие ноздри подрагивали, как у породистого скакуна; у нее был похотливый рот, выпуклые груди, длинная тонкая шея, пышное тело, статное, с гибкой талией; и, выше среднего роста, она обладала грацией королевы…» Такое впечатление, что Мони отшвырнул перо в сторону и бросился на женщину.

Есть известный анекдот про первую встречу Берти с Ла Баруччи в 1867 году. Представить ей Берти и его брата Аффи взялся французский герцог Аженор Грамон, любимчик Наполеона III, печально известный донжуан и – как бы невероятно это ни прозвучало – бывший французский посол в Ватикане.

Видимо, Грамон вызвал Ла Баруччи на встречу с английскими принцами и был очень раздосадован, когда она явилась с опозданием на сорок пять минут (хотя Берти, наверное, привык ждать женщин, если вспомнить пресловутую непунктуальность его жены). В свое оправдание Ла Баруччи задрала платье, показывая всем, что не потратила эти сорок пять минут впустую, выбирая нижнее белье. Под слоями юбок она была совершенно голой.

Странно, но Грамон, кажется, решил, что встреча не удалась; впрочем, сам Берти наверняка был в восторге от такой раскованности. Когда французский герцог сделал Ла Баруччи выговор, она лихо ответила: «Но вы велели вести себя правильно с Его Высочеством. Я показала ему лучшее, что есть у меня, и это было бесплатно». Эти слова, должно быть, эхом пронеслись по парижским театральным коридорам и кафе, и репутация итальянки взлетела до небес, что привлекло к ней еще больше богатых клиентов. Что же до Берти, то он уже был в ее списке.

По глупости эта история не закончилась грубоватым анекдотом, потому что Берти оставил письменное свидетельство своей связи с итальянской проституткой. После того как Ла Баруччи умерла от туберкулеза в 1871 году, ее обедневший брат пригрозил, что продаст интимные письма Берти на аукционе в Париже или перешлет их в Лондон, чтобы вызвать там скандал. Берти отправил во Францию переговорщика и поначалу подумывал о том, чтобы упечь строптивого братца за решетку, но в конце концов заплатил 6000 франков (пяти-или шестилетний заработок парижского рабочего) за двадцать писем, бездумно подписанных «А. Э.». Относительно новый игрок в мире прелюбодеяния, Берти, видимо, не знал в ту пору, что парижские тайны не должны выходить за пределы Парижа.

В его защиту следует сказать, что для Берти это была первая полноценная экскурсия по топким заводям парижского адюльтера. Неудивительно, что он наткнулся на островки зыбучих песков. Многие французы, как и несчастные любовники Нана, забывали об осторожности и нередко попадались в ловушку дам demi-monde, «полусвета», мягкого, но коварного подбрюшья Парижа.

Однако, помимо дурной привычки подписывать письма к проституткам, Берти, кажется, усвоил много чего другого, приобретая первый парижский опыт. По свидетельству французских писателей того времени, в конце 1860-х он стал почти завсегдатаем парижского полусвета, создавая каталог часто посещаемых мест, многие из которых были модными просто потому, что туда ходил он.

Француз по имени Джеймс де Шамбрие, оглядываясь в старости на Париж Наполеона III, назвал Берти ce Parisien de Londres – «этот парижанин из Лондона». «Мы видели, как он мелькает тут и там, – вспоминает Шамбрие в своей книге

La Cour et la Société du Second Empire[166]166
  «Двор и общество Второй империи» (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть], – живой и веселый… все в Париже знали его рукопожатие, его открытый взгляд, его красивую улыбку… Умело обращаясь со словом, пером[167]167
  Шамбрие, вероятно, имел в виду благодарственные записки фривольного содержания, а не эссе о французском обществе.


[Закрыть] и картами, он завязал прочную дружбу с людьми из всех слоев общества». По словам Шамбрие, лучшим качеством Берти в глазах парижан было то, что он был «совершенно лишен строгости и пуританства своей матери». И это было весьма кстати с учетом репутации парижских мест, куда Берти частенько наведывался в эти последние пьянящие годы империи Наполеона III.

Глава 6
Пора удариться в загул

Пока парижане веселятся, правительство может спать спокойно.

Уильям Реймон, французский театральный критик

I

Когда Берти приезжал в Париж весной 1867 года, они с братом жили в британском посольстве, но в последующие свои приезды он вел себя так же, как любой состоятельный турист. В сопровождении всего лишь конюшего или кого-то из своих распутных лондонских дружков, вроде итонского однокашника Чарльза Уинн-Каррингтона, он останавливался в своем любимом отеле «Бристоль»[168]168
  Сейчас он называется Hôtel de Vendôme («Отель де Вандом»), не путать с нынешним отелем Le Bristol, что на улице Фобур Сент-Оноре (rue du Faubourg Saint-Honoré) по соседству с французским президентским дворцом.


[Закрыть] на Вандомской площади и сразу же просил показать ему список гостей, на случай, если среди них окажется кто-то из знакомых. Особенно его интересовали особы женского пола.

Устроившись в отеле, принц первым делом просматривал театральную афишу Courrier des Théâtres, выбирая спектакль, оперу или оперетту, на вечер. Разумеется, он без труда мог попасть даже на самую громкую премьеру, чего нельзя сказать о сегодняшних парижанах, которым приходится бронировать билеты на любой популярный спектакль за несколько месяцев вперед.

Театр на самом деле был тем местом, куда стоило сходить в Париже Наполеона III. Новая архитектура с ее шикарными многоквартирными домами, вытеснявшими старые, полуразрушенные средневековые постройки, привлекала в город полчища мигрантов – представителей среднего класса, и все они жаждали развлечений.

Вокруг театров были построены просторные городские площади – взять, к примеру, Шатле, где друг на друга смотрели Théâtre Lyrique и Théâtre Impérial[169]169
  Театр лирик и Императорский театральный цирк (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть], строительство которых было завершено в 1862 году; ныне прекративший свое существование Théâtre de la Gaité[170]170
  Театр Гёте (фр.) – —Примеч. пер.


[Закрыть], построенный в том же году к северу от Шатле; и, величайший из всех, наполеоновский новый оперный театр, Opéra Garnie[171]171
  Опера Гарнье (фр.) – —Примеч. пер.


[Закрыть], с лестницами, достойными королевского замка, и grand foyer[172]172
  Огромное фойе (фр.) – Примеч. пер.


[Закрыть], более похожим на дворцовую бальную залу.

Проект новой Оперы, которая и поныне доминирует над всем городом, был настолько ошеломляющим, что даже императрица Евгения смутилась, когда увидела планы.

– Что это за стиль? – спросила она. – Это не греческий, не Людовика XV и определенно не Людовика XVI.

– Стиль Наполеона III, – ничуть не смутившись, ответил молодой архитектор Шарль Гарнье.

Наполеон был в восторге.

– Не волнуйся, – как говорят, шепнул он Гарнье, – она сама не знает, о чем говорит.

Главная задача состояла в том, чтобы здание выделялось, что и было достигнуто, огромными буквами «N» (Наполеон), высеченными на фасаде.

Более десятка театров выстроились вдоль бульваров, большинство из них в роскошном убранстве. Фойе и коридоры, украшенные фресками, скульптурами и громадными зеркалами, были таким же постановочным пространством, как и сама сцена. Театр стал местом, где парижане могли увидеть игру актеров и показать себя как актеров.

Берти был частым гостем в новых заведениях города, хотя, со слов ирландского журналиста того времени, Джастина Маккарти, имел очень смутное представление о том, что должно и не должно происходить на сцене: не обладая вкусом к «высокому искусству», он предпочитал «маленькие театры, где жизнерадостные блондинки демонстрировали свои нескрываемые прелести». Поэтический диалог, похоже, не значился в списке приоритетов Берти.

Самой модной театральной формой тех дней был водевиль. Мы считаем его изобретением XIX века, но на самом деле этот жанр был популярен во Франции на протяжении веков, прежде чем вступил в свои права в Париже Наполеона III. Изначально водевилем называли веселые, нередко сатирические песенки, как те, что сочинял нормандский поэт XV века Оливье Басселен, родом из Во-де-Вир, долины Вира. К началу эпохи правления Наполеона III они эволюционировали в музыкальные комедии с хлесткими куплетами и фарсовыми сюжетами, основанными на недоразумениях и нелепых совпадениях.

Французский драматург Этьенн Жуй, который написал либретто для оперы Россини «Вильгельм Телль», презирал водевиль за его «чрезмерное увлечение каламбурами», хотя, наверное, это идеальное развлечение для тех, у кого язык хорошо подвешен, но хромает концентрация внимания. Одним словом, для таких, как Берти.

Наряду с чуть более высоколобыми opéras comiques[173]173
  Комические оперы (фр.). —Примеч. пер.


[Закрыть] водевили были прекрасным средством скрасить вечерний досуг, песенки из этих незатейливых постановок можно было насвистывать себе под нос, прогуливаясь по бульвару после спектакля. И не следует забывать, что удовольствием для Берти был не только сам спектакль, но и мысль о том, что впереди ночь со звездой сцены или очаровательной зрительницей. Как выразился один французский обозреватель, Берти «понимал, что такое театр». Если ему не нравилась постановка, он мог просто прохаживаться по театральным коридорам, «не отвлекаясь на то, что происходило на сцене».

Берти был не одинок в этом – парижские модники не считали спектакли и оперы, рекламируемые на афишах, raison d'être[174]174
  Смысл существования (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть] театра. Гастон Жоливе рассказывает, что «ранним вечером мужчины начинали подтягиваться к оперному театру на улице Лё Пелетье, откуда после репетиций выходили танцовщицы». И позже, во время спектакля, «многие пропускали второй акт, если у них была назначена встреча с любовницей». Только какая-нибудь гениальная постановка могла удержать внимание мужчин.

Мы уже видели Берти в действии с Гортензией Шнайдер в Théâtre des Variétés, и точно так же он выступал в других парижских театрах. Одним из его любимых был Théâtre du Gymnase[175]175
  Театр «Жимназ» (фр.), открытый в 1820 году, должен был служить местом сценической практики учащихся консерватории (отсюда название: gymnase – гимназия), однако вскоре стал профессиональным театром. В репертуар входили главным образом водевили. – Примеч. пер.


[Закрыть] на бульваре Бон Нувель, который, к счастью для Берти, сделал разворот в выборе репертуара, чтобы вписаться в нравственную среду режима Наполеона III. Прежде известный своей назидательной драмой, театр переключился на популистские пьесы, сотканные, по словам одного критика, «из сомнительных ситуаций, распущенности и нарочитой наглости». Для Берти – то, что надо. И это был небольшой театр, со зрительскими ложами на уровне сцены. Берти даже не нужно было тащиться в гримерки – актрисы могли запрыгивать прямо к нему на колени.

Среди его вечерних пристанищ был и Théâtre du Vaudeville[176]176
  Театр водевиля (фр.)– —Примеч. пер.


[Закрыть] , который сменил место жительства в 1860-х годах, переехав на километр в сторону от place de La Bourse[177]177
  Площадь Биржи (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть] в новое здание на boulevard des Capucines[178]178
  Бульвар Капуцинок (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть] возле Оперы[179]179
  Это здание до сих пор существует, и сегодня в нем располагается довольно элегантный многозальный кинотеатр.


[Закрыть]. Труппа «Водевиля» прославилась первой сценической постановкой романа Александра Дюма-младшего «Дама с камелиями», весьма актуальной сказкой о богатой кокотке, которая влюбляется в молодого буржуа и ради него отказывается от аморального образа жизни (и всех своих щедрых клиентов). Это искренняя история любви, но чтобы лишний раз напомнить аудитории, состоящей из представителей среднего класса, что женщине с запятнанной репутацией никогда не отмыться, бывшая кокотка Маргарита чахнет от туберкулеза, и ее кружевные платочки становятся все более окровавленными.

В середине 1860-х годов история могла стать очень актуальной, поскольку так совпало, что Маргаритой звали официальную любовницу Наполеона III, практикующую cocotte. В любом случае, премьера «Дамы с камелиями» в 1852 году имела оглушительный успех, и говорят, что это первый спектакль в истории Парижа, сыгранный более ста раз. Берти наверняка видел очередную версию постановки, тем более что позже роль Маргариты сыграла одна из его любовниц, Сара Бернар (о которой речь впереди).

Все, что происходило в парижских театрах, ярко описано отставным, но не раскаявшимся плейбоем, графом де Мони, в его мемуарах «Воспоминания о Второй империи». С нежностью и тоской он вспоминает разгульные вечера конца 1860-х годов в театре «Одеон», где регулярно выступала итальянская оперная труппа Les Italiens[180]180
  «Итальянцы» (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть] и где часто появлялся Берти. Мони рассказывает, что в «Одеоне» были просторные, красиво обставленные актерские уборные, где можно было посидеть и пообщаться (в том смысле, что договориться о свидании с актрисами), и что иногда певицы спрыгивали со сцены и выбирали себе приглянувшегося ухажера из первых рядов.

По словам Мони, если состав исполнительниц был особенно хорош, первые ряды партера заранее бронировали en masse[181]181
  Массово (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть] члены мужских клубов, которые потом закидывали актрис предложениями поужинать после спектакля. Балерины были в числе любимых мишеней. Однажды, отмечает Мони, около полусотни членов жокей-клуба (один из нескольких клубов Парижа, членом которого был и Берти) «оккупировали первые семь рядов партера и заслоняли собой танцовщиц». По-видимому, молодые артистки балета нуждались в защите хищных самцов от других, еще более свирепых хищников.

Жокей-клуб был настолько влиятельным в мире парижского театра, что режиссеры оперы порой намеренно не ставили балетные сцены в первый акт – члены клуба были известны своими опозданиями на спектакли и не хотели пропустить феерическое зрелище девиц в коротких юбок. Поэтому в Париже Наполеона III считалось обязательным выводить полный состав танцовщиц только во втором акте.

Рассказывают, что одна опера провалилась, потому что режиссер бросил вызов жокей-клубу и поставил балетный номер в первый акт, чем спровоцировал бойкот со стороны сообщества плейбоев. Все это звучит несерьезно, но убежденность богатых парижских аристократов в том, что город принадлежит им и должен подстраиваться под их расписание, имела самые тяжелые последствия, когда в конце правления Наполеона III разразилась анархия.

Порой аристократы и вовсе позволяли себе вторгаться на сцену. Один из французских биографов Берти, Андре Моруа, описывает, как во время исполнения пьесы «Федора» – мелодрамы, написанной Викторьеном Сарду для Сары Бернар, – актриса позволяла своим поклонникам принимать участие в действии. «В конце акта [она] рыдала на смертном одре убитого жениха. Многие парижане с удовольствием играли эту молчаливую роль невидимки. Принц тоже дождался своей очереди». Кажется, все средства были хороши, лишь бы оживить чересчур серьезную пьесу.

Казалось, ничто не может помешать Берти провести вечер в любимом театре. Андре Моруа рассказывает, что «однажды в Париже он с друзьями уже собирался уходить в театр, когда пришло известие о смерти дальнего королевского родственника. Его друзья переглянулись, явно разочарованные тем, что вечер испорчен.

Один из них осмелился спросить: „Что будем делать?“

Принц задумался на мгновение и ответил: „Вставьте черные запонки, и идем в театр“».

II

Даже самая легкая опера или водевиль казались тяжеловесными в сравнении с развлечениями в других бастионах парижской ночной жизни – cafe-concerts[182]182
  Кафешантан, кабаре (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть]. Они появились в середине 1850-х годов как площадки, на которых классические актрисы декламировали монологи из пьес Расина или Корнеля. Но классика быстро растворилась в смешанном литературном репертуаре, который один французский критик описал как «короткие комические зарисовки, водевильные сценки, импрессии, отрывки из оперетт, а также популярные песенки – наивные, провокационные, эротические или откровенно похабные».

Ныне знаменитым кабаре, таким как «Мулен Руж» и «Фоли Бержер», еще только предстояло добиться признания; это случилось позже, после того как художники и поэты Монмартра сделали свои тусовки в северной части Парижа более светскими[183]183
  См. главу 8.


[Закрыть]. Но в наполеоновском Париже 1860-х café-concerts в «безопасных» районах вокруг Елисейских Полей, Оперы и Больших бульваров уже пользовались популярностью у полуночников в роскошных плащах, таких как Берти.

Среди них выделялись Café des Ambassadeurs («Кафе дез Амбассадор») и его брат-близнец Alcazar d’Eté («Альказар д’Эте»), модные ночные заведения, где молодых буржуа развлекали сомнительные певички и кокетливые танцовщицы. Эти два café-concerts расположились в одинаковых зданиях, напоминавших нечто среднее между охотничьим домиком и греческим храмом, в садах вдоль Елисейских Полей. Берти выделял «Амбассадор», удобно расположенный всего в двух шагах от его отеля. Картина Эдгара Дега «Кафешантан в „Амбассадор“» дает яркое представление об атмосфере, которой наслаждался здесь Берти. На фоне греческих колонн и зеленой листвы на сцене четыре женщины в ярких платьях с глубоким декольте. Одна из них, певица в алом, подалась вперед, соблазнительно подбоченившись и показывая на кого-то в зале – возможно, уже подобрав себе поклонника. Другая артистка, в нежно-голубом, сидит, поглядывая поверх веера, пытаясь установить зрительный контакт с тем, кто побогаче и не прочь продолжить знакомство. Дега показывает и публику крупным планом – мужчина с вислыми усами в шляпе-котелке, очевидно, пришел в сопровождении трех женщин, и по крайней мере две из них больше заинтересованы в нем, чем в шоу, явно напоминая ему, что он уже занят. Во всяком случае, на сегодняшний вечер.

В 1860-х годах Берти наверняка «познакомился поближе» со звездой Alcazar d'Eté, певицей Терезой. И если Берти «знакомился поближе» с парижской артисткой, то явно не для того, чтобы встретиться после шоу и обменяться рецептами boeuf bourguignon[184]184
  Говядина по-бургундски (в красном вине, с луком) (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть]. Тереза, чье настоящее имя было Эмма Балладой, славилась своими песенками, в которых непристойности сочетались с откровенной чепухой. Известные в те времена как tyroliennes[185]185
  Тирольские (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть], они были настолько популярными, что Терезу пригласили выступить перед самим Наполеоном III в приватной обстановке. Легко понять, почему императору ласкали слух такие строчки:

 
Бастьен говорит о браке, но брак требует размышления,
Один и тот же мужчина каждую ночь в постели —
Очень странное изобретение.
 

Хотя, если вспомнить вольную интерпретацию свадебной клятвы Наполеоном, императрице Евгении эта песенка показалась бы не такой уж забавной.

Восхождение Терезы к славе было довольно типичным. Простая деревенская девчонка из Нормандии, она приехала в Париж работать в магазине одежды, когда ей было всего двенадцать лет, и была уволена, поскольку слишком часто пропадала в барах и театрах, где пела куплеты и исполняла эпизодические роли в постановках. После удачного дебюта в café-concerts в 1863 году она нащупала свою «золотую жилу» – tyroliennes, – ив одночасье продюсеры вдруг стали биться за нее. Она даже опубликовала автобиографию – Mémoires de Thérèsa, Ecrits par Elle-même («Мемуары Терезы, написанные собственноручно»), – хотя, к нашему сожалению, она вышла в 1865 году, еще до первой вылазки Берти в café-concert. К тому времени как Берти познакомился с Терезой в конце 1860-х, она стала еще более успешной и зарабатывала 1500 франков в месяц, что раз в пятьсот превышало ее заработок в магазине.

В своей автобиографии, довольно складно написанной – по-видимому, Терезе кто-то помог с грамматикой и правописанием (не в пример современным знаменитостям, конечно), – она рассказывает совсем не оригинальную историю о том, как пробивалась к наверх. Тереза намекает на то, что другие певицы прибегали к аморальным уловкам, сокращая путь к славе и богатству, но заверяет своих уважаемых читателей, что сама предпочитала бороться честно. Она даже описывает сцену, в которой судебный пристав соглашается простить ей долги в обмен на песенку. Возможно, лишь современный цинизм заставляет нас воспринимать это как вопиющий эвфемизм.

В любом случае, продавщица косметики говорит Терезе, что она «идиотка». Ей следовало бы брать пример с «малышки Л****», которая «за последние полгода обработала барона и двух виконтов, а теперь нацелилась на герцога!». Тереза настаивает на том, что будет и дальше пробиваться только с помощью своего голоса, хотя, если верить слухам, через несколько лет она уже и сама лакомилась французским императором и английским принцем.

Судя по ее фотографиям, Терезу нельзя назвать красавицей даже по меркам того времени, когда в моде были пышные формы. Дега изобразил ее на выступающей сцене в картине «В кафешантане. Песня собаки» и даже не потрудился романтизировать ее образ. Собственно, и сама Тереза не стремилась к этому, поскольку секрет ее популярности как раз и заключался в том, что она представала перед своей аристократической аудиторией карикатурой на грубую парижанку из низов, сочетающую сильный голос с бесстыдными жестами и многозначительным подмигиванием. Один французский журналист, видевший выступления Терезы, говорил, что «восхитительная откровенность и заразительное остроумие делали ее неподражаемой». Защищая певицу от обвинений в том, что она воплощала все пороки наполеоновского Парижа, он отметил, что выбор у нее был невелик: она была вынуждена потакать «дурному вкусу нездоровой эпохи, когда общество было гнилое сверху донизу».

III

До и после театра шикарные парижане, в том числе Берти и его друзья, толпой направлялись в cafés на бульварах. При Наполеоне III обедать и ужинать в ресторанах стало модно, как никогда, и новые заведения открывались тут и там.

Одним из новшеств, вызванных появлением бульваров, стало café terrace[186]186
  Площадка со столиками на тротуаре перед кафе (<фр.), – Прямей. пер.


[Закрыть]. Теперь на улице было достаточно места, чтобы расставить столики, и к тому же имелось множество причин понаблюдать за прохожими. Мужчины занимали стратегически важные точки, такие как Café de la Paix («Кафе де ля Пэ») на углу площади Оперы, и любовались, как поэтично выразился очевидец, «маленькими ножками, спешащими мимо… цок-цок-цок». Вряд ли он имел в виду шотландских пони.