Текст книги "Самый французский английский король. Жизнь и приключения Эдуарда VII"

Автор книги: Стефан Кларк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Вокзал был украшен так же пышно, как и гавань, и гравюры того времени изображают процессию в момент прохода через огромную арку, задрапированную флагами и цветами, с гигантской буквой V. На перроне люди приветственно размахивают платками и шляпами. Толпа была настолько плотной, что королевская компания часа на два опоздала с посадкой на императорский поезд, и он прибыл на Страсбургскую платформу в Париже[27]27
  Ныне Восточный вокзал. Северный вокзал (Гар-дю-Нор) был построен в 1846 году, но эта ветка протянулась до Лилля и далее до бельгийской границы.


[Закрыть] лишь в сумерках, ровно в 7 часов 12 минут вечера.

В Париже градус возбуждения поднялся еще выше, когда королевские гости отъезжали от железнодорожного вокзала под залпы салюта из ста одной пушки. Вдоль новых городских бульваров (о них подробнее в следующих главах) выстроились тысячи зрителей, наблюдавших за процессией из-за спин солдат, вытянувшихся по стойке «смирно», насколько это возможно для французского солдата.

Британские учебники истории в основном описывают, как восторженно принимали французы королевскую семью, как парижане кричали «Vive la Reine!»[28]28
  «Да здравствует королева!» (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть], но французские источники – в частности, историк Андре Кастело – не столь сентиментальны, а потому рисуют более достоверную картину. На парижскую модную сцену королева Виктория вышла в голубом платье и сером шелковом жакете, Альберт щеголял в фельдмаршальском мундире, но, как пишет Кастело, смена нарядов осталась почти незамеченной. Быстро смеркалось, и парижане – очевидцы процессии с трудом могли что-либо разобрать. Одни устали от долгого ожидания, другие выражали справедливое недовольство. Так что, по отзывам французских комментаторов, толпа не отличалась особым воодушевлением – пожалуй, любопытства было больше, чем восторгов.

Но для Берти эта поездка в запряженной лошадьми карете по широким улицам ночного Парижа, где по такому случаю перекрыли движение, с лихвой компенсировала отсутствие восторгов со стороны недовольных горожан. Елисейские Поля переживали финальную стадию реконструкции, и некогда ухабистая дорога через болота приобретала лоск центральной городской авеню, по обе стороны которой тянулись выставочные павильоны стран – участниц Exposition Universelle 1855 года. Все эти здания впоследствии были снесены, но на месте нынешнего Гран-Пале (Большого дворца) и Пти-Пале (Малого дворца) стоял огромный Palais de l'Industrie (Дворец индустрии), каменная постройка длиной 200 метров и высотой 35 метров, с гигантским куполом из стекла и железа. Центр его фасада был оформлен в виде триумфальной арки, увенчанной скульптурой со «скромным» названием: «Франция коронует Торговлю и Промышленность». В тот летний вечер, когда мимо проезжал Берти, дворец с его прозрачной крышей и четырьмя сотнями окон, сверкающих огнями газовых ламп, наверное, был одной из самых ярких достопримечательностей на планете, уступая лишь лондонскому Хрустальному дворцу[29]29
  Хрустальный дворец в лондонском Гайд-парке был построен в 1850–1851 гг. из железа и стекла к Всемирной выставке 1851 года. По завершении выставки дворец был разобран и перенесен на новое место, в лондонское предместье Сиднем-Хилл. 30 ноября 1936 года Хрустальный дворец был уничтожен пожаром и не восстанавливался. – Примеч. пер.


[Закрыть].

Королевский кортеж проследовал мимо Триумфальной арки, воздвигнутой в центре новой Place de l'Etoile[30]30
  Площадь Звезды (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть]. и далее по роскошной авеню прямо в темноту Bois de Boulogne[31]31
  Булонский лес (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть], который тоже переживал грандиозные перемены.

Старый лес для королевской охоты на западной окраине Парижа, некогда настолько густой, что аристократы скрывались там во время революции, был опустошен после наполеоновских войн оккупационными британскими и русскими войсками и нуждался в восстановлении и массовой посадке деревьев. Однако после посещения лондонского Гайд-парка Наполеон III решил, что обычный лес был бы слишком примитивным для его витринного Парижа, и заказал преобразование лесного массива в городской парк с широкими аллеями для прогулок в экипажах и даже искусственной речкой, «слизанной» с английской Серпентайн. Тут он наверняка польстил своим английским гостям, рассказав, что на ремонт и благоустройство французской столицы его вдохновил именно Лондон.

Более того, отдавая дань уважения «спорту королей», завезенному во Францию бриттами, Наполеон – в дополнение к парку – заказал и строительство ипподрома, который в будущем сулил Берти массу острых ощущений.

Когда процессия пересекла Сену, Наполеон, должно быть, пожалел, что не удалось доставить королевскую семью в Château de Saint-Cloud[32]32
  Шато Сен-Клу – не дошедший до наших дней королевский дворец в 10 километрах к западу от центра Парижа, который был связан со многими знаменательными событиями в истории Франции. Примеч. пер.


[Закрыть] до наступления темноты. Это была жемчужина французской архитектуры, образец классицизма, построенный по заказу брата Людовика XIV, герцога Орлеанского, а затем приобретенный Людовиком XVI в подарок своей невесте Марии-Антуанетте. Из замка с его обширным парком и террасами открывался прекрасный вид на Сену и город, и именно его Наполеон I и Наполеон III выбрали в качестве места проведения своих инвеститур. Это был высший французский символ королевского статуса, но в сумерках Виктория, Альберт, Вики и Берти могли получить лишь частичное представление о грандиозном сооружении.

Прием, который ожидал их в императорской резиденции, был роскошным и в то же время по-домашнему уютным. Его атмосферу передает картина одного из любимых художников Наполеона, Шарля Мюллера.

Созданная по эскизам, которые Мюллер сделал в ту ночь, она изображает бальный зал, до отказа заполненный изысканно одетыми придворными, и это самая шикарная тусовка, которую могла предложить Франция. Среди приглашенных гостей – друзья императорской четы, союзники и конфиденты, в том числе и Матильда, кузина Наполеона и его бывшая fiancée[33]33
  Невеста (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть], которая жила открыто со своим голландским любовником-аристократом.

Вдоль парадной лестницы стоят, как растения в кадках, солдаты в золотых шлемах с плюмажем, которые полыхают в свете увесистых люстр. И в центре этого ослепительного действа сияют королевские и императорские звезды. Среди них выделяется – как и положено заказчику полотна – Наполеон, на удивление изящный, в голубом военном мундире и узких красных брюках; его усы торчат, как стрелки часов, которые замерли на без четверти три. Рядом с ним элегантная, в платье с высоким воротником, Евгения доброжелательно смотрит на несколько старомодную Викторию, которая единственная из всех женщин в шляпке, чем-то напоминающей белый ночной чепец. Королева как будто кланяется французской паре (в конце концов, Мюллер был французом), словно выражая благодарность за приглашение в такой красивый дом. Альберт, блистающий в алой тунике, стоит с краю – видимо, чтобы не затмевать Наполеона своим высоким ростом. Альберт придерживает рукой свою саблю, и в его задумчивом взгляде читается вопрос: «Этот французик, кажется, клеит мою жену?»

Мюллер тщательно поработал и над портретами принцессы Вики – миниатюрной копии своей матери, вплоть до чепца, – и Берти, которые стоят между родителями. Молодой принц в нарядной белой рубашке и темном пиджаке, его светлые волосы зализаны назад, как будто мать все-таки заставила его взяться за гребень. Странно, но из всех присутствующих только Берти смотрит на художника. И на него будто нисходит озарение. Он в центре композиции – безусловно, самого гламурного события той ночи во всем западном мире[34]34
  В тот же день было подписано соглашение между Ватиканом и австрийским правительством, которое передавало Римской католической церкви контроль над законами о браке и образованием в Австрии, но никаких пышных празднеств по этому случаю устроено не было.


[Закрыть] – и, видимо, думает: «Среди всех этих королевских и императорских взрослых особ, шикарных придворных художник выбрал и рисует меня. Mich. Moi[35]35
  Меня (нем., фр.). —Примеч. пер.


[Закрыть]. Неужели я действительно столь важная персона? Вот это да!..»

VI

В течение следующих нескольких дней Берти пришлось испытать на себе все тяготы постоянного внимания. Мало того что он находился под прицелом критического ока общественности, неотрывно следившей за передвижениями королевского семейства по городу, так еще и родители контролировали каждый его шаг, словно выискивая повод усомниться в правильности идеи взять его с собой в эту поездку. Для них

Берти по-прежнему оставался умственно отсталым мальчиком, нуждающимся в издевательской опеке со стороны высоконравственных репетиторов. Здесь, во Франции, он был спущен с поводка, а посему за ним был нужен глаз да глаз.

Некоторые официальные мероприятия, наверное, были утомительны для подростка, не отличавшегося усидчивостью и вниманием, – чего стоил только трехчасовой обзор экспозиции искусства в рамках Exposition[36]36
  Выставка (фр.) – имеется в виду Всемирная выставка. – Прямей. пер.


[Закрыть], где было выставлено 5000 работ двух тысяч художников из 28 стран мира (хотя половина их них были, конечно, французскими). Выставка вдохновила эстетов вроде знаменитого поэта-наркомана Бодлера, который писал, что «работы английских художников… достойны долгого и упорного изучения». Судя по таким отзывам, тринадцатилетнего мальчика она могла довести до слез.

Один холст почти наверняка привлек внимание Берти – портрет «Императрица Евгения в окружении фрейлин» работы немецкого художника Франца Ксавера Винтерхальтера. В глазах современного зрителя бледные, томные женщины с осиными талиями, игривыми локонами, в непомерно пышных платьях выглядят декоративными живыми подушками, но для Берти (как и для всех остальных, кроме разве что самых упертых парижских революционеров) эти восемь женщин, позирующие на идиллической лесной поляне, были воплощением божественного очарования, притом что за безупречной бледностью их кожи и нарочитой изнеженностью скрывалась бесконечная уверенность в себе. И давайте не забывать о женских плечах – каждое платье, в том числе императрицы, – скроено так, что соблазнительно обнажены предплечья, а глубокие декольте буквально завораживают. Если бы кто-то из прелестниц сложил на груди руки, платье попросту свалилось бы.

Эротический подтекст картины служит своеобразной рекламой империализма.

Еще несколько десятков лет назад высокомерная заносчивость этих аристократок отправила бы их прямиком на гильотину, но теперь они бесстыдно демонстрировали свои роскошные наряды, намекая: «Держитесь Наполеона III – и тоже будете в шоколаде». В случае с Берти это пророчество сбылось уже через несколько лет.

За экскурсией по художественной выставке последовал обед, который, по-видимому, вызвал некоторое замешательство в Париже. Трапеза была обозначена в официальной программе государственного визита английским словом lunch (ланч), и мало кто из французов его когда-либо слышал. Один журналист сообщил, что подслушал разговор двух парижан, которые решили, что это, должно быть, опечатка и на самом деле имеется в вид у punch (пунш) – английские гости собирались дегустировать коктейли с ромом.

Берти наверняка получил гораздо большее удовольствие от посещения Palais de l'Industrie, поскольку здесь была развернута экспозиция, где было много шума, пара и возбуждения. Посетители «Экспо-1855» могли увидеть суперсовременные или недавние изобретения, такие как газонокосилка, стиральная машина (не то чтобы членам королевской семьи она была необходима для личного пользования), саксофон, шестизарядный револьвер «Кольт», телеграфный аппарат, электрические часы, кофеварка мощностью 2000 чашек в час, весельная лодка из железобетона, крупнейшее в мире зеркало (высотой 5,37 метра и шириной 3,36 метра) и все виды машин, которые резали, измельчали все подряд, собирали урожай, подогревали, охлаждали или транспортировали любые промышленные и сельскохозяйственные продукты. Одной из самых популярных достопримечательностей выставки был стенд, на котором раздавали бесплатные образцы табака свежей обжарки.

Такими же яркими событиями стали и некоторые официальные приемы. В четверг, 23 августа, члены британской королевской семьи были почетными гостями на балу, устроенном властями Парижа в Hôtel de Ville[37]37
  Мэрия Парижа (фр.). —Примеч. пер.


[Закрыть]. Среди приглашенных были и заезжие шейхи, один из которых поклонился Виктории и, прежде чем его успели остановить, приподнял подол платья королевы и поцеловал ее лодыжку, показав себя истинным знатоком английской истории, потому что тотчас провозгласил: «Honi soit qui mal y pense»[38]38
  Этот жест шейха мог быть остроумным намеком на то, что Виктория наградила Наполеона орденом Подвязки во время его визита в Англию.


[Закрыть]. За такую шутку он мог бы схлопотать от принца Альберта, если бы Виктория не отреагировала сдержанным смехом. Несмотря на свой чопорный нрав, королева, по-видимому, уже подпала под обаяние парижской жизни.

Следующий день после эпизода с поцелуем лодыжки, 24 августа, удостоился повышенного внимания со стороны биографов Берти[39]39
  Список биографий, которые я прочитал во время работы над этой книгой, приведен в Библиографии.


[Закрыть]. Уже в сумерках, по окончании военного смотра с участием 45 000 солдат на Champ-de-Mars[40]40
  Марсово поле (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть] (где впоследствии будет построена Эйфелева башня), Виктория настояла на том, чтобы отвести Берти в Дом инвалидов, к могиле Наполеона Бонапарта.

Это был спонтанный визит, поэтому, когда небольшая группа именитых гостей прибыла на место, где уже тогда был устроен музей в богадельне для увечных и состарившихся солдат, их встретил скромный, но почетный эскорт из группы вооруженных факелами ветеранов, в числе которых были и старожилы Дома инвалидов, сражавшиеся под командованием самого Бонапарта.

Была темная, ветреная ночь, и в зловещих отблесках факелов гости в сопровождении прихрамывающих ветеранов двинулись в часовню. Тело бывшего императора при полном параде покоилось в небольшой Chapelle de Saint Jérôme[41]41
  Часовня Святого Жерома (<фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть], пока для него строился огромный мавзолей[42]42
  Строительство гробницы было начато в 1842 году и завершено только в 1861 году.


[Закрыть]. Гроб был накрыт лиловой императорской мантией, расшитой золотыми пчелами (эмблемой Бонапарта). Когда Виктория вошла в полумрак холодной часовни вместе с Наполеоном III и старыми солдатами, ее переполнило чувство торжественности момента, о чем она позже написала в своем дневнике: «Я стояла рука об руку с Наполеоном III, его племянником, перед гробом заклятого врага Англии, – я, внучка короля, который ненавидел его больше всех на свете, решительнее всех выступал против него; и вот его родной племянник, который носит его имя, оказывается моим ближайшим и любимым союзником!.. Как это странно и замечательно в одно и то же время, и кажется, что, отдавая дань уважения покойному врагу, мы тем самым устраняем последние остатки вражды и соперничества, а новый союз между двумя великими и могущественными странами скреплен самими небесами!»

Виктория, должно быть, догадывалась, что такая декларация одобренной свыше дружбы между Англией и Францией не встретит понимания у британских политиков, несмотря на временный англо-французский союз в Крымской войне, но решила увековечить столь знаковый момент в истории. Повернувшись к Берти, наследнику своего трона и этой новой дружбы, она приказала ему преклонить колено перед Бонапартом. Юный принц, одетый в костюм шотландского горца, включая и спорран[43]43
  Меховая сумка (укрепляется ремешками на поясе спереди; входит в костюм шотландского горца). – Примеч. пер.


[Закрыть] (или «волосатый мешок», как назвал его Андре Кастело в своем отчете об этом визите), повиновался, и в этот миг небо расколола ослепительная молния, и от раскатов грома сотряслись стены часовни. Некоторые ветераны расценили это как знамение свыше и залились слезами.

А для молодого Берти это, вероятно, было лишним подтверждением того, что он оказался в самой гуще событий. И действительно, это была церемония, которая официально оформила его связь с Францией длиною в жизнь. Канонадой грома как будто дух самого Наполеона Бонапарта говорил мальчику: «Bienvenue chez nous»[44]44
  Добро пожаловать к нам (<фр.}. —Примеч. пер.


[Закрыть].

А еще через день, 25 августа, Берти снова позировал художнику. Картина Жозефа Луи Ипполита Белланже «Королевский визит к Наполеону III: встреча императорской охоты в Шато де ла Мюетт в Сен-Жерменском лесу 25 августа 1855 года»[45]45
  В названии картины допущена некоторая неточность: Шато де ла Мюетт (Chateau de la Muette) находится на краю Булонского, а не Сен-Жерменского леса. Замок впоследствии был снесен, и на его месте отстроен современный особняк, где ныне размещается парижская штаб-квартира Организации экономического сотрудничества и развития.


[Закрыть] изображает светское собрание с участием семей французского императора и британской королевы. И как же все это не похоже на ту охоту, которую до сих пор только и знал Берти, с долгими и утомительными пешими переходами по унылым шотландским угодьям.

В картине Белланже стаю гончих, построенных в боевом порядке, сдерживают охотники в зеленых мундирах, расшитых золотом, и красных рейтузах, в то время как вездесущие толпы разодетых зевак пытаются прорваться сквозь кордоны конных гвардейцев, чтобы увидеть важных персон.

Королевская и императорская семьи стоят на лужайке перед шато – Альберт и Наполеон в явно не деревенских сюртуках и цилиндрах, а Виктория в ярко-розовом платье на удивление элегантна. На самом деле она выглядит точно так же, как и французские dames[46]46
  Дамы (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть], что наблюдают из окон замка, так что можно лишь догадываться – то ли королева искренне приняла la vieparisienne[47]47
  Парижская жизнь (фр.), – Примеч. пер.


[Закрыть] , то ли Белланже несколько вольно обошелся с истиной. Пожалуй, в этой картине все-таки больше дипломатии, чем реализма, поскольку Наполеон и Виктория не уступают в росте Альберту. Берти между тем, в длинных брюках и шапке горца, смотрит вверх, на своего отца, будто спрашивая: «Эти люди здесь для того, чтобы посмотреть и на moi aussé[48]48
  На меня тоже? (<фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть], правда?» С каждым днем он словно прибавлял в росте.

Королевский визит достиг своей кульминации в тот же вечер, когда Евгения и Наполеон давали роскошный бал в Версале. Даже по высоким стандартам того времени это было грандиозное событие. Французский обозреватель, фотограф Карон де Лаланд, писал, что soirée[49]49
  Суаре, званый вечер (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть] «мог бы показаться волшебной сказкой, если бы счастливые свидетели этих чудес не подтвердили, что они действительно видели и трогали все эти невообразимые somptuosité[50]50
  Пышность, роскошь (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть], вдыхали ароматы изысканных цветов, отражавшихся в ослепительном сиянии бесконечной галереи зеркал».

Наполеон III, как и Альберт, был поборником современных технологий, и его стараниями дворец Людовика XIV был оборудован новейшим газовым освещением, да так, что свет лился рекой. В парадных залах было светло как днем – поистине волшебство для людей, привыкших к тусклому мерцанию свечей. Повсюду были цветы и растения – в напольных вазах вдоль стен и свисающие с потолка, как разноцветные люстры. Гости не уступали в блеске декору – море шелка, белые бриджи, оголенные плечи, вощеные усы. Больше тысячи привилегированных завсегдатаев светских раутов танцевали под музыку в исполнении четырех оркестров, одним из которых дирижировал австрийский маэстро вальса, сам Иоганн Штраус.

Беременная Евгения, все реже появлявшаяся на публике, вышла лишь встретить английских гостей, когда они прибыли в экипаже из Сен-Клу. Императрица ожидала их на вершине лестницы, что, возможно, было неведомо Виктории, но на самом деле означало протокольную победу и подтверждало статус Евгении – королева была вынуждена подняться, чтобы поприветствовать ее[51]51
  Наполеон, напомним, поступил иначе в Булони и сам поднялся на борт яхты, чтобы поприветствовать Викторию.


[Закрыть].

Виктория с гордостью отметила в своем дневнике, что «в Версале не было балов со времен Людовика XVI». И это тоже был важный шаг для Евгении, которая отныне возвысила себя до статуса Марии-Антуанетты.

Ночные торжества открылись вальсом с участием королевских особ, включая Берти, который присоединился к взрослым и оправдал все ожидания. За танцами последовал ужин в Opéra Royal[52]52
  Королевская опера (фр.) – Примеч. пер.


[Закрыть], приватном театре во дворце Людовика XIV.

Сохранились фотографии этого soirée, как и многих других событий государственного визита Виктории, хотя, как и следует ожидать, они черно-белые и статичные. Но положение спасает живописное полотно, которое передает все очарование этого празднества. Картина Эжена Лами «Ужин в Версале в честь королевы Англии 25 августа 1855 года» изображает сцену, которая скорее напоминает не государственный банкет (локти плотно прижаты к корпусу, не дай бог обрызгать супом бельгийского посла), а пышный, почти разгульный свадебный прием. Вместо формальных разговоров о Крымской войне и дефиците торгового баланса под легкий перезвон серебряных приборов и фарфора так и слышатся оживленные голоса и громкий смех.

Императорская чета и их почетные гости, включая Берти и его сестру, сидят за длинным столом в королевской ложе. Внизу, в зоне партера, еще четыреста гостей, но они не просто едят – половина из них на ногах, они переходят от столика к столику, говорят bonsoir[53]53
  Добрый вечер (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть] друзьям и знакомым, демонстрируют свои новые наряды. А из амфитеатра и с балконов наблюдают за происходящим менее именитые гости, которые приглашены танцевать, но не ужинать. Они склоняются над парапетами, показывают пальцами на знаменитостей, любуются ослепительными нарядами.

Берти наверняка не видел ничего подобного в своей жизни, как, собственно, и Виктория, которая написала в своем дневнике, что это было «одно из самых великолепных зрелищ, которые нам когда-либо доводилось наблюдать».

После ужина состоялся фейерверк с пиротехнической картиной Виндзорского замка, а потом опять были танцы, которые продолжались до трех часов ночи, хотя, судя по записям в дневнике, Виктория и ее семья уехали в два ночи, и «дети были в полном восторге».

Восторг Берти как раз очень легко понять. У Наполеона был не королевский двор в английском понимании этого слова – он жил в атмосфере французского карнавала, в императорском тематическом лагере отдыха. Должно быть, Берти уже догадался, что жизнь суверена не ограничивается управлением своими подданными и изучением грамматики немецкого языка. Суверен может жить в свое удовольствие, и, если у него достаточно слуг, денег, дворцов и красивых придворных дам, это сулит величайшее наслаждение.

Поэтому неудивительно, что на следующее утро, в последний день визита, Берти и Вики пошли упрашивать Евгению, чтобы та убедила их родителей позволить им остаться. Когда Евгения дипломатично ответила, что Виктория и Альберт не смогут обойтись без них, Берти, говорят, парировал: «Не смогут обойтись без нас! Даже не думайте. Мы им не нужны, да и к тому же дома таких, как мы, еще шестеро».

Когда позже в тот день королевское семейство, в сопровождении Наполеона, отбывало со Страсбургской платформы, одна из провожающих, графиня д’Армай, заметила, что Берти «все оглядывался в отчаянии по сторонам, словно не хотел упустить этих последних мгновений в Париже».

После очередного смотра войск в Булони, который Виктория описывала как «лес штыков» (возможно, Наполеон намекал ожидающим ее офицерам Королевского военноморского флота, что его побережье надежно защищено), состоялся прощальный ужин, за которым последовали эмоциональные прощания. Дети плакали, пока их яхта отчаливала от берегов Франции, и во многом по тем же причинам, что и юная королева Мария Шотландская (наполовину француженка[54]54
  В книге «Англия и Франция: мы любим ненавидеть друг друга» подробно рассказано о том, какие проблемы доставило это двойное гражданство Марии (или Мари, как она сама себя называла).


[Закрыть]) тремя столетиями ранее, когда ее вырвали из уютной жизни при французском дворе, чтобы отправить властвовать над непокорной Шотландией.

Берти, возможно, был потрясен тем, что его французские каникулы неожиданно закончились, но наверняка в нем проснулось твердое желание любой ценой вернуться во Францию и возобновить веселье с того момента, на котором оно оборвалось. Словно диккенсовский бродяга, впервые вкусивший торта, он осознал, что где-то существует лучшая жизнь. И, благодаря Наполеону и Евгении, Берти уже не сомневался, что Франция и есть то место, где его всегда примут с распростертыми объятиями.

Да, именно с распростертыми объятиями, иначе не скажешь. Потому что не только торжественные церемонии оставили след в его душе. Куда важнее то, что он получил огромный заряд самооценки. После долгих лет унизительного существования в окружении сухарей-репетиторов и вечно недовольных родителей, образования, которое состояло из постоянных напоминаний о том, что он только зря изводил чернила, во Франции на него обрушился настоящий успех. Здесь его любили, хотели писать его портреты, им искренне восхищались. Он не только вел себя по-королевски на публике, заслуживая даже материнское одобрение, стирая воспоминания о домашних скандалах и истериках, он отлично танцевал, вел разговоры с императором, императрицей и их придворными и добился того, о чем в Англии не мог и мечтать: он пришелся ко двору. Он оказался хорошим собеседником. Он был своим в этой компании.

Более того, никто в Париже не косился на него из-за его немецкого акцента. Всю свою жизнь он будет неправильно произносить английскую букву R (грассируя по-тевтонски), но это только помогло ему лучше говорить по-французски.

К нему относились скорее как к достойному взрослому другу, чем как к незадачливому наследнику. Наполеон взял Берти на персональную экскурсию по столице и сам управлял экипажем. Потом они вдвоем прогуливались по террасам дворца Тюильри[55]55
  Дворец Тюильри, построенный в XVI веке и впоследствии ставший парижским домом Наполеона Бонапарта, соединял два крыла Лувра. Он был разрушен коммунарами вскоре после падения Наполеона III, в мае 1871 года.


[Закрыть], болтая по-мужски. Как и все остальное в парижской поездке, это был совершенно новый опыт для Берти – этот всемирно известный француз нашел время, чтобы показать ему город, поговорить о чем-то другом, только не об учебе и безумных предках по материнской линии.

Нетрудно догадаться, о чем мог рассказать Наполеон своему юном у protégé[56]56
  Протеже (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть], сыну, о котором он давно мечтал и пытался обрести с тех пор, как женился на Евгении. Наполеон был оппортунистом, который добился императорского трона коварством и решимостью, не без помощи своей бонапартистской крови, подавив жесткую оппозицию со стороны как роялистов, так и республиканцев. Как и все, кто сделал себя сам, он наслаждался честно заработанными дивидендами. Так что невозможно представить, чтобы он не поделился некоторыми из своих секретов с английским принцем, который слушал его с благоговением и выражал восторженное восхищение всем, что видел и делал в Париже.

– Придет день, – возможно, говорил император юному Берти, – ну тебя будут собственные придворные. И поверь мне, petit Prince[57]57
  Маленький принц (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть], у тебя отбоя не будет от женщин. Разве ты не видел, как все они хотят говорить и танцевать с тобой? Через десять – да даже пять лет – они будут падать к твоим ногам. Ты будешь выбирать из самых красивых девушек в своей стране… нет, во всей Европе. Посмотри на меня, я невысок, не так уж хорош собой, но я могу получить любую женщину, лишь щелкнув пальцами. Конечно, Евгению это не слишком-то радует, но я сделал ее императрицей, и она благодарна мне за это. Твоя принцесса будет так же терпима к тебе.

Произнося такие речи, покоритель мира наверняка беспечно попыхивал сигарой, что тоже было в новинку для Берти, поскольку оба его родителя испытывали отвращение к табаку. Как и распутный нрав Наполеона, курение сигары было знаком отличия, которому Берти соответствовал всю свою жизнь, пока болезнь легких не сгубила его.

Если Берти и был для Наполеона сыном, о котором тот всегда мечтал, то Наполеон был для Берти отцом, которого ему так не хватало, и неудивительно, что мальчик сказал императору: «У вас очень красивая страна. Я бы хотел быть вашим сыном».

Евгения тоже расточала Берти знаки внимания и ласки, и, пожалуй, даже больше, чем во время визита в Лондон. Теперь, когда она была беременна и пропускала большинство публичных мероприятий, Берти чаще общался с ней наедине, в интимной обстановке ее boudoirs[58]58
  Будуар (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть]. Красивая женщина в положении, да еще в компании впечатлительного, изголодавшегося по нежности подростка – это прямо-таки гремучая смесь.

И внимание Евгении усиливалось интересом со стороны ее вездесущих компаньонок, восхитительных dames d'honneur[59]59
  Фрейлина (фр-)* – Примеч. пер.


[Закрыть], которыми Берти любовался на групповом портрете во время посещения «Экспо». В отличие от его матери, императрица выбирала фрейлин за их красоту и остроумие, а вовсе не за «голубую кровь» и любовь к собакам.

И не то чтобы Евгения или ее эротический антураж намеренно возбуждали тринадцатилетнего мальчика. Вокруг них увивалось немало воздыхателей, на которых можно было обратить свои чары. Но они были болтливы и очаровательны, соблазнительны в своем кокетстве и со стороны больше напоминали компанию подружек, чем суверена и служанок. И когда в Версале, блистательные в своих бальных платьях, эти аристократические французские femmes fatales [60]60
  Роковые женщины (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть] нежно обнимали Берти или позволяли ему кружить их в вальсе, их обнаженные плечи и ободряющие улыбки пьянили юношу похлеще Champagne[61]61
  Шампанское (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть].

Французский биограф Эдуарда VII, Филипп Жулиан, среди работ которого и альбом фотографий ню XIX века, представляет сугубо французский взгляд на внезапное сексуальное пробуждение Берти. В Париже, пишет Жулиан, юный принц «впервые вдохнул odor difemina[62]62
  Запах женщины (лат.). – Примеч. пер.


[Закрыть]. и по его следу он будет идти до конца своей жизни. Благоухающие красавицы не только целовали его (в конце концов, он был еще ребенок), но и делали перед ним реверанс, и, когда подавались вперед, их décolleté[63]63
  Декольте (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть] обнажали прелести, которые были завуалированы в Виндзоре».

Откровенничая в своем дневнике, Виктория и сама невольно отметила этот романтический флер, который сопровождал Берти в его первой поездке в Париж: «Красота французской столицы, живость французского народа, bonhomie[64]64
  Добродушие (фр.). – Примеч. пер.


[Закрыть] французского императора, элегантность французской императрицы произвели неизгладимое впечатление на его [Берти] жаждущую удовольствий натуру».

Конечно, королева еще не догадывалась, какого рода удовольствий жаждет ее сын и насколько сильно разыграется его аппетит в очень скором времени…