Текст книги "Цикл «Историк». Рассказ II. После жизни (СИ)"
Автор книги: Стас Северский
Жанры:
Боевая фантастика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
Лейтенант с раздражением, нарастающим вместе с болью, бросил окурок в костер…
– Сюань-Чжи… Да, на этой базе вас сильно беспокоить не станут – она брошена и Снеговым, и Хакаем. Просто от нее, считай, ничего не осталось…
– Нам с Олафом хватит и того, что осталось… Нам многого не надо, Гюнтер…
– Тогда сразу в выжженные пустыни идите – точно никто искать не будет…
– Олаф сказал, что пойдем, когда припрет… Но мы сможем остаться только у границ выжженной пустыни, куда еще заходят крысы… А станет совсем тяжко – вернемся к границам ледяной пустыни, куда еще заходят скингеры… и крысы… Мы бы не ушли с севера, если бы не разведчики… Если бы только скингеры стали злее, мы бы еще могли остаться – достать специальную защиту и технику охотников Хантэрхайма… Скингеры такие – они бегут только, когда есть, где скрыться… А когда местность открытая или когда их припрешь, – они нападают… Иногда они кажутся неопасными, но вообще они – страшные звери… И крысы – страшные звери, когда нападают стаей или когда просто голодны… Но зато они живут везде – крысы. Олаф сказал, что в выжженной пустыне, где воды нет вообще, они делают воду… Не берут, а именно – делают…
– Синтезируют, Ханс…
– Да не важно – делают же… И мы можем пить их кровь… Только их поймать еще надо… Они умные – не попадаются… особенно в сложные ловушки. Я заметил, Гюнтер, что сложные ловушки их разведчики обходят всегда, когда простые – не все время… И мне еще постоянно приходится прятать эти ловушки, подделывая их под окружающую местность…
Олаф, припав на колено у кострища, раскидал железным штырем угли, присыпая их опаленными осколками сложной техники – оборудования этой базы, специализированной на человекостроении.
– Заткнись, Ханс. Нам пора.
Ханс умолк, робко улыбнувшись лейтенанту, поднялся, подбирая и скручивая шкуры. Олаф энергично кинул мне контейнер с медикаментами…
– Сильных болевых блокаторов нет – заряжайте шприц всем, что хоть отчасти поможет. Швайген должен еще продержаться… И антибиотик колите – схема есть, с пометками дозы.
Я с сомнением посмотрел на лейтенанта и, жестко схватив Олафа за плечо, отвел его в сторону…
– Ему это не нужно.
Олаф вырвал руку из моей хватки, раздраженно вздернув плечами…
– Он сейчас от боли орать начнет. Сколько-то протерпит еще, а потом – заорет. Никто не способен столько терпеть, а нам нельзя шум поднимать.
– Олаф, он не может идти, а мы не можем его тащить. Его нельзя брать с собой.
– Я его здесь одного не оставлю.
– Его нельзя здесь оставлять. Мы на территории врага. Это закон – тяжело раненых при проведении таких операций не забирают и не оставляют.
– А мне плевать на этот закон и порядок, полковник. Я не дам вам его пристрелить.
– Хотя бы пожалей его, если порядка не признаешь.
– Он не хочет умирать – хотел бы, застрелился бы давно.
– Он все равно умрет – в мученьях.
– Слушайте, полковник, это его дело. Идите колите ему болевые блокаторы.
– Не забывай, ты обращаться к высшему офицеру, Олаф…
– Хоть к черту… Здесь нет высших и низших – есть только живые и мертвые. А Швайген еще жив…
– Ты забываешься, боец.
– Нет. Не нужны мне здесь ваши аристократические замашки. Это вам не штаб Ясного, где сил и времени у всех довольно такой порядок соблюдать.
Я положил заряженный шприц, взял заряженный излучатель… Но Олаф резко перехватил мою руку, удерживая с готовностью сломать кости…
– Не дам…
Короткий удар рукоятью сломанного обгоревшего ножа по его тыльной стороне ладони меж сухожилий – и я сбил, сорвал его захват… Он отдернул руку…
– Не перечь мне, Олаф.
Он блеснул на меня глазами, вобравшими отблески грозового неба Хантэрхайма…
– Вы мне сухожилия перебиваете рукоятью ножа, на лезвии которого я вам мясо жарил… И после этого вам не перечить?..
Я отстранил его, но он не отошел, упорно заступая мне дорогу…
– Ты преступник, Олаф, – не тебе судить о чести и благородстве.
– Вы считаете, что ваша честь не для всех, – что ваши правила чести не для тех, кто преступил их… Тогда что ж мне не счесть, что вы ушли с территорий моей чести, когда вы переступили границы моих правил?.. Благородство – это оружие сильных, защищающее и карающее всех, подчиняющее всех… Иначе – это только видимость – только ложь…
– Я не преступал закона порядка, Олаф, что дает мне право судить силой и законом порядка.
– Да, я дезертир, полковник. Но я честен. Я вернул долг системе, отдав ей все, что она дала мне – мою кровь… Она больше ничего не могла дать мне – мне больше нечего было окупать моей кровью… Я ушел.
– Ты не просто ушел, Олаф. Ты – бежал…
– Да, я преступник. Но я покинул систему не оттого, что совершил преступление, – я совершил преступление оттого, что покинул систему. Просто, мне не по нраву, когда мне заступают дорогу… Я этого не терплю, полковник…
– Мне безразлично, что тебе по душе, а что – нет, Олаф. Уйди с дороги.
– Для меня сойти с вашей дороги значит – сойти с моего пути. Не ждите от меня покорности – я боец Хантэрхайма, меня можно только убить.
Я не сталкивался с бойцами Хантэрхайма в бою, но мне достаточно известно об их бесконтрольной гордости и силе… Этих людей создают специально для северных пустынь – только таким бойцам достает сил без устали биться с врагом среди вечных льдов, и только вечные льды позволяют офицерам ограничить их волю, убавляя их силу. Олаф смотрит мне прямо в глаза, но я теперь смотрю только на его руки…
– Не вынуждай меня применять силу, Олаф…
– Я знаю вашу силу, а значит – знаю и слабость, полковник… Вы профессионал, но вы изнежены узкой специализацией… Вы думаете, что тонкие знания дадут вам преимуществ больше, чем грубая сила…
– Верно, Олаф.
– Но вы – только счетная машина… Ни один ваш расчет не соперник моей злобе…
Я с трудом удержался от тяжелого вздоха… Я знаю, что он прав, – стоит мне его разозлить, он перестанет подчиняться рефлекторным реакциям, не будет послушен болевому воздействию… Тогда я не смогу остановить его… и убить его будет непросто… Он не отступит ни раненым, ни покалеченным… не сделает того, на что я буду рассчитывать, не ответит так, как я буду ждать… Но я еще надеюсь его переубедить – ведь он, в общем, умен… Надеюсь обойтись без крови из-за Ханса – этого покладистого солдата, который мне понравился сразу, которому этот охотник заменил и соратника, и командира…
– Олаф, ты должен сдержать злобу, иначе я должен буду тебя устранить.
– Устранить?! Так в штабе называют убийство?!
– Я готов рассчитывать вам схемы, но вы обязаны подчиняться мне. Отойди, иначе со мной пойдет один Ханс.
– Ханс останется со мной – буду я живым или мертвым! Вы что, не поняли, что я для него – и жизнь, и смерть?! Он ходит следом неотступно, как замученный звереныш, прибившийся к первому встречному, не избившему его до полусмерти. Он будет со мной – с его больной преданностью слабого сильному! Навечно! А вы без нас здесь с голода помрете, полковник!
Я подключил излучатель… Олаф перевел мрачный взгляд на поджатый моей рукой спуск, на подсвеченный ствол, наставленный ему прямо в грудь…
– Отойди, Олаф…
– Нет! Пришли к нам с вашим законом, негодным у нас, думая, что годен только ваш закон – всегда и везде… Нет, полковник, – у нас другой порядок… У нас нет заводов, штампующих бойцов по первой нужде… Нам нужен каждый охотник, каждый стрелок – до его последнего боя, до его последнего вздоха… Швайген хороший боец – он нам нужен. Колите ему дозу!
Лейтенант, скрипя зубами от боли смешанной с досадой, нестойко поднялся со шкуры, с видимым усилием делая первый шаг к нам… Но, приблизившись, он резко схватил Олафа за ворот куртки, с силой отбрасывая его в сторону от меня… так же жестко и бесцеремонно толкая меня в грудь…
– Какого черта вы, оба, мою шкуру делите?! Она еще моя!
Пользуясь моей секундной оторопью, он выхватил из моих рук оружие… выхватил из рук Олафа шприц…
– Вы, оба, мозги включите! Я вас обоих положу – в лужу вашей крови лицом вниз, чтоб захлебнулись, чтоб я знал точно, что нет больше вас обоих! Придурки вы, оба! К неподчинению не привыкли! А я ко всему привык! Вот и получайте мои привычки! Я не за жизнь, не за смерть не цепляюсь! Но вам со мной не покончить, пока вы с грызней не покончите! Пошли! Время уходить!
Лейтенант опустил оружие, замер, уронил голову… и рухнул на пол без сознания… Олаф, бранясь сквозь зубы, бросился к нему, на ходу подбирая выпавший из руки офицера шприц. Все это время тихо молчащий Ханс подал мне поясную портупею с забитыми энергоблоками ячейками, с двумя кинжалами на крепежах… Как только я застегнул ее, он подал мне так же плотно забитую энергоблоками плечную портупею… Я промолчал, только подумав, что этих зарядов будет достаточно, чтобы снести все объекты в округе, разнеся здания в пыль…
– Я знаю, что вы не привыкли носить столько зарядов, полковник… Знаю, что это не правильно… Но ведь нам без этого никак… Вы не думайте, полковник, что я их не проверил… Я проверил – они все исправны, не рванут… все блокировки в порядке…
Мне на плечи упали тяжелые лапы зловонного скингера… Я взял в руку безвольно ударившие меня по груди когти зверя… Провел рукой по белоснежному, хоть и запачканному сажей, меху – густой короткий подшерсток, гладкий длинный волос… Ханс сколол у меня на груди обвившие мою шею звериные лапы, надернул мне на голову капюшон, обрамив мои глаза прорезями пустых глазниц зверя…
– Теперь вы будете видеть и его глазами, полковник, слышать и его ушами…
– Ханс, так я не слышу ничего, а мне слух необходим.
Олаф взглянул на меня, отходя от открывшего глаза лейтенанта…
– Обмороженные уши вам слух не усилят. А запах терпите – на морозе так пахнуть не будет. И не кривитесь, полковник… Или вы думали, что все время здесь чистым проходите?.. А ты, Ханс!.. Ты что, думаешь, что он без адъютанта снарядиться не может?! Не подавай ему оружие! Он теперь руки в кровь вместе с нами обдирать будет!
Олаф сунул мне в руку моток тонкой проволоки, бросив к моим ногам канистру химической отработки, слитой у сломанных “стрел”, швырнул вьюк…
Я перебросил через плечо три боевых излучателя, взятых из груды оружия, сваленного в углу, помог подняться обессиленному никак не уходящей болью лейтенанту… Ожоги и тяжелые препараты, по всей видимости, туманят теперь не только его взгляд, но и сознание… Ориентируется и координирует движения он с трудом, но оружие еще крепко зажато в его руке упорством. Ханс вручил мне исцарапанную флягу и набитые железным звоном подсумки…
– Не пойдет, Ханс, переложить надо. Шуметь теперь не будет никто и ничто.
Ханс, торопясь, высыпал из подсумков гремящую груду пряжек и карабинов, наскоро прокладывая их вырванными из шкур клочьями меха… Я взял и рассмотрел одно из креплений…
– Ханс, оставь это барахло. Теперь нам действительно надо спешить.
– Это не барахло, полковник, – это нужно…
– Зачем?
– Спусковые механизмы делать…
– Зачем, Ханс?
Олаф, похватав последние железки, махнул Хансу рукой, чтобы он скорей сворачивался.
– Мы на зверей силки ставим, капканы… ловушки устраиваем на звериных тропах. Берите этот вьюк, полковник, – мы в лесу топлива для костра прихватили. У нас жира скингера нет, отработки почти не осталось – кроме дерева, огонь кормить нам нечем. И мох не забудьте – этот клок, для растопки. А то здесь мы ничего не найдем – огонь здесь уже все сожрал.
Запись№4
Я провел их точно, пересечений не было, хоть маршрут и был сложен. Мы еще далеко от восточной границы Вэй-Чжен, но, совершив десятикилометровый марш-бросок, пришлось искать укрытие для короткой остановки. Швайген не выдерживает перехода, несмотря на то, что Олаф, передав мне вьюки, тащил его почти всю дорогу. Теперь мне отдых нужен не меньше, чем им всем… Я остановился у стены, припав к ее холоду спиной, утирая со лба жаркую испарину… Рука разжалась, и вьюки упали на пол, с плеч сорвались ремни излучателей, и я сбросил оружие вслед за вьюками… Мне никогда еще не приходилось таскать тяжелые вещи – плечи ломит от непривычной нагрузки… Я снял перчатку, смотря на истертую ремнями в кровь и обмороженную добела руку… Я дал руку Хансу, когда он подошел с перевязочными средствами, но он только неловко ухмыльнулся…
– Нет, полковник, вы перчатки наденьте, а это сверху – перчатки чище…
– Антисептики еще есть?
– Будут, когда мы с выжженной полосы уйдем, – тогда мы мхи соберем, и Олаф их обработает, он умеет… А сейчас вся надежда на холод – в холоде вся зараза спит или вообще мрет… Разведите костер – лейтенанту надо… А то Олаф от него отойти не может, а мне нужно крыс добыть – здесь ведь больше никого…
Швайген совсем плох – скоро закричит. Я краем глаза присматриваю за Олафом, который колет ему последнюю дозу обезболивающего перед тем, как сменить повязки. Я развожу костер из обломков сучьев – этого ненадолго хватит… У Ханса в канистре еще осталась слитая со вставшей “стрелы” химическая отработка, но и этого хватит ненадолго… Огонь с шипением взметнулся высокими дымными языками… Но Олаф налетел на костер холодным ветром, чуть не сбив ярящееся пламя… Его глаза сверкнули холодом в горячих перепадах света… Он резко одернул рукой взвившийся ему навстречу всполох, укрощая огонь, как бушующего зверя… Он смерил поднимающееся искрами зарево высокомерным взглядом, обернулся к оставленному им лейтенанту…
– Терпи, Гюнтер! Терпи! Слышишь, Гюнтер?!
Я поднялся, намереваясь подойти к бессильно уронившему обожженные руки офицеру, но Олаф решительно преградил мне дорогу…
– Не пущу… Не трогайте его…
Мне пришлось настойчиво отстранить заносчивого бойца… Он пропустил меня, но остался рядом… Я подошел к лейтенанту, опустился перед ним, положил его бессильно запрокинутую голову на колени, вглядываясь в его едва прояснившиеся от последней дозы глаза…
– Черт, полковник, хоть вы послушайте… Хватит с меня… Помогите мне… Я не могу… Руки будто скованы… все из-за этих сохнущих корок, все из-за болевых блокаторов… они отключают мои нервы… Просто сделайте – и все…
– Я понял. Я помогу вам.
Олаф набросился на меня, срывая с меня портупею, отбрасывая ее в сторону вместе кобурой и клинками…
– Нет! Не слушайте его! Это еще не все!
Я постарался как можно спокойнее и убедительнее отстранить упрямого бойца…
– Он умирает, Олаф.
Лейтенант с трудом повернул к нему голову с уже проступившим на потрескавшихся губах белым налетом смерти…
– Олаф, ты ж не дурак… Ты что делаешь?.. Эти черные корки душат меня… и дым, который въелся мне в легкие… Я продолжаю гореть, Олаф… И я сгораю…
– Нет, еще не все! Я не отдам тебя огню!
– Олаф, ты меня знаешь только… Мы прошли отрезок этого нелегкого пути вместе, но теперь пора разойтись… Отпусти меня…
– Я никого не отдам огню! Слышишь, Гюнтер! Никого больше не отдам огню!
Олаф схватил за плечо Ханса, вбежавшего с готовым к бою оружием, рванув куртку на его груди…
– Видишь эти ожоги, Гюнтер?! Эти проклятые твари! Эти мохнатые кипятильники пытались сжечь нас всех! И сожгли! Но не всех! Он терпел! Он верил мне! И он продолжает охоту!
– Олаф, это его дело, что ему терпеть…
– Эти корки – это хорошо… Они отпадут и останутся только шрамы…
– Ты видел мои руки…
– Заражения не будет… Мы скоро перейдем выжженную полосу и…
Ханс, бросив оружие, схватил Олафа за обе руки, глядя ему прямо в глаза…
– Ты не можешь не отдать его огню, Олаф, – огонь взял его… Ты что, не видишь, что огонь забрал его?.. Ты сильный, Олаф, но и огонь силен… Пламя забирало и будет забирать охотников, которые приходили и будут приходить из пламени… Тебя обжигал и огонь, и лед, но ты шел и идешь по огню и льду… А Гюнтер… он скован огнем, огонь не дает ему идти…
Олаф коротко кивнул головой, и Ханс отступил… Лейтенант с облегчением вдохнул холодный ветер, налетевший в пустые двери со снегом… Его боль отступила с приближением молчаливого успокоения, следующего за подошедшим к нему Олафом… Он остановил прояснившийся взгляд на скинувшем с плеч тяжелую шкуру бойце, опустившимся перед ним на колени. Всполохи потревоженного ветром костра забились пульсом на холодном лезвии клинка Олафа, распахнувшего куртку на покрытой крестами шрамов груди… Тонкие надсечки проступили кровью под отточенным лезвием, чернея под прокаленным клинком…
– Огонь прожжет твое сердце, огонь прожжет твое имя в моем сердце. Ты сильный воин – Один откроет перед тобой чертог Асгарда, Валхаллу. Скоро ты услышишь звон кольчуги посланной тебе навстречу девы, спустившейся с неба на белом коне. Мы встретимся, Гюнтер, на пире перед последним боем, оканчивающим и начинающим Войну.
Олаф резко подключил лучевой резак, оставив отрывистый крест на груди лейтенанта, будто продолжающего заворожено смотреть на его застывший в отблесках костра клинок… От блистающего клинка глаз не могу отвести и я… Кинжал полоснул по стянутым шнуром волосам бойца, беззвучно срезая их, оставляя в сжатом кулаке Олафа светлые пряди, ручьем струящиеся из его руки в трескучее пламя, исчезающие дымом еще над огнем…
– Клянусь, что больше не отдам голодному огню ни одного живого воина, разделившего со мной врага и дорогу, отдав ему взамен всех мертвых.
Ханс, грустно понурившись, сел у костра, сняв с шеи обвязанных тонкой проволокой за хвосты крыс, бросая их на пол… Я отпустил голову мертвого лейтенанта, поднимаясь перед застывшим у огня Олафом…
– Ты язычник…
– А вам что?..
– Ничего, Олаф… Просто, я не знал, что кто-то еще верит древним легендам…
– Мы храним наши легенды, полковник. Это легенды воинов…
– Древних воинов…
– Мы не меняемся с течением веков, как не меняются наши войны. Мы меняем оружие и форму, но мы неизменно – воины, идущие на врага войной. И так будет до тех пор, пока будет война, а война будет до тех пор, пока будем мы.
Олаф вскинул на меня холодный взгляд светлых глаз, отражающих мечущееся на ветру пламя…
– Вечная война… такая же бессмертная, как мы…
– Такая же вечно молодая и вечно старая, как мы, полковник… Она сгорает в огне, подымаясь из пепла, как эта крепость, как ее хозяин… как трижды сожженный Хакай, вновь вернувшийся пробудить уснувших под холодной рукой Снегова “драконов”.
Я замер, всматриваясь в темноту… Холод прилип к спине с просыхающим кителем… Я не понимаю… Нет, мне показалось – и тогда, и теперь… Он не здесь – Тишинский… он не стоит во тьме и не смотрит в мои мысли… Его открытые на мгновенье глаза не сверкнули из мрака при произнесении имени заклятого врага… Его нет – я бы увидел его задолго до того, как он подошел… Я бы сразу заметил его ментальный фон, потому что ищу его, потому что жду…
Судорожно глотнув воздух, я подошел к темноте, всматриваясь в белесую беззвездную ночь за пустыми дверями… Снег не дает тьме подступить ко мне во всеоружии, но она прокрадывается крепчающей стужей за ворот шинели… Скоро небо прояснеет и провалится бездонным мраком ввысь, открывая звезды…
Я вернулся к распустившему хвосты искристому костру, но его тепло только сильнее пробрало меня холодом… А запах смолы, рвущейся из-под коры только что подброшенных Хансом в огонь еловых сучьев, связал легкие…
– Собирайтесь. Ханс, бери своих крыс и идем… Живей.
Олаф резко обернулся ко мне, и Ханс бросил, только что надсеченных для обдирания шкурок, крыс…
– Что, патрули перестроили, полковник?
– Нет, Олаф… Это – каратель…
– Один?
– Один…
– С одним мы без труда справимся…
– С этим – нет… Ни с ним, ни с его “защитниками”…
– C “защитниками”? Это не простой ликвидатор?
– Молчи. Идем.
– Вы засекли его? Он здесь? Но я его не вижу…
– Олаф, он еще далеко, но будет здесь. Он не должен найти нас. Надо уходить, пока не кончился снег.
Ханс изумленно распахнул глаза…
– Что это значит, полковник? Откуда вы знаете о нем, когда его здесь еще нет?
Что значит?.. Это значит, что теперь я уверен, что Тишинский не отпустил меня, что придет за мной… Я уверен, хотя понятия не имею, зачем я ему – безымянный офицер, с чужой памятью, открытой врагу… пощаженный, изгнанный и преследуемый…
– Не задавай вопросов, Ханс. Подключи расщепитель, мы не должны оставлять тело офицера. Мы не должны оставить ни одного следа. Ему нельзя оставлять ни одного следа. Нужно уйти, пока не перестал снег, скрывающий след… пока не открылись светящие звезды…
Я опустился перед костром, спешно туша его, разбивая дотлевающие угли клинком, присыпая золой еще горящие…
– Полковник, это хороший нож – не надо его в огонь… И поленья эти… У нас же других дров нет…
Я обернулся к Хансу, и он замолчал, еще шире распахнув глаза, но на этот раз не удивлению, а – страху… Олаф тревожно вскинул оружие, но я махнул ему в сторону мертвого лейтенанта… Под потоком расщепителя сразу низко загудел, прохладно замерцал воздух, скрывая офицера призрачным светом…
– Вы, оба, быстрей забирайте все! Встаньте в дверях и ждите, не входя, не выходя!
Они повиновались без слов, с напряженным недоумением наблюдая, как я, встав на колени, затираю перчатками кровь крыс до сухости, присыпая пятна пепельной пылью… как подбираю окурки, складывая их в пустой консервный контейнер вместе с осколками остывших углей от костра… Я сдуваю мерцание “мертвого инея”, оставленного расщепителем, растираю сажей светлые царапины, оставленные неосторожными шагами бойцов на плитах пола, потемневших от проползшего по ним огня…
Я поднялся, осмотрелся… и снова опустился на колени… Здесь Ханс надрезал шкурки, здесь должны быть клочки шерсти… и шкуры скингеров были свалены в углу… и Олаф ходил здесь с зажженной сигаретой, разбрасывая сигаретный пепел…
– Полковник, вы что делаете? Здесь все горело – здесь все в пепле и углях…
– Другой пепел, другие угли…
Я еще раз осмотрел помещение, осветил ярким фонарем темные коридоры, оплавленные дверные проемы, осколки опаленного оборудования… Нет, не вижу… Больше ничего. Я вышел под снег к моим бойцам… Швайген переложил на меня ответственность за них… Но я веду их за собой, ведя следом и кошмарное чудовище…
– Идем! Быстрей!
Запись№5
Широким шагом, не останавливаясь, – все вперед и вперед, все ближе и ближе к восточной границе… По снегу, под снегом, скрытые снежной стеной… Мне душно и жарко от отяжеленной грузом ходьбы, но стылый ветер бьет в спину, не давая остановиться, подгоняя… Олаф с Хансом измотаны, кажется, больше, чем я, – они выносливы от привычки, но их не гонит этот взгляд в спину… взгляд зверя с холодным разумом… Олаф нагнал меня, зашедшего вперед, стараясь отдышаться и заглянуть мне в лицо…
– Полковник, надо остановиться… Мы голодные, и вообще – не дело это в таких условиях тяжелых сил не жалеть…
Я замедлил шаг, глядя на покрывающий слежавшуюся золу сухой искристый снег… Он еще поверхностен – еще не оставляет глубоких следов, занося едва заметные отпечатки, выравнивая скрытую пургой дорогу у нас за спиной…
– Идем. Скоро сугробы и заносы станут глубже, снег прекратится, небо прояснеет – тогда надо будет под землю спускаться…
– Мы задохнемся в подземельях, полковник… Душно в тоннелях – дымно, в гари все и в саже…
– Ничего, Олаф, пройдем…
– Он ведь не простой каратель… И он послан за вами, полковник… Верно?
– Верно, Олаф. Теперь идем.
– Как же вы от него, от такого, ушли?..
– Он меня отпустил.
Олаф сбился с шага и чуть не уронил часть поклажи…
– Что значит – отпустил, полковник?..
– То, что он привел меня на пустырь выжженной полосы, когда я шел на казнь, и – оставил. Но он не оставил меня…
– Черт… Нашли мы себе с Хансом офицера…
Я обернулся к нему…
– Олаф, сейчас мы друг без друга отсюда точно не выйдем, но при первой возможности мы разойдемся.
– Да куда нам здесь без вас, полковник?.. Мы охотники, а не счетные машины, – нам здесь без вас с разведчиками пересечений не избежать и от карателей не скрыться… Мы для этого офицера и искали.
– Тогда нам придется скрываться с трудом и старанием.
– Полковник, его убить надо – выследить и…
– Молчи, Олаф. Нам его не убить – никогда…
– А кто он, что его лучи не берут?..
– “Тень” Снегова.
– Замерзшего вечным холодом верховного главнокомандующего РССР?..
– Да.
Олаф замолчал, думая…
– Полковник, но ведь его только называют “тенью” – он просто человек, как и мы…
Я остановился, крепко сжав дрожащей от напряжения рукой его плечо…
– Олаф, он не просто человек, как мы…
Ханс, насторожившись, подошел ближе…
– А это правда, что ваш верховный главнокомандующий – самое великое творение человеческого разума?..
Ханс вздрогнул под моим взглядом, замолкая…
– Только он не человек, Ханс.
– Я знаю, что он жесток… но ведь это необходимая жестокость… Правда?..
– Не в этом дело, Ханс. Он просто – не человек.
– А кто же?..
– Никто не знает, кто он, – кем он стал… ни в штабе Ясного, ни в Центральном управлении СГБ… Мы знаем только, что он – не человек.
Ханс, зябко сжав плечи, украдкой осмотрелся… Олаф, опустив глаза, запустил пятерню в путающиеся на ветру волосы… поднял на меня решительный взгляд…
– Скажите, зачем он вас ищет? Зачем вы ему, Снегову?
– Я не знаю, Олаф. Я ничего не знаю…
– Что вы сделали?
– Я ничего не сделал – сделал Хакай… он сделал меня, воскресив офицера после необратимой смерти.
– Хакай?.. Ваша память открыта Хакаю?..
– Да. Я должен был быть казнен.
– Я думал, что вас должны были устранить вслед за вашим устраненным командиром…
– Сначала и я так думал… После думал, что буду казнен, как офицер Хакая… Теперь я не знаю, что думать… Я мертвец, Олаф. Я был убит и буду убит.
– Оказаться опальным мертвецом меж Снеговым и Хакаем… Нелегко вас занесло, полковник… А с Роттером вы никак не связанны?..
– Я между трех огней трех систем. Но я не знаю, что происходит.
Олаф сосредоточенно думает. Ханс, видимо, полностью полагается на него в этом – он смирно ждет, что-то обтирая об рукав куртки… Я перехватил его руку, заметив не характерный для нашего обмундирования золотистый проблеск в зыбком свете уже проступающих под редеющим снегом звезд. На его открытой ладони, на потертой перчатке, свился тонкий золотой дракон с расправленными когтями и оскаленной пастью…
– Ханс… Где ты взял это?..
Ханс с недоумением смотрит на меня, не отвечая… Я тряхнул его за плечи…
– Ханс, ты где это взял?!
– Я не знаю, полковник… Где-то здесь… Он охранял какие-то двери… Я его с трудом заметил – он весь почернел от сажи… Но он такой красивый… У “драконов” все всегда очень красивое – и здания, и вещи…
Олаф налетел на Ханса, окончательно испугав товарища…
– Где здесь? Как далеко?
– Олаф, не злись на меня… Я не знаю, где… Час назад… я увидел его…
– Ты что, совсем не соображаешь?! Ханс, там след остался!..
Я прижал к горячему лбу холодную руку, но голова просто горит…
– Олаф, оставь его… Это я недосмотрел. Я должен был сказать, что нельзя ничего трогать…
– Надо вернуться, полковник… Надо скрыть след, оставшийся от снятого дракона…
– Нет, Олаф… Поздно… Поздно, Олаф! Стойте у дверей этого здания и не выходите! Ждите, я вернусь скоро!
– Это он, полковник?!
– Нет… Еще не он – он послал другого… Стой здесь, Олаф!
– Я пойду! Не рискуйте! Без вас нам уж всем не уйти!
– Ты не справишься с этим офицером, Олаф! Он S9… Я знаю его… Стой здесь, не сходя с места, – это граница патрульных квадратов… Разведчик пролетит по границе зоны восприятия – он вас здесь не заметит…
Я бросил все, что только мог, оставшись в одной черной шинели, скрывающей меня в густеющей тьме, и зашел во мрак выгоревшего здания… Рокотов еще далеко, но он уже в зоне ментального восприятия… Рокотов – старый боевой офицер СГБ… офицер S9, равный мне по силе и знаниям… Идя навстречу, он открыл мне линию…
– Горный, время вашей казни еще не пришло. Подпустите меня ближе, мне нужно подойти.
– Оставайтесь на месте, если не собираетесь вступать в бой.
Он остановился, так и не достигнув зоны визуального контакта.
– Горный, я должен предупредить вас. Не старайтесь скрыться от нас, не пытайтесь уйти от их глаз.
– Что вам от меня нужно? Дайте мне объяснения, Рокотов.
– Я не имею права дать объяснения – только предупредить.
– Система отреклась от меня. Теперь я не подчиняюсь требованиям системы…
– Офицеры подчинены системе до смерти.
– Я мертв, Рокотов. Я мертв для системы. И вы знаете, иначе передали бы мне не его предупреждение, а его приказ.
– Не стоит отстаивать это подобие жизни, Горный.
– Я отстаиваю не жизнь, а смерть, Рокотов. Я честный офицер и не позволю казнить меня, как изменника, или пристрелить, как крысу.
– Вы шпион Хакая – вы будете казнены согласно закону, согласно порядку.
– Не ждите, что я упрощу вам приведение в исполнение кары. Кару усложнили вы.
– Вы решили окончательно, Горный? Вы понимаете, что сопротивление отяготит кару?
– Я не жду от вас пощады, но не ждите пощады и от меня.
Рокотов прервал сигнал, но остался на месте. Он знает, что моя память – память правой руки главы Центрального управления СГБ… что о чужих мученьях мне известно больше, чем ему – только ищущему тех, кто должен спуститься в подземелья…
– Я буду рядом, Горный.
Я развернулся, отключая оружие, и пошел обратно… Рокотов идет за мной следом, не приближаясь и не отдаляясь.
Побледневший Ханс встретил меня тревожным взглядом, но спросить ничего не решился… А Олаф с настойчивостью выступил вперед, взявшись за оружие…
– Полковник, вы не убили его…
– Идем. Я не могу убить его, Олаф. Иначе – придет Тишинский… Он затравит нас…
– Но этот каратель…
– Да, он идет за нами, но это временно.
– Он не убьет вас?
– Убьет, но не сейчас.
– Да что все это значит, полковник?!
– Он следит, чтобы до приведения приговора в исполнение я был на глазах у Тишинского…
– Но зачем им все это нужно?
– Я не знаю…
– Будто руггера на червя ловят…
Я сосредоточился, отрываясь от неясных предчувствий.
– Что?.. Что ты сказал, Олаф?.. Что-то про червя…
– Бросьте вы эти аристократические замашки, полковник… Ну сравнил я вас с червем… И что?..
– Я не об этом. Что ты имел в виду?
– Вы что, не знаете, как на руггеров охотятся?
– Про червей не знаю…
– Они червей жрут. Червями мы их приманиваем. Иначе нам такого зверя никак не выследить и не завалить без техники, без специальной защиты. Мы засады под землей устраиваем, червей пуская, и следим, чтоб они не расползались…
– Хакай… Но теперь я не нужен ему…
– Может, кого еще ищут?..
– Я не знаю… Они могут найти без таких ухищрений всех… Не могут найти только Хакая…
Ханс, объятый недоумением, все-таки встрял…
– Как же не могут, его ж три раза сжигали дотла?..
– Его сжигали, но не сожгли. Его память где-то скрыта, и он возвращается – его разум возвращается в его теле…
Олаф запустил руку в разметанные волосы…
– Но человека не так просто сделать – нужно сложное оборудование…
– Мы не нашли памяти Хакая – не нашли никаких следов… Теперь не можем найти и его – воскрешенного.
Олаф вскинул на меня уверенный взгляд, подтверждая его кивком головы…
