Текст книги "Дайте мне меч, и я переверну мир! Том 3 (СИ)"

Автор книги: Стас Кузнецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Дайте мне меч, и я переверну мир! Том 3

Глава 1

Я думал о своём предназначении, думал о том, как сильно этот мир изменил меня…

Однако пафос моих возвышенных мыслей значительно поубавился, как только я встретился с отцом, который опять смотрел на меня так, словно я ходячее недоразумение.

Некоторое время мне пришлось безрезультатно походить, поискать его по замку – слуги видели герцога то там, то здесь. Зато Альфред с порога сообщил мне, что его светлость Герберт меня повсюду ищет и велел, как только я найдусь, сразу же доложить ему. Вот только и сам Альфред не знал, где сейчас хозяин, чтобы добросовестно исполнить данное ему поручение.

Помыкавшись, и уже подумывая оставить эту затею, я застал отца у него в кабинете. Однако, радовался я раньше времени – мне пришлось подождать, примостившись в уголке, потому что у него на приеме находился новый начальник городской стражи.

Я оценил отцовский выбор, этот парень был полной противоположностью предыдущего начальника стражи толстяка Стена, который в конечном итоге оказался предателем.

А этот новый – подкаченный, уверенный, но не наглый, с умными и честными глазами. Говорил он мало, а то, что говорил, то было строго по делу, без чинопоклонничества и лизоблюдства. Нового начальника стражи звали Дик, и даже на первый взгляд, он внушал уважение и доверие.

Судя по их разговору, отец велел созвать всех стражников и проверить их на проф. пригодность. Это тоже было очень даже логично. Также отец просил направить лучших стражников в пострадавшие кварталы и провести перепись населения, при этом, отметив, кто и как пострадал и какая помощь требуется.

Получив все эти указания, Дик откланялся, а я остался с отцом один на один. Отец жестом велел мне сесть.

Между нами сразу же заискрились громы и молнии, я своих позиций сдавать не собирал, отец своих, по-видимому, тоже.

По отцу уже было трудно определить все тяготы нашего недавнего путешествия – он привел себя в порядок, переоделся, подстриг бороду и вернул себе ту властную величественность, которая делала диалог с ним делом непростым и выматывающим.

– Ты разочаровываешь меня, сын мой! – без обиняков заявил он, смотря на меня так, точно я просрал все данные им в моё распоряжение возможности для правильной жизни и уже умер от алкоголизма где-нибудь под забором.

– Чем же? – отстраненно поинтересовался я, сдерживая желание отзеркалить его слова, ведь он, бросив Харви в беде, разочаровывал меня не меньше, а то и больше.

– Эрик, ты должен понять, что ты не можешь делать всё, что тебе вздумается, – тихо выговаривал мне отец, нервно меряя комнату размашистыми шагами. – На нас лежит огромная ответственность за людей, которые вверили нам свои жизни. Мы их подвели, мы не просто бросили их в беде, мы стали причиной их бед. Город полон обездоленных, испуганных людей. Мало кто из них в состоянии справиться с обрушившимися на них несчастьями. В конце концов, если в тринадцатом герцогстве решат, что мы не справляемся, то нас могут судить и лишить всех привилегий, чтобы найти более ответственный управителей.

– Что ты хочешь от меня? – откинувшись на спинку кресла, с показной ленцой уточнил я, демонстрируя, что меня на самом деле мало волнует, что он от меня хочет.

Меня раздражали слова отца и то, как он ходил туда-сюда. Я едва сдерживался, но пока сдерживался. Может потому, что в его словах была доля какой-то правоты, а может и потому, что он был мне все-таки отцом и я на уровне инстинкта чувствовал, что должен подчиняться его воле.

– Чтобы ты вел себя соответственно своему положению! Чтобы ты был тем, кем рожден быть! – рявкнул отец, в лицо ему бросилась кровь, от чего оно стало пунцовым. – Именно ты, а не Томаш, должен был закрыть плотину, именно ты должен был навестить пострадавшие кварталы сегодня. А еще заготовить речь, выступить на площади с обещаниями и заверениями, что мы отстроим заново город и восстановим порядок. Кроме того, нужно изыскивать средства из казны, разработать план, как именно мы решим теперь все эти проблемы. Мы оба знаем, что скоро может начаться война, мы же к ней не то, что не готовы, мы теперь даже к миру не готовы!

– Мы в ответе за всех своих подданных, – согласился я. – Но то, что ты говоришь, больше похоже на показуху, а не на реальные дела.

– Показуха значит… – как-то обреченно повторил за мной отец. – Может и так, только эта показуха жизненно необходима людям. Пойми, они же, как дети, они должны чувствовать над собой власть и силу. Должны понимать, что о них позаботятся. Иначе они слабы и уязвимы, заметь, как легко их склонил Арчибальд на сторону зла и смерти. Отчаявшиеся, голодные, обездоленные люди намного легче поддаются своей темной стороне. Если мы не наведём порядок, город погрузиться в хаос. И мы проиграем эту войну, Эрик, и все принесенные жертвы будут напрасны…

Я вспомнил грязные разрушенные улицы, дезориентированных, обозленных людей, цапающихся друг с другом, и к своему неудовольствию осознал, что отец во многом прав, что порядок нужно навести в кратчайшее время.

– Ты прав, – неожиданно для отца согласился я. – Однако на мне лежит и другая ответственность, и она не менее важна, чем та, о которой ты говоришь. Я в ответе за тех, кого приручил. За тех, кто встал со мной плечо к плечу в борьбе с темными силами. Если мы так просто будем разбрасываться нашими самыми лучшими и преданными сторонниками, кто потом пойдет за нами? Тебя совсем не волнует судьба Харви? Он – твоя правая рука! Таких верных и способных людей – один на сотню!

О том, что я уже вернул Харви харму, я пока умолчал.

– Конечно, меня волнует его судьба! – возмутился отец, он сел и положил голову на руки, потирая виски. – И будь моя воля… Но я вынужден выбирать… Харви меня понимает, он не ребёнок и знает, что сотни человеческих жизней важней одной…

– А ведь сегодня умереть должен не только Харви, в этой подвеске погибнет и его харма, – вспомнив слова плешивого, сообщил я.

Отец побледнел, видимо, для него это тоже была новость.

– Что ты хочешь от меня? – вернул он мне мой же вопрос.

– Я хочу, чтобы ты дал мне время, а стало быть возможность спасти моего оруженосца, который пожертвовал собой ради спасения меня. Мне нужно только время, чтобы спасти Фила. Потом, я весь в твоём распоряжении.

– Фила невозможно спасти! – возразил отец.

– Все возможно, если очень захотеть, – не согласился я. – Сегодня я вернул Харви его харму. У тебя есть на кого опереться в делах города, а я должен найти свою мать, Аве указала мне на нее.

Отец помолчал, выстукивая пальцами по столу какую-то затейливую дробь.

– Я благодарен тебе за Харви, Эрик, – медленно произнес отец. – Однако ты напрасно потратишь силы и время. Фила невозможно спасти, Беллу не найти, если она сама того не захочет.

– Почему бы ей не захотеть поговорить со своим сыном? – вопросительно поднял я бровь.

– Она много лет не хотела видеться ни с тобой, ни со мной… – в голосе отца послышалась горечь.

Мне, конечно, не хотелось расковыривать его раны, но это была осознанная необходимость, я должен был узнать всю правду из первых рук, а потом послушать что скажет мать и, сопоставив, сделать свои выводы…

– Об этом я и пришел сюда поговорить. Мне нужно знать почему? Мне нужно знать, что случилось? Любая зацепка…

– О чем здесь говорить⁈ – развел руками отец. – Ты и так уже все знаешь, я ничего тебе нового не скажу. Она оборвала все нити.

– Мне известно всё по слухам и сплетням. Мы с тобой об этом никогда не говорили. У меня картинка происходящего не складывается от слова совсем.

– Что у тебя не складывается? – раздраженно спросил отец.

Глаза у него стали красные, видимо, подскочило давление. Из-за своего дара сокола моя чувствительность к чужой боли очень обострилась и, мучая отца, я мучил и себе. У меня тоже стало стучать в висках.

– Почему ты позволил ее казнить? – безжалостно для нас обоих поинтересовался я. – Я не хочу домысливать все неправильно. Я хочу услышать твою версию событий от начала до конца и сделать свои выводы.

Я подошел к отцу и положил руку ему на голову. Нащупал узел боли. Он тянулся от сердца к голове, я понял, что этот узел медленно, но верно его убивает. Медленно стал распутывать комок заскорузлой боли, исцеляя отца. Закончив, я сел на место. Взгляд отца прояснился, он как-то даже выглядеть стал бодрее и моложе.

– Спасибо, – сдавленно поблагодарил он. – Это никакой не секрет, если ты хочешь услышать правду из моих уст, я объясню тебе. Все очень просто, Эрик, я позволил её казнить потому, что она была виновна.

– В том, что отдала дар Матери-Богини матери Фила? – уточнил я, отец кивнул. – А зачем она это сделала?

Отец помолчал будто, собираясь с мыслями.

– Эрик, ты должен понимать, я любил твою мать, но я не мог ее понять… – тяжело вздохнув, начал объясняться он. – И чем дальше, тем мне было сложнее… В ней всегда будто сосуществовало две личности. Одна женщина была нежной, любящей, доброй, а вторая – агрессивной, дикой, непредсказуемой. В такие моменты я боялся ее, она становилась мне совсем чужой… Перемены в её настроение усугубились после твоего рождения. Она стала просто сумасшедшей, – отец прикусил язык, будто сказал лишнее, видимо о матери своего сына он все же не хотел говорить плохо.

– Что произошло дальше? – желая, чтобы он продолжал, я подбодрил его вопросом.

– Однажды она заявила, что её сын погибнет из-за даров Матери-Богини, и мы должны уничтожить тот дар, который у нас есть. Как я не старался убедить её, что дары Матери-Богини по природе своей призваны защищать жизнь и не способны навредить, всё оказалось безрезультатным… Дар рода Гербертов был украден, она не успела его уничтожить, хотя очень хотела. Об этом и заявила на суде, что жалеет только о том, что не уничтожила как можно больше даров Матери-Богини. Её осудили и приговорили к смерти, я лично видел её казнь…

Отец оказался прав, ничего особо нового я не услышал, и зацепиться в его рассказе было не за что. О многом я уже и сам догадался. Я даже понял, почему он считал её виновной… Даже это я смог понять…

– Поэтому я позволил её казнить, – нарушил затянувшееся молчание отец, – хотя это было нелегко, Эрик, это моя кара, она останется со мной на всю жизнь, а может и после…. Ты считаешь меня чудовищем?

– Нет, – честно ответил я, твердо глядя отцу в глаза.

Глаза у отца заблестели, горло свело судорогой.

Он закрыл глаза, перехватывая контроль за своими эмоциями, и через пару мгновений уже взял себя в руки.

– Спасибо, сын, – хрипловато поблагодарил он.

Видимо, он не один год избегал этого разговора, боясь, что сын осудит его. Будь я действительно семнадцатилетним пацаном, у которого ветер в голове, у меня могло, действительно, перемкнуть, но я был уже взрослым мужиком и понимал, что жизнь сложнее наших идеалистических представлений о ней.

– Говорят, ты опечатал всё западное крыло замка, в котором жила мать, – вернулся я к нашим баранам. – Мне нужно осмотреть её комнаты, может там, я найду подсказки.

Отец поскреб бороду, словно раздумывая, потом взял ключ с пояса и открыл ящик стола. Стал там лазить.

– Эрик, если тебе хочется в этом покопаться, покопайся, но не закапывайся слишком глубоко – это губительно, знаю по себе. До полного обращения Фила в медведя осталось девять дней. Я даю тебе ровно девять дней на то, чтобы найти ответы и попытаться спасти твоего друга. Обещай, что после, ты будешь помогать мне.

Отец встал и протянул мне связку ключей.

– Это ключи от её комнат.

– Спасибо, – поблагодарил я, зажимая ключи в кулак.

– Эрик, я должен предупредить… – помешкав, сказал отец. – Там что-то не то твориться. Я опечатал её покои неспроста, не потому что сентиментален…. Вот тебе факты, три служанки, которых я поочередно просил сметать там пыль, покончили с собой. Разумеется, прислуга стала бояться туда ходить… Понимаешь, там постоянно что-то происходит, идёт потусторонняя жизнь. Картины двигаются, голоса, плач, стоны… Я и тогда, после её казни не мог там находиться больше нескольких минут, да и никто не мог. А теперь и близко не подхожу – меня, будто некие силы не пускают на порог. Прошу тебя, будь осторожен.

Отец, действительно, выглядел встревоженным, а его не так просто было испугать. Мне стало немного не по себе. Я кивнул.

– Я буду осторожен. Через девять дней я спасу Фила, и помогу тебе в твоих делах.

На том мы и расстались. В целом, мы поняли друг друга, и это было очень даже не мало.

Прежде чем заняться поисками матери, я решил навестить Фила, чтобы принести ему еды и воды, да и вообще проверить как он.

Я взял на кухне курицу, положил её в мешок. Пока шёл, раздумывал, что нужно будет попросить кого-нибудь присмотреть за Филом, пока сам я буду отсутствовать. Сначала я вспомнил про Ганса, но потом решил, что не всякое родительское сердце выдержит, если сделать его свидетелем вот таких нечеловеческих страданий сына. С Аделаидой и Лейлой я связываться не хотел, знал, что в итоге окажется себе дороже… Леона я планировал взять с собой.

Я вошел в подземелье замка Гербертов, мимоходом заметив, что оно всегда освещалось ровным светом факелов. Мне стало интересно, ведь кто-то их, должно быть, менял, или это какие-то неперегорающие факелы. Скорее всего, второе, потому что в темнице я ни разу никого не видел.

В этом же подземелье находился наш родовой склеп. По идее, там ведь должны покоиться останки моей казненной матери. В склепе я никогда не был, надо бы, когда появится время, сходить, взглянуть на месте ли её тело или исчезло вместе с чудесным воскрешением.

Я повернул в коридор с темницами, прошёл буквально несколько шагов и замер на месте, как вкопанный. Из камеры Фила слышался какой-то жутковатый разговор.

– Ты не победишь, медведь! – горячо шептал Фил.

– Я уже победил, – хрипло прорычал кто-то.

– Нет, – противился Фил, – я человек!

– Посмотри на себя! – засмеялся неизвестный. – У тебя шерсть растет!

– Всё равно… это не я!

– Я это ты! Ты это я!

– Нет!

– Да, – насмешливо прохрипел чужой голос, – прими это, и мы будем делать великие дела!

Я сжал кулаки. Кто смеет науськивать Фила и почему он не один в камере? Я подкрался и заглянул в решетчатое окошко двери.

Фил сидел на корточках, закрыв уши руками. В свете факелов казалось, что под кожей у него что-то ползает, шевелиться. Больше в темнице никого не было, кроме уродливой горбатой тени на стене, в которой угадывался силуэт медведя.

– Тебя никто не спасет. Смирись! – опять раздался противный хриплый голос, раздался не откуда-то, а из груди самого Фила.

– Эрик, он спасет меня! – в отчаянии крикнул Фил.

– Это тот, что наблюдает сейчас за нами? Не торопиться он тебя спасать, судя по всему, – рассмеялся медведь внутри Фила.

Фил поднял на меня глаза. Я невольно вздрогнул, это были налитые кровью глаза зверя. Лицо и руки у него по локоть заросли коричневой шерстью. Он отвернулся и, будто бы стесняясь своего вида, стал рвать на себе шерсть. Сначала потихоньку, потом, всё более увлекаясь и наконец, совершенно безумно, с воплями и стонами принялся вырывать клоки шерсти вместе с кусками кожи.

Потом, словно проиграв эту битву, он кинулся к решетке двери и хрипя стал биться в нее, лицо его исказила страшная гримаса, сильно напоминающая медвежий оскал. Дверь, к счастью, держалась крепко и лишь подрагивала под мощными ударами Фила.

Фил, в очередной раз, с разбегу, ударившись о дверь так, что кости затрещали, вдруг повалился на пол и затих. Я думал, что он потерял сознание, но Фил пошевелился и глянул на меня с мольбой в глазах.

– Эрик, я это я…ещё я, – как-то жалко пролепетал он.

– Ты это, ещё ты. Ему не победить, Фил, ты сильнее его, – заверил я Фила, но голос у меня предательски дрогнул. – Я спасу тебя, Фил, не сомневайся!

Так и не решившись открыть дверь камеры полностью, я торопливо открыл только маленькое окошко, закинув в него мешок с курицей для Фила, точно он был уже не человеком, а зверем. Стыдясь своего поступка, я поспешил прочь.

Заботу о Филе я решил поручить Альфреду, у старика были стальные нервы, он проявил себя человеком честным, справедливым, к тому же, к Филу он всегда относился по-отечески покровительственно.

Завершив дела связанные с вынужденным заточением Фила, я поспешил в комнату своей матери, надеясь, во чтобы то ни стало, найти ответы на свои вопросы.

У материнских покоев я на мгновение замер не решаясь шагнуть дальше. И в ту же секунду мне в спину ударил откуда-то взявшийся сквозняк, словно подталкивая меня. Я поёжился.

Затем достал ключ и тяжело, со скрежетом, провернул его в замке.

Глава 2

Достал ключ и тяжело, со скрежетом, провернул его в замке, потянул за ручку. Дверь со скрипом, медленно подалась на меня. Я сделал шаг, переступив порог.

Воздух был спертый, тяжелый. В нос ударила, потревоженная моими ногами, пыль, я поморщился и чихнул.

Сквозь плотные наглухо задернутые шторы свет почти не проникал и в комнате царил зловещий полумрак.

Я был напряжен донельзя. Вовсю работала накрученная отцом жуть, еще и мрак этот в комнате… Первым делом я пошел к окну. Шаги в тишине глухо стучали и отдавались в висках. Я раздвинул тяжелые бархатные шторы. Пыль словно искрящимися пузырьками шампанского затанцевала в воздухе подсвеченная лучами вечернего солнца. Свет ударил по глазам, я сощурился и вновь, не удержавшись, чихнул.

Я огляделся, прислушался к себе. Пока никаких из обещанных отцом голосов и галлюцинаций у меня не наблюдалось. Апартаменты отличались только большими размерами, роскошью времен Людовика XIVи запустением. На пыльном полу, извилистой тропкой, оставались отпечатки моих ног. В комнате, рядом с кроватью стояла большая золотая ванна, большое трюмо с зеркалами, для одной комнаты зеркал вообще было многовато: зеркальный потолок, зеркала на стенах и на шкафах. Как будто кто-то страдал синдромом нарцисса.

Кроме зеркал, повсюду висели ещё и картины, но, что на них изображено, из-за слоя пыли разглядеть было сложно. Так как горничных сюда заманить не представлялось возможным, с их тряпками и штучками для уборки, я сдернул с кровати тяжелое покрывало, решив смахнуть пыль с картин им.

Картину я выбрал самую большую, чуть ли не во всю стену, ту, что висела как раз напротив кровати. Чтобы очистить её от пыли пришлось подставить стул и не один, а два, взгромоздив их один на другой. Надо сказать, что на этой неустойчивой конструкции размахивать тяжелым покрывалом было не самым большим удовольствием.

Вдруг за спиной раздался резкий хлопок, я вздрогнул, стулья подо мной качнулись, и я с чудовищным грохотом полетел на пол. Мало того, что я хорошо приложился головой, так еще один из дубовых стульев, чуть не переломал мне ребра, свалившись на меня сверху.

Я отшвырнул от себя стул и в следующую секунду уже был на ногах с мечом наготове, а затем медленно обернулся на испугавший меня звук хлопка. Однако тревога была ложной, оказывается, это всего лишь сквозняк закрыл дверь.

На мгновение у меня даже закрались подозрения, что отец спецом меня так настроил, а сам стоит где-нибудь за шторкой и посмеивается в кулак над моей трусостью, но я быстро взял себя в руки и отогнал эту абсурдную мысль.

Я отошел на несколько шагов назад от картины, чтобы лучше её разглядеть. Большую часть пространства на полотне занимало голубое небо, на заднем фоне росло одинокое дерево, соединяя небо и землю, своими красными ветками. Оно было похоже на то самое, в котором я еще недавно оставил кольцо и нашел подвеску с хармой, на то, из которого вышла богиня жизни Аве и даровала мне силу сокола. Только местность сильно отличалась, эта была голая равнина, покрытая золотистым ковром трав.

На переднем плане стояла женщина с младенцем на руках. Она, опустив глаза, улыбалась ему. Лица мальчика не было видно, а вот женщина на холсте определенно, как две капли воды, была похожа на мою мать.

Я смотрел и так и сяк – картина как картина, сюжет добрый, полный любви и материнской нежности, сюжет даже где-то божественный, ничего тут ни страшного не было, ни полезного для меня. Местность определить я тоже не мог.

Я отвернулся, осматриваясь дальше. Решил обыскать шкафы, может быть там найдутся подсказки. Но в шкафах обнаружился лишь гардероб матери, состоящий из дорогих и пышных шляпок, перчаток, юбок, платьев, их было так много, что их при желании хватило бы чтобы обрядить полгорода.

Бабские тряпки меня интересовали мало, поэтому очень скоро я закрыл шкаф и полез в трюмо.

Несколько ящичков оказались заперты. Я подергал их, но тщетно. Стал думать, как взломать, пока не догадался воспользоваться данной мне отцом связкой ключей. Открыл. Обнаружил там шкатулки с такими украшениями, что даже присвистнул. Серьги, кольца, браслеты, подвески, ожерелья. Все было сделано из чистого золота и платины, все камни драгоценные. Особенно мать отдавала предпочтения рубинам и алмазам, хотя были и сапфировые комплекты.

– А отец жалуется, что в казне нет денег, чтобы город восстановить, – проворчал я, закрывая ящики. – Да, продав эти побрякушки, можно вообще город снести и отстроить заново. Еще и на сдачу, провизией на пару лет запастись.

Краем глаза я уловил какое-то движение. Резко повернулся и встретился взглядом в зеркале с самим с собой. Ощущения в комнате действительно были какие-то неприятные. Всё время казалось, что за тобой кто-то наблюдает и, кажется, разгадка лежала на поверхности – всё из-за злосчастных зеркал. Усмехнувшись, найденному объяснению, я снова стал рассматривать содержимое ящика.

Внимание мое привлекла одна красивая резная деревянная шкатулка. Она была небольшой и выделялась на фоне остальных, обтянутых бархатом шкатулок, своей скромностью. Я долга не мог ее открыть, пока интуитивно не догадался, что там нужно хитро надавить с двух сторон на крышку.

В шкатулке лежал красивый гребень. Деревянные зубья от времени почернели и рассохлись, а вот гребешок уцелел – он был выполнен очень искусно, на одной стороне сидел на ветке черный ворон, а на противоположной ветке сидел янтарный сокол. Ветки между птицами сплетались в один узел. Сам гребень был теплый и как будто энергетически заряжен силой. Я закрыл шкатулку и положил ее в карман.

В одном из ящиков, на дне, в тайнике я увидел тоненькую книжечку, переплет был перетянут атласом, похоже, что-то вроде дневника. Я жадно схватил её и стал листать, но страницы были пусты. Я автоматически сунул занятную тетрадку себе за пояс, чувствуя, что там что-то есть такое, чего я пока просто не вижу.

Я намеревался было уйти, машинально обернулся и бросил взгляд на картину… И сердце упало в пятки. Небо на картине заволокло тучами. Дерево обогрело сверху донизу, горизонт пылал ярким пламенем пожара. А женщина теперь смотрела не на младенца, а прямо на меня и в глазах её плясал огонь безумия. Ребёнок у неё на руках начал исчезать, растворяясь точно мираж. Она опустила голову, взглянула на свои опустевшие руки, а потом запрокинув голову, горестно закричала.

Первым моим порывом было делать отсюда ноги. Но мои ноги, как будто прилипли к полу, и делать ничего не желали. Я как в трансе всё смотрел на женщину, точнее на свою мать. Она вдруг замолчала и вновь подняла взгляд на меня.

Фон за ее спиной стремительно менялся. Небо становилось то светлей, то темней, мелькали леса, незнакомые города, храмы, деревни….

– Ищи меня там, – хрипло прошептала она, поворачиваясь ко мне спиной и уходя все дальше, вглубь картины, потом всё же обернулась и договорила. – За болотной пустошью, в старом городе есть храм Матери-Богини, я буду ждать тебя с моим гребнем там, сокол.

– А почему не сын, а сокол? – с вызовом поинтересовался я у матери, пусть картинка, но могла бы быть и подобрее к своему сыну.

Однако моя мать уже скрылась за дверьми какого-то полуразрушенного храма, который зловещей громадой заслонял собой хмурое небо.

Я еще постоял какое-то время, задумчиво глядя на картину, надеясь, что может быть, она ещё чего-нибудь покажет, но больше ничего не происходило. Кроме чудовищной усталости, что так сильно на меня навалилась, аж голова закружилась и виски сдавило. Я поспешил выйти из проклятой комнаты и запереть за собой дверь.

Нужно было срочно узнать у кого-нибудь, где и насколько далеко этот храм находиться. Успею ли я добраться до него раньше, чем Фил окончательно лишиться разума.

Однако шаг за шагом мне становилось только хуже, ноги делались все более ватными и непослушными, в висках колотило, во рту пересохло. Из носа закапала кровь.

Благо я заметил дверь в уборную. Только бы успеть дойти, напиться, умыться и тогда точно полегчает. Дойти я успел и даже повернул вентиль, но напиться мне так и не удалось. В глазах потемнело, и я рухнул на каменный пол.

Очнулся я ночью от того, что замерз. Вода, перелившись через край раковины, хлестала прям на меня. Я вымок до нитки. Собравшись с силами, я поднялся, хлюпая по полу водой, закрыл вентиль.

Я вышел из уборной. Глянул в окно. Из черного неба на меня смотрел желтоватый глаз луны. Время – ночь, я провалялся в уборной весь вечер. Мне было всё еще хреново, но больше всего я жалел о попусту потраченном драгоценном времени.

Сейчас оставалось только помыться и лечь спать, а утром пойти к сэру Артуру и расспросить про старый город. Утро вечера, как говориться, мудренее, стараясь немного себя успокоить вспомнил я старую истину.

Утром я встал на рассвете. Быстро принял душ, оделся, сделал разминку: отжался поприседал, поразмахивал руками и ногами. Позавтракал на кухне, тоже очень быстро и пошел к сэру Артуру.

Старика я застал буквально на чемоданах. Он, поджав тонкие губы, собирал вещи – основой его вещей были книги и склянки с зельями.

– Сэр Артур, доброе утро! Вы куда-то собрались? – спросил я, взяв сверху со стопки книг верхнюю и автоматически полистав ее.

– Доброе утро, ваша светлость, – не отрывая взгляд от своих книг, которые он перетасовывал из кучи в кучу, видимо решая, какие взять, а какие оставить, поздоровался сэр Артур. – Да, ваша светлость, мой путь в стенах вашего замка окончен. Я стар и мне пора уходить на покой, последние события мне это отчётливо показали.

Старик говорил с упрёком, видимо досадуя, что ему пришлось пережить пленение и унижения от сэра Арчибальда.

– Куда же вы пойдете? – растеряно поинтересовался я, откладывая книгу на место и внимательно наблюдая за вознёй старика.

– В храме тринадцатого герцогства давно для меня есть келья, – старательно не глядя в мою сторону, продребезжал сэр Артур. – Там я смогу спокойно дожить свою старость, занимаясь науками и книгами. Более того, вы должны понимать, что мой долг, рассказать жрецам Триликого о случившемся здесь. И про то, что пострадали люди, и про то, что вас не было на месте, чтобы нас защитить, хотя это ваш долг.

Вот оно что. Стало противно до тошноты. Побежал, значит, как крыса с тонущего корабля стукачить, что его бедного не защитили. Именно этого, по всей видимости, опасался отец, а то, чего больше всего боишься, обычно и случается.

Я решил не выказывать своего презрения к поступку старика. Лучше всё же расстаться с этим стукачом на хорошей ноте, может быть, это повлияет на то, как именно он расскажет заготовленную историю.

– Ну как же мы без вас? – спросил я, делая вид, что я ничего не понимаю и очень опечален его уходом.

– Из тринадцатого герцогства вам, скорее всего, направят нового монаха и наставника, возможно, его влияние будет больше, чем у меня. – с какие-то непонятным намеком ответил старик.

– Очень жаль, что вы уходите, – вздохнул я. – Вы были мне хорошим учителем.

– Не льстите мне, ваша светлость, – махнул рукой сэр Артур. – Всё чему я вас научил, так это крепкому сну под мои лекции.

Возразить мне старику, в этом пункте, было нечего, я действительно на его уроках спал и почти ничего, из того, что он мне говорил, не помнил. Но виной тому была скука, которую он нагонял своим монотонным голосом.

Спрашивать его про старый город, теперь было бы просто глупо и недальновидно. Теперь он играл на другой стороне, и эта другая сторона, могла оказаться нам совсем не дружеской.

– Что ж тогда прощайте, сэр Артур, – грустно покачал я головой. – Пусть ваша старость больше не омрачается никакими потрясениями.

– Спасибо, ваша светлость, – поблагодарил меня сэр Артур и я уже было развернулся, чтобы уйти, но не успел. – Ваша светлость, вы, кажется, хотели что-то спросить.

– Пустяки, Сэр Артур, я уже и сам забыл, зачем приходил, – рассмеялся я.

– Что ж, неудивительно. Это потому, что вы не тренируете свою память, – скептически улыбнулся мне в ответ старик. – А ведь именно память делает человека, человеком.

– Придется исправляться, – развел я руками.

– Да, ваша светлость, вам как никому, нужно человеком остаться, вы ведь стоите на страже жизни. Вот вам от меня подарок, возможно, он поможет вашу память разбудить, если вы приложите к этому хоть какое-то усилие.

С этими словами сэр Артур протянул мне книгу, в кожаном переплете. Я взял ее и, поблагодарив, вышел.

Я вышел в смешанных чувствах. Злиться на старика я больше не мог, его даже можно было понять. Его так воспитали, для него долг – превыше всего, а доложить, он считает именно своим долгом. Да и стресс он пережил на старости лет такой, что иному, на целую жизнь бы хватило заикой остаться. Шутка ли, угроза быть публично сваренным заживо…

Надо было все-таки его спросить про старый город, про эти болота и храм, что я видел на картине. А теперь вот куда идти, не к отцу же с прояснением своих видений

Так я шёл пока не наткнулся на Томаша и Леона, о чем-то беззаботно болтающих меж собой в коридоре. Мне даже завидно стало от их беззаботности.

– Эрик, а мы тебя повсюду искали, – неожиданно обрадовался мне Томаш.

– Зачем интересно? – чуя подвох, настороженно буркнул я.

– Мы с семьей уезжаем, – простодушно сообщил Томаш. – Я и Стелла хотели с тобой попрощаться. Она хотела спросить тебя, можно ли ей забрать всех девочек с собой. И вообще, Стелла, как будто хотела тебя увидеть.

– Девочек пускай забирает, конечно, я уверен, она сумеет о них позаботиться, – я замешкался. – Не очень люблю прощаться и полагаю, что моя невеста там меня и будет поджидать, что-то не очень она к Стелле. С чего бы это?

– Так оно и будет, а в коготки этой пантере лучше не попадаться, – расхохотался Томаш. – Ну что ж, тогда я Стелле сам передам твоё «до свидания».

– А как насчет того, чтобы прогуляться со мной до старого города? Мне не помешает ваша помощь, – скороговоркой предложил я, терпеть не могу кого-то о чем-то просить, но помощь мне и вправду нужна, а Томаш и Леон наверняка знали про этот город.

– Еще бы, – расхохотался вдруг Леон. – Прогулка-то не из приятных.