Текст книги "Страна золотых пагод"

Автор книги: Станислава Рамешова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Ребенок лежал скорчившись на дне матерчатой люльки и безмятежно спал, прогибая ее тяжестью своего тельца.

– Ли Ли, – шепотом начала я, – почему у девочки нет кроватки? Так лежать неудобно… Да и неокрепший позвоночник, – добавила я уже не совсем уверенно и тут же осеклась, уловив выражение отчужденности на лице молодой матери.

– Все дети так спят. Очень удобно. Ребенок не выпадет, его легко укачать, когда плачет. А главное – видно, когда он обмочится – все протечет на пол.

Доводы были перечислены с такой убежденностью, что я не возразила. Да и можно ли возражать против традиций! В конце концов мать ребенка – образованный человек, врач.

Мои опасения были напрасными. Через несколько месяцев малышка стала ладной, хорошенькой девчушкой с лицом цвета самой лучшей слоновой кости и широко поставленными черными глазами. Родители ее происходили из смешанных бирмано-китайских семей, и дитя унаследовало лучшее от каждой национальности.

Девочка уже гулила, улыбалась близким, сидела, даже пыталась неуверенно ходить, а все еще оставалась безымянной. Выбрать имя и без того сложно, а тут предстояло дать сразу два имени – бирманское и китайское. Двойная сложность. Проходили месяцы, а мама все еще оценивала и взвешивала плюсы и минусы разных имен.

Я этого не знала и потому, придя однажды взглянуть на пухленькое создание, вдруг спохватилась, что не помню ее имени.

– Ли Ли, как зовут твою племянницу? Лицо молодой тетушки, укачивавшей ребенка на руках, сделалось безучастным.

– Никак. Ее мать все еще не выбрала ей имя. Дитя скоро начнет ходить, а мы так и будем ее звать «наша малышка».

Раздражение, прозвучавшее в ее голосе, однозначно свидетельствовало о том, что семейные неурядицы случаются в любой стране, на любом континенте.

Но все имеет свой конец. Через несколько дней Ли Ли возникла у меня на пороге и радостно сообщила:

– Наконец-то наша малышка получила свои имена. Мамочка все-таки решилась, сделала выбор. Завтра придут родственники. До Сеин уже печет сладости. К шести утра мы ждем поунджи. Вы тоже успеете прийти до ухода вашего мужа на работу.

– Спасибо! Мы непременно придем.

На этот раз монахов было меньше и их пребывание в доме было не так продолжительно. Через четверть часа после их ухода хозяева встречали нас приветливыми улыбками и усаживали за низкий, покрытый пластиковой скатертью стол, тесно уставленный ароматно дымящимися маленькими мисками.

ШИНПЬЮ БЫВАЕТ РАЗ В ЖИЗНИ

Жизнь достаточно длинна, чтобы несколько раз выбрать время для пребывания в монастыре. Когда угодно и на какой угодно срок. Но только самому первому пострижению предшествует торжественный праздник – шинпью. Лишь однажды в жизни можно надеть по этому поводу «королевские» одежды и заслужить право находиться в тени белых и золотистых зонтиков.

Накануне в дом приглашают гостей, музыкантов, накрывают праздничные столы. А наутро, когда разойдутся гости и стихнет музыка, виновник торжества отправится в монастырь верхом на лошади, под зонтом, в пышном золоченом уборе. Впереди пойдут его родители с дарами монастырю. Там мальчика остригут, вручат оранжевую рясу и тапеит для сбора подаяний.

Чтобы шинпью сына прошло как можно великолепнее, родители не жалеют средств. Это зачтется им и всем, кто им помогает, как доброе дело. Шинпью устраивается исключительно для мальчиков. Девочек это не касается.

Женщин-монахинь вообще гораздо меньше, чем мужчин. Они также обривают голову наголо, только вместо оранжевых носят светло-розовые рясы. Монахинь не так почитают, как поунджи.

Монахини не имеют права ходить на ежеутренние обходы и получать готовую еду. Помните? Монахи не должны касаться денег. Монахини же, напротив, принимают только денежные подаяния. На эти жалкие гроши они сами покупают на базаре продукты и готовят себе еду.

Протянутая рука монахини на лестнице у пагоды обычно долго остается без внимания прохожих. Величина подаяний под стать степени почитания. Женщины редко уходят в монастырь. Только отчаяние, крушение надежд может привести их сюда. Если они все же решаются на такой шаг, то делают это незаметно, без пышных проводов.

Итак, шинпью не для девочек. Зато у них есть другой праздник – натвин. Это обряд прокалывания ушей. Раньше его устраивали, когда девочка достигала двенадцати лет. Он означал конец детства и переход в юность. Теперь не обязательно ждать этого возраста. Так, дочке наших соседей, совсем еще крохе, уже продели в уши серьги.

Часто натвин сестренки сдвигают по времени, приурочивая его к шинпью брата, которому полагается устроить праздник во всем великолепии. Так дешевле. Это, конечно, немаловажно. Но с другой стороны, выбрать для двойного праздника подходящий удачный день вдвойне сложнее.

Натвин не такой пышный праздник, как шинпью, но он позволяет девушке надеть красивые, похожие на королевские одежды и высокую сверкающую диадему.

Собственно обряд прост. Но ему предшествуют консультации у астрологов: очень важно все взвесить и правильно выбрать день для столь важного в жизни девушки события. Гостей на празднике натзин тоже не так много, как на шинпью, только самые близкие друзья и родственники. Кому-то из них выпадет честь проколоть уши девушки золотой шпилькой и вручить ей пару золотых серег.

Вплоть до начала нашего века бытовал обычай, по которому места проколов постепенно расширяли, пока отверстия в ушах не достигали сантиметра в диаметре. Вместо серег можно было носить стержни из стекла или серебра, украшенные драгоценными камнями.

Королевским отпрыскам и детям из знатных семей прокалывали уши независимо от их пола. Принц не мог быть коронован, а принцесса выдана замуж, если они не прошли обряд натвин.

СЕМЬ ДНЕЙ В ПОСЛУШНИКАХ

Иногда родители устраивают празднества шинпью и натвин в пагоде или в монастыре.

Свидетельницей одного такого торжества мне пришлось стать.

Во дворе «нашего» монастыря было шумно, многолюдно. Шелковые лоунджи мужчин соперничали с белоснежными эйнджи женщин. Цветы. Много цветов.

– Опять какой-нибудь религиозный праздник, – решила я. Но ошиблась. На этот раз в центре внимания оказались не статуи Будды, а дети.

Людской поток направлялся к низкому длинному зданию в центре двора. Мы тоже поднялись на несколько ступенек и оказались в просторном зале, где стояли ряды откидывающихся кресел, как в кино. Только вместо экрана три статуи Будды. У их ног лежали свежие цветы, стояли чаши с рисом, горели свечи.

Впереди, между изваяниями божества и первым рядом кресел, расположилась оживленная стайка детей в отливавших серебром одеждах, девочки – с диадемами на головах. Шинпью и натвин.

А мы явились в самой будничной одежде. Но отступать уже было некуда. У входа нам вручили приглашения-веера, испещренные вязью бирманского алфавита. Обширный зал был заполнен до отказа. Всего два-три свободных кресла. Даже на полу, на расстеленных вдоль стен циновках, сидели люди целыми семьями.

Через минуту нам принесли тарелку с традиционным куском торта и стакан ярко-зеленого лимонада. Тут же подошла женщина средних лет в нарядном золотистом лоунджи. Это была устроительница праздника – мать детишек, расположившихся впереди.

– Рада, что вы посетили нас в такой торжественный день. – сказала она. – Оба моих сына сегодня станут послушниками этого монастыря. А девочки пройдут натвин.

В мгновение ока все пятеро детей окружили мать. Они сияли от счастья в своих необычных одеждах. У девочек алели нарумяненные щечки, в ушах блестели серьги.

– Мы сделали это дома, утром, – перехватив мой недоуменный взгляд, сказала женщина. – Ох и крику было! – добавила она, смеясь. – А мальчики всю эту неделю не выходили из дома. Нельзя было.

– Почему?

– Так принято исстари. Будущий послушник семь дней не должен покидать дом. Иначе, как говорят старики, – с улыбкой продолжала она, – злые духи из зависти могут помешать вступлению в монастырь… А на ритуал прокалывания ушей мы пригласили утром близких родственников. В их же кругу вечером мальчики пройдут обряд пострижения в самом монастыре.

– Как бы мне хотелось увидеть это! – не выдержала я.

– Так приходите. Сюда же в пять часов вечера. Обязательно приходите.

…Помня об утреннем опыте, мы принарядились.

Монастырь встретил нас прикрытыми воротами уже затихшего двора. Зал, который утром был полон народа, теперь опустел. Догорели свечи. Ряды кресел стояли с убранными сиденьями, привяли цветы у ног Будды. Никого…

Разочарованные, мы собрались уходить, как вдруг в дверях появилась та, которую мы искали.

– Я пришла за вами. Пойдемте! – И больше ни слова, так взволнованна она была.

Женщина молча взяла меня за руку и поспешно попела во двор, где на площадке рядом с колодцем в окружении нескольких взрослых сидели два мальчика, ее сыновья.

И снова мы оделись невпопад. Наши праздничные туалеты выглядели здесь неуместными. И хозяйка и гости были одеты весьма скромно, а на будущих послушниках вместо утренних королевских одежд была лишь полоска белой ткани, окутывавшая их от пояса до щиколоток. Один из мальчиков по знаку монаха стал на колени, опустил голову над расстеленной на земле простыней, и на белый прямоугольник посыпались пряди детских волос. Затем настал черед второго сына. Расстелили другую простыню, и процедура повторилась. Подошла мать и тщательно собрала все остриженные волосы.

Для шинпью, как уже говорилось, долго выбирают дату проведения. Бирманский гороскоп не рекомендует стричь волосы в понедельник, пятницу и в тот день недели, когда человек родился. Надо все это учесть и выбрать счастливый день, указанный звездами.

Постригшись, мальчики обмылись до пояса колодезной водой, после чего два монаха увели их в зал, где стояли статуи Будды и где утром было так шумно от собравшихся гостей. Родственники последовали за ними на некотором удалении.

Здесь юных послушников переодели, и маленькие босоногие фигурки с обритыми до синевы головами, в оранжевых одеждах предстали перед настоятелем монастыря – саядо. Вслед за умудренным саядо братья хором повторяли слова церемониала, обещая блюсти десять заповедей и строго придерживаться монастырского распорядка. После троекратно повторенного «ухожу к Будде, ищу спасения в его учении» саядо вручил каждому новоявленному послушнику зонт, тапеит, ситечко для воды и иглу для шитья. Обряд закончился.

Послушников уводят. Устав предписывает им идти, склонив голову и опустив глаза в землю. Но до последней минуты дети оборачиваются, ища глазами ту единственную – мать, которая ничего не видит от слез.

Двери захлопнулись, послушников увели. У ног Будды остались корзины с дарами монастырю – одеялами и простынями, мылом и банками сгущенного молока.

Первый урок монастырской жизни для мальчиков продлится семь дней.

МУЧЕНИКИ ПО ДОБРОЙ ВОЛЕ

В апреле столбик термометра заползает за сорок градусов. Стоит неимоверная жара, духота.

Именно в апреле, в день полнолуния, живущие в Рангуне тамилы – выходцы из Южной Индии – совершают свой древний ритуал. Это языческий обряд прокалывания щек, языка и хождения по раскаленным углям.

Считается, что огонь очищает душу от грехов и оберегает от злых духов. Пройти по «огненной дорожке» – значит покаяться, обрести расположение и заступничество божества, заслужить лучшую долю, здоровье, богатство.

Что толкает этих несчастных на самоистязание? Конечно, отчаяние, желание получить помощь от сил небесных, когда человеческих сил уже не хватает.

Вначале те, кто проходит этот жестокий ритуал, дают обет перед алтарем в храме, что они не дрогнут и совершат задуманное. И действительно, на что не решишься ради спасения ребенка или помощи близким любимым людям?

Но поспешим: обряд начинается. Все участвующие в нем одеты в желтое. Женщины в желтых сари, с распущенными волосами. Мужчины с обернутым вокруг бедер куском желтой материи. На шее венки из мелких белых цветов, напоминающих жасмин; у пояса гирлянды маленьких лимонов. Лицо, руки, все тело вымазаны желтым порошком.

Тихое местечко в предместье Рангуна с небольшим уединенным храмом в укромном дворе – вполне подходящее место для подобной церемонии. Здесь же ванна для омовения – пруд, в котором только что резвились свиньи.

Кающиеся уже ждут. Сидят на низких скамеечках, безучастно жуя бетель. Рядом на земле, в пыли и грязи, лежат пучки острых металлических игл, напоминающих шампуры для шашлыка.

Первый «доброволец» выходит из «ванны для омовения». На нем серый липкий налет тины. Тотчас к нему подходит церемониймейстер (а может быть, правильнее его назвать шаманом?) и уверенными, небрежными движениями начинает натирать его лицо, руки и спину какой-то кашицеобразной смесью порошка с водой, лоб мажет пеплом. Дым от тлеющих кореньев и ароматических палочек окутывает лицо кающегося. Звучат заклинания шамана, оглушительно звенят бубны, кто-то вскрикивает в толпе. Кающийся начинает слегка покачиваться вперед-назад, глаза его заволакивает туман. Транс. И в эту самую минуту церемониймейстер, не колеблясь, безжалостно вгоняет в его тело десятки длинных игл и водружает на плечи громоздкий алтарь.

Быстро считаю, сколько игл вонзилось в худое тело мученика. Одна, две, пятнадцать… сто четыре.

Расстояние, с которого я наблюдала за движениями шамана, позволяло рассмотреть каждый его жест. Вот правой рукой он берет очередную иглу, левой зажимает, оттягивает кожу и с силой прокалывает ее. Поразительно: нет ни капли крови! Не видно ни страха, ни гримасы боли на лице терпящего экзекуцию. Когда последняя игла заняла свое место, тело мученика оказалось сплошь покрытым металлическими иглами, как сеткой. Несколько человек, отделившись от толпы, вероятно родственники, ведут его в храм. А его место занимает следующий… Затем третий, четвертый. Богатые люди, участвующие в ритуале, заказывают для себя иглы из серебра. Стоит ли жестокий бог таких жертв, мне так и не удалось выяснить.

А на ступенях лестницы храма уже идет другой ритуал – прокалывание щек. Снова желтый порошок на лицо, пепел на лоб, одурманивающий визг бубнов, монотонные заклинания – и первый мученик корчится в трансе. Эту процедуру выполняет уже не один, а трое священнослужителей. Они крепко держат за руки кающегося. Один из них отработанным движением быстро вытягивает изо рта жертвы язык и протыкает навылет длинной иглой. Вторым движением он колет щеки… И снова конвейер «энтузиастов».

– Проколоть щеки насквозь… Это, наверное, больно? – спрашиваю стоящего рядом индийца.

– Нет, не больно. Прокол делают в момент транса, когда в тело верующего входит бог. Боль не ощущается.

– А когда он выйдет из транса? Потом?

– Потом тоже не больно.

– А как получается, что при прокалывании нет крови?

– Нет, и все. Очень просто. Прошедшие ритуал остаются в храме, иногда на месяц, пьют молоко, едят лишь фрукты и вареный рис. Раны быстро затягиваются…

Да, убедительное объяснение, ничего не скажешь.

К индуистскому храму на окраине Рангуна стекается в день ритуала толпа иностранных туристов с фотокамерами. Для них это экзотическое зрелище, щекочущее нервы.

Вечером процессия мучеников направляется к пылающим углям.

На площадке, за высокой изгородью, заранее готовят «огненную дорогу» – углубление в земле, полное багровых, раскаленных углей. У ворот нас останавливают: нет входного билета. Нужно вернуться и купить билет. Куда девалось древнее таинство обряда? Шумный столичный город превратил сокровенный религиозный ритуал в спектакль для иностранцев. Испытываем минутное замешательство: идти или нет? И все же решаемся.

Во дворе храма грязно. Под ногами обрывки бумаги, банановая кожура, мусор, плевки с бетелем, а в центре разлилась липкая желтоватая лужа.

Внутри храма пахнет благовониями, мерцают свечи. К алтарю непрерывным потоком подходят верующие. В руках у них кокосовые орехи величиной с голову ребенка. Они подают орехи индийцу атлетического сложения, и тот могучим ударом разбивает твердую светло-зеленую скорлупу. Половинки орехов он возвращает верующим, а сок выливает на пол, и он, растекаясь по храму, «выползает» наружу по ступенькам. Так вот откуда липкое месиво во дворе.

За храмом уже все готово к «горячему» обряду. Служители сгребли пунцовые угли с двух огромных костров, забросав кострища мокрой соломой, и уложили их в «беговую» дорожку длиной в десяток метров. Небольшую ямку в конце дорожки заполнили водой.

На тех, кому предстоит пройти по углям, жалко смотреть. Проколотые еще утром щеки и языки вспухли, над ними вьются мухи, слепни. Время от времени кто-либо из истязуемых начинает дергаться. К нему подходит священнослужитель, втирает в лоб! пепел, капает на перекошенные побелевшие губы лимонный сок, и бедняга успокаивается.

Ритуал начинается. Под грохот бубнов к «огненной» дороге подходит полуголый человек в желтом. Он останавливается у самого края, словно не решаясь шагнуть. Но церемониймейстер ударяет его ладонью по лбу, и тот отваживается: пробегает по багровым углям не переводя дыхания и прыгает в спасительную ямку с водой. Брызги летят во все стороны.

Один за другим преодолевают адскую дорожку верующие – кто большими, судорожными прыжками, кто не спеша, с выражением триумфа на лице, – подбодряемые выкриками из толпы.

Грохочут барабаны, плачут от страха дети, которых иные кающиеся несут на руках, пробегая дорожку… Час, проведенный здесь, показался вечностью.

Толпа за изгородью, разогретая азартом, начинает визжать. Она все более подается вперед. Угрожающе трещат прутья изгороди. Самое время уйти. Но сделать это не так просто. Выход из храма запружен людьми – не проберешься! Приходится дожидаться конца зрелища.

Наконец-то! Все кающиеся прошли добровольную голгофу. Звуки ритуальной музыки стихли, сменившись отдаленным рокотом двигателей турбореактивного лайнера.

Через минуту широкий белый след пересек небо над храмом, над головами людей с вонзенными в их тела иглами и водруженными на их плечи алтарями. Самолет компании «Бирма Эйрвэйз корпорейшн» летел по направлению к Бангкоку. Раньше, чем из последнего кающегося вынут иглы, пассажиры лайнера уже будут в столице соседней страны.

ОБ ИСЛАМЕ, ТАКОМ НЕСПРАВЕДЛИВОМ К ЖЕНЩИНАМ

Мусульманки в Рангуне чадру не носят, но закутываются во все черное с головы до ног. Мне было жаль смотреть на них. Каково им, бедным, если даже в открытом сарафане некуда деться от жары? Да и потом – молодые женщины в таких удручающе черных, как униформа, одеждах…

Но погодите. Как-то мне довелось быть на свадебном мусульманском обеде.

Обычно супружеская чета, званная на такое торжество, получает два приглашения. Одно для мужчин – их зовут до полудня, как самых почетных гостей. Второе для женщин – после полудня. Такова традиция ислама.

Но на сей раз была сделана вежливая уступка европейским традициям. На послеполуденном «женском» обеде присутствовали две-три супружеские пары. Гостей было так много, что всех усадить за столы оказалось невозможным. В просторном арендованном зале стояли ряды кресел, как в театре. Мужчин усадили впереди. И я готова поспорить, что ни одна женщина не испытывала ни малейшего чувства неловкости оттого, что представитель сильного пола сидел впереди нее.

Женщин было больше ста – и совсем юные создания, и сморщенные временем старухи. Дети тоже были. Естественно, только девочки. Мальчики, их сверстники, в соответствии с кораном отобедали вместе с отцами до полудня.

В прихожей женщины выпорхнули из своих верхних траурно-черных одежд, как бабочки из куколок. И на свет явились платья из парчи, муслина и шелка, засветилась белизна кружев. Бархатные туфельки заблистали вышивкой и бисером.

Восток богатых людей принципиален в одежде: уж если что-нибудь блестит, как золото, можете не сомневаться, что это настоящее золото.

Здесь, на обеде, драгоценности были выставлены напоказ. Дорогие перстни красовались на каждом пальце. Нити жемчуга, массивные цепочки в несколько рядов лежали на тонких кружевах. Позванивали браслеты на смуглых руках. Гладко уложенные смоляные волосы украшали золотые шпильки и гребни. Даже самые маленькие девочки были раззолочены, как рождественские елки. На минуту я почувствовала себя неуютно со своей скромной ниткой кораллов на шее. Стояла, пораженная блеском и роскошью.

Когда вся эта шелестящая, блестящая и щебечущая стайка женщин расселась по местам, появились жених с невестой. Они шли в сопровождении молодых девушек, одетых во все белое. Молодожены с белым девичьим «конвоем» расположились в центре зала на достаточном удалении друг от друга.

Две девицы опекали жениха, другие две хлопотали около невесты. Они угощали виновников торжества, подносили напитки, обмахивали веером, поправляли прическу, словно соревнуясь между собой. По всему было видно, что жених чувствует себя неловко.

Еще бы! Сотня женских любопытных глаз уставилась на него. Гостьи перешептывались, заговорщически улыбались, критиковали. Лишь появление десерта несколько отвлекло их внимание.

На десерт подается, как правило, одно и то же: сладости, иногда фруктовое желе, мороженое, стакан лимонада со льдом, о «стерильности» которого лучше не думать. Словом, ничего особенного в меню нет. Но если учесть число гостей, то становится ясно, что на угощение пришлось затратить целое состояние.

Часа через два свита в белом продефилировала к выходу. Угощение закончилось. Гостьи, обменявшись последними репликами, стали потихоньку собираться домой. Траурные одежды вновь надежно скрыли шелка, бархат и кружева. Угас блеск драгоценностей. По длинной скучной лестнице на раскаленную зноем рангунскую улицу выходили «монашенки» в черном, и никто из пешеходов не подозревал, что скрывается под темными покровами.

Уходя, мы еще раз поздравили молодоженов, пожелали им счастья. Жених до свадьбы поклялся, что будет иметь лишь одну жену. Возможно, так и будет. Но его старший брат уже имел четырех.

ГОРСТЬ РИСА С ПОЖЕЛАНИЕМ СЧАСТЬЯ

Довелось мне побывать и на свадьбе по индуистским обычаям. Поскольку молодожены были небогаты, свадьбу праздновали в маленьком захолустном храме – небольшом каменном строении за серым забором.

Нужно ли снимать обувь в этом случае? С минуту перекладываем туфли из одной руки в другую и наконец направляемся к дверям.

Еще издали слышны пронзительные звуки свирели и бубна. В полумраке храма едва различимы силуэты музыкантов, больше смахивающих на странствующих нищих. Их убогая одежда обнажила худые, жилистые ноги. Давно не стриженные, не чесанные волосы туго сплетены в косицу и закинуты за спину… Стараюсь сосредоточиться на обряде, но глаза непроизвольно вновь и вновь обращаются к несчастным оркестрантам.

Жених с невестой сидят в центре храма на полу. Вокруг них гости. Все взгляды устремлены к мужчине в белом лоунджи. Позвольте! Да это же тот самый человек атлетического сложения, что недавно разбивал кокосовые орехи в храме.

Теперь у него в руках плоская чаша с тлеющей смесью ароматических кореньев. Он произносит напутственные слова, и фимиам из чаши окутывает лица молодоженов. На собравшихся обрушивается барабанная дробь и вихрь свирельных рулад.

Как долго это длится – минуту, час, вечность? Теряешь ощущение времени. Фигура барабанщика раскачивается из стороны в сторону в такт ударам. Глаза его закатились, рот полуоткрыт. Музыка, кажется, доводит его до экстаза. На минуту становится жутко…

И вдруг тишина. Оглушительная лавина звуков остановилась. Открываю глаза и вижу, как человек в белом лоунджи, а за ним и все остальные гости осыпают молодых горстями риса и цветами, чтобы счастье и достаток были в семье.

Невеста склонилась к ногам своей матери и омывает их в тазу с благовонной водой. Делает это не спеша и бережно: сначала одну ступню, затем вторую. Знак дочерней благодарности.

Обряд закончен

ОТНЫНЕ ЭТИ ДВОЕ НЕРАЗЛУЧНЫ…

Бирманскую свадьбу увидеть не так просто. Обычно ее празднуют в узком кругу родственников. Многочисленные гости приглашаются лишь на свадебное угощение.

Бракосочетание в Бирме не религиозный обряд. Это светское событие, а в мирские дела буддизм не вмешивается.

Свадебный церемониал обычно проводит родственная молодоженам супружеская чета, желательно с большим стажем совместной жизни. Обряд несложен. Руки молодых, ладонь к ладони, соединяют шелковой лентой и погружают в серебряный сосуд с водой. «Отныне эти двое будут неразлучны, как неразделима вода в сосуде».

Затем жених с невестой должны отведать по горсти риса из стоящей перед ними другой серебряной чаши, символизирующей общий домашний очаг. Вот и все. После этого гостям подают традиционные чашечку кофе и десерт.

Итак, обряд прост. Но ему предшествуют совсем не простые приготовления. Главное – консультации у астрологов и звездочетов. Они сравнивают гороскопы молодых и предсказывают, будет ли благоприятным соединение их судеб.

При вычислении гороскопа точкой отсчета служит не знак зодиака, а знак того дня недели, в который человек родился. А их в Бирме восемь.

Как и везде, бирманская неделя содержит семь дней. Но это календарная рабочая неделя. Если же речь идет об астрологах, тогда другое дело. Тут на первый план выходит темная, мифическая планета Раху, разделяющая один день недели, а именно среду, пополам. Таким образом, в бирманской астрологической неделе оказывается не семь дней, а восемь. И каждый имеет свое знамение.

Понедельник обозначается знаком тигра, вторник – льва, или чинте, среда (до полудня) – знаком слона с бивнями, среда (после полудня) – слона без бивней, предвещающего дурную судьбу. Четверг отмечен знаком крысы, пятница – морской свинки, суббота – знаком дракона Нага, а воскресенье – знаком приносящего счастье мифического создания Галоун – полуптицы-полузверя.

Вот теперь-то и начинаются сложности. Астролог сравнивает дни рождения будущих молодоженов и соответствующие им знаки. К примеру, могут ли сочетаться крыса со змеей? Разумеется, нет. А значит, союз тех, кто родился под этими знаками, не принесет ничего хорошего. Или: что ждет родившихся под знаками тигра и морской свинки? Тоже ничего путного. Следовательно, соединение судеб людей, родившихся в пятницу и в понедельник, неблагоприятно.

Но допустим, гороскопы молодых счастливо сочетаются. Теперь можно переходить к следующему этапу – определить наиболее удачный день. Ведь дни бывают «счастливыми» и отмеченными «невезением». Кроме того, существует еще одно табу на проведение свадеб – трехмесячный буддийский пост во время муссонов, когда не рекомендуется заключать браки. Такие браки сулят лишь несчастья и болезни.

А вот тадинджут, который приходит на смену посту, называют «месяцем свадеб». Заключаемые в это время брачные союзы оказываются прочными и счастливыми.

Когда все консультации с астрологами закончены и выбран день торжества, молодые могут вздохнуть свободнее. Наступает очередь приятных забот. Невеста продумывает свадебную прическу и наряд: каждая девушка мечтает предстать на свадьбе королевой.

Женское тщеславие одинаково во всех уголках Земли. В Бирме нет театров, концертных залов, нет балов, где можно было бы появиться в новом туалете, блеснуть красотой. Свадьба – редкая возможность встретиться с друзьями, предстать во всем блеске красоты и молодости.

Что же надеть? Нарядное бархатное лоунджи и к нему шелковое – ах, нет! – лучше кружевное эйнджи. Итак, кружевное эйнджи. И, конечно, белоснежное. К темным волосам пойдут эти прекрасные белые орхидеи. И наконец, драгоценности.

Не отстает от невесты и жених. Тщательно готовит он праздничное лоунджи и головную косынку гаунбаун.

Традиционны свадебные наряды, традиционно и свадебное меню. Снова кофе, лимонад, десерт. Казалось бы, много ли стоит чашечка кофе, кусок торта и мороженое? Но умножьте это на астрономическое число гостей, и получится сумма, достаточная для покупки автомобиля. С точки зрения европейца, это непрактично.

Как-то в разговоре я коснулась этой щекотливой темы, когда наши хозяева собирались выдавать дочь замуж.

– Я не понимаю, зачем звать сотню гостей – знакомых и малознакомых? Вместо того чтобы тратить деньги на сбор гостей, не лучше ли купить для молодых…

– Иначе нельзя, – перебила меня жена домовладельца. – Все родственники поступают точно так же и всегда зовут нас. Что они подумают, если мы их не позовем?

Меня не поняли. Как видно, возражать было бесполезно, и я сдалась.

У бирманцев иная психология, иные критерии жизненных ценностей. Копить деньги – это не для них. Здесь говорят: «Богат не тот, у кого есть деньги и дом, а кто носит в душе благородные истины и живет в ладу с ними».

С этим трудно не согласиться. Главное – душевная гармония и спокойствие. А деньги? Они имеют лишь ту ценность, что на них можно получить сиюминутную радость. Хотя надо признать, что в городах такой «сиюминутный» взгляд на жизненные блага постепенно трансформируется. Но вековые традиции еще очень сильны, особенно если дело касается семейных праздников.

НО БЫВАЕТ И ИНАЧЕ

Недалеко от нас, в маленьком доме, всего в два окна, жил шофер нашего представительства У Тун Тин. Он работал у нас уже столько лет, что стал «нашим Тюнтином». У него была очаровательная жена. Но была у нее одна слабость, доставлявшая мужу немало огорчений, – любвеобильность. Не один раз она исчезала из дома неизвестно куда и с кем, а потом вновь возвращалась как ни в чем не бывало. Долго терпел Тюнтин, но однажды решительно, хотя и с горечью заявил, что расстанется с ней. Так он и сделал. Проходили месяцы. Домик на окраине сада оставался заброшенным – ставни закрыты, двери тоже. А неизменная улыбка Тюнтина стала какой-то вымученной.

Но вот однажды домик ожил. Распахнулись окна, до блеска выскоблена, вымыта веранда. На веревке в саду висели, проветриваясь, одеяла, подушки, выстиранные рубашки и клетчатые лоунджи. То и дело на пороге дома мелькала симпатичная женщина средних лет.

«Тюнтин позвал кого-то на генеральную уборку», – подумала я, мимоходом выглянув из окна.

Однако «уборка» почему-то не заканчивалась. Прошла неделя, и «уборщица» расположилась на веранде в часы послеполуденной сиесты, как у себя дома.

– А вы не знаете? – удивились хозяева нашего дома. – У Тюнтина новая жена.

– Как? Разве была свадьба? – пришел мой черед удивиться.

Но мне растолковали, что неделю назад женщину привел в дом Тюнтина ее старший брат, поскольку родителей уже не было в живых. Привел торжественно, как официальную новую жену.

Буддийская этика гласит: «Пусть мужчина, которому женщина отдана своим ближайшим родственником, станет ее мужем».

И хотя свадьбы как таковой не было, все отвечало традициям, и соседи приняли пришедшую в дом женщину как полноправную супругу Тюнтина.

Уже начинало смеркаться и на веранде у Тюнтина зажгли новую лампу, когда в ворота дома с двумя окнами проследовали фигуры в оранжевом. Немного посидели, попили чаю (без сахара) и ушли. Поунджи обязаны вернуться в монастырь до захода солнца.