Текст книги "Дом старого барона (СИ)"

Автор книги: Станислава Радецкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 5 страниц)

Здесь было темно и тихо, только в дальнем загоне вокруг кадки с размоченным зерном копошилась свинья с поросятами. Хороший был двор, богатый. Убирали здесь чисто, деревянные инструменты висели на стене, в строгом порядке по размеру, и Матильда чуть не набила себе шишку, не заметив в темноте снятого тележного колеса. Туда, где пахло дегтем и кожей, она не пошла: в деннике творилась какая-то суматоха, слышались голоса, скрип засова, какая-то лошадь ржала и била копытом в деревянную стену. Речь шла о богатой гостье, но Матильда даже не успела понять, говорят о ней конюхи с уважением или страхом, потому что в глаза ударил свет от лампы, и она от испуга упала навзничь на копну сена позади.

Ей повезло; благодаря падению вошедший не заметил ее. Он повесил лампу на крюк и прошел к стене, где висели инструменты. Матильда, пригнувшись, выбралась из сена, отряхивая свой камзол, и проскользнула в дверь, откуда пришел слуга. Узкий коридор вел на улицу и на кухню, если верить носу, а значит, где-то рядом должна была быть и кладовая. Матильда заметила дверцу и в два шага оказалась рядом с ней: на ее счастье, она оказалась незапертой, и Матильда кубарем скатилась по невысокой лесенке, больно ударившись передним зубом о край горшка с топленым маслом. Она поднялась, мотая головой. Под потолком гроздьями висели еще неощипанные утиные и гусиные тушки, заслоняя полки с домашним сыром и копчеными колбасками, связанными в длинные цепи, плотными и пухлыми, как молочные поросята. Здесь была и мука, и овощи, и кусок соли, и даже сахарная голова в вощеной бумаге.

Матильда схватила связку черных колбасок и связку белых, которые можно было пожарить на огне, и, несмотря на то, что торопилась, не удержалась от того, чтобы не отломать огромный кусок от копченой колбасы. Она набила себе ею рот, ощущая божественный вкус мяса, но шаги в коридоре заставили ее заметаться, путаясь в связке сворованных колбасах. От отчаяния она забралась в ящик с молодой капустой, выбросив несколько кочанов, и как раз вовремя – по лестнице уже кто-то спускался.

Сопя и шмыгая носом, слуга прошел мимо ее укрытия; он долго шарил по полках, ворча и вздыхая. Матильда с облегчением выдохнула, когда он двинулся в обратный путь, но проклятый слуга остановился рядом с капустным ящиком и, кряхтя, принялся копошиться совсем рядом. Самообладание окончательно покинуло Матильду, и она резко выпрямилась, напугав служанку, которая выронила из рук все, что собрала, и села на земляной пол. Матильда бросилась наверх, замотав колбаски вокруг шеи, и в коридоре столкнулась с дородной женщиной, протаранив ей живот. Та охнула, отступив на шаг, и Матильда воспользовалась свободой. Позади послышался гневный возглас, кто-то выругался, но Матильда уже выскочила в большую комнату, где на нее, словно на гуся, зашипели и замахали полотенцем. Она заметалась между столами, смахнула на пол кувшин с вином, который попал прямо на лапу старому псу, спавшему под столом, и была уже рядом с дверью на свободу, когда ее схватили сзади и повалили на пол, щедро осыпая ударами. Она не осталась в долгу, барахтаясь и раздавая пинки во все стороны, но чем больше она сопротивлялась, тем больней становились побои.

– Ну-ка, хватит, – послышался властный женский голос, и Матильду отпустили. Она выплюнула кусок переднего зуба, который сломался окончательно, и взглянула на вошедшую.

– Сейчас все будет решено, госпожа, – угодливо заметил кто-то сзади. – Мы запрем воришку в подвале.

Лица ее Матильда вначале не увидела, ослепленная роскошью одежды: юбки ее платья были расшиты серебряной нитью, на пальцах сверкали перстни – камни в них блестели ярче тех, что Матильда видела у деда, а кружева женщины напоминали иней на стекле – так они казались невесомы и прозрачны. Матильду сгребли за шиворот и подняли над полом так, что она утонула в дедовом камзоле, и крепкое сукно сдавило ей подмышки.

– Воришку? – брезгливо спросила женщина. Наверное, она была графиней или даже принцессой, если судить по ее породистому лицу – в нем было что-то, напоминавшее хищную птицу. От нее пахло духами, но под верхним слоем запаха Матильда чуяла нечто другое, знакомое, непонятно волновавшее. Они встретились глазами, и даже сквозь боль и растерянность Матильда увидела, как лицо незнакомки дрогнуло.

– Бедное дитя, – совсем иным тоном сказала она, гневно посмотрела на слуг и топнула ногой. – А ну-ка отпустите ее!

– Ее? – заикнулся кто-то, но другой, по-видимому, главный, перебил его:

– Будет исполнено, ваше сиятельство, – испуганно забормотал он, и Матильда почувствовала под ногами пол. – Мы выкинем ее за дверь, как вы прикажете.

– Вы, что, не поняли? – спросила женщина, высоко подняв бровь. – Отпустите ее и пусть она подойдет ко мне!

Матильду отпустили, и она, помедлив, хотела было сделать книксен, но вовремя спохватилась, вспомнив о мужской одежде. Она неловко поклонилась, щупая языком дырку в зубе, а затем послушалась графиню, перешагнув через упавшие и раздавленные колбаски.

Женщина достала кружевной платок и с материнской настойчивостью вытерла Матильде щеки.

– Согрейте воды, – скомандовала она слугам. – И принесите, наконец, обед! Не бойся ничего, – совсем иным, мягким тоном произнесла графиня, обращаясь к Матильде. – Я позабочусь о тебе...

Руди пришел в себя от монотонного скрипа телеги. Его мутило, хотелось пить, и соломинка, качавшаяся над его головой, невыносимо, до тошноты раздражала его. Выше нее было небо, голубое почти до прозрачности, но и оно мешало ему сосредоточиться и собраться с мыслями.

– Пришел в себя? – над ним склонилась Магда. Она сунула ему в рот тряпку, пропитанную чем-то кислым, и он заворочался, стараясь выплюнуть ее. В плече и груди жгло, словно приложили кочергу. От кислого почему-то ослабла жажда, и он прекратил сопротивляться. Над головой зажужжал толстый бычий слепень, но Магда отогнала его тряпкой.

"Куда мы едем?" – хотел спросить Руди, но вместо голоса вырвалось какое-то сипение.

– Молчи уж, – посоветовала ему Магда, исчезнув с его глаз вместе с живительной прохладой. Он кое-как повернул голову. Она сидела рядом, сгорбленная и хмурая – в руках у нее был только плохо замотанный узелок, из которого торчало горлышко глиняного сосуда, заткнутого пробкой.

– А чего господину молчать? – вмешался мужик спереди, наверное, возница. Его диалект резал Руди ухо. – В деревне-то господин и не умолкал вовсе.

Руди удивленно поднял бровь, и Магда неохотно отозвалась:

– Мало ли чего человек в бреду наговорить может... Кто его знает, помешался, к примеру.

– Ну, ты его выгораживай больше. Сама на господина порчу навела, небось, а теперь испугалась!

Магда презрительно скривилась.

– Что ж ты не жалуешься на мазь, которую я тебе готовила, когда тебе спину схватило? Может, я и туда порчи навела, а?

– Все вы, ведьмы, один народ, – неуверенно пробормотал мужик, но притих.

– Вот и славно, – сварливо ответила Магда. – И помалкивай, а то превращу тебя в жабу, раз я, по-твоему, ведьма.

– Чего это, "по-моему"! Все так говорят, – проворчал он после долгой паузы и заругался на лошадь. – Ты – ведьма, внучку свою отдала дьяволу, да и барона нечисть какая-то сменила, а мы-то его за человека держали... Деньги платили...

– А раз платили, значит, все вы дьяволовы пособники! И отлучат всю вашу чертову деревню от церкви, ясно? – вызверилась Магда. Руди видел, как сузились ее глаза, и про себя призвал ее к осторожности. Что могло случиться в деревне? Как он сам мог что-то сказать? Так или иначе, ей стоило бы помолчать – он много раз видел, как темные люди принимали неосторожные слова на веру, и на этом строилось обвинение. Императорские законы были милостивы к заблудшим, но нетерпимы к грешникам. Он хотел поднять руку, чтобы остановить Магду, но не смог.

– Чтоб язык у тебя отсох, – испуганно пролепетал возница. – Я к тебе со всей душой, а ты угрожать мне вздумала! На суде-то мне что говорить теперь?

– На что совести и ума хватит, – Магда взглянула на Руди и упрямо сжала губы. Он почти физически чувствовал ее неприязнь. Воцарилось молчание; она склонилась над своим узлом, будто над ребенком, и ее коса выпала из-под чепца. Руди показал взглядом, что хочет пить, и Магда – не сразу и неохотно – откупорила снова свой сосуд и промокнула серую тряпку, чтобы провести по его губам и выжать напиток ему на язык.

– Если бы один господин не приехал сюда, – с ненавистью шепнула она ему, – и не кинул бы дрожжей в нашу опару, ничего бы этого не случилось.

"Но дети пропали, – безмолвно ответил Руди. – Я не виноват в том, что каждый из вас неумело скрывал".

– Где солдаты? – наконец спросил он скрипучим голосом, когда ему показалось, что горло достаточно смягчилось.

– Часть ушла вперед, часть идет позади, – ответила Магда. – Как же, надо следить с безопасного расстояния, не отравила ли ведьма их господина!

– Почему... ведьма?

– Потому что вытащила на себе ваше дородное тело, – прошипела она. – А господин в бреду принялся твердить об оборотнях и о бароне, и добрые христиане решили, что дом сжег дьявол и его приспешники, и только ведьма, перепугавшись, вынесла прекраснодушного господина, воспользовавшись своими бесовскими силами! Вот добрые люди и взяли ведьму. И схватили. А семью ее прогнали прочь, поделив их вещи. И, слава Пресвятой Деве, а то бы и они ехали на костер вместе со мной! – она неожиданно запнулась, но продолжила с не меньшей яростью: – И добрый господин, как оправится, будет сидеть рядом с судьей и давать показания о том, что ему привиделось...

– Нет! – выплюнул Руди.

– Не знаете вы людей, – угрюмо отрезала Магда. – И сидеть будете, и судить будете. Может, скажете что-нибудь: зачем жечь ведьму, она уже стара, пусть доживает свой век! И секретари запишут ваши слова, как благороднейший из поступков, и будут славить вас там и сям. А дровишки уже догорят к тому времени, и ничего от меня не останется, кроме углей. Оно ж известно: знатным людям и вместо камня пряник поднесут, а простым – и вместо корки камень.

– Значит... Рассказать правду.

Последние слова утомили его, и он закрыл глаза, проваливаясь в тягучую дремоту.

– Кто поверит этой правде? – донесся тоскливый голос Магды. – Разве эти руки могли носить драгоценности? Разве бывает такой загар у благообразных дам из салонов? Никто из них не говорит тем языком, к которому я приучена, и не умеет делать ничего, кроме как наслаждаться жизнью, наставляя рога своим мужьям... Господа судьи – не дураки, – она помолчала. – Нет, я не жалуюсь. Есть люди, кому Бог полной ложкой отсыпает горя. Одного бы я хотела перед смертью – удостовериться, что с Лене все в порядке. Сыновья мои не пропадут, где бы их не носило, а я славно пожила.

Руди хотел утешить ее, но и он знал, что если один раз попадешь вниз, наверх почти не выбраться, и что людей может разубедить лишь чудо, которое случается так редко, что легче думать, что оно никогда не случится. Он упрямо произнес про себя это слово несколько раз, пока оно не распухло в его голове так сильно, что вытеснило все остальное, и ему привиделась пыльная дорога среди полей, без конца и без начала.

Когда он пришел в себя в следующий раз, телега уже стояла на дворе за каменной стеной, и вокруг него суетился доктор в длинных остроносых туфлях.

– Усадите его, – требовал он от слуг, которые обступили телегу со всех сторон. – Но, ради всего святого, болваны, делайте это медленно, ибо благородный организм не чета вашему, и малейшая встряска может нарушить его внутренности, что, в свою очередь, помешает оттоку всяческих жидкостей... О! Вы пришли в себя! – несмотря на свои слова, он с жаром кинулся целовать Руди руки, не заботясь больше ни о внутренностях, ни о спокойствии. – Я велел принести вам портшез, мой друг, и вас в целости и сохранности доставят в лучший дом этого города, ну а я – скромный врач... Кстати, мое имя, господин, – Иероним Вайс, вы ведь знаете, что белый – это цвет здоровья? Такой приятственный каламбур! – помогу вам как можно скорее встать на ноги. Мази, пилюли, притирания, микстуры – все, все есть в этом городе, чтобы поправить ваше драгоценное здоровье... – Ну вы, остолопы! – он опять обратился к слугам своим вторым голосом, потерявшим все льстивые нотки. – Не уроните господина в навоз!

Пока они таскали его туда-сюда, пытаясь исполнить приказы доктора и усадить в портшез, Руди приподнял голову, пытаясь увидеть Магду за суетящимися людьми. Та сидела на бочонке между двух стражников и жевала краюшку хлеба. Старуха будто почувствовала его взгляд и обернулась; их глаза встретились, но она не улыбнулась и взглянула на него так сурово, что он был даже рад, когда ее лицо скрылось за задернутой в портшезе занавесью.

Доктор заглянул к нему с другой стороны, и Руди вначале испугался, что он залезет к нему, но тот осведомился о том, как чувствует себя господин, обмахнул его платком, от которого одуряюще пахло чем-то сладким до тошноты, и скрылся. Он велел слугам поднимать портшез, и вскоре Руди уже качало по пути к дому, где ему обещали кров и пищу.

Графиня собственноручно умыла Матильду и заставила ее переодеться в мужскую одежду, купленную тут же у хозяина. Она единственная догадалась, что Матильда лишь притворяется мальчиком и легко пожурила ее за это. Свита у нее оказалась внушительная – шестеро слуг, компаньонка и два кавалера, не считая кучера и личной служанки. Муж ее владел большим наделом земли в одном из южных княжеств, и графиня обронила, что он сейчас на войне, а она навещала свою дальнюю родственницу при дворе курфюрста. Вначале Матильда стеснялась разодетых господ, стыдясь своего потрепанного вида, но, когда подали первую перемену блюд, она столь увлеклась едой, что забывала даже ответить на вопросы, которые относились к ней самой. Еда казалась ей необычайно вкусной – салаты из свежей зелени, биточки, итальянский рис, сладкий пирог, куриный суп – перемен блюд было шесть или семь! Небывалая роскошь, хоть графиня и отзывалась о здешнем столе презрительно.

Пока Матильда жевала, она рассказывала о деде, и о том, что он то ли погиб, то ли пропал, а ее дом сожгли, и что она идет в город, чтобы потребовать найти своих родственников. Она поведала и о том, что ее родители давным-давно умерли, и что дед нарочно жил в глуши, и о его подвигах, и о славе, и о том, что сама собирается на войну. Графиня слушала ее благосклонно, изредка уточняя те или иные подробности ее рассказа. Дедушку она знала и, конечно, выразила готовность немедленно помочь Матильде в поисках справедливости, уверяя ее, что именем императора сделать это будет легко. Когда Матильда набила себе живот так, что в него больше ничего не лезло, ей захотелось спать. Смутное волнение шевельнулось в ее сытом и сонном мозгу, словно она забыла что-то очень важное, важнее, чем дед и ее родственники.

Девчонка! Она совсем забыла о ней, и бедняжка ждет ее на улице под ветром и солнцем. Матильда попробовала возразить, что крестьяне привыкли к голоду и холоду, но получилось плохо: воображение подсовывало картины, кусающие сердце. Вот Лене отбивается от собак, вот ее секут за то, что она посмела своим видом оскорбить зрение знатных господ, вот она просит милостыню в пыли... Подступавший сон расползся на клочки, и Матильда осторожно кашлянула, опасаясь перебить графиню.

– Что такое, дитя мое? – спросила та, по-прежнему ласково и сочувственно. – Ты хочешь выйти?

– Нет, ваше сиятельство, – ответила Матильда, хотя сходить в горшок она бы тоже не отказалась. – Дело в том... Я кое-что позабыла вам сказать.

– Что же?

– Я была не одна, – с усилием сказала она, откашливаясь под взглядом всех присутствующих. – Меня ждут на улице, и мне надо вернуться...

– Я не понимаю тебя. Что ты хочешь сказать этим? Неужели это не голод, а подлые воры заставили тебя залезть в погреб? Если так, то мы поймаем их и повесим.

– Нет-нет! Это не воры... Это моя... – она задумалась, как назвать Лене.

Графиня высоко подняла бровь на накрашенном лице.

– Служанка, – наконец выпалила Матильда. – Девочка из нашей деревни. Она потеряла родных и шла со мной в город...

– Служанка? О, девушка вряд ли пропадет в этих краях, – она заулыбалась и добавила что-то на незнакомом Матильде языке, отчего все присутствующие засмеялись, будто по команде.

– Видите ли, она совсем мала...Ей, кажется, лет шесть. Или, может быть, восемь. Я боюсь, что она окажется в беде.

– Шесть или восемь, – задумчиво повторила графиня. – Кто же кому из вас служит? Девчонка, крестьянка... Эти дети живучи как репей. Не думаю, что с ней может случиться что-нибудь, ради чего стоит здесь задержаться.

– О, она совсем не похожа на обычную крестьянку, – горячо заговорила Матильда, но взрослые уже не слушали ее, переговариваясь между собой. – Она очень робкая и скромная, ваше сиятельство. Ее очень легко обидеть! И она давно не ела досыта. Если вы соблаговолите помочь ей, я клянусь вам во всем помогать и исполнять все ваши приказы...

– Правда? – графиня обернулась к ней, и в глазах у нее запрыгал озорной огонек. – Эта девчонка твоя личная собственность, раз ты так о ней беспокоишься?

– Да, – храбро соврала Матильда. В конце концов, если дедушка умер, то вся его земля принадлежит ей, равно как и крестьяне. А если нет, то он вряд ли откажется подарить ей Магдалену.

– Значит, ты клянешься выполнять все, что я скажу?

– Клянусь. Пресвятой Девой Марией. И своим именем. И именем деда.

– Ну что ж, я принимаю твою клятву, – графиня хлопнула в ладоши и приказала слугам немедленно спуститься вниз и найти девчонку ("Ее зовут Магдалена", – вставила Матильда).

– Можно мне пойти с ними? – осведомилась она и, встретив сумрачный взгляд графини, поторопилась добавить: – Так она вряд ли испугается и убежит.

– Что ж, ладно, – милостиво ответила графиня.

Когда Матильда выбежала на улицу, опередив всех слуг, дорога за изгородью была пуста – там, где сидела Лене, осталась лишь примятая трава. От нее все еще пахло бедняцким платьем девчонки, и Матильда завертелась на месте, пытаясь почуять, в какую сторону она ушла. Дым от натопленной печи мешал ей, как она ни ложилась на землю под удивленные взгляды слуг, перебивал нюх, стирая прочие запахи, и, в конце концов, она отчаялась, не зная, куда могла пойти эта девчонка.

Графиня заставила Матильду подняться, и сделала знак слуге отряхнуть платье. Она ничуть не удивилась ее странному поведению, в отличие от слуг и зевак, которые даже начали креститься, и приобняла Матильду за плечи.

– Не волнуйся, дитя, – ласково сказала она. – Твоего беспокойства это не стоит. Если вам суждено, то вы встретитесь снова... – она замолчала, а затем наклонилась к Матильде и шепнула на ухо: – Но никогда не делай на людях то, что делала сейчас, тебе это ясно?

Матильда обернулась к ней и встретила холодный, но, как ни странно, понимающий взгляд. Она невольно смутилась и кивнула: "Да, я исполню".

Лене не успела даже замерзнуть, сидя на земле; ее согнала с места кавалькада из знатных кавалеров, и она уткнулась головой в землю, как учила ее бабка Магда, и застыла в этой позе до тех пор, пока господа не проехали. Сильно хотелось есть. Хотелось отдохнуть. Но она не смела никуда уходить, как приказал ей Матиас. Странным он был – иногда заговаривался и называл себя, как девчонка, то принимал высокомерный вид и злился без толку и без повода, то был добр с ней. Она поняла, что он приходился барону внуком, но ей казалось, что у старого барона была только внучка... Впрочем, откуда Лене было об этом знать на самом деле, и она быстро перестала думать о своем спутнике.

Ее укусил муравей, и она почесала голую лодыжку. Слуга с постоялого двора хмуро на нее посматривал, взвешивая в руке кнут. Лене на всякий случай встала и поклонилась ему, но его лицо ничуть не смягчилось. "Я просто дождусь здесь Матиаса", – сказала она себе, проведя большим пальцем ноги перед собой, но внезапно ее охватило ощущение, что Матиас не вернется, что он попал в беду. Сложно было объяснить внезапный холод, но в животе будто заворочалась большая жаба, и Лене поняла, что ей не стоит здесь оставаться.

Она еще раз посмотрела на слугу, и тот с отвращением отвернулся и ушел. Лене переступила с ноги на ногу, размышляя, куда ей пойти, но не успела сделать и шага, как ее окликнули. Слуга, не меняя брезгливого выражения лица, кинул ей половинку подсохшего хлеба, и Лене, не веря своим глазам, прижала его к животу и мелкими шажками отошла прочь.

Лене съела половинку, как только отошла подальше от двора, вторую завернула в подол рубашки и решила оставить на черный час. Солнце жарило вовсю, над полем стоял звон кузнечиков, и над дорогой лениво пролетали толстые шмели. Лене не знала, в какой стороне ее дом, а идти в другое место ей было незачем. Она оглянулась на хутор, где осталась Матильда, гадая, не подождать ли ее или его, но увидела телегу, скрипевшую и вздыхавшую, будто существо, старше которого не было на свете, и подняла руку, чтобы спросить у добрых людей, как вернуться домой.

Это были крестьяне из другой деревни, ехавшие в город, чтобы привезти господину управляющему шерсть, и они не знали никого из деревни Лене, разве что слышали, что два года назад кого-то из их деревни задрал волк. Женщина смотрела на Лене с жалостью, пока та смущенно и сбивчиво рассказывала о том, как потерялась в лесу и теперь ищет свою бабку. Они долго судили и рядили, как лучше поступить с Лене, пока запряженный в телегу бык медленно вздыхал, отгоняя мух, и, в конце концов, решили отвезти ее в город, где можно было найти кого-нибудь, кто позаботится о ней и знает дорогу назад. Они ничего не слышали ни о пожаре, ни о господине, который переполошил всю их деревню, ни о смерти старого барона, да и вообще говорили мало и веско, предпочитая держаться вещей знакомых. Лене усадили на кучу мягких тюков, и она свернулась на них калачиком, радостная, что можно передохнуть и больше не идти не пешком. Она так уютно прикорнула среди мешковины, остро пахнувших шерстью, что быстро уснула, и ей приснилось, что они с Матиасом вернулись домой, и он катает ее на запряженной в телегу огромной собаке.

У ворот города ее разбудили, и, полусонную, стащили на землю, пока офицер досматривал груз и допытывался, кто они такие. У него были огромные усы, которые топорщились, как у таракана, и выпученные голубые глаза, а на каждом слове он лязгал зубами столь страшно, что Лене спряталась за телегой. Она слышала, как крестьянин с извинениями и поклонами вручил офицеру деньги, и тот, пересчитав их, наконец смягчился, но быстро отвлеклась, поскольку рядом на подставке стояла блестящая кираса. Поверхность ее отражала все, как застоявшаяся вода, и Лене не сразу узнала себя; настолько ее лицо и фигура исказились в ней. Она поглядела на себя сбоку, затем скорчила рожу, потом показала язык и обомлела, когда кираса неожиданно поднялась вверх, а ей самой достался такой подзатыльник, что она упала прямиком на барабан и свалила его на бок, отчего он покатился и оказался прямиком за злым офицером, который только-только подал сигнал, чтобы пропустить их. Тот не заметил его, сделал большой шаг назад и проткнул каблуком сапога баранью кожу, изумился и чуть было не упал назад. Среди солдат послышались смешки, и офицер покраснел и выпучил глаза еще больше.

– Какой негодяй осмелился это сделать? – он крикнул так, что спокойный бык прижал уши и попятился. – Всех запорю!

Сразу несколько рук вытолкнули Лене к нему, и, когда он наклонился к ней, хмурясь и пытаясь ее рассмотреть, она от ужаса икнула прямо ему в лицо.