Текст книги "Не ищите женщину"

Автор книги: Станислав Золотцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Золотцев Станислав
Не ищите женщину

Станислав Золотцев

Не ищите женщину...

Станислав Александрович Золотцев родился в 1947 году. Работал слесарем на псковском заводе и строителем в Ленинграде. Окончил филологический факультет Ленинградского университета. Преподавал в вузе, работал переводчиком за рубежом. Служил офицером в авиации Северного флота. Окончил аспирантуру МГУ.

Член Союза писателей России с 1975 года. Автор шестнадцати книг стихотворений и поэм, трех книг критико-литературоведческих эссе, переводчик, публицист, прозаик.

Счастливый Джесвал

Если меня спрашивают: знал ли я в жизни своей хоть одного совершенно счастливого человека, я не раздумывая и сразу же отвечаю: да! По крайней мере одного точно знал и даже был с ним хорошо знаком. Причем с таким счастливцем, что счастливей придумать и вообразить трудно. Правда, знакомство с ним произошло у меня очень давно, в конце шестидесятых – Боже мой, уже вчерашнего, прошлого столетия. И длилось оно недолго, месяцев пять. Ровно столько времени мне пришлось проработать переводчиком на возведении гигантского энергетического центра в самом центре Индии. Да, то было в стране чудес! И начались они, чудеса, как только я оказался на земле Индостана. В первый же день выяснилось, что индийско-советский институт, в котором я должен был укреплять дружбу двух великих стран на ниве преподавания и перевода, еще не открылся: здание для него еще не готово. А в Москву об этом то ли забыли сообщить, то ли это сообщение где-то затерялось. Ну не посылать же меня обратно в Союз... Посольский чиновник, с кем-то созвонившись, предложил мне временно потрудиться там, где создавалось чудо индийской энергетики. "Хоть ты и гуманитарий, – сказал он, – однако должен знать, как будет по-ихнему "болт" или "гайка". А все остальное на месте узнаешь..."

Вчерашний студент, я готов был тогда ехать куда угодно – лишь бы ехать. Вот и довелось мне почти полгода провести не только среди банановых и кокосовых пальм, но также и среди энергоблоков, турбин, генераторов, трансформаторов, пультов управления и прочей сложной машинерии, рождающей электричество. И вся эта мудрая техника еще только монтировалась, устанавливалась на место – руками знающих в ней толк людей, смуглых, черноволосых и белозубых индийцев, которых наставляли наши парни.

Там-то я и познакомился с Джесвалом. Все индийцы в основном очень улыбчивы, хмурыми и угрюмыми редко бывают среди них даже бедняки, даже нищие. Но Джесвал! О, наверное, он и родился-то уже с улыбкой на лице. Да с какой улыбкой – словно само щедрое солнце Индостана подарило ее ему... У нас таких людей чаще всего зовут так: душа-человек. Джесвал и впрямь был улыбчивой и смеющейся душой того сложного людского множества, что трудилось на той "великой стройке государственного капитализма", – так сами индийцы, многие из которых стажировались в Союзе, не без юмора величали возводимый ими энергоцентр. Надо сказать, эта работенка была не сахар. При сорока и даже при тридцати градусах жары (это еще в тени!) просто отдыхать на морском берегу и то бывает делом утомительным. А нас тогда в таком зное окружали сплошные металлические конструкции, начиненные всяческой аппаратурой. Того, что зовется "нештатными ситуациями", хватало... Наше, советское оборудование, хоть и предназначалось оно для тропического климата, все-таки часто выходило из строя, да и с нашими ребятами, особенно с новичками, порой случалось то же самое – впрочем, и с аборигенами тоже: посиди-ка или постой под палящим солнцем среди раскаленных стальных кожухов, медных и бронзовых покрытий, пластика и проводов. Тут в буквальном смысле – кровь из носу, а то и сердце забарахлит... Но там, где находился Джесвал, все эти сложности одолевались людьми намного легче.

Безунывный – он никому не давал унывать; казалось, он заряжал окружающих его людей своей улыбчивой энергией, своими бесчисленными шуточками-прибауточками. Сам работавший даже на яростном солнцепеке как-то особенно споро и легко, быстрый как ртуть, Джесвал вдобавок был истым полиглотом: мгновенно мог переходить в разговоре с хинди на английский, с бенгали на русский и так далее, смотря с кем говорил, – уж ему-то переводчики не требовались. Только лишь "скиснет" немного кто-то из местных или из наших, только лишь застопорится работа из-за какой-либо поломки – он тут как тут, растормошит, рассмешит (нас, братьев-славян, просто поражало, сколько знал он русских частушек, да и весьма "соленых"), побежит и тут же вернется с дефицитной деталью или с инструментом в руках, с прибором, в каком обнаруживалась нехватка, – и дело идет!

...А должностишка-то у него была совсем невысокая: по-нашему – помощник младшего инженера. Всего-то – но все начальство на той "великой стройке" признавало, что от Джесвала пользы больше, чем от любых троих старших инженеров с подчиненными им техниками. И недаром же, когда этот индийский коллектив, особенно по праздникам, устраивал свои "мероприятия", своеобразные собрания, плавно переходившие в застолья (благо "сухой закон" в том штате страны не действовал), и когда завершались официозно-торжественные речения, именно его, Джесвала, назначали "спикером" дальнейшей части в таких встречах. А сие аглицкое словцо в индийском обиходе может означать звание ведущего застолье, нечто вроде тамады. Надобно знать невероятно жесткую чиновно-кастовую иерархию общества в этой стране, с колониальных времен до наших дней почти не изменившуюся, чтобы понять, насколько уважаемым всеми должен быть человек, которому доверяют быть председательствующим в таких встречах. Джесвалу доверяли более чем оправданно. Он "правил бал" так искрометно и умело, с таким юмором и с таким изящным и объединяющим всех красноречием, что его многочисленная аудитория почти ежеминутно взрывалась смехом, и эти веселые взрывы перемежались песнями и стихами...

"Ну Теркин!" – как-то сказал о нем один из наших инженеров, и все мы с ним согласились. А главный инженер этого строящегося энергоцентра однажды в разговоре со мной и с моим приятелем, трансформаторщиком из Запорожья, поделился с нами вот таким своим откровением: "Вы знаете, я не могу не завидовать Джесвалу. Его заработок вдесятеро меньше моего, но сам Джесвал вдесятеро счастливее и меня, и, наверное, всех нас..." Вскоре мы смогли убедиться не просто в полной, но и в абсолютной правоте этого признания. Это произошло, когда Джесвал пригласил нас двоих к себе в гости.

Прежде всего, были мы оба поражены тем, какой редкостный порядок и какое налаженное благополучие царили в доме нашего индийского приятеля. Мы уже знали, конечно, что он принадлежал к касте браминов, высшей в этой стране, а брамины, даже обедневшие, остаются состоятельными людьми в сравнении с соотечественниками из иных каст. Но дом Джесвала – двухэтажный особняк с верандами, пристройками, флигелями и прочими "службами", говоря языком русских помещиков, был слишком роскошным владением даже для человека из этого социального слоя, тем более для младшего инженера с небольшим заработком. А еще к дому прилегали угодья, сад с прудом, виноградник, рисовое, пшеничное и кукурузное поля – словом, настоящее поместье, имение находилось в собственности "Васи Теркина" из штата Мадхья-Прадеш... Но даже не это поразило нас. Если хороший дом можно сравнить с полной чашей, то жилье нашего приятеля было не просто такой чашей, но и надраенной до блеска. Мне к тому времени уже доводилось быть гостем в домах очень обеспеченных индийцев. (Некоторых из них по-нынешнему можно было бы даже олигархами назвать.) Но такой ухоженности, такого уюта, такой чистоты, как в доме Джесвала, не встречалось мне в Индии ни до, ни после этого гостевания. Все под его крышей, казалось, дышало улыбчивым добром, все излучало свет не просто обеспеченности, достатка – но того, что по-русски зовется "ладом": свет семейного дружества и душевного тепла... А уж для того чтобы хоть вкратце описать все, чем потчевал нас хлебосольный наш хозяин, мне надобна была бы не одна страница. Скажу так: на столе перед нашими глазами развернулась вся роскошь местной вегетарианской кулинарии, искусно "разбавленная" и прореженная замечательными образцами европейской мясной кухни. Блюда сменялись на столе (а потом и на ковре в просторной садовой беседке), как танцовщицы в восточном хороводе, и каждое новое не пресыщало, но лишь разжигало предвкушение следующего. И каждое (поверьте, люди, находящиеся далеко от родного дома, от "дыма Отечества", это очень остро чувствуют) было приготовлено не просто умело и с толком, со вкусом, но – с любовью...

А подавали, приносили эти блюда на стол две женщины, одна чуть помоложе, другая чуть постарше, но и старшая выглядела лет на тридцать, не больше. Две этих южных красавицы несли яства на больших медных подносах, держа их над головами, причем несли, покачиваясь на быстром ходу так изящно, как только могут покачиваться при ходьбе женщины Индостана: а они не просто идут – они вершат танец шествия, вдобавок озвучивая его звоном многочисленных украшений, которыми увешаны их тела – бусами, ожерельями, серьгами, головными, ручными и ножными браслетами... Когда подобное волшебство видишь и слышишь в застолье – вы думаете что, становится не до яств и напитков? Ничего подобного: аппетит повышается вдвое, а то и втрое. Причем – на все! Помогали же двум прекрасным молодухам две другие женщины, более почтенного возраста, хотя ни старушками, ни просто пожилыми назвать их язык бы не повернулся, – каждая из них была еще красива и даже обладала неким зрелым изяществом. И одного взгляда на них доставало, чтобы понять: это матери двух молодых женщин. Но с первого же взгляда становилось ясно и другое: прекрасные молодухи – отнюдь не сестры друг дружке. Короче, мы с моим запорожским приятелем сидели заинтригованные... Кое-какие слухи о "нетипичной" для индуистского мира семейной жизни Джесвала до нас уже доходили, но они казались нам небылицами.

Тут надо добавить, что мужское население этого дома (кроме самого хозяина, конечно) было представлено тремя-четырьмя, но может быть, и пятью совсем молодыми пареньками, которые явно не годились Джесвалу в сыновья. Они то помогали женщинам в их заботах о нашей трапезе, то кто-либо из них выбегал в сад и возвращался либо с корзиной, полной фруктов или овощей, либо с вязанкой хвороста или соломы. Позже выяснилось, что все они приходились дальними родственниками Джесвалу. И все они жили в его доме. Он, что называется, "высвистал" их из деревень, затерянных в джунглях индостанского плоскогорья: там был переизбыток рабочей силы, и ребятам там некуда было деваться. А здесь он их определил на строительство энергоцентра, но еще и на курсы – нечто вроде наших вечерних школ и профтехучилищ одновременно, чтобы у этих парнишек было надежное место в многотрудной индийской жизни... Конечно, эти юные домочадцы Джесвала стали и помощниками ему в обихаживании его обширной садово-огородной усадьбы. Но еще – в заботах о его многочисленном потомстве.

А потомство это и впрямь впечатляло своей многочисленностью. Я просто не в силах был сосчитать, сколько же малышни бегало, ползало или еще лежало в люльках под крышей дома, где происходило наше пиршество. Казалось, тут сразу и детский садик, и ясли поселились, а у нескольких детей постарше, глазевших издалека на наше застолье, в руках замечались тетрадки и школьные учебники. В конце концов я первым не выдержал и спросил хозяина дома:

– Джесвал, неужели это все твои дети?

– Мои! – ответил он с горделивой улыбкой.

– А сколько же их? – спросил мой приятель-запорожец.

Джесвал было открыл рот для ответа, но тут же задумался, словно сомневаясь в правильности ответа. Потом пошевелил губами, загнул несколько пальцев и, озарив свое лицо улыбкой, уже просто преисполненной гордости, выпалил:

– Семнадцать! – и добавил: – Троим старшим по восемь, а двое только полгода назад родились, вот я немножко и сбился со счета...

Ошеломленные, оба гостя стали наперебой забрасывать своего индийского товарища громогласными вопросами:

– Почему так много? И когда ты успел, тебе же самому только тридцать?! И когда же успела твоя жена столько нарожать?!

– Она не одна, – ответил Джесвал. – Их две. Вот они! – и он еще более горделиво показал на молодых красавиц с подносами.

– Но как же так, друг? Тебе же нельзя, ты ведь не мусульманин, ты ведь индус! Вам же не положено заводить больше одной жены, так? Вам же запрещено вашими религиозными законами гарем иметь!

По лицу нашего приятеля пронеслась легкая тень обиды, и мы оба сразу почувствовали невольную бестактность в шторме наших по-русски откровенных и прямых расспросов. Но через миг Джесвал вновь широко улыбался, и его улыбка на сей раз означала, что он все понимает: его гостям было от чего прийти в потрясенное состояние... Он опять наполнил вином наши чарки (пенджабской работы, из чеканного серебра), потом произнес свой любимый тост, которому научился у кого-то из своих советских наставников: "Ваше здоровье – наше удовольствие!" Пригубив, хитро подмигнул нам и, растягивая английские слова, сказал:

– Нет правила без исключений! А у меня – не гарем. У меня – семья!..

После чего и поведал нам необыкновенную историю возникновения такой семьи...

...Родители Джесвала женили своего сына очень рано: он еще учился в провинциальном техническом колледже и еще не достиг того возраста, в котором по законам его страны парень может вступать в брак. Но в глубинных краях любой страны даже самые строгие каноны и уставы несколько теряют свою жесткость – тем более в Индии, где чуть не в каждой долине у людей свой говор и свои неписаные правила жизни... Джесвала именно женили: этим серьезным делом там, как и в давние времена, занимаются родители или старшие родственники жаждущей брачных уз молодежи. Они отыскивают своим сыновьям невест, а дочерям – женихов. Так ведь когда-то было и у нас на Руси, и не стоит спешно осуждать индийцев за "феодализм" в брачных традициях. Есть тут и добрый резон; к примеру, влюбленный парень вряд ли озаботится вопросом не было ли в роду его избранницы тяжких наследственных болезней. А вот старшие и заботятся о том, чтобы уберечь грядущую семью от несчастий по этой и по другим причинам... К тому же в Индии, как правило, старшие учитывают мнение младших: если во время "смотрин" (которые сегодня подразумевают и прогулки вдвоем, и совместные увеселения) юноше не глянется девушка, которую ему сватают, он говорит свое твердое "нет"; то же может сделать и она.

Но юному Джесвалу сосватанная девушка с первого же взгляда стала избранницей его сердца: он влюбился в нее без памяти. Причем – взаимно. Их брак и в других отношениях был хорош: семья невесты отличалась не только родовитостью, но и влиятельностью в местном обществе и немалым достатком. Так что "дауэри", приданое от нее нашему приятелю, досталось весьма ощутимое. Словом – живи да радуйся!..

...Однако к исходу второго года семейной жизни Джесвал и его юная жена заметно помрачнели. Еще более мрачными стали оба их браминских клана. Причина сей мрачности была более чем серьезной: у молодоженов не появилось младенца. При всей их жаркой взаимной любви Амрита (так звали супругу Джесвала) никак не могла забеременеть... Такой случай в любой стране, хоть в России, хоть в Америке, радости не приносит ни молодоженам, ни их родным, а уж в Индии, где семья без детей вообще семьей не считается, это просто несчастье для всех. Более того, это обстоятельство считается в индийских судах первостепенной, если не единственной, причиной для расторжения брака а разводы в стране Ганди и Тагора до сих пор крайняя редкость... Весь третий год совместной жизни с женой Джесвал посвятил ее лечению. Амрита побывала у лучших врачей не только их штата, но и Бомбея и Дели. Даже два заезжих зарубежных светила гинекологии ее смотрели. Амриту отправляли ко всяким целебным и чудодейным источникам, она многие часы провела у священного камня в храме богини плодородия Лакшми – ничего не помогало... Молодые кидались за помощью и к прославленным знахарям своей страны, к народным целителям, которые чуть ли не столетним старухам возвращали дар детородия. Но даже и такие чародеи оставались бессильными перед бедой, постигшей юную супругу Джесвала.

И что с того, что всей округе было известно: и в роду Амриты не водилось бездетных женщин, и среди предков Джесвала по мужской линии не водилось таких, кто не стал бы отцом многочисленного потомства. Что с того?! Назревал жестокий приговор: бесплодие. Развод казался уже неизбежным...

То был единственный год в жизни нашего приятеля, когда он почти не улыбался. При всем своем неистребимом жизнелюбии он начал впадать в черную тоску. Дело даже не в том было (это он нам рассказывал почему-то по-русски, допуская и не очень цензурные словечки), что расставание с Амритой представлялось ему страшнее смерти. Он знал: если его возлюбленная жена перестанет быть его женой, то и ей жизнь покажется страшнее смерти. Таковы до сих пор нравы на Индостане: женщина, которую оставил муж по причине ее бесплодия, живет как в пустыне, на нее смотрят хуже, чем на прокаженную. И даже в больших городах, где традиции соблюдаются не столь строго, даже в "европеизированной" среде таким женщинам приходится несладко. А уж в глубинных краях этой страны – тут слов нет... В былые, но еще не столь давние времена женщин с такой неладной участью могли даже и камнями забить... А меж тем родные Джесвала – в предвидении неизбежного развода уже стали подыскивать ему новую хозяйку его дома. И даже нашли! Но он и смотреть на нее не мог, убитый своим горем. "Я одно знал, – говорил он нам, – если мы с Амритой расстанемся, я жить не буду. Зачахну. Или сам уйду из жизни". И Джесвал решился на отчаянный шаг!

И к высшим религиозным пастырям своего штата, и к его высшим "мирским" властям Джесвал обратился с одной и той же просьбой. Он покорнейше просил их о милости – о том, чтобы ему было высочайше разрешено жениться второй раз, но не разводиться со своей первой женой.

Это прошение Джесвала прозвучало громом с ясного неба! Верховный брахман штата Мадхья-Прадеш был потрясен едва ли не меньше, чем первый министр этой провинции. На несколько дней Джесвал с Амритой, а также их родители стали героями не только местных, но и столичных газет. С такими прошениями к властям еще ни один муж бесплодной жены в Индии не обращался. Речь идет, конечно, об индуистах, не о мусульманах. Но если даже когда-то подобное и случалось, то разрешения на "двойной брак" ни один проситель не получал...

Но видно, для Индостана и впрямь уже начинались новые времена. Не то чтобы менее строгие в нравственных традициях, а просто более человечные... Около часа Джесвал стоял перед синклитом светских и религиозных высших чинов своего родного края, объясняя им свое отношение к жизни. Стоял – улыбаясь! И когда первый министр штата взял слово, то начал так: "За свою долгую жизнь я еще никогда не видел столь искренней и доброй улыбки на лице мужчины. Так могут улыбаться или дети, или люди с очень чистой и светлой душой!.."

...Когда же наш приятель вернулся домой, где его с нетерпением и с замиранием сердца ждала его многолюдная родня, когда он, сверкая огненными от счастья глазами, поднял над головой гербовую бумагу, свидетельствующую о свершившемся чуде, – произошло еще одно чудо. Он наконец взглянул на ту девушку, которую приискали для него родственники в качестве его новой жены... Теперь он смог разглядеть ее... Разглядел, разговорился с ней, юной студенткой провинциального лицея, и – почувствовал, что любит ее! Да, любит – влюблен в эту девочку по имени Ратхи, очарован ею до головокружения! Но... Амриту любя еще больше, чем прежде...

– Вы не можете себе представить, – восклицал Джесвал, рассказывая нам эту историю, похожую на восточную сказку, – вы вообразить не можете, что со мной в тот миг произошло. Мне показалось: я схожу с ума от какого-то странного счастья! Со мной произошло то, что с индусом произойти не может и не должно. И не потому, что нам так законом велено, нет, просто так издревле мы устроены, что можем любить только раз в жизни и только одну женщину... Ну, допускаю, что новые времена и нашу натуру стали менять, что и мы стали способны влюбляться не один раз. Но чтобы любить сразу двоих женщин, да искренне, всем сердцем – этого просто не может быть! Но именно это со мною произошло...

Но то было не последнее чудо в семейной жизни Джесвала.

Ратхи происходила из не менее знатной браминской семьи, чем Амрита, и ее приданое в несколько раз повысило благосостояние нашего друга. (Который здорово обеднел в своих непомерных расходах на лечение Амриты.) Но главное! – в первый же год своей замужней жизни Ратхи родила тройню. Да, сразу троих мальчиков! Через год – еще тройню, а по прошествии еще двух лет – уже двоих девочек...

И – почти одновременно с ее первой тройней на свет явились в доме Джесвала еще три младенца. Их родила Амрита!

"Я же говорила вам, что все женщины в нашем роду всегда были самыми детоносными на все окрестные долины!" – восклицала, торжествуя, мать Амриты. Еще бы ей было не торжествовать, если ее дочь к тому времени принесла своему мужу уже вторую тройню! По-нашему говоря, жены Джесвала рожали "ноздря в ноздрю"... И в те дни, когда мы оказались гостями в его доме, под крышей этого дома пищали, визжали, смеялись, плакали, щебетали и уже начинали степенно разговаривать семнадцать детишек в возрасте от полугода до восьми лет.

Надо ли говорить о том, как был счастлив Джесвал. Я ведь и начал этот рассказ с того, что он – один из самых счастливых людей, встреченных мною в жизни. А может быть, и самый счастливый...

...Выслушав головокружительную исповедь нашего индийского товарища по труду, мы с моим приятелем-трансформаторщиком некоторое время были не в силах произнести ни слова. Потом выпили – без тоста... Потом выпили за здоровье обеих его супруг. И только после этого вновь обрели способность разговаривать. И осыпали хозяина дома еще ворохом вопросов, не столь прямолинейных, как вначале, но все же достаточно откровенных. Но и ответы его были тоже откровенными.

– Джесвал, а... твои жены... они не ссорятся меж собою? Ну, хотя бы из-за тебя? Как же ты вообще-то с ними... делишь себя?

– Мне себя не надо делить, – всерьез, хотя и с улыбкой ответил Джесвал. – Мы, все трое, – единая душа и единая плоть. А ссориться... Трудно представить себе двоих других женщин, которые были бы столь же дружны меж собою, как мои возлюбленные... Вы знаете, когда они, познакомившись, провели вместе несколько дней, то каждая из них по отдельности сказала мне то же, что и другая: "Как я счастлива – наконец то у меня появилась настоящая сестра". Дело-то в том, что у них обеих не было сестер – только братья... Вот так, друзья мои!

– А все-таки, Джесвал, – спросил я, – как ты думаешь, почему твоя Амрита начала рожать только тогда, когда ты женился на Ратхи?

Ответ Джесвала заставил нас в очередной раз и удивиться и расхохотаться. Мы знали, что он читает на английском газеты и журналы, приходившие из Союза в Индию, и что вообще знаком с жизнью нашей державы и с ее многими порядками. Но такого ответа мы все-таки не ожидали. Хитро прищурившись, он сказал:

– Я думаю так: в моей первой жене заговорил дух социалистического соревнования!..

Счастлив ли ты сегодня, как прежде, Джесвал? Как хочется верить, что солнечно-веселая улыбка по-прежнему не сходит с твоего смуглого лица...

Не ищите женщину, сама отыщется...

(Кое-что о француженках)

Миф – одно из самых прекрасных явлений в жизни человечества. Это как раз тот самый "возвышающий обман", который для нас дороже и выше всех "низких истин", то есть суровой реальности. Перед нами – одно, а видим мы совсем другое... Один из самых увлекательных и ходовых мифов – о французских женщинах. Мол, это самые элегантные и самые изящные дамы в мире. Вдобавок самые раскованные и самые искушенные в искусстве любви. Ну и так далее. Очень много граней у этого пьяняще-головокружительного мифа... Мне довелось за несколько десятилетий, в силу своей основной профессии, встречаться с людьми из самых разных зарубежных стран, в том числе, естественно, и с женщинами. В свою очередь – и с француженками. И почти каждое из таких знакомств начисто опровергало – нет, не весь этот миф целиком, а какую-то одну его сторону. Зато другие стороны – блистательно подтверждали. Мне, например, встречались дамы из провинций этой страны, по своей буржуазно-финансовой скаредности схожие с Евгенией Гранде позднего периода ну лютые "куркулихи". Однако внешне это были истинно "эфирные создания", грациозные, как скрипки... Как бы там ни было, одно из самых ярких воспоминаний моей жизни – общение с дочерьми "прекрасной Галлии". О трех знакомствах с ними я и хочу вам поведать...

I

Коля была права

С этой француженкой я дружил в студенческие годы... Пожалуйста, не надо иронических улыбок: именно дружил. Она отличалась, на мой тогдашний взгляд, даже чересчур высокой нравственностью. И для меня она была, как мы тогда говорили, "своим парнем". Как многие девчата из нашего университетского общежития – такие у нас тогда были нравы: люби одну, с другими дружи... Но к делу. Звали эту девушку Николь. В шутку я как-то назвал ее Колей, и с моей легкой руки почти все у нас на факультете, кто знал ее, именно так и стали величать эту милую француженку. Даже ее преподаватели, более того – даже ее соотечественники, французские ребята и девушки, учившиеся у нас. А потом Николь и сама, протягивая руку для знакомства и очаровательно улыбаясь, стала представляться именно так: "Я – Коля".

Была Коля умницей и, влюбленная в русский язык и нашу литературу, истово и жадно вникала в таинства сокровищ, собранных Далем, Ожеговым и другими великими лексикографами. И очень хотелось этой француженке овладеть настоящим, живым языком страны Пушкина и Достоевского. Особенно притягивали ее всякие народные присловья, поговорки, цветистые и колоритные выражения. И в общем, Коля добивалась своего верно и не так уж медленно. Никто из молодых иностранцев, обучавшихся русской словесности у нас на факультете, не мог похвастаться таким самобытным говором, такой первозданной свежестью речи, как Николь. Чуть не каждую минуту в ее устах звучали то меткие и к месту сказанные пословицы, то иные речения совершенно родниковой чистоты. Такие, о существовании которых и русские-то студенты не всегда подозревали...

Правда, иногда эта увлеченность опережала языковые способности нашей Коли. Бывало и так, что, запутавшись в дебрях нашего фольклора, юная дочь Франции могла сказануть что-либо вроде: "Баба с возу – кобыле глаз вон!", а то и кое-что похлеще, отчего, осознав сказанное, заливалась густым румянцем и уж вовсе становилась похожей на "красну девицу"... Помню, гуляли мы по белоночным питерским улицам, и она воскликнула: "Как пусто – ни одного проходимца!"

Но чаще всего наша Коля "спотыкалась" на ударениях. Произношение у нее стало совсем русским, а вот неправильно поставленные ударения и выдавали в ней иностранку. И на путь истинный здесь она становилась с трудом. "Не быть тебе, Коля, шпионкой!" – вздыхая, пеняли мы ей, когда, к примеру, притомившись обучать нас французскому языку и предлагая сделать перерыв, она говорила: "Ребята, давайте передухнем!" А другое ее высказывание с неверным ударением так потрясло всех, что и до сих пор студенты и преподаватели нашего факультета в минуты усталости изрекают: "Мочu моей больше нет!.."

Но время шло, Николь упорно совершенствовала свое произношение, и, когда ей пришла пора уезжать во Францию, все ударения в ее устах уже звучали как положено.

Кроме одного! В слове "женщина"...

Коля упорно произносила это слово с ударением на втором слоге: "женщuна". Более того, она отчаянно, поистине с мушкетерским темпераментом сопротивлялась нашим попыткам переучить ее. "Как вы не понимаете: если говорим – "мужчuна", значит, надо говорить и "женщuна". Мужчина и женщина должны быть созвучны друг другу, должны рифмоваться меж собой! Поверьте, потому-то у вас, у русских, многое идет через пень колоду, сикось-накось и наперекосяк, что мужчина и женщина у вас не рифмуются..."

С тех пор прошло много-много лет. Можно сказать – жизнь прошла, жизнь, заполненная многими радостями и горестями, происходящими от любви, от сердечных переживаний. В памяти – множество разбившихся "любовных лодок" и семейных кораблекрушений, случившихся в судьбах тьмы моих друзей и знакомых. Да что там отдельные личные судьбы! какая держава рухнула!.. Ни разу со студенческой поры не довелось мне вновь повстречаться с улыбчивой француженкой, которую мы в шутку звали Колей. Но все чаще мне думается: наверное, Коля была права. И главные наши беды коренятся в этом злосчастном ударении. В том, что мужчина и женщина у нас не рифмуются друг с другом...

II

Гаврош

Героиня этого моего мини-рассказа уже много лет пользуется всемирной славой. Во Франции одно время ее считали не только гордостью страны, но и живым ее символом... Продлись наше с ней одно-двухдневное знакомство, перерасти оно в нечто большее – возможно, вся моя судьба могла сложиться иначе. Как, скажем, у того же Высоцкого. Но сему не дано было произойти. И поэтому я не стану "озвучивать" имя этой француженки: надеюсь, вы сами поймете, о ком идет речь. Просто расскажу, как было дело.

А было оно опять-таки в мои студенческие питерские годы, в самой середине 60-х. Представьте себе: разгар белых ночей, соловьиные хоры, сумасшествие обжигающе-свежей зелени вокруг дворцов северной столицы и ее пригородов, запах смолы от теплых невских волн, белые паруса на Финском заливе, и – "одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса", как писал об этой поре самый солнечный классик...

На таком-то фоне в те дни проходил некий международный форум молодежи, на который съехались парни и девушки из множества стран пяти континентов. Устроители этой внушительной по масштабам встречи сделали упор на культуру и искусство, поэтому сугубо идейно-пропагандистских "прибамбасов" было немного: посещение "Авроры", шалаша в Разливе (помнится, мне выпала тяжкая миссия беседы с одним индейцем, никак не понимавшим, почему ему нельзя прикорнуть в этом вигваме). Факельные шествия и почти непрерывные концерты и выступления на разных помостах и подмостках... И – безудержная, хмельная молодежная гульба тоже в ритме "нон-стоп"! Такого количества многоплеменных своих сверстников и сверстниц в вихре любовных утех мне до той поры еще не приходилось видеть...