Текст книги "Пилоты Его Величества"

Автор книги: Станислав Грибанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 30 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Второй русский летчик Николай Попов с сожалением говорил репортерам газет в Петербурге: «Как жаль, что наше правительство не законтрактовало Ефимова на должность военного инструктора, пока он не был законтрактован французами». Возможно, это и повлияло на решение генерала Кованько, когда тот, после неудачных попыток обучения летному делу в офицерской воздухоплавательной школе заезжими авиаторами, предложил занять эту должность Ефимову. Он писал ему:

«…После Петербургской авиационной недели военное министерство купило два «Фармана», и военный министр, озабоченный скорейшим применением их к делу, приказал мне запросить Вас, на каких условиях Вы могли бы поступить на службу в военное ведомство, главным образом с целью обучения офицеров русской армии…»

Ефимов тогда не смог ответить согласием, потому что был связан договорными обязательствами. Вот если бы военный министр откликнулся таким предложением весной, когда он обращался к нему с просьбой освободить от военной службы на три месяца его младшего брата Тимофея, которого он готов был научить летать и вместе с аэропланом передать военному ведомству. Но тогда ответа Ефимов не получил…

Перед состязаниями в Ницце Михаил Никифорович вызвал во Францию своего старшего брата Владимира, моего отца, служившего на железной дороге во Владивостоке. На Дальний Восток отец попал не по доброй воле. Его – начальника небольшой станции Таганча под Киевом – в 1905 году уволили со службы за участие в забастовке и антиправительственные высказывания. В поисках работы он вынужден был уехать с семьей на Дальний Восток, где, как опытный железнодорожник, продвигался по службе и в 1908 году был переведен во Владивосток.

Отец, конечно, не оставался равнодушным к летным успехам брата. Он увлекся проектированием «летающей лодки», вступил в организовавшийся во Владивостоке в начале 1910 года воздухоплавательный кружок. И хотя семья наша увеличилась – стало трое детей, – как-то решился ехать за границу, к Михаилу – учиться летать. Мы так и остались в Киеве, у бабушки.

В Париже Михаил Ефимов ознакомил брата с достопримечательностями города, совершил с ним небольшое путешествие в Швейцарию, затем дал первые уроки на аэроплане. Предстояли состязания в Италии. И вот в Вероне Владимир Ефимов и совершил свой первый самостоятельный полет. Затем отец стал готовиться в школе Фармана к экзаменам на получение пилотского диплома. В школе Фармана он сблизился с соотечественниками Ульяниным, Мациевичем и соперником дяди на одесском велотреке Яковом Седовым. Яков работал у него механиком, а дядя учил его летать.

Для более продуктивного обучения летному делу Михаил Ефимов установил на «Фармане» двойное управление, что давало возможность подстраховывать ученика в полете. Вскоре он смог подготовить офицеров Ульянина и Мациевича к сдаче испытаний, которые прошли успешно. Готовился и наш отец. Но вдруг получаем письмо: «Выезжайте!» И вот мы в Реймсе. Запомнилось, как отец возил нас на спортивном автомобиле в Париж. Город произвел на него неизгладимое впечатление. Дядя Миша организовал нам поход в лунапарк. Каким же страшным казался вход туда в виде раскрытой пасти чудовища, как пугали какие-то гробы и длинный, извилистый коридор-туннель со свисающими змеями!

– Куда ты нас завел? – возмущалась мама.

– А я и сам не знал, что здесь такая чертовщина! – смеялся дядя Миша. Однако страхи проходили, и мы врывались в царство чудес…

Вернувшись в Реймс, отцу пришлось наверстывать упущенное в летной подготовке. Однажды, опаздывая на полеты, он мчался из Мурмелона на Шалонское поле на велосипеде, вспотевший, поднялся в небо на открытом всем ветрам «Фармане», в результате чего заболел крупозным воспалением легких. На восемнадцатый день нашего отца не стало…

Похоронили отца на Южном кладбище в Реймсе. Через много-много лет, работая над книгой о пионерах авиации, я обратилась в газету «Юманите» с просьбой отыскать могилу Владимира Ефимова и соответствующие документы. Французские товарищи откликнулись на просьбу и не только прислали документы, но и привели могилу в порядок, сфотографировали ее. Надпись на надгробии отца выполнена по-французски: «Владимир Ефимов (1877–1910). Пионер русской авиации…». Посетить же могилу никому из нас так и не довелось…

Михаил Ефимов, потрясенный смертью старшего брата, никак не мог смириться с мыслью, что его уже нет в живых. Все на чужбине как-то потускнело, опротивело, и он решил немедленно вернуться на родину. Но как распутаться с договорами?.. Подвернулся случай.

У летчика Ефимова была ученица, очаровательная спортсменка-француженка, сменившая теннис на авиацию. У них завязались непринужденные, дружеские отношения, что не нравилось начальнику дяди Миши. И вот как-то дядя пригласил девушку в ресторан – поужинать с друзьями. Уютно расположившись за столиком, компания весело проводила время, но неожиданно вошел тот начальник и, подвыпив, сказал громко: «Русская свинья! Как француженка может сидеть с этим хамом!»

Кровь бросилась в лицо летчику Ефимову. Встав во весь рост, он сжал кулаки и направился к офицеру. Тот вскочил, стал пятиться к деревянной лестнице, да оступился и покатился вниз.

На следующий день дядю Мишу вызвали в консульство, где предложили извиниться перед офицером или немедленно покинуть страну.

– Такие оскорбления не прощают! – заявил русский авиатор. _ Он оскорбил не только меня, но и Россию!

Ефимов вернулся на родину с двумя «Фарманами» и новеньким «Блерио». В Петербурге в начале сентября начинался Всероссийский праздник воздухоплавания – смотр сил достижений отечественной авиации. В нем участвовали только русские авиаторы, о чем с гордостью писали все газеты. Сохранился такой вот текст: «Если весной у нас было только три летуна – Ефимов, Уточкин и Попов, то теперь их уже целая плеяда». И в самом деле, в Петербурге собрались летать уже двенадцать авиаторов! Среди них были офицеры, закончившие обучение во Франции, и двое – Руднев и Горшков, – освоившие летное искусство в родном небе.

«Русские летуны народились на свет без году неделя, – писал корреспондент «Биржевых ведомостей», – однако уже представляют разные типы. Во-первых, офицеры. У них все под рукой: военная команда и прекрасные аэропланы… Во-вторых, авиаторы из высшего круга. Они приобретают аэропланы за собственные деньги. В-третьих, авиаторы из разночинцев, интеллигентского класса, но бедных: Попов, Лебедев. И еще выходят прямо из народа самородки, как Ефимов.

В группу изысканно одетых спортсменов, – пишет далее корреспондент, – как будто по ошибке забрались два человека несхожего склада, несхожей породы – Уточкин и Ефимов.

Уточкин – красный, квадратный, в длинном пальто. Широкий, степной человек. Он похож на скифа с известной картины Васнецова. Губы заикаются, а маленькие глазки глядят решительно и зорко. Суровое лицо обветрено, в складках. Этот человек, подобно буйным предкам своим, проводит большую часть жизни под открытым небом. Так же как скифы, татары или казаки, братчики с Сечи, он умеет плавать, грести веслами, напрягать свои руки.

Ефимов, в кожаной куртке и серой кепке, вида самого простого. И недаром вчера околоточный не желал пропустить его обратно к ангару, требовал документ и даже записал в бумагу его имя и звание. Среди авиаторов – важных птиц, шантеклеров и павлинов, это русский воробышек в серых, растрепанных перьях… Он удивительно подвижен… Сделает поворот и вдруг осанкой и позой, плечами и даже игрою лица напомнит Шаляпина. Это если не братья, то все-таки кузены, оба из одной и той же семьи, как писал Некрасов, «бодрых, благородных, сильных телом и душой».

Устроители зрелища встретили Ефимова как признанную знаменитость. С ним советовались, просили осмотреть аэродром, что дядя и сделал, заявив: «Не хуже европейских».

Место для аэродрома выбрали на Комендантском поле, рядом с ипподромом, на котором проходила авиационная неделя в апреле. За две недели был построен аэродром, с укатанным летным полем, трибунами для зрителей, буфетом, ангарами, судейскими будками, получивший название Комендантский. Он вошел в историю авиации как первый гражданский аэродром России. Отсюда во время блокады Ленинграда вывозили детей и <…> ценности. Теперь он застроен, и лишь названия улиц – Авиационная, Планерная – сохраняют память о былом.

Интерес к авиационному празднику у публики был огромен. В течение трех недель состязаний газеты заполнялись сообщениями о малейших событиях на аэродроме, о каждом из их участников, особенно о Ефимове. Однако досаду вызвали капризы погоды и ветер.

Но вот глянул один клочок голубого неба, другой. И брызнуло солнце! Заулыбались люди, засверкал аэродром, затих ветер. Ефимов первым взлетел на «Фармане» на точное приземление. «Королю русских летунов» подобное испытание было сущим пустяком, и после трех минут полета он приземлился прямо в круг. Первого русского авиатора поздравили с открытием праздника.

Следом в воздух поднялся летчик Руднев. «Превосходными летунами показали себя поручики Руднев и Горшков, – тут же сообщила газета. – Оба летели сквозь строй шумных оваций. Даже раскинутые цепью солдаты-саперы и те не выдержали и приветствовали молодых офицеров, когда те пролетали над их головами…

Ефимов помчался вдогонку, взмыл вверх, обогнал, сделал не то что вираж, а просто пируэт, как танцовщица на одной ножке, прошел полкруга и ринулся вниз к земле. Уже в руке у махальщика дрогнул сигнальный флаг, – огромная летучая коробка как будто чиркнула колесами и вдруг снова взлетела кверху. Чуть не колом, как жаворонок. Еще круг, и она плавно опускается на место взлета. Ее колеса попадают в те же колеи. Это полеты высшей школы. Мы еще таких не видели. Ефимов опять на земле. Он весело смеется и машет рукой: «Еле не ткнулся об землю!» Вот так… Каждая черта в его лице играет. Я думаю, – пишет репортер, – что, если он попадет под бурю с градом или наскочит рулями на пляшущий смерч, он только заломит шапку покруче, по вечной привычке назад козырьком, и засмеется и обернет волчком свой громоздкий летучий тарантас…

В воскресенье снова шел дождь, снова дул порывистый ветер. Ефимов решил летать на гоночном «Блерио». Многие, недоверчиво глядя на легкий аппарат с тяжелым мотором в сто сил, уговаривали авиатора «не шутить с огнем». Но он снисходительно выслушал советы, затем спокойно уселся на свое место и взлетел в небо.

Напряженное лицо Уточкина, следившего за полетом, вдруг озарилось улыбкой.

– Вот это полет! Вот молодчина-то! – не выдержал он. Авиатор же с головокружительной высоты спикировал и почти вертикально стремительно несся к земле.

– Падает! Боже мой, падает! – закричали на трибунах.

Но в двадцати метрах от земли Ефимов выровнял машину и, сделав полный круг, плавно приземлился. Зрители, прорвав преграду, бросились к авиатору, шумно выражая восторг прекрасным полетом».

Михаил Никифорович сразу же стал любимцем публики и кумиром мальчишек. Учащаяся молодежь не пропускала ни одного полета на Комендантском аэродроме. Школьники выстраивались за оградой поближе к тому месту, где механики устанавливали аппарат Ефимова перед стартом, и наблюдали за каждым движением авиатора. Мальчишки знали манеру летать полюбившегося пилота и могли отличить его аэроплан в воздухе. «Моим летным богом был Ефимов», – напишет впоследствии один из этих мальчишек, писатель Лев Успенский.

Но так лихо летал Ефимов в одиночном полете. Зато с пассажирами, которых часто брал в полет, держался осторожно. Офицеры же, избравшие свой путь в авиацию, напрашивались в пассажиры к Ефимову и о полетах с ним отзывались восторженно.

– «Фарман», управляемый Ефимовым, так спокойно несется, – говорил лейтенант Подгурский, – что и я свободно мог делать наблюдения и даже записывать.

Подполковник Макутин, летавший весной с Христиансоном, восхищался:

– Никакого сравнения с Христиансоном! Ефимов почти не правит рулями: едва заметное движение руки – и «Фарман» поворачивается по его желанию. Вы представляете, Ефимов во время полета показывал мне город, реку… Тут же дал мне первый урок управления аппаратом.

Отлично летали офицеры – ученики Ефимова. Капитан Мациевич, как и Ефимов, часто брал на борт пассажиров. Поручик Руднев установил всероссийский рекорд продолжительности полета: он продержался в воздухе 2 часа 34 минуты 36 секунд, преодолев 156 километров. Он же первым пролетел над Исаакиевским собором. Штабс-капитан Матыевич-Мацеевич, учившийся в школе Блерио, поднялся на 1250 метров, установив всероссийский рекорд высоты. А лейтенант Пиотровский совершил с пассажиром первое в России воздушное путешествие над морем из Петербурга в Кронштадт.

Ефимов не гнался здесь за рекордами, но брался за трудные задачи. Он получил первый и второй призы за полеты при ветре десять метров в секунду. Ему достались три приза военного ведомства за подъем наибольшего груза, приз военного ведомства за точность посадки на условную палубу корабля: приземлился в пяти метрах от центра. Словом, Михаил Никифорович завоевал половину всех ежедневных призов и вышел в состязаниях на первое место.

Не обошлось на этом празднике и без происшествий. В сильный ветер при посадке против солнца Уточкин налетел на трос змейкового аэростата и упал в канаву. Все бросились к авиатору: он вылез из канавы и спокойно закурил сигару.

Потерпел аварию племянник Льва Толстого Кузминский, при этом сломал руку.

Упал с аэропланом поручик Еоршков, но, к счастью, отделался тем, что «разорвал рейтузы и получил царапины».

Лейтенант Пиотровский после успешного перелета в Кронштадт на обратном пути потерпел аварию. Его «Блерио» был разбит, и авиатор получил серьезное ранение челюсти.

Вот она, обратная сторона побед и завоеваний в небе России. Однако самое трагическое еще было впереди. За несколько дней до праздника, 24 сентября, погиб капитан Мациевич.

Михаил Ефимов ходил потрясенный, не верилось в случившееся… Снова слабость конструкции аэроплана. Лопнула диагональная растяжка, соединяющая крылья. Проволока попала в пропеллер, и он разлетелся на куски. Аэроплан потерял устойчивость. Передняя часть резко наклонилась, и от толчка пилот выпал из аппарата…

В те дни у Ефимова зародилась мысль построить аэроплан своей конструкции. Он должен был быть более легким, но не в ущерб прочности, с хорошим мотором. Обо всем этом Михаил Никифорович собирался рассказать и посоветоваться с профессором Жуковским. Николай Егорович присутствовал на празднике и от имени Московского общества воздухоплавания пригласил «короля воздуха» совершить полеты в Москве. Получил Ефимов приглашение и на полеты в Самаре. Но, решив осуществить мечту брата Володи – показать полеты во Владивостоке, – дядя отправил свой «Фарман» на Дальний Восток.

И вдруг Ефимова приглашают в Особый комитет для разговора с Великим князем Александром Михайловичем. Беседа была основательной. Авиатора расспрашивали о постановке учебы в авиашколах за границей, о перспективах развития авиации. Беседа затянулась, а в конце ее Великий князь задал неожиданный вопрос:

– Не смогли бы вы, Михаил Никифорович, занять должность шеф-пилота авиашколы, которую мы организовываем в Севастополе? Ваши знания и опыт были бы так полезны в новом деле!

Авиатор в растерянности молчал. Предложение было лестным, но нарушало все его планы.

Как бы угадав его сомнения, Александр Михайлович сказал:

– Не спешите отказываться. Подумайте. Послужите отечеству. И Ефимов согласился.

– А смогу ли я там строить свой аэроплан? – спросил Ефимов.

– Что ж, пожалуйста, – произнес Великий князь, и Ефимов согласился.

Начинался новый этап в его жизни.

В Севастополь Ефимов приехал после успешных полетов в Москве. Чистенький, беленький городок с широкими улицами, узкими, взбирающимися вверх переулками, бульварами, окаймленными зеленью, понравился авиатору. Здесь, в составе Черноморского флота, уже десятилетие дислоцировался воздухоплавательный парк. Начальником его был молодой лейтенант С.Ф. Дорожинский, освоивший во Франции аэроплан «Антуанетт».

Еще в 1909 году поклонники воздухоплавания и авиации города славных морских традиций организовали на общественные средства аэроклуб и совершали прогулки на воздушном шаре. С возвращением из Франции Дорожинского активисты аэроклуба возмечтали о приобретении собственного аэроплана. Но собранных для покупки «Блерио» денег не хватило. Тогда недостающие две с половиной тысячи рублей пожертвовал севастопольцам из своих средств Великий князь Александр Михайлович. Он был избран почетным членом клуба.

Шеф авиации не терял связи с Черноморским флотом, часто бывал в Севастополе, отдыхая на своей загородной вилле «Ай-Тодор». Видимо, не случайно для создаваемой им авиашколы и выбрано было место в этом южном городе.

…На Куликовом поле, где основывалась школа, полным ходом шли работы. Руководил ими временно назначенный начальником школы капитан 2-го ранга Кедрин – председатель совета Севастопольского аэроклуба. Он с нетерпением ждал приезда Ефимова, который сразу же стал консультантом по всем вопросам.

И вот уже построили деревянные сараи-ангары на шесть аппаратов, вдоль шоссе установили разборные парусиновые палатки-ангары, единственное в этом месте здание – кинотеатр – приспособили под казарму для команды нижних чинов, обслуживающих школу.

Михаил Никифорович взял себе в помощники механика Седова, который работал с ним еще в Мурмелоне. Летать Якова Ивановича Ефимов научил, но денег на аэроплан у Седова не было, поэтому он и поехал в Севастополь до лучших времен.

Не было проблем у Ефимова и с новыми учениками. Флот первым направил на учебу в авиашколу пятерых моряков офицеров и двадцать пять матросов для обслуживания ее. Из Петербурга приехали обучавшиеся во Франции полковник Зеленский, лейтенант Комаров, летавшие на аппарате «Антуанетт», штабс-капитан Матыевич-Мацеевич – на «Блерио». Поручика Руднева командировали сюда на время обучать на «Фармане».

Наступил день открытия школы. Как будто все было готово. Собраны и опробованы аэропланы. Их пока шесть. Инструкторы и ученики на месте, но волнения не улеглись. В половине десятого утра в школу прибыл Великий князь Александр Михайлович со свитой, приехавший курьерским поездом из Петербурга. И после обязательного молебна начались полеты.

Первым взмыл в небо Матыевич-Мацеевич, восхитивший их изящными эволюциями «Блерио». Следом за ним летал Руднев. Потом Михаил Ефимов на своем автомобильчике «Пежо» возил Александра Михайловича осматривать летное поле. На второй день был избран совет школы, на котором присутствовал Великий князь. В совет вошли инструкторы и шеф-пилот Ефимов.

Как только «высокое начальство» уехало, в школе начались обычные занятия. Первыми учениками школы стали четырнадцать офицеров разных родов войск и флота, отобранных из большого числа добровольцев. Среди них были люди с очень интересными биографиями.

Подполковник Генерального штаба СИ. Одинцов – воздухоплаватель, установивший немало рекордов. Во время Всероссийского праздника воздухоплавания он совершил перелет на аэростате из Петербурга в Таганрог, продержавшись в воздухе сорок часов. Сергей Иванович был глубоко убежден в великом будущем авиации.

Лейтенант Виктор Дыбовский – участник Цусимского боя, вырвавшийся из японского плена.

Поручик В.Ф. Гельгар, уже много лет работающий над созданием специального аппарата для военных целей, считавший, что съемки с аэроплана будут наиболее ценными для разведки.

Учились летать и сам начальник школы Кедрин, и делопроизводитель Самойло. К ученикам Ефимова прибавился и брат Тимофей, закончивший военную службу. Он оказался способным летуном.

Севастопольский авиационный журнал подробно информировал читателей обо всем, что делалось в авиашколе. «В нашем городе открылась школа тех неустрашимых смельчаков, что садятся в диковинные машины и как орлы взлетают в поднебесье. Здесь собрались отвага и решимость, соединенные с закаленной волей, сильной рукой и творческим гением. Они – герои современности – наша надежда, наши лучшие люди», – сообщал журнал, приветствуя авиаторов и желая «вкупе со всей Россией успеха в самоотверженной, на пользу родине, работе». Школе и Ефимову посвятили стихи:

 
Ефимов наш первый пилот-генерал,
Железные нервы Господь ему дал…
Пилотов отличных найдете везде,
Но нет ему равных покуда нигде.
 

Руководителям школы приходилось нелегко. Опыта не было, все надо было начинать сначала. Присланная из ОВФ программа обучения оказалась непригодной – составляли свою, обговаривая каждый пункт на совете. Вскоре временно назначенного начальником школы Кедрина сменил подполковник Одинцов, волевой командир, решительно наводивший в школе дисциплину и порядок.

А шеф-пилоту Ефимову пришлось не только проводить занятия с учениками. Под его руководством собирались поступающие аэропланы, он сам их облетывал, часто в конструкции вносил усовершенствования. Постепенно осваивая крымское небо, Ефимов и конструкторы школы готовились к дальним перелетам. Первому воздухоплавательному съезду, открывавшемуся в Петербурге, авиаторы задумали преподнести сюрприз, для чего требовалось летать и летать. Но начальник школы Одинцов уже был озабочен своим – он не хотел, чтобы инструкторы отвлекались от непосредственной школьной работы, и издал приказ, согласно которому руководителям и ученикам разрешалось проводить всякого рода дальние полеты только по воскресеньям и праздничным дням. Энтузиастов воздушного океана это не остановило. Летали даже в темноте – и над городом, и над рейдом.

16 апреля 1911 года стало историческим днем: впервые авиация принимала участие в маневрах морского флота. Утром после поднятия флага эскадра броненосцев и миноносцев вышла в поход к кавказским берегам. В это время над городом показался «Фарман» с летчиком Макеевым. Пролетев над рейдом и сделав круг над кораблями, он повернул назад, навстречу летящим аэропланам Ефимова с наблюдателем и Дыбовского. Затем воздушная флотилия соединилась с эскадрой.

Увидев в своем строю аэропланы, моряки пришли в восторг. Каждый самолет выполнял определенную задачу: Дыбовский, маневрируя между судами, был связным, Ефимов и Макеев охраняли эскадру с воздуха.

Репортеры писали: «В такую ветреную погоду полетят немногие заграничные пилоты. Молодая школа авиации может гордиться отвагой своих летчиков». От командующего флотом пришла радиограмма Одинцову: «Искренне поздравляю с блестящим маневрированием над эскадрой «Фарманов» и «Блерио». В адрес школы пришли приветствия и от Первого воздухоплавательного съезда, и от Великого князя, что не помешало ему приехать с комиссией и проверить успехи учеников.

Именно тогда, на совете, возникли дебаты о дальнейших перспективах школы. Ефимов доказывал, что ни о каком развитии школы на Куликовом поле не может быть речи. На аэродроме негде было развернуться, и следовало перебазироваться на более подходящее место. Он предложил посмотреть площадку, которая, по его мнению, подходила для этой цели. Комиссия поехала на машинах, а Ефимов с Седовым полетели на «Фармане» – в Мамашайскую долину за речкой Кача. Идея была одобрена комиссией: место как бы самой природой оказалось созданным для аэродрома.

– О строительстве авиашколы будем ставить вопрос перед правительством, – подвел итоги совета Великий князь, – а сейчас для вас основная задача – готовиться к участию в маневрах войск…

Дел было много. Решили организовать два авиаотряда. Из числа учеников подобрали наиболее способных, подготовили и летчиков-наблюдателей. Один отряд вскоре отправился в Варшавский военный округ, другой – в Петербургский, с ним поехал и Ефимов.

Севастопольские летчики в Петербурге попали в распоряжение бывшего ученика Ефимова подполковника Ульянина, начальника организованного в офицерской воздухоплавательной школе в Гатчине авиационного отдела. К пилотам прикомандировали в качестве наблюдателей офицеров Генерального штаба. Ефимов летал с Ульяниным для проверки правильности решения задачи офицерами-наблюдателями, летал и сам. Газеты сообщали: «Авиатор Ефимов совершил на Гатчинском аэродроме первый в России ночной полет. Он имел на аэроплане прожектор и при полете бросал снаряды. Полет продолжался сорок минут на высоте двести метров».

Из Петербурга севастопольцы поехали на маневры войск в Киев. Сохранилось в архивах такое заключение военного командования по маневрам 1911 года: «Приходится прийти к тому заключению, что своим умением, сердечным отношением к делу летчики вполне доказали, что авиация уже вышла из области простой забавы и является в настоящее время боевым средством, могущим в умелых руках оказать неоценимые услуги».

Однако успехи и достижения школы доставались не так легко. Двигались-то вперед не по накатанной дороге. Случались сбои, аварии. Ученики ломали аэропланы, их приходилось без конца ремонтировать. Разбился пилот Матыевич-Мацеевич с братом, молодым мичманом, приехавшим к нему в гости. Это была первая катастрофа в школе, потом были и друтие…

Непростым оказалось и положение Ефимова в этом учебном заведении. Руководители и ученики школы были из привилегированных слоев общества – дворян и аристократов. Некоторые из них с презрением относились к простому люду, к солдатам и матросам. Так, барон Буксгевден с возмущением писал редактору авиационного журнала Воробьеву: «Подумайте, какой-нибудь мужик Ефимов читает нам лекции». Но шеф-пилот был строг и требователен к ученикам независимо от их званий и происхождения. Вольнонаемный Ефимов не заискивал перед начальством. Это тоже кое-кому не нравилось.

Начальник школы Одинцов, понимая сложность обстановки, в которой приходилось работать шеф-пилоту, докладывает председателю Особого комитета: «Господин Ефимов представляет для русского воздухоплавания крупнейшую величину и по знаниям своим в области воздухоплавания на аппаратах тяжелее воздуха школе ОВФ весьма полезен. Военным делом интересуется и, по моему убеждению, будет в военное время весьма полезен. Полагал бы наградить М.Н. Ефимова чином поручика авиационных войск».

По существующим правилам крестьянину с образованием в объеме технического училища офицерское звание не полагалось. Сделали иначе. Вот что сообщил по этому поводу «Правительственный вестник»:

«Государь Император во внимание к особым трудам и заслугам, оказанным императорскому Всероссийскому аэроклубу, состоящему под высочайшим Его Императорского Величества покровительством, всемилостивейше соизволил 10 апреля 1911 года пожаловать звание почетного гражданина действительному члену Всероссийского аэроклуба крестьянину Смоленской губернии и уезда, Владимирской волости, деревни Дуброва Михаилу Ефимову».

Теперь хоть во всеуслышание мужиком-лапотником Михаила Ефимова назвать никто уже не отваживался.

…Школа готовилась к празднованию первой годовщины, исполняющейся 11 ноября, к выпуску летчиков специального класса, блестяще выдержавших экзамен своими действиями на военных маневрах. В Крыму в это время бархатный сезон был в полном разгаре. Родовитая петербургская знать заполнила роскошные виллы и дачи, утопавшие в зелени магнолий и кипарисов, раскинувшихся по Черноморскому побережью. В Ливадии отдыхало царское семейство, Великий князь Александр Михайлович – в своем имении «Ай-Тодор». Он предупредил Одинцова, что Его Величество примет выпускников, и это известие взбудоражило офицеров: предстать пред очи самого императора – какая честь!

Ехали на прием к царю в форме различных родов войск – в расшитых золотом мундирах, гусарских ментиках, в киверах и плюмажах, а среди них один штатский, во фраке и цилиндре, как бы случайно затесавшийся в эту компанию военных. Ефимов как никогда чувствовал себя здесь чужим и лишним…

Царь принял летчиков милостиво. Сфотографировался с ними. В школу возвращались в приподнятом настроении, окрыленные, а там застали военного министра. Так что пришлось летунам сбрасывать парадные мундиры и один за другим подниматься в небо. Воздушное пространство над Севастополем заполнилось полотняными птицами. Такого количества одновременно летающих самолетов севастопольцы еще не видели. Настоящий воздушный парад! Летчики были в ударе – все летали прекрасно. И военный министр дал высокую оценку работе школы: «Я много слышал и читал о школе, но то, что увидел, превзошло все мои ожидания. По справедливости, Севастопольская авиационная школа должна будет считаться родоначальницей русского воздушного флота…»

Свою вторую годовщину школа отмечала уже в новых помещениях за речкой Кача и постепенно из Севастопольской в обиходе стала называться Качинской. Весной, не ожидая окончания строительства основных зданий, решили переехать на новый аэродром, который назвали Александро-Михайловским – в честь Великого князя.

Руководить переброской имущества на новое место поручили офицеру, только закончившему теоретический курс в Петербурге, Виктору Георгиевичу Соколову. Сталкиваясь по работе с шеф-пилотом школы, Соколов проникся к Ефимову уважением и симпатией, у них завязались дружеские отношения. Спустя годы Виктор Георгиевич в письмах к автору этих записок вспоминал:

«…В 1912 году в Севастопольской авиационной школе я близко сошелся с Михаилом Никифоровичем. Нужно сказать, что он ни с кем – ни с начальством школы, ни с учениками – не имел товарищеских отношений. Почти все офицеры относились к нему – бывшему рабочему – свысока и время от времени давали почувствовать свое пренебрежение. Но он знал себе цену и держался с достоинством… Я по своим убеждениям представлял исключение из офицерской среды. В 1905 году эмигрировал за границу. Возвратился оттуда и поступил в военное училище, чтобы стать летчиком. Это мне удалось.

…Михаил Никифорович со мной чувствовал себя свободно и рассказывал мне о себе и семье много такого, о чем другим не хотел говорить. Полвека прошло с тех пор, но я как сейчас вижу, как мы с Михаилом Никифоровичем сидим ранним утром на Приморском бульваре, у берега моря, и он оживленно повествует о своем прошлом. Михаил Никифорович говорил о том, какие трудности ему пришлось преодолевать, чтобы стать летчиком. Как во Франции, чтобы изучить моторное дело, к каким трюкам ему приходилось прибегать, чтобы проникнуть в мастерские, откуда его выгоняли, так как самый маленький заводик или мастерская тщательно оберегали свои производственные секреты. С добрым чувством вспоминал он о французских рабочих, приходивших ему на помощь… «В вас бы они увидели барина, – говорил он, – а я для них был свой брат – рабочий».

Да и для механиков-мотористов школы Ефимов стал «своим братом». Надо полагать, не без его влияния эта авиашкола первой в России выпустила летчиков из простых солдат.