Текст книги "Дьявольское биополе"

Автор книги: Станислав Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

3

После ухода Лалаян в кабинет впорхнула Веруша, секретарь канцелярии. Именно впорхнула, поскольку ей девятнадцать, возраст порхающий; у нее талия тонюсенькая, как перемычка, – невольно полетишь; в руках листки бумаги вроде шелестящих крылышек. Веруша ознакомила меня с телефонограммой из городской прокуратуры: завтра в десять совещание на тему: «Психологический и социальный портрет преступника». С участием докторов наук: юридических, психологических и философских. Просьба явиться всем следователям. Но как могут явиться все следователи, если у каждого неделя расписана по часам? Например, я завтра на десять вызвал повесткой Смиритского. С другой стороны, послушать докторов наук мне охота: хоть позлюсь вволю, потому что их психологические и социальные портреты преступников не совпадают с моими.

Я взял листок с объяснением, данным Смиритским помощнику прокурора Овечкиной. Из справочных строчек вычитал, что он работает в отделе снабжения завода «Химик»; но меня больше привлек его домашний адрес, на который раньше я внимания не обратил, – Смиритский проживал в квартале от меня. Я глянул на часы… Закон разрешает допрашивать на квартире, коли есть на то причины. Разве не причина: завтра Смиритский потеряет половину дня, а я схожу на совещание. И допрос чисто формальный, поскольку у меня не было намерения защищать ни Вовика, ни Чариту Захаровну – пусть разбираются в гражданском порядке. Допрошу Смиритского и дело прекращу за отсутствием состава преступления…

В семь часов просторный импортный лифт вознес меня на девятый этаж. У двери, затянутой в черную кожу, как во фрак, я позвонил и зачем-то огладил портфель, точно он взлохматился. Все мои молодые коллеги ходили с «дипломатами»; я же не люблю углов и жестких линий. Поэтому еще раз погладил рыжеватую от времени кожу и подумал, что Смиритский, наверное, не пришел с работы. Стоило позвонить настойчивее. Я поднял руку, направляя се к кнопке, но тут же одернул, точно обжегся; мне показалось, что черная обивка двери ослепительно побелела…

На пороге стоял мужчина в ярко-белом, как сахар на изломе, ворсистом халате. Видимо, пока я оглаживал да поглаживал портфель, дверь открылась бесшумно.

– Вам кого? – спросил он удивительно глубоким и приятным голосом, который располагал к нему сразу и бездумно.

– Мирона Яковлевича Смиритского.

– Слушаю вас…

С годами я стал подозревать, что дьявол существует. Захожу, к примеру, в булочную и вижу горелую буханку; знаю, брать ее нельзя, тем более что рядом полно хлеба нормального, – моя рука описывает дьявольскую дугу и берет эту самую горелую буханку. Вхожу в электричку и замечаю пьяненького мужичка; не терплю их, полно свободных мест – мои ноги выделывают дьявольские кренделя и усаживают меня с пьяным. Беседую с заведомым дураком, хорошо зная: говорить ему о глупости что пытаться перекричать реактивный двигатель, – нет же, непременно вверну какую-нибудь сентенцию типа «лучше потерять с умным, чем найти с дураком». Водит меня дьявол, водит.

Казалось бы, надо Смиритскому представиться, показать удостоверение, объяснить цель прихода и потом допросить. Но дьявол подвернувшейся возможности не упустил. Хотя при чем тут дьявол, коли я убежден в бесперспективности расследования? Можно и пренебречь формальностями.

– Мирон Яковлевич, нужна ваша помощь…

– Как меня нашли?

– Адрес дал один человек, но просил его не упоминать.

– Входите.

Мы миновали сумрачную переднюю и попали в комнату, в которой много чего было, но казалось, что ничего нет. Из-за стола. Он находился посреди, в некоем геометрическом центре, где все сходится и откуда все расходится. Его можно было бы назвать прямоугольным, ибо стол слегка вытянулся, но прямых углов не выходило, потому что длинные бока закруглялись дугами; короткие же легли параллельно. Впрочем, удивляла не только форма стола и его царственное положение, но и белизна – пластик, что ли такой? – и хирургическая чистота; удивлял торшер, нависший над столом странным овальным, тоже белым, абажуром, как вытяжка над плитой; удивляли два кресла, чем-то походившие на зубоврачебные. Друг против друга, разделяемые столом.

– Мне, видимо, надо представиться…

– Не обязательно,– почти ласково заверил Смиритский.

– Хотя бы имя, возраст…

– Узнаю без вашей помощи.

– Как? – не удержался я от любопытства.

– Взглядом. Да вы садитесь.

Сев, я оценил функциональность этого комплекса. Белая столешница, белый свет торшера, белый халат… И в этом белом, как бог в центре мироздания, черные глаза Смиритского, уже препарирующие меня. Я понял, что попал под микроскоп, под электронный…

Минута прошла, вторая… Смиритский молча жег меня взглядом. Разумеется, на своей работе я привык ко взглядам. Преступнички так сматривали, что у меня стучало в висках и хотелось заслониться. Взгляд Мирона Яковлевича был иным, без ненависти и недоброжелательности, но возникало дикое ощущение, будто в тебя вползает что-то темное, скользкое и бесконечное.

– Вам лет пятьдесят, – наконец заговорил Смиритский. Это нетрудно определить по моему лицу.

– Женаты, имеете одного или двух детей.

Большинство людей женаты и большинство имеет одного-двух детей.

– Занимаетесь интеллектуальной работой.

Ну, это по очкам и портфелю.

– Не курите, не пьете, много читаете и пишите, спите плохо…

Шерлок Холмс угадывал больше.

– Любите чай, – заключил он исследование.

Я удивился, пробуя этого не показать. Неужели любовь к чаю тоже пишется на лице? Или я желтею.

Взгляд Смиритского стал другим, менее заползающим и более снисходительным. Я не мог понять, откуда, в сущности, этот взгляд берется: узкий разрез глаз, почти щелочки. Широкое белое лицо с длинным носом, слегка обвислые щеки, мясистый подбородок, лысая сфера черепа – все крупно и заметно, и, казалось бы, это должно останавливать внимание человека; нет же, притягивают щелочки глаз, точно темные пещерки на солнечном побережье.

– Что это у вас? – спросил Мирон Яковлевич.

– А что у меня? – проследил я его взгляд.

Смиритский смотрел на мой указательный палец правой руки. Не знаю уж сколько лет – может быть, всегда – на суставном сгибе бурел маленький нарост. То ли родинка, то ли бородавочка, то ли жировик. Не мешал.

– Хотите, уберу его? – предложил Смиритский.

– Хирургически?

Он усмехнулся и жестом попросил протянуть руку. Я положил се посреди стола под хирургически яркий свет. Эластичные пальцы легли на мою кожу, как прохладная резина. Ну, да, тропические лианы. Сколько они лежали? Минуту, не больше. Смиритский снял руку. Я торопливо убрал свою и глянул на родинку – в ней ничего не убыло.

– Дня через три исчезнет.

– Вы ее… чем?

– Биополем.

– Сожгли?

– Она ассимилируется.

На всякий случай я подул на нее. Смиритский улыбнулся снисходительно, как от непонятливости ребенка.

– Итак, что вас привело?

– Мирон Яковлевич, жизнь все усложняется. Пестициды, нитраты, парниковый эффект, радиация… У меня жена и взрослая дочь. Не хотелось бы встретить роковую минуту…

– Говорите прямо.

– Хочу знать день своей смерти, – сказал я прямо, тут же испугавшись.

Думаю, что знать этою никто не хочет; думаю, что в глубине души каждый человек надеется жить вечно. Например, свое вечножитие я обосновал логически. Человек – существо крайне хрупкое. Родился беспомощным и беззащитным… Выживу ли? Прожил год, два, три… Но если прожил пятьдесят лет то уж дальше наверняка со мной ничего не случится.

– А не боитесь? – вроде бы усмехнулся Смиритский.

– Чего?

– Как предреку смерть, скажем, через неделю…

– Правда есть правда.

– Для этого потребуется специальный сеанс.

– Я готов.

– Завтра сможете?

– Во сколько?

– В десять часов утра.

Завтра в десять часов утра он должен быть у меня в кабинете. Или повестку не получил? Впрочем, я же пришел допросить его сегодня.

Полный лысый человек в белоснежном халате, его вползающий взгляд, больничный стол, дикий разговор о смерти… Этот приход сюда вдруг показался мне глупейшей авантюрой. Происками дьявола. А хорошо иметь своего личного дьявола, на которого можно все валить.

Мы помолчали. Теперь я не мог ни с того ни с сего козырнуть удостоверением и заявить, что, мол, это была шутка, гражданин Смиритский, давайте-ка я вас допрошу…

– Мирон Яковлевич, разрешите мне еще раз все взвесить.

– Пожалуйста.

Уже в передней меня надоумило спросить:

– Сколько я вам должен за родинку?

– Сергей Георгиевич, со следователей прокуратуры денег не беру.

4

В молодости меня одолевала невероятная стеснительность. Она выражалась прежде всего физиологически: я краснел, потел, сморкался и молол чепуху. Думаю, что из-за этого упустил много возможностей и потерял многих друзей. Впрочем, чего стоят друзья, которым не нравится стеснительный человек?

Работа и жизнь делали свое дело. С годами я перестал быть стеснительным – я сделался конфузливым. И с юношеских лет осталась скрываемая от всех и даже от самого себя невнятная зависть к нахальным, энергичным людям. Они, нахальные, энергичные, кажутся мне непременно счастливыми. Уж не говоря про здоровье.

Когда на следующий день пришел Смиритский, я, видимо, сконфузился. Еще бы, разыграл солидного человека. Впрочем, кто кого разыграл… Я не удивился, что Смиритский вроде бы ждал меня, и даже не удивился, что ему известно мое имя – нетрудно спросить в прокуратуре. Но откуда он знает меня в лицо? Заглядывал в кабинет?

– Извините, Мирон Яковлевич, за вчерашний визит.

– Я допускал эту возможность.

– Почему?

– В связи с кляузами на меня.

Темный костюм с чуть заметным блеском, который мог бы сойти и за сияние. Черный и тяжелый, со слабым фиолетовым отливом галстук казался сделанным из полированного камня. Белая рубашка наверняка похрустывает. Из-под твердого ослепительного манжета выглядывали японские часы. Перстень с крупным фиолетовым камнем. Неужели галстук подобран в тон этого камня? Не снабженец с завода «Химик», а маэстро.

– Ну что же, Мирон Яковлевич, рассказывайте про эти, как вы их зовете, кляузы.

– Разрешите сначала задать вопрос…

– Пожалуйста.

– Теперь следователи занимаются и гражданскими спорами?

– Разумеется, нет. Но сперва надо определить: гражданский спор или уголовное преступление?

Я уже не сомневался, что и гражданское, и уголовное право он знает не хуже меня.

– Сергей Георгиевич, тут нечего определять. Владимир Афанасьевич Мишанин пришел в клуб «Слияние» и обратился ко мне за психологической помощью. Я помог. Вышло так, что у меня на квартире он познакомился с моей сестрой. Это преступление?

– Мишанин утверждает, что знакомство было вами подстроено.

– Блистательная чушь! Неужели возможно предвидеть, что Мишанин воспылает страстью к моей сестре, ей понравится Мишанин и они вступят в брак?

– Ваша сестра обобрала Мишанина до нитки…

– Это их дела.

– Все-таки обобрала?

– Да, потрясла, но в рамках гражданского кодекса.

– По форме, а по сути?

– Про суть я вам скажу, и каждое мое слово Мишанин подтвердит. Он стоял перед ней на коленях, умоляя выйти замуж. Не суть? Она не хотела принимать машину в подарок, но Мишанин сказал, что если не возьмет, то эту машину он на ее глазах спустит под обрыв. Не суть? А как Мишанин плакал у меня дома и просил уговорить Веронику не разводиться с ним? Разве не суть, Сергей Георгиевич?

– Да, – согласился я, потому что люблю логичные ответы.– Но Мишанин заявил, что вы давили на его психику.

– Как?

– Взглядами, биоволнами и чем там еще…

– Сергей Георгиевич, я умею вторгаться в психику человека, но только при условии, что он сам того желает.

Разумеется, я не верил ему: и знакомство с сестрой подстроил, и все рассчитал, и бескостным характером Мишанина воспользовался, и внушил ему… Небось за тем самым белым хирургическим столом и в тех самых белых зубоврачебных креслах. Все так. Но следователь вникает лишь в такие нарушения морали, которые переросли в уголовное преступление.

– Теперь рассказывайте про фотографии с тенью.

– Видимо, Чарита Захаровна Лалаян вам уже рассказала. Но не все.

– Например?

– Некую малость. Как просила показать фотографию с тенью отцу и убедить его, что он не жилец и через неделю умрет.

– Зачем же? – спросил я, хорошо зная зачем.

– Дабы ускорить конец.

Верно, следователь разбирает только те нарушения морали, которые переросли в уголовное преступление… Но есть такие аморальные ходы, которые и не переросли, да хуже преступления. Допустим, Лалаян в ссоре избила бы отца – преступление. Покаялась бы, поплакала, осознала… Но она пальцем его не тронула – она молча желала немедленной смерти. И юридически не придерешься: не предъявишь же ей покушение на жизнь человека путем демонстрации ему фотографии с черной тенью…

Я посмотрел на Смиритского – он источал покой, силу и разумность.

Следователь руководствуется законом, но дышит нравственность. Защищает сирых и обиженных. А тут? Всеядный Вовик, хищная Чарита Захаровна и жуликоватый Смиритский. Клубок. Кого же от кого защищать?

– Мирон Яковлевич, а разве вы не знаете, что лечить без диплома запрещено?

– Во-первых, я окончил специальные курсы, приравненные к медицинским. Во-вторых, я не лечу, а облегчаю страдания. В-третьих, намерен открыть кооператив, для чего собираю документы.

– Будете облегчать страдания взглядом?

– В вашем вопросе слишком много иронии.

– Хорошо, станете облегчать страдания биополем?

– Думаю, врача бы вы так ехидно не спросили.

– Врач лечит по науке.

– Сергей Георгиевич, неужели вы не слышали про зоны Захарьина-Геда, про участки кожи, в которых отражается боль нездоровых органов? Неужели вы не знаете, что если эти зоны облучить биополем экстрасенса, то в органах наступает улучшение?

Разумеется, все это я знал хотя бы потому, что выписывал три научно-популярных журнала. Дошлые студенты кладут учебники под подушку, надеясь, что за ночь знания просочатся в голову. Годовые комплекты трех научно-популярных журналов лежали у моего письменного стола; я тепло поглядывал на кипы, радуясь, что они тут, под рукой, и кое-какие сведения, наверное, попадают в мое сознание наподобие невидимых вирусов. Впрочем, просматривать журналы я успевал.

– Итак, вы лечите биоэлектрическими потенциалами? – все-таки решил я оправдать деньги, затраченные на подписку журналов.

– Нет, я лечу биомагнетизмом.

– Это… как?

– Биолектрические потенциалы в мозгу и мышцах образуют магнитное поле. Вот им я и воздействую.

– В чем же разница?

– Биопотенциалы с трудом проходят сквозь кости черепа и мышцы. А биомагнитное поле проникает свободно. Будущее за биомагнетизмом.

– Так, – сделал я вид, что все понял. – Ну а темные и белые тени на фотографиях тоже объясняются биомагнетизмом?

В моем кабинете всепроникающий взгляд Смиритского не имел той силы, которая была на квартире. Видимо, не хватало родных стен или же белого цвета, который так хорошо оттеняет черное. Но все-таки потихоньку в меня что-то вползало – неприятное и тревожное.

– Сергей Георгиевич, в конце прошлого века общественность была взбудоражена загадочным эпизодом… Редактор журнала «Русская библиография» Буринский, любитель-фотограф, никак не мог сделать фотографии своей невесты. Лицо выходило в пятнах. Представьте себе, через несколько дней девушка заболела оспой и ее лицо покрылось натуральными пятнами. Пророческая фотография, не правда ли?

– Видимо, пленка и бумага схватывали то, чего еще не видел человеческий глаз. Но как объяснить, Мирон Яковлевич, ваши тени на фотографиях, их связь со смертью и жизнью?

– А надо объяснять?

– Иначе попахивает мошенничеством.

Смиритский усмехнулся. Изумительная усмешка: возникает ощущение что у тебя потек нос или свалились брюки; или сморозил такую глупость, что впору извиниться.

– Сергей Георгиевич, тысяча рублей у Лалаян мною взяты в долг.

– Так отдайте.

– Ей попала шлея под хвост, побежала в прокуратуру.

Я и не сомневался, что Смиритский все переведет в русло гражданских правоотношений и что вернуть деньги его вынудит именно эта шлея.

– Сергей Георгиевич, вы слышали про Сильвию Папс? Суперпровидицу?

– Нет.

Я уж не стал признаваться, что слышал про суперпорчуна Бена Кьюкера, скорее всего супруга этой Сильвии Папс.

Она живет за океаном, но сейчас заканчивает турне по Европе. Сделала больше сотни предсказаний. Я замечаю вашу тайную усмешку, поэтому заменю слово «предсказание» словом «прогнозы».

– Небось по звездам?

– Нет, по движению духа.

– То есть?

– Она, как, впрочем, и я, признает мировое отчуждение духа.

– Ага.

– Вы, разумеется, не поняли. Если есть пара свободных часов, могу объяснить.

– Пары свободных часов нет, – поспешно отказался я.

– Жаль, эпохальное открытие.

– В другой раз.

– Назначьте мне время для отдельного разговора.

И я, словно его подчиненный, стал шевелить календарь, выискивая свободный день. Впрочем, почему бы не послушать хорошо информированного человека, коли сам не успеваю читать журналы? Про мировое отчуждение духа.

– Услугами Сильвии Папе, Сергей Георгиевич, пользуются премьер-министры и крестьяне, бизнесмены и принцы, генералы и студенты… Точность ее предвиденья изумляет.

– Например?

– Она предсказала трагическое извержение вулкана с точностью до двух дней. Называет бизнесменам благоприятные для сделок дни и никогда не ошибается. Диагнозы ставит больным с одного взгляда. Как-то в Италии сказала крестьянину, что через двадцать три минуты в его подвале взорвется бочка с вином. Бедняга не успел добежать, бочка взорвалась на его глазах…

Я не смог удержаться от улыбки. Похоже, что Смиритский ждал ее, потому что не прервался и лишь добавил тону поучительности.

– А неверящих Сильвия наказывает. Она предложила свои услуги, за деньги, разумеется, одному генералу-диктатору, но тот высокомерно отказался. Тогда Сильвия предсказала его судьбу безвозмездно, сообщив, что через неделю его свергнут. Так и случилось, генералу пришлось бежать без цента в кармане. Однажды Сильвия приехала к какому-то графу и не была принята. Уходя, она бросила взгляд на классический английский парк – к утру вся листва почернела, как после суховея…

– Мирон Яковлевич, – перебил я, – таких супергадалок и экстрапрорицательниц нынче пруд пруди. Но все их чудеса плохо доказаны.

– Что вы считаете «хорошо доказанным»?

– Научным экспериментом или беспристрастными очевидцами.

– Сколько требуется беспристрастных очевидцев?

– Чем больше, тем лучше.

– Сто миллионов хватит?

– Да-да, – начал я раздражаться никчемностью разговора.

– Сильвия Папс выступила по национальному телевидению.

– С чем?

– Со своим взглядом.

– В смысле, со своими взглядами.

– Буквально со своим взглядом. Молча смотрела на сто миллионов телезрителей, а сто миллионов смотрели на нее.

– Кто кого переглядит, что ли?

– У людей дрожали руки, они признавались в грехах и преступлениях, женщины падали в обморок, дети плакали… Один подвыпивший не выдержал и разрядил пистолет в телевизор. И что вы думаете?

– Сильвия Папс ответила автоматной очередью.

– Пули отскочили от экрана.

– Неужели не нашлось умных людей, которые бы выключили телевизоры?

– Нашлось. Но они тут же были наказаны, и как думаете?

– У них лопнули глаза?

– Нет, кинескопы.

– Мирон Яковлевич, вы пересказываете юмористическую повесть или фантастический роман?

– Я делюсь фактами, которые поразили мир.

– У вас, говорят, тоже в руках вода закипает?

– Сергей Георгиевич, вы человек несовременный.

– Это почему же?

– Вас не интересуют современные поиски духа: экстрасенсорная связь, телепатия, биополе, внеземные цивилизации, снежный человек…

Я бы вскипел, если бы по этому поводу не перекипел уже тысячу раз. Мода на какие-нибудь джинсы меня смешит, интеллектуальная мода – бесит.

Ах, телепатия, передача мыслей на расстояние. Господи, да вы сперва родите се, достойную мысль, а уж как передать на расстояние, додумаемся; пешком отнесем, коли стоящая мысль; впрочем, уже додумались и не только мысли, но и картинки передают, и бессмыслицу; ну а если нет расстояния, если близко, если рядом, то что – не будем передавать эту мысль, уже неинтересно, и дело, оказывается, не в мысли, а в расстоянии? Ах, биополе… Ну а другое поле, миллионы полей, тоже, кстати, био, где растут хлеб, овощи и травы; разве они, кормящие нас, неинтересны; разве о них не болит душа уж хотя бы потому, что до сих пор толком не ведаем, как и кому их обрабатывать – эти заросшие биополя средней России? Ах, внеземные цивилизации… Но, может, сперва поискать ее тут, на земле, в какой-нибудь деревне Новая Бедолага среди непролазной грязи дорог, или в каком-то поселке Трезвогорске, пропахшем самогоном, или в современных жилмассивах с бельем на балконах и порезанными лифтами, с пьяными песнями вечерних компаний и хулиганствующими подростками – может, сперва тут поискать цивилизацию? Ах, пришельцы из космоса… Боже, сколько страждущих и одиноких людей жаждут появления пришельцев, не из космоса, а хотя бы с родного предприятия, из жилконторы, из соседней квартиры? Ах, экспедиция за снежным человеком… А может, организуем экспедицию к сотням тысяч, если не к миллионам, брошенных в деревнях стариков, которые, в сущности, тоже одичали и превратились в снежных людей, поскольку зимами их заносит под самую крышу…

Я глянул на Смиритского: заметил ли мое очередное погружение в себя? Видимо, эти тихие вспышки как-то отражаются на моем лице. Злобой, что ли?

– Мирон Яковлевич, пожалуй, вы правы – человек я не современный. Знаете почему? Хочу покорить время.

– Не понял.

Я и не сомневался: модники не любят абстрактных мыслей. Выдать бы ему что-нибудь типа «Информированные никогда не понимали думающих».

– Мирон Яковлевич, быть современным – не заслуга.

– А быть старомодным?

– Тоже. Подняться бы над прошлым, настоящим и будущим…

– Куда подняться?

– К вечным истинам. Это и есть покорение времени.

Без Сильвии Папс и всяких биомагнетизмов Смиритский потерял нить разговора. Поэтому заторопился на работу, пообещав непременно явиться, коли у меня будет свободный день, для беседы о мировом отчуждении духа. Он блеснул перстнем и ушел с достоинством, унося запах непреклонного одеколона. Мне подумалось…

Имей я такой биомагнетический взгляд и обволакивающий голос, имей такую уверенность в каждом своем жесте и слове, да еще такой костюм с галстуком, да бутылку непреклонного одеколона – давно бы стал прокурором района. Или города.