Текст книги "Память крови"

Автор книги: Станислав Гагарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Глава тринадцатая
ВСТРЕЧА В МОНАСТЫРЕ

На самой ранней заре христианства, во второй половине шестьдесят восьмого года от рождества Христова появилась первая книга Нового завета. Потом в каноническом Евангелии займет она последнее по порядку место и получит название Откровений Иоанна Богослова, или Апокалипсис.

Проходили годы. Постепенно прекратились гонения на ранних христиан, укреплялась новая религия. Тогда и причислили Иоанна Богослова к лику святых. Особо почитаем был он в Восточной Римской империи – Византии. А когда русские люди по приказу Владимира Красное Солнышко сбросили деревянных идолов с высокого киевского Подола в Днепр-реку и приняли христианство, иконы с изображением лика святого попали из Византии и на русскую землю. В честь иконы византийского письма, созданной в девятом веке и перенесенной на Русь, в рязанском селе Залесье был воздвигнут монастырь, его и назвали именем создателя Апокалипсиса.

Старый Верила, выполняя волю и последний наказ великой княгини Агриппины Ростиславны, надежно укрыл от поношения и скверны византийскую икону «Одигитрию», черниговскую «Редединскую икону», «Муромскую богоматерь» и другие святыни из разрушенных теперь рязанских храмов. Помнил летописец и про икону Иоанна Богослова, только недостало ему времени заняться спасением ее. Верилу заботило, как людей от погибели уберечь, сохранить их для будущей Руси. Он вел переговоры с вождями мещерских племен, ведь им приходилось потесниться. Пусть и необъятны леса в Мещере, а только и там надобно выделить местечко, поселить на своих угодьях потерявших кров и землю русских людей. Верила размещал рязанцев, сбивал их в дружины. Они строили лесные убежища, где б могли укрыться, пережить суровую зиму женщины, старики и дети.

Когда старый Верила повстречал Коловрата в разоренной Рязани, он сразу проводил воеводу в лесной городок. Тогда и подумал Верила, что может отойти от мирских дел, ими займутся воевода с Иваном, а сам заторопился в храм Иоанна Богослова, подался в село Залесье.

В этом месте Ока идет по дуге, огибая солнцезакатный выступ мещерского леса. На одном конце дуги – полуденном – Рязань, а на полуночном – Переяславль. За Переяславлем, в сторону Коломны, деревня Залесье, там неподалеку и содержалась дорогая святыня.

В доброе время двигался бы Верила берегом реки, по мещерской красной рамени[15]15
  Рамень – опушка, кромка леса. Красная рамень – хвойный лес, черная – лиственный (мещерск.).


[Закрыть], но старик знал, что войска Бату-хана передвигаются по льду Оки. Орда обтекает обе стороны речной долины, обильно застроенной русскими деревнями и городами. Потому Верила выбрал прямой путь, через дремучий мещерский лес, благо, что теперь не имел недостатка в добрых проводниках из мещеряков-охотников.

Бежали они на лыжах, другого передвижения в чащобах лесные люди не знали, в Залесье попали вовремя: татар здесь еще не бывало.

Верила оставил провожатых обогреваться в монастырской обители, а сам направился в покои отца игумена распорядиться о сохранении иконы.

Игумена он застал в полном смятении. Не ведал тот, как поступать ему дальше, каких и откуда ждать для обители напастей.

Старого Верилу отец игумен знал хорошо, да кто не знал его на Рязанской земле, потому встретил княжьего летописца с великой радостью, принялся расспрашивать.

– Не время для говоренья, отец игумен, – сурово остановил хозяина Верила. – Где хранишь ты лик святого Иоанна?

Игумен застыл с открытым ртом, недоуменно глядя на гостя.

– Как где? Он всегда там, в храме.

– В храме! – воскликнул Верила. – А ты знаешь, отец игумен, во что превращены рязанские храмы? И Успенский, и Спаса, и Бориса с Глебом… Спрятать, немедленно спрятать святыню! Для того и прибыл сюда, прямиком через Мещеру, чтобы выполнить волю великой княгини Агриппины Ростиславны и владыки Рязанского… Упокой, господи, души сих невинных мучеников, царство им небесное!

Верила перекрестился, отец игумен тоже, дрожащей рукой сотворил крестное знамение.

– Веди! – приказал Верила. – Поспешать надобно, пока не нагрянули татары.

Разведка уже известила Бату-хана о том, что руссы намерены дать его войску отпор у Коломны и собирают там ратников из уцелевших от разгрома рязанских уделов. Бату-хан знал, что от Переяславля до Коломны никто ему не угрожает, и без опаски отправился в нетронутое еще монгольскими войсками село Залесье в окружении полусотни телохранителей, с толмачом, оставив на этот раз верного Сыбудая в главном своем стане.

Короткий январский день близился к концу, и быстро густели сумерки, когда Бату-хан и его люди поднялись по крутому склону реки к монастырским воротам. Сторожевой монах, как на грех, завернул в привратную обогреться и узрел татар, когда передовые воины охранной полусотни Бату-хана прошли за монастырские стены. Метнулся непутевый сторож через двор, но захлеснут был за шею арканом и притянут одним из воинов к спешившемуся у паперти Бату-хану. Остальные обитатели монастыря, завидев татаровье, запрятались по кельям и творили молитву, просили защитить их от беды.

– Куда бежал? – спросил через толмача Бату-хан.

– Отца игумена известить о вашем прибытии, – схитрил монах.

– Он говорит, что хотел сообщить главному попу, хозяину этого жилища одного из русских богов, о твоем приезде, Повелитель Вселенной, – перевел толмач.

Бату-хан промерз дорогой, дул тяжелый, сырой ветер, потому был хмур, угрюм, но от слов толмача к нему вернулось доброе настроение, он коротко рассмеялся и, повернувшись к воинам, сказал:

– Останемся здесь! Расседлывайте и кормите лошадей, разжигайте костры! Я хочу видеть и бога, и главного русского попа.

Верила с игуменом уже сняли икону Иоанна Богослова, обернули ее ветошью, закрутили рогожами и готовились обвязать накрепко бечевой, как вдруг двери распахнулись, и в церковь быстрыми шагами вошел молодой монгол – в лисьей шапке, меховых сапогах, длинной накидке из шкур неродившихся ягнят, с кривой саблей в простых ножнах на боку. Монах и толмач поспешили за ним.

Бату-хан прошел к Вериле и игумену.

– Что за люди? И что они делают тут? – громко спросил Бату-хан.

Толмач выдвинулся вперед.

Верила поднял голову, оставил веревки, медленно разогнулся, поднялся во весь рост. Молодой монгол едва доставал ему головой до плеча.

– Это наш отец игумен, – пролепетал, отвечая Бату-хану, монах.

– Отвечай Повелителю Вселенной! – сказал толмач. – Сам великий Бату-хан спрашивает тебя!

«Так вот ты какой! – подумал Верила. – Ах, нож у игумена, отдал ему веревки резать! А я его руками, руками его…»

Шевельнулся Верила, его движение поймал взглядом Бату-хан, резко повернулся к нему.

– А это кто?

Не ответили на вопрос Бату-хана, и он снова повторил его:

– Кто ты, старик?

– Летописец великого князя Юрия Ингваревича Рязанского, а имя имею – Верила.

– Летописец? Ха! Скажи, а смерть своего князя в бою с моим непобедимым войском ты уже описал?

– Смерть князя и его братьев, и мученическая гибель княжьего сына Федора в твоем стане навсегда у меня в сердце, Бату-хан.

– Князь Федор не по возрасту оказался дерзок и потому принял смерть. Ты стар, летописец, но годы не научили тебя смирению. Или ты устал от жизни и смелыми речами просишь у меня о смерти?

– Кто знает больше, нежели другие люди, тот не боится смерти, – сказал Верила, отворотясь от игумена, который подавал ему украдкой знаки: прекрати, мол, речи, не накликай беды на обитель.

– Об этом еще поговорим, старик. Мой верный полководец и наставник Сыбудай просил сохранять жизнь многознающим руссам, чтоб через них лучше понять, в чем сила, душевная опора нашего врага. Возможно, отвезу тебя к Сыбудаю. А сейчас скажи, что вы хотели спрятать от Повелителя Вселенной? Что здесь?

Бату-хан носком сапога ткнул в край обернутой рогожами иконы. Игумен обмер, монах, так и не поднявшийся с пола, распростерся на нем.

– Здесь бог, – сказал Верила. – Русский бог.

– Бог? Русский бог? – переспросил Бату-хан. – Что вы хотели с ним сделать?

Верила стоял теперь во весь рост, развернув сильные еще плечи, длинная борода его стлалась по груди.

– Ты пришел на эту землю непрошеным гостем, татарский князь, – медленно заговорил летописец, его густой голос гулко зазвучал под сводами. – Ты двинул на Русь несметную силу и залил кровью нашу землю. Русские боги не хотят того видеть. Потому мы и решили спрятать бога, уберечь от поругания и бесчестия.

Бату-хан понял по тону, что слова монаха-летописца следует отнести к предерзким, но, странное дело, не мог вызвать у себя гнева к этому огромному бородатому старику.

– Это неправда, – еще гневясь, возразил Бату-хан. – Это не так! Мои воины знают строгий приказ: не обижать чужих богов и их служителей. Я воюю только с людьми, старик.

– А ты умен, татарский князь, – усмехнулся Верила.

Он так и назвал Бату-хана татарским князем, но толмач переводил эти слова так, как подобало обращаться к молодому монголу. Толмач, осевший в Самарканде пирейский грек, был умным человеком. Он оглаживал обороты Верилиной речи. И все трое были довольны разговором. Но порой толмач забывался, и речь летописца казалась Бату-хану дерзкой. Но это больше не трогало Повелителя Вселенной, даже нравилось ему.

Он шагнул вперед, протянул руку к иконе Иоанна Богослова.

– Я хочу видеть русского бога!

Снова задрожал игумен, но Верила, не ответив Бату-хану, подал игумену знак. Игумен засуетился, вдвоем они подняли икону, монах бросился им помочь.

Иоанна Богослова водрузили на прежнее место, легкую дерюжину, закрывавшую лик создателя Апокалипсиса, Верила снять не торопился. Закрепив икону, он позаботился о лучшем освещении ее, покончив с этими приготовлениями, знаком пригласил стоявших неподвижно Бату-хана и толмача приблизиться и тогда сдернул покрывало.

Глаза, глаза… Византийские мастера десятилетиями работали над тем, чтобы глаза изображаемого святого передавали настроение. Икона Иоанна Богослова, волею судеб занесенная в рязанское село Залесье, была одной из самых удачных таких попыток.

Когда Иоанн Богослов сурово и грозно глянул на Бату-хана, тот вдруг ощутил чувство некой вины. И все смотрел и смотрел не отрываясь, в глаза Иоанна Богослова, словно читал в них презрение к смерти, непримиримость и лютую ненависть к нему, Бату-хану. Такие глаза он видел уже у князя Олега Красного, у Федора Юрьевича, у тех руссов, что доставались монголами живыми, их приводили в ханский шатер его воины. Но те были только людьми, а это ведь бог…

«И у него те же глаза, – подумал Бату-хан и нервно рассмеялся. Смех придал ему силы, помог сбросить оцепенение. – Это их бог. Он заодно с руссами. Человек не может одолеть богов, даже если они не его боги, чужие. А я ведь только человек…»

– Суров твой бог, старик, – сказал Бату-хан, отступил на два шага и поворотился к иконе боком. – И соплеменники твои суровы. Гибнут тысячами, а не хотят покориться силе.

– Мы суровы только к врагам, – ответил Верила. – Приди к нам с миром – будешь дорогим гостем. Не силой ты взял сейчас руссов, татарский князь. Забыли русские князья о том, что Русь велика единством.

– Князь Рязанский всех братьев своих собрал, а я его разбил, – сказал хвастливо Бату-хан, и почудился ему на мгновение укоризненный глаз Сыбудая. – И боги вам не помогли.

– На бога надейся, а сам не плошай, – усмехнулся Верила, – придет время, и все переменится.

– Что ты можешь знать о времени, которое грядет? – спросил Бату-хан. – О нем знают только боги, а они в настоящем покровительствуют мне, Повелителю Вселенной. Иначе б моя голова торчала сейчас на кресте вашего главного храма в Рязани. Я, Бату-хан, овладел сейчас настоящим, а настоящее переходит в будущее. И будущее за монголами, ибо монголы – соль земли, старик!

– Судьба народа не только в настоящем и будущем, она и в прошлом. Что скажут о тебе и твоих людях завтра? Ты говоришь: «соль земли»… Но ведь соль сотворена для человеческой пользы. Какую пользу несешь людям ты, Бату-хан?

– Он угрожает мне? – спросил Бату-хан толмача.

– О Повелитель Вселенной, – сказал толмач. – Старик рассказывает о великом прошлом своего народа.

А Верила все говорил и говорил, проклиная пришельцев, предрекая им страшный конец. Последние слова Верила уже выкрикивал. Он ничего не боялся, был готов к самой лютой смерти и ждал ее, полагая, что подлый татарин не простит ему этих речей. Жалел лишь Верила, что мало кто слышал его. Трусливым монахам такие слова ни к чему, а убедить Бату-хана Верила не помышлял. Выговорился перед смертью – и ладно.

Но старый летописец недооценил Бату-хана. Умен был молодой монгол, да и общение с Сыбудаем не прошло для него даром. Он понимал, что обязан делать одно, а думать при этом может другое. Он выполнит завет деда и ударит копытом своего коня у Великого моря на закатной стороне земли, но никогда не станет принижать противника, хотя и истребит его при нужде до седьмого колена… Бату-хан знает теперь, что презрение к угнетенным не делает тирана сильнее.

– Спроси его, – обратился Бату-хан к толмачу, – спроси его, будет ли он так же самоотверженно служить мне? Повелителю Вселенной нужны умные люди.

– Нет, – сказал Верила, – я служу только богу и своему народу.

Про народ толмач переводить не стал.

– Что ж, – разочарованно произнес Бату-хан, – богу надо служить верно, я уважаю это в тебе, старик.

Он замолчал, опустив голову, додумывая, верно, какую-то трудную мысль.

Все молчали тоже.

Затем Бату-хан решительно направился к иконе.

Когда он отступил, поверх оклада иконы что-то блеснуло.

Толмач слабо ахнул.

Русские подались вперед, замерли, всматриваясь в икону.

На окладе иконы Иоанна Богослова желтела золотая пайцза Повелителя Вселенной, высший охранный знак на всех завоеванных ордою землях.

– Все, – сказал Бату-хан. – Теперь русского бога не тронет никто. Он под охраной Повелителя Вселенной. Молодой монгол усмехнулся. – Может быть, мне зачтется это на вашем страшном суде.

Тут он повернулся к летописцу.

– А ты иди, старик. Бату-хан уважает сильных и смелых людей, даже если они в числе его врагов. Но ты еще и служитель бога… Повелитель Вселенной знает, что и его собственные, и чужие боги призывают простых смертных к смирению и послушанию, они учат повиноваться тем, кто обладает силой и властью, отмечен свыше. Великий в этом смысл, зачем же мне спорить с богами!

Глава четырнадцатая
В МЕЩЕРСКОМ ЛЕСУ

Зима в 6745 году от сотворения мира выдалась суровая.

«И на ту осень бысть зима зла велми, тако, иже в нашю память не бывала николи же…»

В мещерском лесу, укрывшем обездоленных рязанцев, было тихо. Дров для обогрева хватало, и потому морозы терпели сносно, хотя и одежда у большинства была худая. Не думали рязанцы о скарбе, когда бежали от смерти да полона.

Добрую помощь оказывали попавшим в беду соседям лесные люди – мещеряки. И мясом, и хлебом разжились у них рязанцы, хотя мука была у лесовиков покупной да обменной. Мещеряки и кое-какой одежкой снабдили. Помогли они рязанцам и первые срубы ставить. Скоро в глухом, неприступном месте, среди незамерзающих мшар, вырос городок, в нем и копили силу, ненависть к врагу русские люди.

Управлял всем сотник Иван, именем князя Олега Красного отдавал он приказы, сам князь еще не поднимался, но раны его затягивались. Лечил Олега Красного сам Верила, в помощниках у Верилы ходил главный мещерский ведун, знатный мастер по части заговоров и травяного врачевания.

Так вдвоем они поднимали переяславского князя, а сотник Иван строил городок, копил припасы, заготовлял дрова, собирал оружие. Он сбивал из крепких мужиков дружины, отдавал в науку умелым воинам бывших пахарей, и воины готовили пахарей к предстоящим сражениям. Бабы обихаживали увечных и больных, стряпали по общим избам на несколько семей. Бессемейных вместе помещали, и воины ели из одного котла во главе с десятскими. Строгий был заведен порядок у Ивана-сотника, и никто не роптал, потому как понимали – суровое время.

Трудно описать радость, какую испытали в лесном городке при появлении Евпатия Коловрата, его небольшого войска и обоза с припасами от щедрот князя Мстислава. Правда, надеялся Иван и князь Олег Красный тоже, что придет на помощь рязанцам вся черниговская дружина. Потом помощи ждать перестали. И стали уже верить слухам, будто сгинул Коловрат бесследно по дороге домой. Но нет, объявился живехонек и всех ратников сохранил.

И радость была от встречи, и было великое горе для Евпатьевых ратников, для тех, кто не нашел близких в лесном городе, узнал лишь о том, как погибли они или пропали без вести.

Предаваться печали время не позволяло. Своих людей, не познавших поражения на Рясском поле и в Рязани, Коловрат выделил в летучие отряды. Они шныряли по татарским тылам, разведывали действия врага. Самых толковых ратников воевода определил в старшие для ополченцев, они приходили с окрестных деревень каждодневно, но воинского дела не знали – обучать надо было.

В один из зимних дней в лесной лагерь вернулись разведчики, их посылал Иван еще до прибытия воеводы Коловрата. Ратник Медвежье Ухо, он стоял во главе отряда, обстоятельно доложил, как втягивается в глубь русских земель татарская орда. Войско у Бату-хана преогромное, идет оно по льду Оки и в стороны расплескивается по долинам малых приокских речушек, по расчищенным от леса полям. Привыкшие к степному раздолью, татары боятся леса, лес они обходят, стороной, в лесу всадники становятся беспомощными. Вот туда и бегут крестьяне из разоренных деревень.

После падения Рязани Бату-хан подал орду свою на левую руку и захватил Пронск. К городу татары прошли берегом реки Прони. А здесь совсем рядом было уже и до вотчины князя Олега Красного – Переяславля, что стоял выше Рязани по течению Оки, в том месте, где впадали в нее небольшие реки Лыбедь да Трубеж. Тут и осел до времени Бату-хан, подтягивая обозы, копя силы. Переяславль Рязанский для сего намерения был пришельцами оставлен в целости, заботились они о крове для себя, потому как в январе одним костром обогреться на Рязанской земле трудно даже привычным к лишениям кочевой жизни монголам.

Бату-хан шел со своим войском между закатной и полуночной сторонами, куда Ока его выводила. Дальше стояла Коломна, последний оплот княжества Рязанского. От нее вел речной путь к Москве, тут же начинались владения князя Владимирского. От разоренной дотла Москвы Бату-хан пойдет к Владимиру и Суздалю, но это произойдет ближе к весне, пока он сидит в Переяславле, а войско его неуклонно надвигается на обреченную Коломну.

За передовым войском идут обозы с припасами, с женами и детьми воинов. Обозы охраняют малой стражей, да и та чувствует себя не сторожко, больше шарит по брошенным избам, подбирая то, что осталось от первых грабежей, вылавливает на опушках замешкавшихся рязанцев. Тысячи полоненных русских гонят татары к Дикому Полю, говорят, там их прямо и продают идущим за войском Бату-хана заморским купцам.

– Сюда направить первый удар, – сказал Иван, – вызволить полонников надо. Не позволим татарам продавать русских людей на чужбину!

– В этом есть зело великий смысл, – сказал Евпатий Коловрат. – И долг свой исполним, и увеличим дружину.

Оба они повернулись к Олегу Красному. Князь полулежал на одеяле из оленьих шкур. Он медленно приподнялся, ратник Медвежье Ухо посунулся к князю и придвинул под спину большую подушку.

– Слаб я еще, – проговорил, сжав зубы, Олег Красный, на лбу его выступили капельки пота. – Никак силушка не вернется.

Он устроился полусидя, отер пот рукавом, глубоко вздохнул и сказал:

– Понимаю вас, други мои, понимаю. И сам готов скакать на выручку единокровным моим рязанцам. Но хватит ли сил? Нам не просто отбить соотечественников надо. Им и впредь надобна будет забота. Укрыть, накормить-напоить. Можем сейчас мы это свершить? Нет, не можем, сил у нас не достанет, и вы знаете об этом не хуже меня. Пока здесь, в мещерском лесу, собралась пусть и малая, но боевая дружина. И нельзя нам бросать свое небольшое войско для того, чтобы смять татарскую охрану и освободить несколько тысяч рязанцев. Вместе с вами скорблю я об их судьбах. Только сейчас мы и им не поможем, и воинов своих потеряем.

– Не помышляю ни о чем ином, кроме мести, – глухо заговорил Коловрат. – Мне понятны твоя осторожность и предусмотрительность. Согласен с тобой, князь. Отдавай приказ! Поведу ратников на смертный бой с врагами…

– Могу я молвить слово? – спросил Иван.

– Говори, сотник…

– Сами знаете – смерти не боюсь. Но с малой нашей дружиной мы не можем позволить себе схватку со всем войском Бату-хана. Мы должны перехватывать небольшие татарские отряды, отбивать обозы, лишая врага припасов и возвращая их рязанцам.

– Вот что, – сказал князь, – ратник Медвежье Ухо, по моему разумению, достоин звания сотника… Как ты считаешь, Коловрат, он твой воин?

– Согласен с тобой, князь.

– Мы можем дать ему воинов, чтоб он охотился за теми обозами, с которыми следуют захваченные в полон русские люди. На многое мы сейчас не способны, но освобождать рязанцев из плена по мере сил и возможности будем. Но самые главные планы впереди. Будут и у нас еще большие битвы. Соберем силы, выйдем рать на рать!

– Справедливо сказано, – проговорил Коловрат. – И то, что ты, Иван, предложил, мною обдумывалось тоже. Нужно по-другому воевать. Нападать ночью, нападать неожиданно, перехватывать отделившиеся от главного войска отряды и уничтожать их. Не ввязываться в долгую сечу: налетели, смяли, вырубили врагов – и нет нас больше. Мы должны внести страх и смятение в ряды пришельцев даже не числом жертв, а их непременной мыслью о неотвратимости возмездия. Пусть забудут они про спокойный сон на Руси, пусть дрожат ночью от страха перед нападением неведомых воинов, карающих за безмерные зверства. Именно такую войну объявляем мы Бату-хану! И пойдет о нас слух по земле Русской, и соотечественники наши воспрянут. Помочь русским поднять головы – в этом наше предназначение… А придет время столкнуться с главным войском Бату-хана, что ж, ляжем в смертном бою, не выпустив мечей из рук.

– Мне бы тоже с тобой, воевода, – сказал угрюмо Медвежье Ухо. – До лихой сечи большой охотник.

– У тебя, сотник, другая будет работа, – ответил Евпатий Коловрат. – Посечь головы поганых успеешь. Освободишь русских раз и другой, татары всполошатся, будут тебя преследовать, караулить – вот и потешь душу, поиграй мечом.

– Когда выступим? – спросил Иван. – Дружина готова, князь и воевода, пятнадцать сотен ратников, да сотня у Медвежьего Уха, да сотня отменных воинов, что держим для разведки и лихих ночных деяний.

– Жду я хрониста Верилу, сотник, – сказал князь. – Старик должен пройти до самой Коломны. Есть слух, что тамошний князь, коему благоволит надменный наш сосед, князь Владимирский, надеется учинить Бату-хану отпор. Может, помогут владимирцы коломенским братьям, весть о нашем горе дошла, конечно, и до Клязьмы. Не могут отнестись они равнодушно к пролитой рязанцами крови. Коль соберутся все вместе, можно и Бату-хана достойно отразить. И мы в самый яростный бой у Коломны ударим пришельцам в спину, окажем братьям подмогу, внесем смятение в татарские ряды.

– Достойная мысль, князь, – сказал Коловрат. – Есть у меня соображение, как скрытно подобраться к пришельцам…

Договорить Евпатию не пришлось. Дверь распахнулась, вошел, шатаясь, облепленный снегом Верила. Старика поддерживал Федот Малой.

Сотник Иван бросился к Вериле. Он подхватил старика, но Верила выпрямился:

– Бату-хан осадил Коломну, – сказал он.