Текст книги "Память крови"

Автор книги: Станислав Гагарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 7 страниц)

– Странно все это, – вздохнул Иван. – Я про хана половецкого подумал. Поклоняется иным богам, а примчался к нам, чтоб сговориться вместе воевать против Бату-хана. Чужих богов и другой веры человек… Странно.

– Бог един по всей земле, – произнес Верила. – Только каждый народ дает ему свое имя и поклоняется в нем тому, что заповедано было отцами. Но приходит время, когда и боги стареют… Тогда богов меняют, как сделал это Владимир Красное Солнышко с Перуном, Волосом, Стрибогом и Ярилой. Великий князь понимал, что по новым временам старые идолы не годятся, выросла Русь из колыбели, не по мерке ей была уже прежняя вера. Но только князь Владимир не слепо принимал других богов…

Дверь каморы отворилась. Вошел старший княжьей охраны:

– Князь ждет тебя, Иван.

– Кто мы такие? – задумчиво произнес князь Юрий. – Мы можем гордиться своими победами в противоборстве с недругами и диким зверем, но мы никогда не должны забывать о поражениях…

– На Калке русские и половцы сражались вместе, – сказал хан Куштум. – Тогда богам нашим было угодно, чтобы мы объединились и повернули оружие против общего врага – хана Чингиса, деда нынешнего властителя орды.

– Великий князь Игорь Рюрикович, – задумчиво произнес Юрий Ингваревич, – как говорят старые летописи, поплатился жизнью, когда повадился в древлянскую землю ходить за данью. Если б на Калке мы в корень разбили Чингиса, не дождались бы внука снова у своих границ. Что ж, попробуем сломать хребет Бату-хану. Я уже разослал гонцов к братьям. День-два пройдет, прежде чем князья соберутся в Рязани. Прошу тебя, хан, погостить до их сбора, сам расскажешь о напасти. Думаю послать посольство к сроднику моему, отцу молодой княгини Евпраксии, сына моего Федора верной женки, к князю Мстиславу Глебовичу Черниговскому. Пойдут в его землю младший брат мой князь Ингварь Ингваревич да воевода Евпатий Коловрат. Тому Евпатию князь Мстислав жизнью обязан, верю в помощь князя Черниговского. А к Юрию Всеволодовичу, князю Владимирскому, пошлю Олега Красного, князя Переяславского. Сей славный муж и брат мой известен ратными делами на Руси, не должен князь Владимирский отказать ему.

– Ты веришь своему соседу? – спросил Куштум.

Юрий Ингваревич не ответил, опустил голову, затем, не глядя на хана, налил в кубок медовухи, не отрываясь, выпил.

– Надо верить, хан, – ответил он. – Как жить без веры в близких?

– Я приведу своих воинов к тебе, князь Юрий.

– У меня есть другая мысль, хан.

– Слушаю, князь.

– Сейчас пришлют сотника из дружины Коловрата, того воина, что привел тебя на землю Рязанскую. Его я пошлю к Евпатию, чтоб передал Коловрату: прибыть сюда немедля. Самого сотника оставлю у края Дикого Поля. Ты же собирай войско и держи его наготове. Сотник Иван с дружиною будет нитью, которая сведет тебя со мной. Когда мы изготовимся ударить на Бату-хана, я сообщу тебе время, и тогда твои воины набросятся на орду с тыльной стороны. И если судьба – одолеем татаровье.

– И снова прольется кровь… Зачем? – задумчиво сказал хан Куштум. – Земля велика, ее хватит для всех народов. Твои люди, князь Юрий, хлебопашцы, им по душе жить на одном месте. Половцы должны двигаться по степи и каждую ночь менять стоянку. Вы не мешаете нам, а мы – вам, так оно и должно быть в этом мире под звездами… Кому нужна жестокость, слезы и боль?

Глава пятая
СКАЗАНИЕ О БЛАЗНИЦЕ

Что мещерские леса без конца и края, и дремучи они безмерно, и стоят на низком месте, каждому известно. Про несчитанные-немерянные озера, ближние к Мещере, тоже наслышаны. Озера здесь всякие бывают. И большие, второй берег едва виден, в них дно недалеко, вода тепла и мутна. И загадочные малые озера, с ледяной водой ключевого вкуса, чистоты неповторимой, словно слезинки на щеке Мещеры-матушки, дна в таких озерах не сыскать, будто и нету его, до немыслимых глубин доходит. Эти озера лежат больше в середине Мещеры, откуда они и широкие озера питают, и реки, текущие во все концы. На север идут Вожа, Поля и Судога с Войнингой, несут они свои воды в Клязьму. На полуденную сторону пролегли Гусь с Колпью, Нарма с Куришей и лесная красавица Пра с Белой рекою. Вола в мещерских реках движется медленно, не торопясь… Тихи реки в Мещере. На что уж ледоход всегда шумлив и хлопотен, а здесь он тоже смирен. В лесных болотах и озерах, из коих берут свое начало и дальнейшую силу реки, снег тает постепенно, теплая вода помаленьку съедает его.

Знатные озера в Мещере! У каждого свое крещеное имя: одни зовут Черными, другие – Белыми… А есть еще озеро Святое, есть Дубовое, Великое, Мартыново, Ивановское, Воймежное, Радовицкое, Гусевское, Свиношное, а есть и озеро Лебединое.

Великое множество на мещерских озерах и рыбы, и пролетной дичи, и раки здесь зимуют, и комарью раздолье. Но тем русского человека не удивишь, есть и в других землях озера, водится в них рыба, и птица кормится, а раки где на Руси не зимуют, и комарья тоже везде хватает… Нет, отличье Мещеры в другом. Великие тут имеются мшары, непроходимые топи, подсильные лишь лесному, мещерскому человеку, кой и принимал всегда под их защиту сбегавший от многих разорений рязанский люд с добрых земледельных окраин.

Нет у мшары ни конца, ни краю, о которых человек сказал бы: вот это мое, тут твердь, здесь нечистая хлябь, пристанище окаянных водяных и леших, карамор и береговиц, дурниц и болотников. С каждым летом нечисти в мшарах все меньше бывает, человек беспокоен, все лес рубит, под пахоту выжигает, шумлив больно. А исконный обитатель мшары, болотный народ, суеты не любит, а за беспокойство бывает и людям заботу какую учинит, напугать может до умору или до хитины[9]9
  Хитина – гибель (мещерск.).


[Закрыть] довесть.

Когда-то были мшары озерами, водилась в них и рыба. Да потеснила ее нечистая сила, перевела рыбу. Теперь человек наступает на мшару, идет себе да идет… Остановится, топор вынет – глянь, вот и изба стоит. Заступом помашет – канава готова, а по канаве той вода из мшары в Пру или Колпь уходит. Ушла вода, вот и мшары нет, а есть земля для хлебушка и огородной разности. Болотный народ то вглубь подается, то идет на мировую и селится к людям, покончив с пустой вольницей. А русский человек таков… Ты ему зла не делай, живи в согласье, так он и черта возьмет в сожители, поскольку считает: коль отошел от зла, значит, и имя у тебя иное, и сам ты теперь другой.

Но то все присказка, а главное впереди. Сказка, а может, и вправду было, только говорят мещеряки, что отчаянные головы, смельчаки, что решились пройти мшару посередине, видели деву Блазницу. А дева такой неописуемой красоты, от которой человек сердцем заходится. Глаз не может оторвать от Блазницы…

Рассказывали, что не каждому является дева Блазница. Ежели ты зло творил или задумал совершить его, завистлив, омех[10]10
  Омех – жадный человек (мещерск.).


[Закрыть] какой, душой мелок, тогда не тщись повидаться с Блазницей. Выходит она на смотрины лишь к доброму человеку.

А какого возраста муж забредет во мшару да не побоится дойти до жилья Блазницы, то ей все равно. Она ведь хозяйка над болотным царством, внучка самого Деда Болотника, только норов у нее подобрей, нежели дедовский. Кого отметит – помолодеть заставит, попадет же к ней молодой – силы добавит, мудрости.

Повидать деву Блазницу можно лишь ночью. Зайдешь во мшару, и коль не попал в бесовские сети, в ямы береговиц не угодил, детей карамориных не испугался – тогда жди. Как полночь придет, затеплятся огоньки кругом. Это слуги Блазницовы идут. Слуг у нее много, и все веселые такие, озорные. Дева Блазница хоть сама и грустна постоянно, а пляски, шутки, забавы любит.

Огоньков все больше, больше, скоро совсем станет светло, будто полдень на открытом месте, тогда и появится Блазница. С виду она девка и девка, сарафан на ней зеленый, весь в блестках, подол так и сливается с остальной мшарой, будто растет из нее Блазница. А тело белое, волосы русые по спине и плечам разбросались, на голове венок из цветов незабудки и ягод земляники, а глаза синие-синие, будто само небо просвечивает.

Про все остальное простым человечьим языком и говорить невозможно. Словами красоту Блазницы не описать, таких красавиц и в сказках, поди, не бывает.

И вот стоит перед ней человек и не знает: счастье ему привалило, а может, беда. Видит, как грустна Блазница, и рвется у него из сердца желание сделать все, чтоб она улыбнулась. А Блазница молчит и глазами словно в душу ему смотрит.

– Что, что я могу сделать для тебя? – восклицает человек.

А дева Блазница не отвечает. Ведомо ей: от души ли спрашивают, а может, от страха или еще какого чувства. Если поверит дева Блазница, то улыбнется и в окружении озерных огоньков медленно уплывет во мшару. Вновь потемнеет, проклюнутся звезды, можно и возвращаться по ним домой. Болотные анчутки не тронут, коли сама внучка Деда Болотника улыбнулась… Потом будет жить человек, как прежде, растить детей или нянчить внуков, работать землю и валить лес. Разве что задумываться станет порой, и в неуловимом будет отличен от других. И станет сопутствовать ему удача во всех делах и починах, только в сердце навсегда останется некое беспокойство, и улыбка Блазницы никогда не забудется…

Глава шестая
ИСАДСКИЙ УБИЙЦА

Собирался Евпатий Коловрат в путь-дорогу на Черниговщину, когда Петров день миновал и справили рязанцы летний праздник – братчину. Верхушка лета прошла, кончились летошние хороводы и пляски, попили медовухи в хмельную ночь рязанцы, когда сооруженного из соломы Ярилу сжигают – повернуло, мол, лето к закату, пошло твое, Ярила, время к зимушке-зиме. Тут идет главная крестьянская работа: жатва, молотьба, хлопот полон рот, до Семенова дня хватит, до «бабьего» лета.

Трудились на полях земли Рязанской люди русские, а Евпатий Коловрат с малой дружиной и князем Ингварем Ингваревичем спешил к Быстрой Сосне: от реки начиналось княжество Черниговское.

Еще никто не ведал о злой силе, что готовилась навалиться на Русь. Убирали люди добрый урожай, приветливо встречали дружину младшего брата князя Рязанского и Коловрата, потчевали их чем бог послал. Вестники грядущего несчастья опускали глаза, томило сердце при виде не ведающих ни о чем земляков. До времени князь Юрий не разрешил беспокоить народ, считая татар еще далеко, ожидая вестей от Ивана, оставленного вместо Евпатия на рубеже. Иван доносил, что Бату-хан стал лагерем в Диком Поле, за Воронежем, но границу не перешел.

«Авось, и обойдется, – думал князь Юрий, – пронесет стороной…» Силы он тем временем собирал. Всех удельных князей созвал в Рязань, за подмогой отправил в Чернигов и во Владимир.

Пересекли Быструю Сосну, повстречали черниговский дозор. Головной воин дозора отправил в стольный град гонца о пожаловавших гостях к князю Мстиславу Глебовичу, путникам предложил отдохнуть в доме посадника в городке Елец, что стоял неподалеку от устья Быстрой Сосны.

Вечером, когда после доброго потчевания от щедрот посадниковых Евпатий и князь Ингварь остались вдвоем, Коловрат спросил:

– Слыхал я в Рязани, как сказывал половецкий перебежчик из орды, будто есть у Бату-хана толмач из русских, из рязанских земель человек. Он и ведет татаровье к нам, показывает путь-дорогу. Ужель такое возможно, князь Ингварь?

– Знаю про то, Коловрат. А еще передавал со своим посланцем сотник Иван, будто предатель тот княжьего рода. Ежель последнее верно, то, сдается, известен он мне.

– Кто же это?

– Братоубийца, печать на нем каинова… Князь Глеб Владимирович. Вот кто.

– Неужто он? – воскликнул Евпатий Коловрат. – Говорили, будто бежал Глеб к половцам, к хану Барчаку пристал, а потом и исчез вовсе. Ан вот где объявился.

Коловрат и князь Ингварь были мальчишками, когда двадцать лет назад в селе Исады свершилось неслыханное злодеяние. В 1216 году скончался последний из старших Глебовичей – князь Роман. Рязанские Владимировичи, братья Глеб и Константин, собрали в Исадах сход всех удельных князей, чтоб рассудить княжьи уделы. Большой пир устроили для собравшихся гостей Владимировичи в своем шатре. А до того времени князь Глеб стакнулся с ханом Барчаком, заручился его поддержкой.

Пошла по кругу братчина, и едва рязанские князья сделали по глотку, как ворвались в шатер люди Глеба и Константина, а также половцы – головорезы Барчака, перебили всех князей с их близкими. Извели каины и родного брата своего, Изяслава: он противился братоубийству. Убили они и двоюродных братьев: князя Кир Михаила, князей Ростислава и Святослава Святославовичей, Романа и Глеба Игоревичей. Уцелел от избиения лишь отец нынешнего князя Рязанского – Ингварь Игоревич. Предшественник Верилы, летописец рязанский Опака, в крещеном имени Андрей, записал тогда, в лето 6725 от сотворения мира[11]11
  20 июля 1217 года.


[Закрыть], в Ильин день:

«Владимировичи првие убо они оклеветаша дядей своих и братью свою и много крови пролиаша, и убийство сотвориша, та же ныне второе умыслиша збити всю братию».

А Ингварю Игоревичу суждено было уберечься от участи сродников.

«Ингварь же не успе приехати к ним, не бе бо приспело еще время его…»

Вся земля Рязанская ополчилась на подлых злодеев. Князь Ингварь настиг убийц в верховьях реки Прони. Не помогла им и половецкая подмога Барчака. Константин в бою на Проне был убит, а разгромленный начисто Глеб «беглаша половци». И вот объявился каин в стане злейшего для Русской земли врага.

– Может быть, это и другой кто? – прервал затянувшееся молчание Евпатий.

– Хорошо б, коли так. Позор превеликий, когда не просто человек, а княжеской крови вступает в сговор с врагом родной земли.

– Простому в таком деле позор не меньший.

– Тебе-то не понять по роду твоему, Евпатий, – сказал князь Ингварь Ингваревич. – Не сердись, воевода, мы все тебя любим, знаем и верность твою, и отвагу безмерную, и силушку небывалую. Да только надо родиться князем, чтоб понимать такое, как то, о чем я сказал сейчас.

– Спать надо, – ответил Коловрат деланно равнодушным тоном, пытаясь за равнодушьем скрыть обиду. – Пойду на людей взгляну, как отдыхают, да лошадей проверю.

Он согнулся у притолоки, чтоб пройти, по обыкновению пригнулся, как делал Коловрат почти у каждого порога, и, открытую уже дверь придержав, обратился к Ингварю Ингваревичу.

– Может, ты и прав, князь. Только окажется если, что тот толмач и советник Бату-хану есть князь Глеб, душегуб исадский, я сам его в битве мечом достану и рассеку наполы. С этим разуменьем лучше любого князя справлюсь. Ты уже не обессудь, Ингварь Ингваревич. – Сказал так, снова согнулся, то ли князю, то ли двери честь оказал, и вышел.

Глава седьмая
ЛОГИКА ЗЛА

Едва весть о переходе Бату-хана через Волгу достигла шатра половецкого хана Барчака, он немедля собрался в дорогу, приготовив в дар внуку Чингисхана самое ценное, что могло найтись у него.

Но дары дарами… Хан Барчак понимал, что и при известной всем жадности монголов рассчитывать надо не на драгоценности и добрых лошадей. Хан Барчак уповал на особую роль, которую сыграл он в битве на Калке-реке, той битве, что тринадцать лет назад выиграл дед нынешнего Властителя Вселенной у русских и его, Барчака, соплеменников. Может быть, внук не был посвящен Чингисом или отцом своим, ханом Джучи, в эту тайну. Так он, хан Барчак, поведает ему о ней, докажет, что и сейчас старый Барчак пригодится Властителю, а хан готов на все, лишь бы разделаться с ненавистными руссами, и всенепременно с проклятым Коловратом, ратники его не раз заставляли Барчака прятать лицо в конский навоз.

Люди хана постоянно следили за передвижением войска Бату-хана, и когда Барчаку сообщили, что Властитель разбил лагерь на расстоянии двух дней конного перехода от границ руссов и встал на его земле, он выехал в стан Властителя Вселенной, выслав перед собой табун отличных лошадей и приготовленные заранее дары. Услуга услугой, а без подарков нельзя.

На половине дороги нагнал отряд хана запыленный, закутанный до глаз всадник. Он ловко сидел на взмыленной лошади, по обличью и повадкам – половец. Воины Барчака вмиг окружили незнакомца, обнажили оружие, старший охраны крикнул, чтобы неизвестный открыл лицо. Но приблизившийся Барчак приказал отступиться от молчавшего половца.

Оба всадника поотстали от остальных. Неизвестный, размахивая рукой, принялся рассказывать о чем-то Барчаку. Когда они вернулись, хан приказал выдать всаднику корм и воду для коня, накормить его самого, после чего незнакомец, так и не открыв лица, исчез в поле.

Хан Барчак и его люди продолжали путь.

Неподалеку от монгольского стана Барчака встретили его пастухи. От них хан узнал последние новости. Тут же устроили долгий привал. А когда снова поднялись на коней, миновали плоский покрытый редким лесом курган, вдруг словно из-под земли появились сторожевые воины Бату-хана, в мохнатых шапках, скуластые, словно слившиеся с низкорослыми лошадьми. Они с гиканьем, леденящим душу воем окружили половцев со всех сторон, держа наготове страшные луки.

Половцы схватились за оружие, но грозный окрик Барчака остановил их. Воины с опаской поглядывали по сторонам, пытались сохранить спокойствие.

После недолгих переговоров Барчака с начальником сторожевого отряда половцев пропустили вперед, где их встретил второй отряд. Людей Барчака отделили и под конвоем отправили к отведенному им месту на внешнюю сторону монгольского стана, тянувшегося от окаёма до окаёма. Самому хану с оставленными ему тремя слугами было велено следовать в шатер для гостей Властителя Вселенной и там ждать, когда Бату-хан соизволит принять, а может быть, и не принять половецкого хана.

…Молодой монгол с редкой бородкой клинышком и жидкими висячими усами на необычно длинном лице сидел перед роскошным, вытканным золотой ниткой, ковром, заставленным изящной посудой с простой мясной пищей. Он брал мясо руками, порой прибегал к помощи ножа, лежащего перед ним, изредка вытирал засаленные руки прямо о халат.

Наискосок от него и немного пониже неторопливо насыщался старый, с изрубленным лицом и навсегда закрывшимся глазом, воин. В отличие от молодого монгола, жадно хватающего мясо, громко чавкающего и сопящего над едой, старик ел аккуратно, отправляя в рот небольшие куски мяса, тщательно прожевывал их.

– Ты не можешь сомневаться, храбрый и верный Сыбудай, в том, что боги благоприятствуют моим великим стремлениям, – сказал молодой монгол, обращаясь к старику. Было видно, что он вернулся к разговору, который возникал в шатре не впервые. – С булгарами мы расправились шутя. Так же побьем и руссов. Мне известно, что руссы – сильный противник, но сейчас они разобщены, их князья дерутся между собой за власть, как стая шакалов за труп павшего суслика. У руссов нет такого вождя, каким был мой великий дед – Чингисхан. Я раздвину свои владения от моря до моря. Поверь мне, Сыбудай: Властитель Вселенной омочит копыта своего белого скакуна в водах последнего моря, за которым нет ничего, кроме Великого шатра, в нем укладывается на ночлег Солнце!

– Ты прав, Бату-хан, – произнес задумчиво Сыбудай, откладывая в сторону нож, которым он разрезал сейчас мясо. – Ты прав, о мой молодой и мудрый повелитель! Я уверен: ты разобьешь руссов и возьмешь богатую добычу в их деревянных городах, но молю тебя, повремени с выступлением. Князь Глеб долго рассказывал мне о своей земле. Он предупреждал, что руссы любят заманивать противника в страшные места, откуда ни человек, ни конь не могут выбраться. Эти места проходимы лишь в сильный холод, когда они замерзают. Здесь, на этом месте, хорошие пастбища, пища пока у нас есть. А когда станет холодно, мы выступим на руссов, и наши воины будут рваться вперед, чтобы согреться у огня, который мы разожжем на месте городов руссов. Потерпи немного. И еще… Есть одно правило, его придерживался и твой не сравнимый ни с кем из живущих на земле дед. Когда собираешься начать битву, считай своего противника равным себе. Не забывай об этом, Бату-хан…

Наступило молчание. Бату-хан сыто рыгнул отодвинул полуобъеденную баранью ногу. Пристально посмотрел на Сыбудая, но старый полководец не отвел своего единственного глаза, и тогда Бату-хан сказал:

– Знаю, Сыбудай, в твоих советах содержится истина. Но я сам хочу говорить с бывшим князем руссов, сам хочу смотреть в его глаза. Ты учил меня, Сыбудай, не доверять предателям. Тот, кто предал один раз, предаст снова. Уверен ли ты, что этот человек хочет помочь нам?

– Я никогда не доверял предателям и, действительно, учил тебя поступать так же. Но этого человека изгнали соплеменники, и он ненавидит их, месть за испытанные унижения руководит его поступками. Желание вернуть утраченную власть может далеко увести человека, это самое сильное, после жажды жизни, человеческое желание. Порой оно бывает даже сильнее. Этот вот презрел зов крови и обагрил руки кровью братьев своих. Тебе не должно быть дела до надежд князя Глеба, и все же ты поощряй его в них, пусть надеется вернуть себе власть из-под копыт твоего скакуна. Тогда он будет верно служить нашему делу. Исчезнет надобность в его услугах – ты стряхнешь его, как колючку с шерсти верблюда, и пойдешь дальше. Иной участи предатели не заслуживают.

– Я хочу видеть его и говорить с ним, – сказал Бату-хан.

Сыбудай распорядился, и вскоре в шатре перед Бату-ханом появился бывший князь Рязанский – Глеб. Он склонился перед молодым монголом, – седеющий, с остатками былого величия на лице, человек, уже много лет кормящийся из рук хана Барчака, затем властителей городов, лежащих за Большой степью, а теперь вот услужающий в роли толмача и проводника в стане Бату-хана. Затаенная злоба, бессильный, глубоко запрятанный гнев к унижающим его хозяевам, жалкая угодливость и стремление не забывать о прошлом положении, страх раба и дерзость человека знатного происхождения – сложными были чувства, определявшие сейчас поступки этого изгоя.

– Ты можешь сесть и взять себе кусок мяса, – сказал Бату-хан, с любопытством всматриваясь в заросшее густой бородой лицо русса. – Садись, князь Глеб.

Глеб медленно опустился у ковра в стороне и немного позади Сыбудая, но к мясу не прикоснулся и застыл, глядя мимо Бату-хана, неестественно прямо держа спину. Эта прямая спина разгневала Бату-хана, и он был готов уже кликнуть верных своих нукеров, чтобы те прижали пятки дерзкого русса к его затылку, чтоб он, Бату-хан, насладился звуком хрустнувшего позвоночника. Молодой хан так бы и поступил, если б не было недавних слов Сыбудая.

Бату-хан подавил гнев, запрятал его, но для этого ему пришлось помолчать минуту-другую, и пока он молчал, в шатре сгустилась жуткая тишина.

– Мясо хорошее, князь Глеб, – укротив себя, решив поиграть в доброго повелителя, ласково и тихо сказал Бату-хан, – в моем шатре едят только хорошее мясо, князь Глеб.

Глеб вздрогнул. Он с ужасом понял вдруг, что только чудом избежал смерти, едва не переиграл в жалких потугах оставаться независимым здесь, в шатре человека, не знающего пощады ни к врагам, ни к друзьям. Глеб почувствовал, как по спине ползут капли холодного пота, низко склонился и задрожавшей рукой потянул к себе кусок мяса с ханского ковра.

Бату-хан вздохнул, встретился глазами с Сыбудаем, увидел, как старик улыбается единственным глазом, и перевел взгляд на Глеба.

– Мой верный и храбрый Сыбудай сообщил, что ты рассказывал ему про страшные земли руссов, где не может пройти ни пеший, ни конный. Так ли это? – спросил Бату-хан.

Глеб с усилием проглотил, не прожевав до конца, кусок мяса, и поднял глаза на Бату-хана. Бату-хан поощряюще кивнул Глебу.

– Да, Повелитель Вселенной. В русской земле чем дальше от границ поля забирать в полуночную часть окаема, тем чаще встречаются такие места. Они идут там, где есть лес, а лес на Руси повсюду. Особенно страшны мшары, так мы эти места называем, между Рязанью и Владимиром, в лесной стороне, где живут народы мурома и мещера. Летом все пути там исчезают вовсе, только водою можно пробираться к чащобе, но твое войско, Бату-хан, к водной дороге непривычное…

– Не тебе, князь Глеб, судить о том, к чему привыкли или не привыкли мои воины, – оборвал Глеба Бату-хан. – Ты отвечай на мои вопросы, затем тебя и звали сюда. Какова глубина этих проклятых мест?

– Никто не мерил их, Повелитель Вселенной, но есть поверье, что это чертовы бани, в которых любят купаться злые духи, живущие в лесах, и дна им нету вовсе. У нас боятся туда ходить, потому как попавший во мшару человек али зверь какой выбраться обратно не могут.

– Хорошо, – сказал Бату-хан, – этому я поверил. В наших пустынях есть подобные места, только там злые духи купаются в зыбучем песке. Из такого песка тоже не уйти живому. Скажи теперь, князь Глеб, если бы ты вел сейчас войско на русские города, как бы поступил?

– Я дождался бы морозов, Повелитель. В сильные холода вода замерзает, мшары становятся твердыми. Они выдержат и одинокого всадника, и конный отряд. Тогда хитроумные рязанцы лишатся возможности заманить твоих людей в леса, где ждут их не знающие жалости мшары.

– Что ж, за хорошие советы надо вознаграждать. Дарю тебе халат со своего плеча, князь Глеб. Но я бы очень не хотел, чтоб в стане моего врага был такой монгол, как ты. Распорядись, Сыбудай, чтоб все покинули нас, и охрана тоже, я хочу один на один задать этому руссу вопрос.

Когда они остались вдвоем, Бату-хан велел Глебу подсесть поближе, совсем рядом, и тогда, склонившись к его лицу и пристально всматриваясь в глаза, тихо спросил:

– Скажи мне, князь Глеб, правду… Сможешь?

– Я всегда готов верно служить тебе, Бату-хан, – растерянно ответил Глеб.

Бату-хан сморщился и махнул рукой.

– «Служить», «служить», – повторил он. – Мне не это, мне душа твоя нужна сейчас, князь Глеб. Говорят, ты убил своих братьев и братьев своего отца, чтобы ни с кем не делить власть?

– Да, – сразу ответил Глеб, не отводя взгляда от глаз Бату-хана. – Да…

Бату-хан поцокал языком и отодвинулся.

– У меня тоже есть братья и один брат моего отца, великого Джучи-хана, – задумчиво произнес он. – А власть может быть только одна… Если ее разделить – это не власть. Ты согласен со мной, князь Глеб?

Глеб не ответил. Трудно сказать, где были сейчас его мысли. Может быть, он вспомнил спор с Изяславом, родным братом, противящимся исадскому избиению. Или слышал страшный крик одноименника, князя Глеба Игоревича, проткнутого копьем, – раздирающий душу крик его оборвал удар половецкой сабли. А может быть, видел себя в последней битве с разгневанными бойней в Исадах рязанцами, изгнавшими князя-убийцу из родной земли… Кто знает, о чем думал Глеб, но когда Бату-хан снова спросил его: «А мог бы ты, князь Глеб, чтобы власть вернуть, вновь убить своих братьев?» – Глеб, не колеблясь, твердо ответил:

– Да, Повелитель.

Наступило молчание.

Наконец, Бату-хан хлопнул в ладоши, появился Сыбудай, отовсюду выросли фигуры телохранителей. Сыбудай всматривался в лицо молодого монгола, пытаясь угадать, что сказал ему этот русс, не вызвал ли он гнева Повелителя, гнева, который руссу будет стоить головы. Тогда он, Сыбудай, лишится толкового, знающего проводника в этом загадочном, неприветливом краю.

– Ты интересный человек, князь Глеб, – сказал Бату-хан. – Думаю, скоро тебе представится возможность расплатиться с рязанскими князьями за свои обиды. Может быть, я верну тебе власть над этим краем. Но право на власть нужно заработать. Сыбудай! Я делаю этого русского князя сотником! Он умеет проливать родную кровь. Пусть прольет и кровь своего народа! Право на власть приобретают одной ценой – за власть платят кровью. Пусть он идет, Сыбудай. Ты был прав, мой старый учитель, этот человек приносит нам пользу.

Последних слов Глеб уже не слышал. Он выходил из шатра и, отдалившись шагов на двадцать, увидел хана Барчака, которого вели под руки два рослых монгола. Хан и Глеб узнали друг друга, но, не ведая еще ничего о положении своем в монгольском стане, не подали и вида, что знакомы.

– Я знаю об услуге, оказанной тобой моему великому деду, – сказал Бату-хан Барчаку, – и принимаю твои дары с уверенностью, что принес их ты не только от страха, который испытывают все народы, заслышав топот монгольских коней. Мне хочется верить в твою искреннюю преданность делу, продолжить которое завещал мне дед. Если ты честью будешь служить мне, хан Барчак, то на хвосте моего белого коня ты и твое племя будут вынесены из вечной зависимости, в которой находитесь, теснимые руссами, к подлинной вольной жизни, ибо вольны лишь те, кто не привязан к земле, а попирает ее копытами своего коня.

– Благодарю тебя, великий и несравнимый Победитель! – вскричал, стоя на коленях, хан Барчак. – Но я принес тебе не только дары. Мне кажется, что старый хан Барчак может и впредь оказывать услуги потомку великого Чингиса, и первой пусть будет важная весть. Ее с великим поспешанием привез я в стан Повелителя сегодня. Важная, очень важная весть, о Бату-хан!

Сыбудай придвинулся к Барчаку, Бату-хан нахмурился и приказал:

– Говори, старик!

Посунувшись вперед, Барчак торопливо заговорил, пришепетывая от волнения и брызгая слюной. Он сообщил, что по пути к монгольскому стану встретился со своим верным человеком.

Человек этот давно служит ему. Хану Барчаку он обязан жизнью, на него можно положиться. Человек был устроен им, Барчаком, к хану Куштуму, этому ублюдку, отец которого издавна выступал за дружбу половцев и руссов и даже принял участие в битве при Калке на их стороне.

– Он осмелился поднять оружие против твоего ослепительного, как солнце, деда! – воскликнул Барчак.

Бату-хан нахмурился еще больше и нетерпеливо крикнул:

– Говори дальше!

Хан Куштум, рассказывал Барчак, продолжает идти по стопам отца и водит дружбу с Рязанским князем Юрием. Человек Барчака состоит в личной охране Куштума и недавно вместе с ханом побывал в Рязани. Подробности он пока, к сожалению, не знает, но доподлинно известно одно: хан Куштум договорился с Юрием Рязанским выступить против Повелителя Вселенной вместе. Князь Юрий созвал своих братьев в Рязани, все города княжества готовятся к обороне, собирается большое войско. Отправились гонцы просить подмоги в Чернигов и Владимир. Но какие вести пришли оттуда, неизвестно, так как хан Куштум покинул Рязань сразу после отъезда гонца, и человек Барчака ничего больше узнать не успел. Вот все, что мог узнать хан Барчак от своего верного слуги, и тогда он поспешил к Повелителю, чтобы как можно скорее рассказать об этом.

– Где сейчас твой слуга? – спросил Сыбудай.

– Он вернулся к Куштуму, – сказал Барчак. – Его стан был в трех днях пути к закату от того места, где я встретил верного человека. Но он мне сказал, что вернуться ему надо в другое место. Куштум собрал всех своих всадников вместе и постоянно меняет стоянки, будто ждет от кого-то сигнала.