Текст книги "Память крови"

Автор книги: Станислав Гагарин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

– Понятно, – сказал Бату-хан. – Сговорились. Слышишь ты, хан Барчак, мы должны знать их намеренья!

Барчак наклонил голову и развел руками.

– Мой человек сделает все возможное, Повелитель, – сказал он, – и я счастлив сказать тебе, что это еще не все…

– Как? – завизжал в ярости Бату-хан, и Сыбудай с укоризною глянул на него: не пристало Повелителю так открыто выражать свои чувства. – Как! За моей спиной половцы, которых я считал верными союзниками и соплеменниками, лучшими среди тех, кто идет с моей ордой, за спиной у Повелителя Вселенной они сговариваются с руссами, и ты говоришь мне, что это не все? Что же тогда еще, хан Барчак?

– Прости меня, о Повелитель, – дрогнувшим голосом сказал Барчак. – Прости меня, что не мог сразу сказать тебе обо всем вразумительно и тем поверг тебя в неоправданный гнев. Больше нет причин беспокоиться, великий Бату-хан. Я хотел тебе сказать: мой человек получил приказ убить Куштума…

Несколько секунд Бату-хан смотрел на старого хана, затем откинулся назад и рассмеялся тонким, визгливым смехом. Глядя на него, стал подхихикивать и Барчак, и только у Сыбудая лицо было непроницаемым.

– Ну вот, – успокоившись, сказал Бату-хан, – вот ты и вторую услугу оказал, хан Барчак. Первую – деду, вторую – внуку.

– Разреши мне задать вопрос старому нашему другу, Повелитель, – сказал Сыбудай.

– Спрашивай, мой верный воин, спрашивай.

– Скажи, хан Барчак, означают ли твои слова, что Куштум уже мертв?

– Нет, о храбрый Сыбудай. Я приказал тому человеку быть готовым убить Куштума, как только ему передадут мой знак. Видишь ли, Повелитель…

Барчак замялся.

– Говори, говори, – подбодрил его Сыбудай.

– Я не знал, как лучше мне поступить. Может быть, у тебя иные намерения…

Бату-хан переводил взгляд с Барчака на Сыбудая. Лицо Сыбудая будто окаменело, его ученику предстояло испытание, и Сыбудай ждал, как он справится с ним.

– Ты верно поступил, хан Барчак, – сказал, наконец, Бату-хан. – Если бы Куштум умер сейчас, мы бы ничего не узнали о его сговоре с руссами, и у них осталось бы время найти другого Куштума или изменить намеренья. Нет, пусть живет хан Куштум, пока живет… Но мы должны знать все о его делах, о движении его войска. Этим ты и займешься, хан Барчак. Подробности обговорите с Сыбудаем. В должный миг этого шакала, сговорившегося с руссами, постигнет смерть. За это ты тоже в ответе, хан Барчак. Тому, кто служил моему деду, награда будет двойная. Но если упустишь Куштума…

Бату-хан не договорил. Он достал из ножен засверкавший в свете факелов кинжал, попробовал пальцами лезвие и протянул его половцу.

– Сам, – сказал он, – сам перережешь себе горло. Вот этим. Великой честью отметил тебя Повелитель Вселенной, хан Барчак.

«Ай-яй-яй! Как хорошо! – весело думал Сыбудай. – Совсем взрослый волк стал! Кажется, я выполнил наказ великого Чингиса: отрастил внуку зубы, закалил сердце и заострил ум. Еще немного – и я могу спокойно закрыть свой второй глаз. Вот побьем руссов, и Бату-хана нечему больше учить. Но трудная предстоит битва с руссами. Не дерись их князья между собой, да не было бы в нашем стане таких, как Глеб и Барчак, много бы ночей не спал Сыбудай, прежде чем решился вести своего питомца в страну бородатых людей. Сыбудай дольше живет на свете, и Сыбудай знает, что красивые слова о величии монголов, о неравенстве на земле и в небе – только слова. Конечно, они помогают воевать, зажигают воинов… Но кто знает, какими словами поднимает сейчас свой народ князь Юрий Рязанский?»

Глава восьмая
СВОЯ РУБАШКА БЛИЖЕ К ТЕЛУ

Дорога вымахнула из леса и круто свернула к опушке. Но люди оставили дорогу, и лошади побежали прямо через поле к видневшейся впереди деревне.

Соловый жеребец Евпатия Коловрата угодил ногой в незаметную по стерне сурочью нору, посунулся было вниз, но всадник уловил заминку, подернул повод и выправил бег коня. Выдавшийся вперед князь Мстислав Черниговский повернулся, не увидев неладного, стиснул каурую кобылу стременами, прибавил рыси. Княжьи ратники нестройным шометом[12]12
  Разновидность конского бега (древнерус.).


[Закрыть] двигались верхами следом.

В деревне их не ждали. Гонцов вперед Мстислав Черниговский посылать не велел, и по случаю завершения полевой страды народ сидел по домам. Крестьяне ладили мелкую дворовую работу, готовились играть свадьбы.

Деревенские высыпали князю и его ратникам навстречу, и не толпились по дороге, загораживая путь, а стояли спокойно у изб. Евпатий Коловрат подумал, что сие не от робости какой, а скорее от достоинства. «Не забиты у Мстислава люди, – решил Коловрат. – Почтение гостям оказали, вышли поклониться, но и доброе уважение к себе соблюли».

По времени была середина первого полудня, осень на дворе, а солнце припекало знатно, по-летнему грело. Князь Мстислав спешился, передал повод конюшему, а сам глянул из-под руки на солнце.

– Добрый день выдался, Евпатий, – сказал он Коловрату. – Промыслим мы себе уху сегодня. Перекусим сейчас, чем бог послал, пока лодку изладят, и подадимся на озеро.

Угощение было простым, но сытным. Когда оттрапезничали, князь оставил ратников в деревне, а сам с Коловратом отправился пешком к озеру, оно лежало от деревни неподалеку, так что и коням трудить ноги не имело смысла.

– Рыбы наловим, Евпатий, ушицу сами сварим, без лишних людей поговорим о всех делах, что свершить надобно. Чую, как рвешься домой, князю Юрию мой ответ торопишься свезти, а я, Коловрат, и сам не знаю, что ответить тебе. Мог бы и без затеи, без езды на озеро все поведать, но хочу, чтобы ты понял меня, прежде чем осудишь, может быть, и сумеешь понять, а понять – значит, простить. Я всегда помню, чем обязан тебе. Не жить бы мне на свете, ежели бы тогда, на охоте, ты не всадил медведю ножа в глотку. Потому и позвал тебя сюда, здесь говорить свободнее.

Коловрат ничего не ответил, сумрачно было на душе, мысли его все там, в Рязани, были. Давно уж сидит он в Чернигове, потчуют его на славу, охотой забавляют, вот и на рыбалку свезли. На кой ему все это, посланцу князя Юрия Рязанского, прибывшему за ратной подмогой?

У берега качалась на плаву лодка с припасом, вблизи стоял высокий седобородый старик с шапкой в руках.

– Здравствуй, Лесина, – сказал Мстислав. – Как живется-можется, старый?

– Топчу пока земельку, князюшка, – степенно, с достоинством поклонившись, ответил старик. – Век мой затянулся, да я не жалуюсь. Царство небесное, спору нет, куда как веселее здешнего бытия, а только не каждый туда с охотой стремится. Потому хочется и на грешной этой земле пожить.

– Видал, Евпатий, какие старики на Черниговской стороне живут? – сказал князь Мстислав. – Это, Лесина, гость наш рязанский, Коловрат Евпатий, первейший воин князя Юрия. Все приготовил, Лесина?

– Все, князюшка, все ладно, – засуетился старик и принялся отвязывать лодку.

– Оставь лодку. Мы только вдвоем поедем. Небось, не разучился я туриком[13]13
  Деревянный топор.


[Закрыть] стучать.

Они остались вдвоем.

– А где же снасти, князь? – спросил Коловрат. – Иль ловить не будем, ты только к разговору звал меня сюда?

– Мы без снастей, Коловрат, ловим рыбу, – ответил князь. – Так издавна наши прадеды ловили. Или рязанцы забыли про то?

– Не припомню, князь, подобную ловлю, – ответил Коловрат.

– Ты смотри да научайся.

Мстислав Черниговский отошел в сторонку, нагнулся над кучей срубленных кустов и перенес их в лодку, где уже лежали шесты, их Коловрат сразу заметил, но не понял, для чего назначены они.

Они выгребли от берега, подошли к островку, дугой павшему на середину озера.

Оставив Евпатия на веслах, князь Мстислав взял из лодки шест и туриком стал забивать его в дно. Затем привязал к нему веревку, выбрал куст, прихватил свободным концом его вершину, прикрепил к кусту камень-кругляш для тяжести и опустил куст в воду.

Евпатий с сомнением смотрел на это баловство, вроде бы не подобающее княжьему чину, Мстислав повернулся к нему:

– Смеешься, поди, Коловрат, ребячьи забавы, мол, затеял… Ладно. После полудня, к вечеру, поглядим тогда. Подгреби вон туда, Евпатий.

Он вбил второй шест, привязал и опустил подле него второй куст. Затем третий, четвертый, пятый… Кончились шесты, да и кустов не стало, лишь с пяток кругляшей оставалось в лодке.

Солнце свалилось ко второму полудню и палило еще знойно. Они сидели в тени, костер догорал, и угли по краям его подернулись пеплом.

– Триста воинов дам я тебе, Коловрат, – сказал князь Черниговский. – Это немало, подберу ладных ратников, наученных к битве, со снаряжением, верхами. Ну и оружием, припасами помогу, сотня возов пойдет с тобой на Рязань.

– Только-то! В Рязани настоящей подмоги ждут, – глухо проговорил Коловрат. – Это не половцы, князь. Сила идет страшная. Всю вотчину Черниговскую поднимать надо.

Хмуро, упрямо глядел в землю князь, медленно высказывая то, что обдумал, видно, заранее.

– Разве не рад я помочь князю Юрию? Дочь моя венцом ведь отдана сыну его. Но я отец не только для Евпраксии, но и всему черниговскому люду. Ты понимаешь это, Коловрат?

– Понимаю, – сказал Евпатий.

– А коли понимаешь, то скажи мне, как могу собрать все силы свои и бросить к Рязанской земле? Кто останется здесь, на Черниговщине? Вдруг подступит враг к моим границам… Кто тогда защитит Чернигов?

Коловрат молчал. Он потянул рукой толстый сук, и вдруг резко сломил его через колено, и бросил обломки в догорающий костер.

– Вот что сделает с Русью Бату-хан, – сказал он. – Попомни мои слова, князь. Ты прав, когда печешься о своей земле. Но разве Рязань для тебя чужая? Или там не русские люди живут? Не одни разве у нас боги и предки? Раньше, когда Русь была единой, дрожали и уходили подальше от границ ее враги, а великие князья русские прибивали свои щиты на ворота Царьграда, на Дунае искали середину своих владений.

– Так-то так, да времена меняются, и люди тоже.

– Нет! – воскликнул Коловрат. – Люди меняются, ты прав, и времена меняются тоже. Но во все времена была, есть и будет Великая Русь. Мы выстоим, князь Мстислав, в этом моего сомнения нет. От позора хочу избавить Русь, от большой крови… Прости, что я, человек не княжеского звания, поучаю тебя.

– Слушаю тебя.

– Не прогневайся на мои слова. Спору нет, хозяин ты своей земле добрый. Жаль тебе и людей черниговских. Но сейчас о всей Руси время думать настало. Рухнет Рязань, Бату-хан на Владимир, Суздаль подастся. Или по нижним рекам, где корма татарским коням вдоволь, пройдет на Киев. Словом, куда бы ни пошел Бату-хан, Чернигов все вроде бы в стороне. Да так ли станется?

Мстислав Черниговский ничего не ответил. Наступило молчание. Затем князь поднялся, подошел к озеру, зачерпнул ладонью воды и плеснул на лицо. Когда он вернулся к Евпатию и остановился перед ним, Коловрат подумал, что капли, задержавшиеся в бороде князя, как слезы, которых еще много-много прольет на грешную землю Русь.

«Кровь и слезы, – подумал Евпатий Коловрат. – И ты заплачешь, князь… Только пользы от слез тогда не будет. Когда льется кровь, слезы теряют цену».

– Ничего не отвечу, Коловрат, – сказал князь Черниговский. – Закончим рыбалку и в ночь вернемся домой, ночевать не останемся. Утром готовься в поход. Мои воины, те, что я обещал князю Юрию, всегда снаряжены к битве. Бери их и ступай на Рязань. Пусть князь Юрий Рязанский известит меня о делах своих. Может быть, сам приду позднее со своей дружиной…

Когда солнце валилось к окаему, над озером возникла вдруг радуга. Голубой цвет в ней был не густ, а желтый ярок, и вставала радуга с восхода на закат, будто луч светила вырвался на свободу, опоясал небо и впился в землю там, откуда и он, и братья его рождались на заре.

– Вишь ты, – сказал князь Мстислав, – знамение вроде…

Он перекрестился.

– Добрая погода будет завтра. К тому и знамение, – спокойно ответил Коловрат.

Князь и Евпатий столкнули лодку и вышли к шестам. Тихо, без всплеска подходили они к затопленным кустам. Коловрат ждал наготове с сачком, а князь осторожно выбирал веревку, затем быстро вытаскивал из воды куст. Рязанец, наученный князем, подводил сачок и брал рыбу, что спряталась от зноя в тени опущенных в воду кустов.

Евпатий Коловрат подхватывал сачком притаившуюся рыбу и опрастывал сачок в лодку. Делал он это, как делал всё, ловко и проворно, но сознание его целиком заполняла одна-единственная мысль: что скажет он князю Юрию?

Глава девятая
„И БЫЛА СЕЧА ЗЛА И УЖАСНА“

Есть дни, есть ночи, которые определяют судьбу народов, стирают целые племена с лица земли. А подходят они тихо, покойно. Словно и не грезится впереди кровавых сполохов. Все как обычно. Пробиваются сквозь темень звезды, плывет полуночное светило. Занимается утро.

…Князь Юрий Ингваревич в ночь перед битвой на Рясском поле не ложился спать, хотя понимал, что обязан отдохнуть, набраться сил перед роковым утром.

Едва невеселое солнце поздней осени встанет над Русской землею, вести ему рязанские полки. И не дрогнет его рука. Как не дрогнул его голос, когда ответил он ханским послам, требовавшим десятину во всем: «Лучше нам смертью славу вечную добыть, нежели во власти поганых быть».

Теперь ему неоткуда ждать подмоги для защиты рязанских лесов и нив. Князь Владимирский спесиво принял Олега Красного, похвалялся, что один побьет Бату-хана, глумился над рязанцами: струсили-де, перевелись в вашем краю на приокских землях резвецы да удальцы. С великою грустью и негодованием в сердце, с обидой на владимирского гордеца вернулся Олег Красный ко двору брата, с пустыми руками пришел.

Не дождалась Рязань и воеводу Евпатия Коловрата, с помощной ратью князя Черниговского…

Пытался князь Юрий Ингваревич утолить алчность Бату-хана великими дарами. Но ни князь, ни братья его, съехавшиеся под руку его с ратными людьми, не верили в это. Мыслили только несколько задержать Бату-хана. Вдруг Евпатий Коловрат подоспеет или еще кто окажет содействие рязанцам, первыми вступившим на защиту Великой Руси.

Только напрасны были надежды. Потерял Юрий Ингваревич разом и сына Федора, что возглавил посольство к Бату-хану, и невестку Евпраксию с малым внуком. Не уместила в сердце черниговская княжна весть о смерти Федора, злодейски зарубленного в татарском шатре, поднялась на высокий терем, держа в руках годовалого сына, и бросилась, прижав его к груди, наземь…

Войско Бату-хана вступило на Рясское поле. И князь Рязанский вышел ему навстречу. Завтра начнется сеча. Горели костры. Зябкий въедливый ветер норовил укрыться в одеждах спящих у костров ратников. Они ворочались, вздыхали, бормотали несвязно, не в силах очнуться от снов, в которых виделись им матери и жены, дети и невесты.

«Спите, сыны мои», – думал князь Юрий. Набросив поверх боевой одежды шубу, он, медленно ступая, обходил становище, задерживаясь порой у костров, пристально рассматривал безмятежные во сне лица воинов.

«Спите, славные рязанцы, для многих из вас – это последняя ночь… Великое испытание послала нам судьба, и лучше погибнуть всем в бою, чем дрогнуть перед врагом. Лучше смерть, ибо мертвые сраму не имут!»

Впереди замаячил человек, он приближался, и князь Юрий узнал брата своего, Переяславского князя Олега Красного.

– Глаз, наверное, не сомкнул, брат? – спросил Юрий Ингваревич.

– Как можно спать в такую ночь. От Куштума нету вестей?

– Жду сотника Ивана ближе к утру, такой уговор. Но еще прежде решено: Куштум зайдет с тыльной стороны, подберется насколько можно к шатру Бату-хана и ударит в самое сердце татарского войска. Ты со своим полком нанесешь удар с левой моей руки, татары кинутся в свободный проход, а там болото… Мороз прижимает, только за ночь не успеет затвердить мшару, авось, и не выдержит лед. Если судьба не отвернется от нас – одолеем татаровье, брат Олег.

– Будем биться, а там, как повернет судьба. Прощай пока, великий князь. Ухожу с полком в засаду, все сделаю, как ты велишь, положись на меня, брат Юрий.

– В добрый путь, береги людей, но и не осторожничай сверх меры. Прощай.

Ушел Олег Красный… Горели костры, спали рязанцы, перекликались сторожевые воины, бродившие по краю становища, а князь Юрий Ингваревич не ложился спать, ждал вестей от хана Куштума.

Едва светало, когда сотник Иван прибыл с малой дружиной своей.

– Беда, князь Юрий! – крикнул он, еще не спешиваясь. – Плохие вести привез.

– Говори.

– Великое злодейство свершилось в стане Куштума. Злая рука пресекла жизнь твоего побратима. Половцы не придут на помощь.

– Верно говоришь?

– Да, князь. Хан Куштум убит. Войско его сразу дрогнуло. Оно не пойдет против Бату-хана.

– Кто убил Куштума?

– Один из приближенных хана. Сказывают, будто приставлен был к Куштуму самим Барчаком. Убил и сбежал…

– Все оборачивается против нас! – с горечью воскликнул князь.

И смолк, опустив голову. Вдруг резко выпрямился, словно что-то решил.

– Нет! – крикнул Юрий Ингваревич, поднял кулак и погрозил кому-то. – Нет! Пусть грешен я, тогда и кара обрушится на меня одного! Еще поспорю с роком… Пусть остался один с братьями, пусть! Мы дорого продадим свои жизни. Скоро бой, Иван. Готов ли к нему?

– Готов, князь.

– Но тебе не придется биться, твоя сеча еще впереди. Собирайся в дорогу, сотник.

– Я останусь здесь, князь Юрий, – сказал Иван. – На поле мои воины.

– Знаю про то, сотник, – промолвил Юрий Ингваревич. – В тебе уверен, только ты другую службу сослужить должен. Твои дружинники не решат боя, немного вас, а татар – тьма. Скачи со своей малой дружиной в Рязань, передай всем, а княгине особливо мой наказ готовить город к обороне. Пусть надежно укрепят стены, запасают смолу, стрелы, камни, другой боевой припас. Княгиня Агриппина, матушка наша благословенная, должна заняться сохранением узорочья рязанского, чтоб внукам было чем помянуть нас. Дед Верила позаботится о святых книгах… Сам станешь правой рукой городского воеводы Клыча, коего в случае нашей смерти на бранном поле назначаю всей Рязанской земли головой. Донеси эти слова до Рязани: живыми отсюда не уйдем, стоять будем насмерть!

Князь Юрий притянул к себе Ивана и трижды поцеловал.

– А теперь держи путь в славную Рязань. Поклонись городу от князя Рязанского и братьев его, от всех ратников.

Затих топот коней сотника и его товарищей, а ночь еще продолжалась.

Догорали костры. Ворочались во сне рязанцы.

Утром началась кровавая сеча… Великой печалью для русского народа закончилась она. Предоставим слово летописцу, оставившему потомкам свое вечное слово в «Повести о разорении Рязани Батыем»:

«…И была сеча зла и ужасна. Много сильных полков Батыевых пало. И увидел царь Батый, что сила рязанская бьется крепко и мужественно, и испугался. Но против гнева божия кто постоит! Батыевы же силы велики и непреоборимы: один рязанец бился с тысячью, а два – с тьмою. И увидел князь великий убиение брата своего, князя Давыда Ингваревича, и воскликнул в горести души своей: «О братия моя милая! Князь Давыд, брат наш, наперед чашу испил, а мы ли сей чаши не изопьем!» И пересели с коня на конь и начали биться упорно. Через многие сильные полки Батыевы проезжали насквозь, храбро и мужественно биясь, так что всем полкам татарским можно было подивиться крепости и мужеству рязанского воинства. И едва одолели их сильные полки татарские. Убит был благоверный великий князь Юрий Ингваревич, брат его Давыд Ингваревич Муромский, брат его Глеб Ингваревич Коломенский, брат их Всеволод Пронский и многие князья местные и воеводы крепкие и воинство – удальцы рязанские. Все равно умерли и единую чашу смертную испили. Ни один из них не повернул назад, но все вместе полегли мертвые…»

Глава десятая
ПАМЯТЬ КРОВИ

В самый день рождества дружина Евпатия Коловрата и триста черниговских воинов, коих вел в Рязань воевода Климук, в сопровождении обоза, везущего ратное снаряжение, вступили в пределы Рязанского княжества.

Уже первые деревни, встреченные ратниками на пути, оказались взбудораженными слухами. Дружинники видели, как поселяне прячут скот по лесным чащобам, убирают добро, мечутся, не зная, что делать: то ли в города подаваться, под защиту их стен и княжьего войска, то ли положиться на себя.

Все просили совета у Коловрата, а он мучился, глядючи на людское смятенье. Не знал он, что там, впереди, куда он сам стремился… Хотел было бросить обоз, потом рассудил, что князь Юрий ждет не только людей, в бранном деле и припасы крайне надобны. И Евпатий торопил своих воинов и черниговцев, все меньше и меньше оставляя времени на отдых.

Они были уже в четырех днях пути от Рязани, когда в одной из деревень узнали, что была великая битва на Рясском поле, рязанское войско разбито, а орда двинулась к Пронску. Сказывали поселяне, что весть сию доставил израненный ратник.

Здесь, в этой деревне, Коловрат решил дать людям ночлег, всё не под открытым небом, а рано поутру держать путь на Рязань.

В одной с ним избе ночевал Федот Малой, доделистый[14]14
  Толковый, сообразительный, дельный (мещерск.).


[Закрыть] отрок, коего Евпатий брал в Чернигов и, полюбив за светлый ум и пытливость, приблизил к себе, взял к своему столу. Дорог стал ему отрок. Коловрату было уже сорок годов, десять лет женат он был на Чернаве, а деток бог не дал, одно только это и омрачало Евпатьеву жизнь с Чернавой, вот и лепился он сердцем к Федоту, приняв Малого под старшую руку.

Хоть и тяжел был дневной переход, а когда легли, не спалось Евпатию Коловрату. Ворочался с боку на бок.

– Не спишь, отец-воевода? – осторожно спросил Федот.

– Да вот засыпаю, а ты-то чего не угомонишься. По твоим летам тебе пора во втором али в третьем спене пребывать.

– Про матушку вспомнил, про Рязань нашу, про девнину свою…

– Ого! – удивился Коловрат. – У тебя и девнина есть. А ты не говорил мне.

– Невеста… Должен был играть свадьбу с Параскевой, да вот в Чернигов ушли.

– Ну и скрытен ты, Федот. Сколько времени вместе, а про такое не обмолвился словом.

– Случая такого не было, а то бы рассказал.

– Будь бы другое время, побеседовали подольше. В таком деле слово, совет старшего всегда надобны. Да не о том сейчас думы.

Коловрат замолчал. Мысли его были о Рязани. Но, вспомнив о Федоте, спросил:

– Так и не спишь?

– Нет, думаю все: что там впереди?

– Засыпай, завтра подниму рано.

Долго еще лежал Евпатий Коловрат с открытыми в темноте глазами. Потом показалось воеводе, что захрапели кони. Он прислушался. Ровно дышал во сне Федот Малой… Коловрат, не вздувая света, оделся и вышел во двор.

Тихая звездная ночь опустилась на стылую землю. Кони не беспокоились боле. Рядом темнел лес. Он неудержимо тянул воеводу. Вдруг захотелось ощутить под рукой шершавый ствол сосны. Сосна-то уже была рязанская, выросла на родной, земле.

Едва ступил на опушку: будто видит в глубине леса светлое пятно. Оно все приближалось и приближалось. Темнота словно сама собою отступала. И вдруг перед воеводой предстала женщина.

– Здравствуй, Евпатий, – сказала она. – Это я звала тебя, чтоб никто не помешал разговору.

Как русский воин, одета была незнакомка. Округлый шлем на голове, с шишаком на верхушке. Легкая кольчуга, на груди – панцирь, сбоку подвешен меч.

– Ты не узнал меня, Евпатий Коловрат. Я ведь всегда живу по соседству с тобой, в мещерских мшарах. Блазница я, внучка Деда Болотника… Слыхал про такую?

– Блазница, – прошептал Коловрат. – Твой ратный наряд смутил меня. Вот сразу и не признал. Сказать что-то хочешь? Про Рязань, может?

Блазницу качнуло как дуновение.

– Нет больше Рязани и твоей Чернавы тоже. С тем и спешила к тебе. Иди к воинам, поднимай их на святую месть.

Перекрестила мечом Коловрата Блазница и стала медленно удаляться в лес.

– Коловрат, а Коловрат! – услыхал воевода голос. – Беда, Коловрат!

Евпатий открыл глаза и увидел склонившееся над ним лицо черниговского воеводы Климука.

– Стража приняла ратника из Рязани, – сказал Климук. – Изранен весь. Сказывает, нет больше города, Коловрат. Куда теперь поворачивать?

– Что говоришь? – Евпатий и про сон забыл и про Блазницу, ухватил Климука за плечо.

– Иди сам все узнай, Коловрат, – сказал Климук. – Ратник рязанский в соседней избе.