Текст книги "За тихой и темной рекой"
Автор книги: Станислав Рем
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
Олег Владимирович слегка повернулся влево. Теперь на него смотрело молодое, с мелкой сеточкой конопушек, лицо. Волнистая шевелюра на голове зачесана назад, открывая большой загорелый лоб. Надбровные дуги выдвинуты вперёд, затеняя глаза с тёмными подглазьями то ли от бессонницы, то ли от печёночной болезни, связанной с алкогольными возлияниями. «А вот и господин Рыбкин, – мысленно пробормотал Белый. – Он и подписал все контракты. Поручик. Да не тот, что был вчера в ресторации. А говорили, будто он ухлёстывает за госпожой Мичуриной. Впрочем, какое мне до этого дело? Довольно приятное лицо. Открытое. Я его представлял иначе. Где бегающие глазки? Где нервозность рук? Где вымученная улыбка, дружище, ведь по твою душу приехали?».
Олег Владимирович прошёл в центр комнаты и произнёс:
– Разрешите представиться, титулярный советник Белый Олег Владимирович, – столичный чиновник быстро извлёк из внутреннего кармана пиджака бумаги и протянул их капитану Ланкину.
Сергей Иванович уткнулся носом в документацию. «Слеп, как крот», – решил про себя Белый и осмотрелся вновь в надежде найти ещё один стул, на который он бы смог присесть. Такового не оказалось.
– Простите, – Рыбкин подхватился, вскочил на ноги и поставил свой табурет пред прибывшим начальством. – Присядьте. Как говорится, в ногах правды нет. Разрешите представиться: Рыбкин Станислав Валерианович. Вы позволите вам задать вопрос?
– Отчего бы и нет. Задавайте.
Любопытно, что заинтересовало поручика?
– Вы, случаем, не родственник Андрея Белого?
Вот те раз. Мало его в столице допекали этим вопросом. Так теперь ещё и на периферии.
– Нет. – резко ответил Олег Владимирович и, не подумав о последствиях, добавил: – К вашему сожалению, мы с поэтом Белым не родственники. А только однофамильцы.
– Вы знакомы с поэзией Андрея Белого? – поручик в восторге всплеснул руками. – Это просто восхитительно! Я лично считаю, что он звезда первой величины. Сейчас только входит в силу, так сказать, берёт разбег. Но он ещё покажет свою мощь. Вы со мной согласны?
– Простите, – Белый поправил галстук, слегка ослабив узел. В комнате, несмотря на открытое окно, было душно. – Я сейчас не готов обсуждать поэзию. Вы, наверное, заметили, я к вам прибыл совсем с иной целью.
– Да, конечно, – поручик смутился и ретировался к своему столу. – Простите. Конечно. Действительно, что это я… Приношу извинения.
Так, ещё одна осечка, начиная со вчерашнего дня. Белый мысленно обругал себя. Теперь Рыбкин спрячется в своей «коробочке», попробуй его оттуда выковырять. Белый тяжело вздохнул, достал из кармана платок, вытер со лба пот и произнёс, обращаясь к Станиславу Валериановичу:
– Ещё раз прошу прощения, у вас воды не найдётся? Душно здесь. И как вы только работаете?
– Привыкли-с, – ответил за поручика капитан, возвращая документы. – Поручик, принесите гостю графин, а мы пока утрясём некоторые моменты. Итак, – проговорил Ланкин, как только за Рыбкиным закрылась дверь. – Что вас интересует?
– Да многое что… Документация. Это в первую очередь. Во вторую, некоторые пояснения по поводу контрактов.
Ланкин напряжённо выдохнул, снова вытер пот со лба, а потел он обильно, и, словно решившись на последний шаг, произнёс:
– Что ж, не будем терять время. – Сергей Иванович поднялся, подошёл к сейфу у окна, открыл его и положил на стол проверяющему стопку бумаг. – Вот, здесь вся документация со дня прибытия полка в Благовещенск. Или вас интересуют более ранние документы?
– Нет. – Белый отрицательно качнул головой и открыл лежащую поверх стопки папку. – Достаточно будет и этого.
Анна Алексеевна просыпалась всегда рано, как говаривал батюшка, «с петухами и пастухами». Вот и сегодня встала ни свет ни заря, быстро оделась, пробежала в столовую, позавтракала, не дожидаясь родителей, и, прихватив ридикюль, выехала в город. Куда? Да просто в душе приятное настроение располагало к движению. И все!
Город жил своей жизнью, которая ей очень нравилась. Она помнила, как ей было скучно в Брест-Литовской крепости, среди небольшого числа сверстников, детей офицерского состава, которым с младенческих лет прививали чинопочитание. К примеру, ей нельзя было играть с братьями-близнецами, детьми унтера Удовцова. А с дочерью командира крепости, генерала Старовицкого, не то что играть, рядом стоять было противно. Сопливая ябеда, та постоянно ковыряла указательным пальцем в носу, при этом широко открыв рот. Даже теперь, спустя столько лет, Анне Алексеевне было про-тивно это вспоминать.
В Благовещенске всё было по-другому. Небольшой городок, в который её маменька ехала с большими сомнениями и неудовольствием, оказался местом очень даже приятным и, что самое главное, свободолюбивым. Это чувствовалось во всём. В том, как общались между собой папины сослуживцы, как вели себя с ней её подруги по гимназии. Да просто– как общались с ней, дочерью губернатора, первого человека в области, приказчики в магазинах и лавках: уважительно, но без подобострастия.
Девушке нравились улицы города. Она их сравнивала с улицами европейских городов, одновременно отождествляя и те и другие с человеческим характером. Улицы в Европе петляли, изобиловали резкими, неожиданными поворотами, тупичками, повторяя внутренний мир их жителей, людей закрытых, живущих в самих себе и только для себя. В Благовещенске улицы подкупали прямотой, открытостью, и даже некоторой незащищённостью. По ним можно было всегда, в любое время года, лететь в дрожках, соревнуясь с ветром, издалека видя конечную цель стремительного путешествия и не боясь того, что можешь кого-либо сбить. Вот и сегодня она хотела просто проехать по любимым местам, по тем магазинчикам, в которых выставлялся товар из Китая.
Вывернув на Зейскую улицу, дрожки Анны Алексеевны набрали нужный темп и понесли свою госпожу к лавкам. Анна Алексеевна откинулась на спинку сиденья, с наслаждением вдыхая свежий, ветренный воздух, но тут все её мысли были вмиг перестроены неожиданным обстоятельством. Как только дрожки пересекли Семинарскую, их, обдавая пылью, обогнала повозка, запряжённая парой гнедых, столь знакомых всем кучерам города. Анна Алексеевна вскинулась с места:
– Игнат, что это было? – крикнула она кучеру, закашлявшись и отмахиваясь от пыли.
– Не что, а кто, ваше благородие, – кучер повернулся в сторону хозяйки. – Девица Мичурина чудит. – На лице кучера Игната проявилась самодовольная ухмылка.
– Что сие обозначает? – Анна Алексеевна недовольно дёрнула плечиками.
– Так то, что Полина Кирилловна, мабуть, дюже захворали.
– Чем?
– Да есть такая хвороба, Анна Ляксевна, в народе по-разному прозывается – присуха, зазноба ли.
– Что ты говоришь? – Анна Алексеевна с любопытством приподнялась на ножки. – И кто он? Может, тебе и это известно?
– Известно, может, и нет, а предположение имеется. – Игнат теперь развернулся к хозяйке всем своим крупным телом. – Вчера мне возничий вашего гостя рассказал… Перед тем как ехать к вам, его молодой хозяин имел желание отобедать в «Мичуринской». Да только ему помешали в этом намерении. Некий штабс-капитан из казарм. Половой из ресторации видел, как ваш вчерашний гость сгоряча вогнал в стол промеж пальцев того самого господина военного столовый нож. Тот ажно белее скатерти стал.
– Госпожа Мичурина там тоже была?
– При ней-то всё и приключилось. Как мне сказал кучер, она во все глаза смотрела на вашего гостя и оторвать-то очей от него не могла никак.
– Это ты, Игнат, уже выдумываешь. – Анна Алексеевна вновь опустилась на сиденье.
– Может, и так, – нехотя согласился кучер. – Только не я, а ейный кучер. Или половой. – Игнат привстал с козел и посмотрел вперёд. – А всё-таки не в себе она! Сами посудите, барышня, куда в такую рань помчалась? Не на свиданку же.
– Откуда мне знать? – попыталась отмахнуться Анна Алексеевна. – Может, в лавку спешит, по указанию отца.
– А нет там мичуринских лавок. И никаких нет, – тут же заметил Игнат. – А вот казармы имеются. – Кучер присвистнул.
Анна Алексеевна даже не заметила, как повозка тронулась с места. Теперь ход её мыслей поменял направление. Вот как, оказывается господин Белый умеет с ходу очаровывать девичьи сердца! Она, конечно, обратила внимание на поведение молодого человека в магазине Кун-ста и, естественно, поняла причину его робости. Девичьему глазу приятно было видеть неуверенность в серых зрачках молодого мужчины. И не только в глазах, но и во всём поведении. Впрочем, как и папеньке, который прикинулся туповатеньким дворянином, над чем они вчера от души посмеялись. Но чтобы господин Белый сумел покорить сердце дикарки Мичуриной, о поведении которой Анна Алексеевна много слышала, поверить невозможно. Сплетни, решила Анна Алексеевна.
Но Игнат прав: в той стороне, кроме жилых домов и казарм артиллерийского полка, более ничего нет! Значит, дикарка могла поехать только к воинской части.
– Игнат, – Анна Алексеевна окликнула кучера. – Правь к Гостинодворскому базару.
– Так ведь закрыто еще! – удивился кучер.
– Ничего, – быстро отреагировала дочь губернатора. – Попрошу Коротаева, он мне лавку раньше откроет. И давай побыстрее.
Полина Кирилловна оглянулась на губернаторские дрожки и чувство гордости переполнило её. В кои – то веки простые смертные утирают нос дворянскому сословию. Так и надо! Кто стоял у основания города, в самых его истоках? Они – Мичурины. Кто открыл первым торговлю в губернии? Опять же дед её, Мичурин. Кто первым завёл торговлю с китайцами и выгоду в том имел немалую, подчас рискуя головой? Отец её, Мичурин Кирилла Петрович! А эти кто такие? Много их тут перебывало. Приедут лет на пять – семь, по «велению государеву», побудут, вновь в милость попадут, и поминай, как звали. А Мичуриным здесь жить. Ждать новых генералов, с дочками, да сынками. И вновь спины гнуть. А во имя чего?
Господи, зачем она приказала править к казармам? Индурова разве что увидеть? Так он сам прибежит, только дай знать. Да и другие офицеры под стать ему, готовы броситься к её ногам. Разве что кроме Рыбкина.
Полина Кирилловна откинула голову на свёрнутый полог и прикрыла веки, чтобы утреннее солнце не слепило глаза. Странный он, этот Станислав Валерианович. Поначалу ей казалось, будто он принялся ухаживать за ней, да как-то вяло. Единственные моменты, когда в её присутствии у поручика блестели глаза, так это во время декламирования своих виршей. Казалось, будто Рыбкин просыпался от летаргического сна и на короткий миг оживал, превращался совсем в другого Рыбкина. А стихи читал так, будто посвящены они были не ей, а некоей таинственной незнакомке, образ которой Станислав Валерианович глубоко хранил в своём сердце. В такие моменты Полине Кирилловне было даже жаль поручика, но ничем помочь она ему не могла.
Кучер для порядка прокашлялся и проговорил:
– Казармы, барышня.
Полина Кирилловна слегка приоткрыла глаза:
– Погоняй-ка, Степан, на Суворовскую.
– Так то ж в другой конец города, – удивился кучер.
– А тебе какая нужда? Правь да и всё. – Полина Кирилловна оглянулась по сторонам и хотела было прикрикнуть на него, как сердце её замерло, а после учащённо забилось, – Стой! – окрик остановил руку кучера, уже собравшуюся подогреть вожжами ещё не остывшие крупы лошадей.
Полина Кирилловна с трудом сдержала дыхание. Возле ворот в воинскую часть стояла знакомая ей повозка полицейской управы, на которой теперь ездил Олег Владимирович Белый.
Чиновник из столицы стремительным шагом покинул расположение артиллерийского полка, резко вскочил в пролётку и хлопнул извозчика по плечу:
– Трогай.
– Куда, ваше благородие?
– В кавалерийский полк. Оттуда к сапёрам. А утром приготовься ехать в Марковскую.
– Кудыть? – кучер встрепенулся. – Так до неё, почитай, вёрст тридцать будет. Это ж полдня туда, полдня обратно.
– Вот и приготовься. А теперь помолчи. Мне нужно сосредоточиться.
– Как же, помолчи… – бормотал себе под нос Прохор, ясно представляя, каким образом ехать до казачьей станицы, по убитым-то дорогам, да не дай бог, если ещё и дождь пойдёт.
А господин Белый достал записную книжку и принялся вписывать в неё только одному ему понятные каракули.
В целом встречей Олег Владимирович остался недоволен. Через полчаса совместной беседы все подозрения с Рыбкина Белый был вынужден снять. Поручик, несмотря на ожидания советника, ни от чего не отказывался. Да, именно он подписал контракты с господином Мичуриным и никаких других вариантов не рассматривал, хотя они и имели место быть. Но, как пояснил Рыбкин, он больше доверяет тому купцу, который лавку держит не один год и не пять лет, а эдак, с десяток, а лучше и пять десятков. Таким торговцам имя качеством товара служит, и слово их – кремень. Помнится, Станислав Валерианович быстро пересмотрел все папки, нашёл нужную и раскрыл её на необходимой странице.
– Вот, – произнёс он. – Читайте.
Олег Владимирович присмотрелся. Перед ним лежали накладные на ввезённый товар. В каждой стояла подпись Рыбкина.
– Я, понимаете ли, за просто так свой росчерк ставить не буду, – гордо произнёс поручик, что выглядело несколько смешно. – Каждый мичуринский товар лично принимаю. А потому, ежели что не так, ответственность с себя не снимаю.
После этих слов Олег Владимирович посмотрел на Сергея Ивановича. Тот в отличие от своего подчинённого подписи нигде, кроме контракта, не ставил. Капитан, почувствовав на себе взгляд инспектора, тяжело заёрзал на стуле.
Белый вторично перелистал документы и неожиданно произнёс:
– Кстати, господа, а что за мешки сегодня утром таскали ваши солдаты?
Рыбкин неопределённо пожал плечами. Белому жутко захотелось курить. Если поручик что и знает, то не скажет. Вон, смотрит в окно, будто там что-то интересное происходит. Оно и понятно. За себя-то он ответит, а вот за другого – нет, топить не станет. Никуда не денешься: армейская порука.
Олег Владимирович повернулся к капитану:
– Итак, слушаю вашу версию.
Ланкин несколько минут молчал, видимо, раздумывая над своим будущим. Долго ждать Белый не имел никакого желания, а потому ускорил темп событий новым вопросом:
– Переносили фуражное зерно? Так ведь?
Капитан продолжал молчать. Олег Владимирович вспомнил вчерашний разговор в доме губернатора. А ведь он «в десятку» с зерном-то попал! Под руку вспомнился случай в девятом кавалерийском полку, где произошёл падёж лошадей по причине гнилого фуража. Вот он его, в качестве примера, в беседу и вставил. А на деле – «в яблочко».
Молчанка могла затянуться и привести к нежелательным результатам, что совсем не устраивало Белого.
– Господин поручик, – обратился Олег Владимирович к Рыбкину. – Вы можете нас покинуть на несколько минут?
Станислав Валерианович молча отошёл от окна, и вскоре его высокая, слегка сутуловатая, фигура скрылась за дверью. Белый взял в руки табурет и приставил его ближе к стулу капитана.
– Давайте, Сергей Иванович, поговорим начистоту. Братьев Бубновых к вам подвёл Киселёв? Так?
Капитан молчал. Пришлось отвечать вместо него:
– Я думаю, что так. И порченое зерно сегодня утром не переносили, а прятали. От меня. Чтобы, значит, зоркий глаз инспектора не смог обнаружить подлог. В котором часу к вам приехал Владимир Сергеевич?
Ланкин рванул верхнюю пуговицу кителя, однако продолжал хранить молчание.
– Часов в семь, – предположил Олег Владимирович, прохаживаясь перед капитаном. – Или около того. Чтобы до моего приезда. И именно он приказал перенести мешки. Единственное, чего вы не ожидали от столичного неженки, что тот тоже имеет привычку рано вставать. – Белый остановился напротив капитана. – Дрянь дело, Сергей Иванович. Скверно. Кандидатуру вам на замену не присылают только благодаря полицмейстеру? Точнее, его связям?
Капитан отрицательно покачал головой:
– Нет. У Киселёва таких связей в столице нет, – наконец хриплым голосом произнёс он.
Это точно, вспомнил Белый личное дело Владимира Сергеевича. Столь влиятельных родственников и друзей в столице у губернского полицмейстера не осталось. За исключением Александра Никодимовича Короваева. Но то фигура мелкая для столь широких дел, а потому на неё рассчитывать Киселёв никак не мог.
Поток мыслей Белого неожиданно прервал капитан:
– Замену тормозит не Киселёв. А наш командир полка.
– Что? Повторите.
– Аркадий Христофорович Андреев держит под личным контролем этот вопрос.
– Получается, приказы приходят к вам не от Киселёва, а от Андреева? – Да.
«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! – просвербило где-то глубоко в сознании Белого. – Оказывается, тут и полковник замешан. Когда спелись, голубки? Полк всего два с половиной месяца в Благовещенске, а делов наворотили– лопатой не разгрести».
– Подписывать контракт приказал тоже полковник?
– Да.
– Однако сам документ не завизировал, – заметил Олег Владимирович.
Капитан дрожащими пальцами взял папиросу, прикурил.
– Что со мной будет? – с трудом подбирая слова, поинтересовался он.
– Не знаю, – Белый долго смотрел на согнутые плечи служителя полковой канцелярии, и чувство отвращения всё больше и больше переполняло его.
«Из-за таких Ланкиных всё у нас и идёт через пень-колоду! – чертыхнулся Белый, но тут же осадил себя. – Собственно, а что тот мог сделать? Кричать? Скандалить? С кем? Со своим начальством? Доложить наверх? Приняли бы во внимание? Да чёрта с два!». Уж с чем-чем, а со столичной бюрократией Олег Владимирович был знаком не понаслышке. Да к тому же, как подсказывал опыт, воровало большинство офицерского состава среднего звена. Не младшие чины, которые рвали пуп за ради славы Отечества. А именно такие полковники и генералы, сумевшие, в силу различных причин, чаще всего родственных, пробраться в полковую казну и через неё наладить связи с купцами и промышленниками. И через тех до крови выдаивать государственные деньги, меньшую часть вкладывая в оборону державы, а большую – себе в карман.
– У вас семья имеется?
– Да. Супруга, двое детей. Старший заканчивает гимназию, – непонятно зачем уточнил Сергей Иванович.
– Вот и замечательно. – Олег Владимирович вновь перелистал документацию и продолжил свою мысль. – Поступим так. Служите, как служили. Когда уйдёте в отставку, получите пенсион. Дети будут гордиться своим отцом. Жена – мужем. И будете жить счастливо, пока не умрёте.
– А как же это?… – Сергей Иванович взглядом указал на бумаги.
– А этого не было. Забудьте, как кошмарный сон. Будут спрашивать, скажите, мол, проверяющий попался какой-то глуповатый. Просмотрел только те документы, которые ему подсунули.
– Не поверят.
– Поверят, если трогать полковника и Киселёва никто трогать не станет, а трогать их – не в моих интересах, – Белый воспользовался тем, что капитан облегчённо вздохнул. – Кто ещё закупал фураж у Бубновых? – резким тоном спросил он.
– Не знаю. – Ланкин пожал плечами, потому как понятия не имел, с кем ещё имели дела братья-молокане. – Однажды, помнится, один из них проболтался, мол, поедут в Марковскую до казаков. Вот, может, с ними мосты навели?
Олег Владимирович задумчиво покачал головой, поднялся и, заложив руки за спину, снова принялся мерить комнату широкими, упругими шагами. Капитан терпеливо сидел в ожидании. Наконец Олег Владимирович замер и произнёс:
– Вот что, Сергей Иванович, у меня большая просьба: всё то, о чём мы сейчас говорили, должно остаться только между нами. Всё, вплоть до мелочей. От этого, может, будет зависеть не только ваше будущее, но и ваша жизнь, – Белый направился к дверям, и, перед тем, как их распахнуть, добавил: – Конечно, если вы мне сказали правду.
Теперь же, трясясь в повозке, Олег Владимирович продумывал, каким образом он поведёт беседу с господином Рыбкиным, которую назначил на сегодняшний вечер, призрачно намекнув Станиславу Валериановичу на то, что, несмотря на служебные обязанности, к поэзии он всё-таки не безразличен. И в петербургских кругах с некоторыми из современных рифмоплётов знаком лично. Ради такой наживки губернский поэт не то что прибежит к нему в гостиницу. Приползёт. Вот тут он его и должен будет завербовать в свой лагерь, потому как в одиночку далее работать намного труднее. Уже сейчас Белый чувствовал сопротивление, оказанное атмосферой заштатного городка.
Находясь в подобных размышлениях, Олег Владимирович не обратил внимания на то, как от ворот воинской части, вслед за ним отъехали знакомые дрожки с очаровательной спутницей. Впрочем, взволнованная Полина Кирилловна, в свою очередь, тоже не заметила, как уныло и пристально её провожал взгляд стоявшего в воротах штабс-капитана Индурова, правая рука которого придерживала створки ворот, а левая с силой сжимала эфес сабли.
Анисим Ильич сперва расстегнул китель, а после наполнил рюмки водкой. Пристав Самойлов причмокнул губами в предвкушении соития с увеселительным напитком, снял фуражку, аккуратно положил её на соседний табурет и потёр ладони:
– Уважили, Анисим Ильич. Нечего сказать.
– Брось, Григорьич! – Кнутов тяжело откинулся на деревянную перегородку, больно ударившись головой. Проведя рукой по темени, он продолжил. – Водку пить, не означает проявлять уважение. Так, времяпрепровождение.
– Не скажите, – не согласился Василий Григорьевич, – вот вы ко мне в дом пожаловали в кои-то веки. Разве это не есть уважение?
– Так ведь по делу приехал, – рука следователя потянулась к рюмке, не чокаясь, без малейшего намёка на тост, поднесла её к губам и резким движением отправила содержимое в рот.
Самойлов пил небольшими глотками, как бы растягивая удовольствие. Кнутов брезгливо поморщился: «Право слово, пьёт, как баба». Впрочем, произносить вслух ничего подобного Анисим Ильич не стал. В чужие хоромы со своим уставом не лезут.
Василий Григорьевич закусил квашеной капустой, перед тем нюхнув краюшку хлеба. Кнутов же налёг на мясо. Несколько минут над столом висела вязкая тишина, нарушаемая чавканьем и стуком вилок о посуду. Когда первый голод был утолён, Анисим Ильич промокнул рот салфеткой и проговорил:
– Я вот к тебе по какому делу, Григорьич. Расскажи, как первым встретил питерского. Слыхал, ты чуть было не задержал его.
Пристав усмехнулся:
– Да не понравился он мне, Анисим Ильич.
– Точнее. – Кнутов разлил водку по второму разу.
– Ручки у приезжего больно шаловливые, – капуста хрустела на зубах пристава, но слова доносились твёрдо, даже жёстко. – С такими ручками карманы шмонать, а не инспекцией заниматься.
– И?
– Задержать хотел его, а он мне ксиву под нос. Я и говорю, что на старуху…
– Про старуху уже слышал. Ты уверен, что он лазил в ридикюль?
Самойлов медленно поднял правую руку и перекрестился:
– Как на духу, Анисим Ильич. Вы-то знаете, у меня глаз наблюдательный и осечки ещё ни разу не давал. «Щипача» я за версту чую. Лазил он к ней в ридикюль, как пить дать. Но, видимо, что-то почувствовал и вернул кошель обратно.
– А чего ж ты его не прокрутил основательно?
– С той-то бумагой? И потом. Я у него просил показать что? Паспорт. А он по собственной, так сказать, инициативе эту бумаженцию подсунул, будто специально. Мол, гляди, пристав, с кем дело имеешь. – Самойлов прищурился, отчего вокруг глаз образовалась мелкая сетка морщин. – А может, то подделка была?
– Нет, документ чистый, – выдохнул с сожалением Кнутов.
– А более детально его крутили?
– То-то и оно. Чист наш добрый молодец, аки младенец. К тому же и из столицы подтвердили его полномочия.
– Да, дела… – Самойлов достал из кармана брюк платок и вытер им вспотевшую шею. – Хотя, если брать ваше сравнение, то выходит, где-то должен наш гость и обгадиться. Просто обязан. Вот тогда вы его и прищучите.
– А ты мне поможешь! – Кнутов не спрашивал. Его слова прозвучали, как приказ, чему Самойлов вовсе не удивился. Как только Анисим Ильич появился на пороге дома, он ждал этих слов.
– Что мне делать? – Самойлов посмотрел на следователя.
Анисим Ильич нацепил на вилку кусочек рыбы, задумчиво повертел им перед глазами и бросил на тарелку.
– Честно говоря, не знаю. Пока. Мальчишка ездит по всему городу, роется в бумагах, вроде как делает то, что и положено выполнять в таких случаях. Да только, чует моё сердце, не тем он занят. А вот чем? – Кнутов наклонился к приставу. – Ты будь готов на всякий случай.
– К чему?
– Да ко всему…
– Понял. – Самойлов спрятал платок. – Вопрос можно задать?
– Слушаю.
– Вы, прошу прощения, в столицу собираетесь вернуться?
– С чего ты это взял?
– Так не случайно же вы взялись за приезжего…
«Он что, мысли читать умеет?! – поразился Кнутов, с трудом скрывая эмоции. – Ай да пристав, ай да сукин сын!..»
– А если и так, то что?
– Правильно сделаете, – произнёс Самойлов. – Нечего молодость и талант гноить на периферии. Это нам, старикам, уже смысла нет воз-вертаться на большую землю.
– Ой, Григорьич, тоже мне старик.
– Да вот. Через два года пятьдесят стукнет. Считай, жизнь прошла. Силы не те. И здоровье тоже, – пристав горько усмехнулся и добавил: – Но вам, Анисим Ильич, помощь оказать смогу. Не беспокойтесь. А вы меня с причала… К себе. Или по рекомендации. Опостылела мне пристань. Мочи нет. Вы ведь знаете, в сыске прежде был. Моё это. Так возвернёте?
Кнутов налил водку и, подняв рюмку, пообещал:
– Верну. Как всё справим, так сразу. Но и ты не оплошай. Под слово пойдёшь. Под моё. А я его, слово – то, больно сильно ценю.
Полина Кирилловна была неприятно удивлена встречей с дочерью губернатора на территории Гостинодворского базара. Полный, с блестящей лысиной, купец Коротаев, потирая от удовольствия пухлые ручки, сам лично обхаживал столь редкую покупательницу, предлагая ей весь ассортимент товара, начиная с модных летних шляпок, заканчивая отрезами роскошных тканей.
Анна Алексеевна со скучающим видом прохаживалась вдоль деревянного, отполированного тысячами рук прилавка, не столько рассматривая товар, сколько коротая время. Полина Кирилловна сей факт отметила моментально. «Бедная девочка! – язвительная мысль обожгла сознание девушки. – Не знает, куда деть себя. Ну, конечно, мы же привыкли к столицам, балам, светским вечеринкам. А тут на тебе, окромя речки, да ссыльных морд, и смотреть-то не на что».
Анна Алексеевна почувствовала на себе взгляд и резко обернулась. Глаза девушек встретились. Глубокие, синие, словно морская гладь – Полины Кирилловны, и зелёные, будто родниковой чистоты изумруд – дочери губернатора. Тело госпожи Мичуриной напряглось, выпрямилось, хотя куда ещё быть ровнее стройной берёзки. Нервные губы сжались.
Купец Коротаев, с восхищением смотрел то на одну, то на другую девицу. Эдакую дуэль ему доселе видеть не приходилось. Вон как дочка губернатора прищурилась. Будто выстрелить собирается глазками своими расчудесными. Да и купеческая дочь тоже не промах. Эвон, как грудь у неё ходуном ходит. И какая кошка меж ними пробежала? Неспроста, ой неспроста встреча сия вышла, решил про себя купчишка. Быть беде! Куда мичуринской девке тягаться с господами? И себя угробит, и отца подставит. Вот так вот выпестуешь на свою голову такую кобылку, а после беды не оберешься. Нужно при случае Кирилле Петровичу шепнуть пару слов, чтобы за дочкой приглядывал.
Анна Алексеевна смотрела на соперницу несколько презрительно и высокомерно. Пусть знает своё место, чернавка. Любопытно, что в ней разожгло столь непристойную страсть, даже людей не стыдится? А Полина Кирилловна и сама не могла себе объяснить, с чего это она вдруг взъелась на губернаторскую дочку. Приспичило, и всё тут! Будь сейчас повод, хоть какая малейшая причина, оттаскала бы её за волнистые светлые волосы. Да так, чтобы слёзы из глаз брызнули!
Коротаев коротко кашлянул и встал между девицами.
– Анна Алексеевна, так что брать надумали? Может, шёлку цвета апельсина? Очень модно, однако.
– Да нет… в другой раз. – Девушка развернулась и не оглядываясь, направилась к дрожкам.
– Ну да, ну да. – Коротаев суетливо проводил высокородную гостью до дверей и, облегчённо выдохнув, повернулся в сторону Полины Кирилловны. – А вы чего изволите, сударыня?
Анисим Ильич с трудом перешагнул порог полицейского участка, и, пройдя в свой кабинет, упал на старый, расшатанный стул. Перед глазами всё двоилось. Вот проявились два стола, на каждом – по два чернильных прибора. Итого, четыре штуки. В двух левых углах столов стояло по два гранёных стакана. Подсвечников на столах было тоже два.
Анисим Ильич тихонько хихикнул, так, чтобы караульный не почуял, что происходит в следственной комнате. Сие двоение его привело в восторг. Это в кои же веки он стал обладателем четырёх чернильниц? А с другой стороны, на кой ляд ему целых четыре штуки этих бронзовых хреновин? Кнутов снова хихикнул. Анисим Ильич мог позволить себе пошутить, потому как прекрасно осознавал, что чернильница у него одна. И стакан один. А во всём виновата лишняя, пятая рюмка, которую он употребил «на посошок».
Пьяный взгляд Кнутова попытался сфокусироваться. Ничего утешительного не получилось. Приборы и не подумали исчезать. Мало того, они начали вертеться перед глазами, словно подчиняясь воле невидимого иллюзиониста. Голова вмиг стала тяжёлой, чужой. А такой голове всё равно, куда приложиться, и потому она с глухим, тупым стуком упала на стол, прямо на мятый лист бумаги, на котором корявым почерком было написано следующее: «Онисим Илич, завтра идим».
Анна Алексеевна нервно теребила веер, словно твердо решила поскорее избавиться от экзотической вещицы.
Игнат правил молча, без привычных шуточек в адрес прохожих. В таком настроении он видел хозяйку впервые. Оно, конечно, и раньше случались, как он выражался, «взбрыки». Вылетит, бывало, из гимназии словно ураган или ветер шальной. Кинет школярскую сумку в ноги и молчит всю дорогу. Но, тогда причины были понятны, вразумительны. А теперь что? Бежала от Коротаева, будто кипятком её ошпарили. Бледная, взъерошенная. Ладно бы– купчишка её настропалил. Так вроде нет. До дверей проводил. Игнат сам, собственными глазами видел.
Анна Алексеевна чувствовала, что если сейчас, именно в данную минуту она на кого-нибудь не выплеснет всё накипевшее в юной, ещё не привыкшей к трудностям большой жизни, душе, то взорвётся сама. Кто такая эта купчиха, чтобы так уставиться на неё, дворянку, по крови родственную самому князю Шувалову? Да как она посмела усмехаться над ней, над дочерью самого губернатора?!
– Что тащишься, будто лошадь сто лет не кормил! – Анна Алексеевна не сдержалась и прикрикнула на кучера.
– Так, ваше благородие, вы ж сами намедни приказывали особо не гнать. Гнедая-то наша прихрамыват. Знамо… Запамятовать изволили?
– Ты что, мне будешь указывать, что помнить, а что нет? Хромает кобыла? На мясо её!
– Ваше благородие, что вы? Такой лошадки во всём городе ни у кого нет. Даже у Мичурина. За неё ж такие деньжищи дали! Ну, приболела… Так с кем не бывает? Через день-другой будет бегать пуще прежнего.
