Текст книги "За тихой и темной рекой"
Автор книги: Станислав Рем
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
– Так как это где? – кучер сам рассмеялся. – По всему городу и разбросали. Чтобы каждому прихожанину – сделал два шага, и вот она, стоит, родная. Ждёт, когда в неё пожалуют.
– А ещё достопримечательности имеются?
– Что? – переспросил кучер, и Белый понял, что ему придётся несколько уточнить вопрос.
– Что ещё, помимо церквей, интересного?
– Как – что? – Архип с удивлением развернулся в сторону барина. – Театра есть!
– Это, брат, в каждом городе есть. А помимо?
– Магазины, – припоминал мужик. – Бакалеи. Бани опять же. Две.
– А что-нибудь такое, чего нет в других городах?
– Пещеры имеются, – встрепенулся Архип. – Правда, сам-то я их не видел. Но поговаривают, будто Кирилла Игнатьевич по молодости там бывал.
– Что, сам Мичурин рассказывал?
– Я же говорю, в народе сказывают.
– Говорят, что и в Москве кур доят…
Архип обиженно отвернулся и тут же от удивления привстал с козел:
– Ваше благородие, глядите, никак при въезде в город пост выставили.
Олег Владимирович поднялся с места. На первой развилке действительно разместился военный пост из трёх солдат, вооружённых «трёхлинейками». Двое стояли на пути повозки, третий нёс службу за деревянным бруствером, которого вчера, когда Белый покидал город, не было.
– Что такое? – спросил Архип, когда дрожки поравнялись с постом.
– Треба, – коротко бросил старший, солдат лет тридцати, и кивнул: – Слазьте. Документ показывайте.
– Да что ж это, братцы, такое? – кучер с трудом подбирал слова. – Меня же весь город знает. Я же в департаменте его высокоблагородия господина Киселёва пребываю. А тут… Ваше благородие, скажите им!
– Помолчи, Архип! – недобрые предчувствия охватили Олега Владимировича. – Вот бумага подписана лично господином полицмейстером. Ознакомьтесь.
К удивлению Белого, старший оказался в меру грамотным солдатом, а потому документ вскоре вернул.
– Можете проезжать, ваше благородие, – мужик приложил ладонь к фуражке, отдавая честь.
– Благодарю. – Белый спрятал бумагу во внутренний карман пиджака. – Посты по всему периметру города выставили?
– Не могу знать, ваше благородие!
– Как связь с другими постами поддерживаете?
– А Вам для чего? – солдат настороженно прищурился.
– Документ внимательно читал, воин? – Белый повысил голос. – Спрашиваю, значит, имеется в том нужда.
Солдат после нерешительной паузы всё-таки ответил:
– Так у меня для этого специальный человечек…
– Тот, что ли? – Олег Владимирович кивнул в сторону бруствера.
– Никак нет, ваше благородие. Прячется за хатой, чтоб его не видели. Ежели что, огородами – шмыгнеть – и до наших. Предупредить.
– Молодец! – похвалил солдата Белый. – Сообразительный! – чиновник одним прыжком вскочил в дрожки. – Архип, гони!
– В департамент? – кучер хлестнул лошадь.
– Нет. Сначала в гостиницу. И сверни с Большой, её уже, наверняка, перерыли.
Кнутов прикрыл глаза. Голова жутко болела. Боль зарождалась в висках и уходила куда-то в позвоночник. Конечно, следовало поспать, отдохнуть с часок. В скором будущем, как подсказывал опыт, ему такое счастье не подфартит…
Китаец так ничего и не рассказал. Сидел, уткнувшись мёртвым взглядом в стену, абсолютно не реагируя ни на слова, ни на удары, которые доведённый молчанкой до исступления Кнутов под утро принялся наносить беспомощному старику.
Анисим Ильич положил ладонь на лоб и потёр его. Боль в висках несколько утихла. И сразу вернулась мысль: слава богу, успели остановить. Прямо остервенел, когда увидел кровь на лице китайца. А если бы убил, как бы оправдывался? Анисим Ильич чувствовал в тот момент, как в нём проснулся неведомый зверь, который до сих пор дремал, ожидая своего часа. А когда почуял свободу и, главное, безнаказанность, тут же сорвался с цепи. Безнаказанность. Это она толкала Кнутова избивать беззащитного китайца. Во время войны не до сантиментов. Война ещё не началась, а он уже озверел. Господи, как легко воевать в камере, когда за дверью стоит караульный. Ты навоевался, тебе открыли дверь, и ты герой! Только что воевал с врагом. И кто знает, что тот враг сидел со связанными руками, после лежал в луже крови, а ты с ним боролся, побеждал… На передовой всё иначе. Там нет безнаказанности.
Сыщик провёл рукой по лицу, коснулся губ, и со всей силы сжал зубами ладонь. Новая, иная боль ударила в виски, но он продолжал сжимать челюсть до тех пор, пока во рту не образовался солоноватый, противный привкус. Анисим Ильич присел. Несколько минут смотрел на руку: «Кисейная барышня. Размазня. Настоящее дело только началось, а ты уже раскис!».
Кнутов поднялся, прошёл в прихожую, склонился к рукомойнику и принялся умываться. Свежая вода сделала своё дело. Стало легче.
Анисим Ильич вернулся в комнату, прошёл в угол, поддел паркетину, достал из тайника вещи Белого и аккуратно разложил их на столе. Заново всё пересмотрел, опять заинтересовавшись тетрадью.
– Нет, мсье Белый, – непонятно, почему обратившись к отсутствующему постояльцу по-французски, – произнёс сыщик. – Просто так вы от нас не уйдёте. Или уже? Под видом поездки в Марковскую? А что, вполне может статься. Сначала тюкнул Бубнова. Сделал вид, будто уехал. А сам – к Мичурину. Куш сорвал, обтяпал дельце, и в бега!
Взгляд следователя упал на деньги. Целых десять тысяч! Вдова молоканина утверждает, что у них пропало драгоценностей «аж на полторы тысячи!». У Мичурина отобрали деньги и перстень – общей суммой в три тысячи. Выходит, Белый забрал с собой денег почти на пять тысяч, а десять оставил? Ерунда какая-то. А может, деньги фальшивые? Анисим Ильич взял одну купюру, подошёл к окну, принялся крутить её на свет. Настоящая. Пересмотрел остальные. Ни одной фальшивки. Все подлинные.
В дверь осторожно постучали. Кнутов снял пиджак и кинул его поверх стола.
– Кто там?
– Это я, Анисим Ильич, – в дверь просунулась сначала голова, а за ней и тщедушное тело Селезнёва. – Как приказывали, с утра прибыл.
– Ну?
– Нашёл, – младший следователь топтался на месте, словно стреноженная лошадь.
– Зарезали? Задушили? Что?
– Никак нет, Анисим Ильич. Утоп. В Бурхановке.
Кнутов снова прошёл в переднюю ополоснуть лицо.
– Вот так и утоп?.. На большой реке, когда плыл на корабле, не утоп, а как прибыл в город, не заходя домой, прямиком – к Бурхановке, где воды по пояс, и утоп!
– Утопили, – поправился Селезнёв. – Виноват…
– Саквояжа, естественно, не нашли?
– Так точно, – младший следователь потёр переносицу. – А может, сходить в гимназию? Покойный где-то день находился? Ведь не среди белого же дня его?… Думаю, ночью учителя, того самого… И отчего-то босый.
– Туфли могли и с трупа снять. Доброжелатели.
– И то верно.
– И где же, интересно, он провёл весь день? – Кнутов прошелся сухим языком по губам. – Но вот где ему нечего было делать – так это в гимназии.
– Как? – удивился Селезнёв. – …С ворованным-то? Не носить же по городу целый день.
– А вот тут ты прав, Харитон Денисович! Не мог он с саквояжем по городу шляться. Вот что, мухой лети на «Селенгу» и допроси тех, кто вчера стоял на вахте. Пусть припомнят, что Сухоруков нёс в руках, когда по сходням спускался на берег?
– Думаете, выбросил саквояж за борт? А вещи господина комиссара переложил в свой баул? Что это меняет?
– Многое, Селезнёв. Очень многое. Давай, дуй.
– Слушаюсь, – младший следователь развернулся в сторону двери, и тут же – обратно. – Едва не забыл, Анисим Ильич. Меня возле телеграфной конторы задержали, вам весточка из столицы пришла.
– Что ж ты, сукин сын, сразу не сказал? – Кнутов рванул со стола пиджак.
Деньги, словно по мановению руки фокусника, вспорхнули над столом, и мягко шелестя, опустились на пол. Селезнёв сглотнул слюну: столько он в своей жизни еще не видывал. Кнутов усмехнулся:
– Видал, как люди на ворованном живут? – Анисим Ильич хлопнул помощника по спине. – Всё собери, сложи, как было. И не дай боже, ежели хоть одну купюру к себе в карман сунешь! – большой, обросший волосами кулак вспорхнул перед лицом младшего следователя. – В порошок сотру! После позовёшь прислугу, пусть стоят у порога и никого в комнату не пускают до моего возвращения. А сам – на «Селенгу».
– Неужто, он – Бубнова? – Селезнёв рукавом рубахи махнул по лицу. – И Мичурина?
– Пока не знаю. Но, думаю, часа через два господин Белый нам сам всё расскажет. Что и как.
Олег Владимирович спустился было на землю, когда мальчишка из гостиницы кинулся к дрожкам:
– Барин, вам туда нельзя! Там…
– Кто?
– Кнутов! – Мальчишка хитро подмигнул, мол, понимаем – жуча-ра полицейская!
– Давно он в номере?
– С вечера. А сейчас к нему помощник, скелетина ходячая, пожаловал. Бегите, барин!
Кучер Архип усмехнулся. Малец, подняв на него глаза, стушевался, поняв, что попал впросак, и метнулся в сторону дверей. Белый откинулся на спинку сиденья.
– Что будем делать, ваше благородие? – Архип произнес это, не поворачивая головы, но Олег Владимирович отлично в ней расслышал едкие нотки: что, барин, попался? Откатался? Отбегался?
Белый посмотрел на окна второго этажа, где была его комната, и ответил:
– А, может, в церковь? Воскресенье – грех не помолиться.
– Воля ваша, – кучер тронул поводья, и повозка, развернувшись, направилась в обратном направлении.
– Куда путь держим? – поинтересовался Белый у мужика, когда тот вывернул на Зейскую
– Как сказали. К церкви Святителя Николая.
– А я не говорил, что именно к ней. Нет, братец, давай-ка покатай меня по всему городу, да все церкви покажи. А выбирать я уж сам стану, в какой молиться.
Архип тяжко вздохнул: пассажир ершистый попался. К тому же внутри неопохмелившейся души кучера нарастала волна недовольства. Во-первых, вышеуказанная церковь всё равно находилась ближе всех, а потому «объезд города» требовалось начинать с неё. Во-вторых, Архип уже явственно представлял себе, как за него возьмётся Анисим Ильич, коли прознает, что барин, не заходя в номер, уехал по церквам. А он, Архип, ничем ему в этом не помешал. Скверная получалась история.
А Белый прикидывал, что творится в городе сейчас. По логике именно в данный момент генерал-губернатор должен бы общаться с купцами. Поздним вечером или ночью наверняка было заседание Офицерского собрания. После него к действиям приступили военные. Но город следовало предупредить о происходящих событиях. И лучше, чем через купечество, это сделать никак нельзя.
Город пока ещё не знал тревоги. Люди, не торопясь, степенно шли на церковную службу.
Белый спрыгнул с возка у небольшой, саженей в шесть, одноэтажной, из крепких брёвен, церквушки, над которой возвышалась колокольня, прошёл за ограду, перекрестился, и, минуя небольшое низкое крыльцо, вошёл в помещение.
Аромат ладана плыл над головой. Внутри церковь мало чем отличалась от себе подобных по всей Руси, от Балтики до Тихого океана. Белый вновь перекрестился, постоял немного, слушая проповедь священника, и уже собрался покинуть придел, как заметил знакомую девичью фигуру.
Анна Алексеевна стояла несколько левее от алтаря, куда свет не пробивался сквозь узкие окна, потому её и не было видно. Но и она не могла видеть того, кто возжелал бы за ней наблюдать, как Олег Владимирович.
Глядя на стройную, тонкую фигуру дочери губернатора, он подумал: а достоин ли он её? И вспыхнувшие чувства, не блажь ли это уставшего от длительного одиночества человека? Нет, у него, естественно, были и друзья, и родственники, и близкие люди. И женщины. Но они не могли заполнить пустоту, которая образовалась после смерти отца. Тот был для него всем. Лёгким, беззаботным детством. Советником и помощником. Жизненным университетом. Другом. Самым близким и самым преданным. Одиночество иногда толкает на самые безрассудные поступки. И теперь все мысли его собрались там, чуть левее алтаря. У девичьей фигурки. Он готов был немедленно стать частью её души и плоти. И это здесь! В церкви!
Белый перекрестился третий раз, резко повернулся и торопливо вышел. На улице он задержался у деревянной ограды, переводя дух. Заминка и привела к неожиданной встрече.
Полина Кирилловна подошла тихонько, чуть шелестя подолом платья по щебню:
– Олег Владимирович, вам плохо?
Белый встрепенулся, но, увидев дочь Мичурина, буркнул:
– А, это вы… Нет. Со мной всё в порядке.
Олег Владимирович хотел обойти госпожу Мичурину, но та преградила ему путь:
– Вы сердитесь на меня за ту шутку?
– Какую?
– В ресторации.
– А… Господи, нет, конечно!
– Как мне извиниться перед вами?
– Вы ни в чём не виноваты, сударыня.
– Напротив. Господин Индуров действовал по моей прихоти. Я и есть причина его грубого отношения к вам. И его поведение…
– Но это было его поведение. А не ваше. И я его прекрасно понимаю. Ради красивой девушки мужчины могут пойти на… необдуманные поступки.
– Вы так считаете? – щёки Полины Кирилловны вспыхнули.
– Я так вижу. Простите, сударыня, но обстоятельства требуют… Честь имею!
Откланяться Белый не успел.
– Олег Владимирович? – Анна Алексеевна, выйдя на крыльцо, увидела беседующую пару. – Вы уже приехали?
Теперь краснеть была очередь Белого:
– Так точно.
Ему мешало присутствие госпожи Мичуриной. Однако та и не думала уходить, а потому Олег Владимирович был вынужден подыскивать нужные слова, время от времени поглядывая на Анну Алексеевну, что не могло скрыться от Полины Кирилловны:
– Я слышал, в городе в моё отсутствие произошли какие-то события?
– Какие-то? – Полина Кирилловна бросила гневный взгляд на дочь губернатора. – Если расстрел «Селенги» можно считать какими-то событиями…
– Ну да, – не замедлила отпарировать Анна Баленская. – Были и другие происшествия. К примеру, ограбление господина Мичурина. Прямо перед его домом.
Полина Кирилловна с трудом сдержала себя. Дуэль продолжалась. С появлением Анны Алексеевны дочь первого в городе купца напряглась: соперница! Как может она вмешиваться в интимную беседу? Должна была пройти мимо, не обратив на них внимания. Чутьё Полине Кирилловне подсказывало: дочь губернатора неравнодушна к столичному чиновнику, но ещё не разобралась в своих чувствах к Белому. Следовало как можно скорее встать на её пути. Что Полина Кирилловна и решила сделать незамедлительно.
– Олег Владимирович, а вы знаете, что перед вами, – маленькой ручкой она указала на здание церкви, – первый дом нашего города?
– Да что вы говорите? – Белый неудачно изобразил удивление.
– Да, – продолжила девушка. – И вначале его называли «мёртво-кладная». Попросту говоря, мертвецкая.
Белому было абсолютно безразлично, как сие здание называлось ранее и почему. Ответ неожиданно прозвучал из уст дочери губернатора:
– А потому, что в первый год – до заселения Благовещенска – в этой церкви лежали тела умерших казаков Усть-Зейского поста, с коего начинался будущий город. Их и захоронили где-то здесь, невдалеке от церкви. Может, кто-то из нас сейчас стоит на том самом месте…
Полина Кирилловна вздрогнула, повела плечом и переместилась на дорожку. Пальчики нервно теребили веер: «А эта дворяночка не лыком шита!».
– Что ещё известно сударыне? – не смогла сдержаться Мичурина.
– А то, – Анна Алексеевна расслышала дерзость в тоне купчихи, но сдержалась и, обратившись к Белому, указала на небольшие холмики вдоль ограды, – что помимо казаков здесь захоронили первого священника Сизого. И первого городского врача Давыдова, умершего в результате заражения крови после оказания медицинской помощи больному китайцу.
– Какие глубокие познания! – Полина Кирилловна приблизилась к Олегу Владимировичу и слегка коснулась грудью его локтя. Белый вздрогнул. – Признаться, вы меня удивили.
Баленская заметила и движение купчихи, и реакцию господина Белого.
– Благодарю вас. Олег Владимирович, я знакома с местными достопримечательностями, и могу предложить вам прогулку по городу. Прямо сейчас. Папенька и господин Киселев в городской управе общаются с жителями. Так что, час у нас есть.
– С превеликим удовольствием, – смущённый Олег Владимирович поклонился Полине Кирилловне и, оставив ту в растерянности, направился к губернаторским дрожкам походкой человека, который только что сделал правильный расчёт.
В то утро штабс-капитан Индуров проснулся тяжело. После «душераздевающего» общения, а другого определения он подобрать никак не мог, с Полиной Кирилловной, офицер отправился в питейное заведение, где употребил изрядное количество спиртного. Ночью сквозь сон Индуров слышал, как стучали в дверь, кричали о каком-то собрании, ссылаясь на приказание губернатора. Юрий Валентинович и утром бы не встал, имея на то право: в карауле не стоять, день воскресный… Но от шума за стеной не то что пьяный, мёртвый бы проснулся.
Индурова тошнило. Противный ком в горле, будто раздумывал: вернуться ли ему в желудок или устремиться на волю. Штабс-капитан, опорожнив внутренности, ещё некоторое время посидел на кровати, после чего поднялся, на вялых ногах прошёл к умывальнику, несколько раз ударил ладонью о металлический штырёк и мокрыми руками принялся усердно растирать лицо. Бросив взгляд в зеркало, он с отвращением сплюнул. На него недружелюбно пялилась опухшая, небритая физиономия, руки после вчерашних излияний немилосердно дрожали.
Индуров направил себя к буфету, достал початый графинчик с водкой и прямо из узкого, длинного горлышка выпил. После чего присел на подвернувшийся стул, поставив графин на край стола.
Вот точно такая же рожа была и у того учителя, которого он вчера потащил к Катьке и сначала хорошенько напоил водкой, а после, причастив поленом по голове, отволок к Бурхановке, где и притопил дурачка. Вот ведь: припёрся к нему заявить, что, мол, долга у него перед Индуровым более нет, а потому никаких поручений он далее выполнять не желает. Кретин.
Штабс-капитан еще глотнул водки.
А что этот Сухоруков сделал? Вывел комиссара на прогулку по палубе, когда судно проходило фарватер, максимально приближенный к противоположному берегу. Подождал обстрела и грохнул комиссара вместе с девчонкой. Бабу, конечно, убил напрасно. Выхода, мол, не было. Кто ж знал, что Хрулёв поехал в Хабаровск не только отчитываться перед краевым губернатором, а и невесту оттуда прихватить?
Индуров приложился к графину.
Сухоруков… Сидел, скулил, всё на руки смотрел – тоже дрожали, только не от водки. Слава богу, саквояж в реку скинул… Всё ныл: во что его втравили. Нечего было садиться за зелёное сукно, пять тысяч проиграл! Рот Юрия Валентиновича искривился в ухмылке. Как ловко он его тогда: сначала разогрел аппетит, а после хлоп – и в дамки!
За стеной послышался женский плач. Помер у них кто, что ли?
Встречу с первыми людьми Благовещенска военный губернатор Ба-ленский проводил в помещении городской думы. Арефьев оповестил детально об обстановке, нависшей над Благовещенском, изложил план обороны.
Впрочем, о многом из сказанного господа горожане уже были извещены. Первыми изменения в городском пейзаже увидели кучера и торговки. К шести утра были вырыты окопы и установлены деревянные брустверы вдоль центральной части Большой улицы и на территории городского парка, невдалеке от особняка губернатора. Обстрелянную вчера днём «Селенгу» и только что прибывшего «Михаила», тоже попавшего под обстрел ночью, отвели в Зейские доки, снабдили оружием, провиантом и вновь вывели на Стрелку в патрулирование.
Первым высказал мнение Кирилла Игнатьевич Мичурин. Статный, рослый, крепкий, он вышел в центр зала и, спрятав руки за спину, произнёс:
– Ваше высокопревосходительство, Алексей Дмитриевич, – купец всем телом повернулся в сторону Баленского. – Разрешите поблагодарить за то доверие, что вы оказали нам и, не скрывая ничего, ввели в курс… Вечером город был наполнен слухами и сплетнями, а ничто хуже них не может влиять на моральный дух. А теперь – по существу, – зал одобрительно загудел. – Силами оставшихся военных город не удержать. Но! – указательный палец купца взлетел вверх. – Чем мы будем вооружать народную дружину? Насколько я понял, на воинских складах нет необходимого количества винтовок и боеприпасов? – Мичурин обернулся в сторону Арефьева.
Тот утвердительно кивнул головой и ответил:
– К сожалению, мы сможем обеспечить только человек пятьсот. Не более.
– Но это мало! – Мичурин нашёл глазами купца Коротаева. – Пётр Филиппович, поможем святому делу?
Коротаев, второй человек в торговом деле после Мичурина, осанисто приподнялся, сделал поклон в сторону портрета государя, находившегося за спиной губернатора, прокашлялся и ответил:
– Московский торговый Дом Филатова через меня поставляет охотникам оружие и патроны. На моих складах имеется двести берданок. Ружья – понятно, но для ближнего боя пойдут. И кое-какие боеприпасы…
– Уже можем семьсот человек вооружить. – Мичурин прошёлся взглядом по рядам. – Николай Алексеевич, – обратился он к купцу Пономарёву. – И пропитание потребуется.
– Организуем, – купец Пономарев говорил спокойно и внятно. – Хлеб, мясо, рыбу – всё что нужно, поставим.
– Я присоединяюсь, – рядом с Пономарёвым встал и купец Урман – чеев.
– Это дело! – Мичурин снова повернулся к губернатору и начальнику обороны. – У меня осталась кое-какая амуниция. Для дружинников.
Двинулись с инициативой и другие купцы. Губернатор делал пометки в блокноте, кто и за что будет отвечать в ближайшее время.
Арефьев вышел в центр комнаты.
– Господа, предлагаю оформить сегодняшнее решение думы как постановление, обязательное к выполнению всеми жителями города: введение комендантского часа, усиленное патрулирование, незамедлительный арест и этапирование до полицейской управы всех подозрительных личностей.
Все проголосовали «за». Алексей Дмитриевич вышел из-за стола, обернулся, посмотрел на портрет государя и произнес:
– Господа! Не зря наши соотечественники-первопроходцы, замерзая, умирая от болезней, недоедая и недосыпая, отстояли право называть эту землю русской. Российской землёй! Сегодня наша с вами задача – отстоять это право вновь.
Рукоплескания прервали выступление губернатора. Тот выждал момент и продолжил:
– Я, от имени власти, даю уважаемому собранию слово в том, что порядок в городе будет соблюдён, а уже распоясавшиеся преступники наказаны.
Купец Бубнов, собираясь было задать личный вопрос, воспрянул духом: ему казалось, что теперь расследование смерти брата зайдет в тупик.
Губернаторские дрожки катились по широкой Зейской улице. Когда колесо цеплялось за лежащий на дороге камень, Олег Владимирович на миг прикасался коленом к женской ножке. Он было хотел отодвинуться от попутчицы, но желание ощущать ее рядом превозмогло первоначальные порывы.
Анна Алексеевна улыбалась, украдкой поглядывая на Белого. Она прекрасно осознавала состояние молодого человека: таинственный разбойник, сидя рядом с ней, трепетал словно мальчишка-гимназист. Анна Алексеевна якобы случайно несколько раз коснулась рукой колена Олега Владимировича – его сконфуженный вид привёл её в полный восторг!
– А вот и храм во имя Покрова Божьей Матери. Его освятили в день коронования государя Александра. Папенька приезжает сюда по праздникам. Но, я так думаю, не молиться, а пообщаться со священником. О-очень любопытная личность. Ему бы не священником служить, а философию преподавать в столичном университете.
– Каждый священник в некотором роде философ, – заметил Олег Владимирович, снова бросив мимолётный взгляд на спутницу. – Потому как по сану следует находить лад между бедными и богатыми, арестантами и тюремщиками…
– Торговцами и покупателями! – неожиданно вставила Анна Алексеевна.
– И это, – согласился Олег Владимирович. – В вашем голосе слышатся нотки сарказма – отчего?
Дочь губернатора несколько отстранилась и насмешливо посмотрела на собеседника:
– А вы пользуетесь успехом у женщин данного сословия.
– Не понял. – Олег Владимирович нахмурился. – Что вы имеете в виду?
– Как? – сарказм в голосе девушки теперь был приправлен ядом. – Купеческая дочь делает вам комплименты, выискивает всякую причину, чтобы остаться с вами наедине, а вы ничего не замечаете и не понимаете!
– Я, конечно, не близорук, – смутился Белый, – и вижу тоже нечто, чему пока не могу дать определения. Однако делать такие скоропалительные выводы… И мои чувства…
– Ах, простите, я задела ваши чувства! – девушка откинулась на спинку сиденья и отвернулась.
– Я говорил о Полине Кирилловне. Она нафантазировала себе бог весть что, но её можно понять. Будь на моём месте другой, все осталось бы так же: новое лицо из столицы, и не более того.
– Довольно оправдываться, – отмахнулась Анна Алексеевна. – В конце концов мне безразлично, кто на вас кинул взгляд… А! Вот и романтическое здание: церковь во имя Второго Славного Пришествия…
– Господа Нашего Иисуса Христа и Страшного Суда Его, – раздражённо перебил спутницу Олег Владимирович, вспомнив лекцию кучера. – Что романтического в местах, где отпевают усопшего?
– И проводят бракосочетания!
Анна Алексеевна попросила кучера остановиться перед деревянным, покоящимся на каменной подушке храмом, спрыгнула на землю, и прошла к низенькому деревянному штакетнику, которым была окружена церковь.
– Вот, Олег Владимирович!
Белый взглянул на придел, колокольню, над которой возвышался железный, восьмиконечный крест, на дополнительные пристройки, где могло находиться что угодно.
– Что вас приводит в восторг?
– То, во имя чего эту церковь построили!.
– Во имя Господа Нашего!
– А вот и нет! – глаза девушки смотрели с грустью. – Этот храм спроектировал и построил Степан Васильевич Крыгин. Местный архитектор. Неблагозвучная фамилия, не правда ли?
– Фамилия как фамилия, – повёл плечами молодой человек.
– У него была невеста. Они должны были пожениться осенью шестьдесят восьмого года. Но той зимой Евдокия Сумина, невеста, простыла и вскоре скончалась. В тот год морозы были просто лютыми. Могилу выкапывали трое суток. Архитектор всё это время сидел рядом с гробом. Не пил, не ел. Даже сон его сморить не мог. И когда Евдокию несли на кладбище, он шёл в одном сюртуке, весь бледный-бледнёшенький. Но держался. А когда гроб начали опускать в яму, вдруг все услышали стон изнутри. Могильщики чуть верёвки из рук не выпустили. А Степан Васильевич бросился к гробу, обнял его, но уже ни звука не было. Архитектор всё кричал, чтобы гроб достали и открыли. Мол, её заживо хоронят. Еле увели беднягу. После на кладбище полмесяца стража стояла: архитектор всё пытался пробиться к могиле и раскопать её. Ну а когда успокоился, то спроектировал эту церковь. В память Евдокии.
– Вы верите в эту историю?
– А как же? – Анна Алексеевна направилась в сторону дрожек. – Это мне сам Степан Васильевич рассказал. Он жив по сей день. – Девушка оглянулась. – Правда, на память жалуется.
Белый тряхнул головой и расхохотался:
– Куда мы теперь?
– К Триумфальной Арке! Надеюсь, вам ещё никто ничего о ней не рассказал?
– Уверяю вас: никто и ничего!
Анисим Ильич быстро вышел из телеграфной конторы, свернул за угол, достал из кармана скомканное сообщение, разгладил пальцами ленту, и еще раз прочитал телеграмму.
– Невероятно, – пробормотал он, вновь смял послание и спрятал его в карман пиджака.
Мимо сыщика нестройными рядами прошёл взвод новобранцев. Возраст вновь призванных составлял нечто среднее между сорока и шестьюдесятью годами. Шли разодетые кто во что горазд, но размашисто, солидно и весело. Впереди вышагивал унтер, писарь из штаба артиллерийского полка. Недовольно посмотрев на стоящее в стороне гражданское лицо, подтянулся и зычно рявкнул:
– Шельма, песню запевай!
Из рядов послышался смешок, который тут же прекратился, и над строем взлетели знакомые слова, облитые маршевым ритмом:
Как ныне сбирается Вещий Олег
Отмстить неразумным хазарам.
Их сёла и нивы за буйный набег
Обрек он мечам и пожарам!
Анисим Ильич присел на корточки, стянул с головы котелок и взъерошил редкие непослушные волосы. Ответ из столицы пришёл неожиданный, и никак не укладывался в заранее продуманный план действий сыщика. По ответу, как ни крути, Анисим Ильич оказывался в дураках. Причём полных и круглых.
Депешу он завсегда успеет передать Киселёву, а вот помянуть свои, так неожиданно рухнувшие мечты, случая могло более и не представиться. Кнутов с трудом поднялся, отряхнул колени, огляделся и направил свои стопы к ближайшему питейному заведению.
Через полчаса младший следователь Селезнёв нашёл своего начальника сидящим в одиночестве, за пустым столом, на котором возвышалась нетронутая бутылка водки и стакан рядом с ней.
– Анисим Ильич, я только что с «Селенги». Вахтенный матрос припомнил: Сухоруков покинул судно только со своей парусиновой сумкой. С которой и поднялся на борт в Хабаровске. Сумка такая тощая была, он ещё пошутил, мол, все учитель успел схарчить… А саквояжа при нём не было. Далыпе-то что? Назад, в гостиницу? Поди, постоялец уже вернулся.
Кнутов взял бутылку, подержал её и вернул на место.
– Нет, Харитон. Приезжим я сам займусь. Возвращайся к Бубновым и опроси-ка всех по очереди. Кто и чем занимался в день убийства хозяина. Протокол составить не забудь. После поезжай к Мичурину. Проведи дознание, при каких обстоятельствах было совершено нападение. И возвращайся в департамент.
– Так ведь воскресенье, Анисим Ильич. Неужто до завтра не терпит?
Кнутов невесело усмехнулся:
– Ты, Харитон Денисович, про выходные-то забудь. Нет у нас теперь ни воскресений, ни праздников. Всё сплошной понедельник.
…Губернаторские дрожки вывезли седоков к городским торговым рядам. «Каменными» их прозвали за то, что все магазины на площади были выстроены исключительно из добротного кирпича. По большей части они принадлежали Кирилле Игнатьевичу Мичурину. Белый кивнул в сторону двухэтажного здания, над входом в которое ярко выделялась вывеска: «Торговый Дом "Мичурин и К».
– Вы знаете, Анна Алексеевна, именно об этом универсальном магазине я узнал с первых шагов в вашем городе. И думаете, от кого? От извозчика, что привёз меня с пристани.
Баленская рассмеялась.
– Когда дом украсили античными фигурами, здесь побывал весь Благовещенск. Наверное, в те дни у купца Мичурина была самая большая выручка… Скульптуры – это хобби нашего местного архитектора Пашникова. Точно такое же здание, но в зеркальном отражении, тоже со скульптурами, Мичурин выстроил в Харбине. У него там три магазина, да и главная контора тоже.
Дрожки обогнули магазин, выкатили на площадь, и взору молодых людей явились две каменные колонны, соединённые крепким сводом, над которым гордо возвышались два шпиля, увенчанные гербами царской фамилии Романовых. В нише над карнизом издалека виднелась икона Пресвятой Богородицы.
– Царские ворота. – Анна Алексеевна первой спрыгнула на землю, подождала спутника и, взяв того под руку, повела к Арке. – Вот сюда у нас всегда настоящее паломничество. А кто сумеет взобраться по стене и прикоснуться к иконе, тому будет сопутствовать счастье в любви…
