Текст книги "Товарищи в борьбе"

Автор книги: Станислав Поплавский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

22 июня 1944 года после сильной артиллерийской подготовки передовые стрелковые батальоны поднялись в атаку и вскоре вклинились в оборону противника. От 45-го стрелкового корпуса в этой атаке участвовали подразделения 159-й дивизии. Когда артиллерия перенесла огонь в глубину обороны, гитлеровцы решили, что в бой вводятся главные силы армии, и двинули вперед свои дивизионные резервы, а во второй половине дня – и резерв 6-го армейского корпуса. Таким образом, уже в течение первого дня сражения противник лишился тактических резервов, чем поставил себя в тяжелое положение.

Утром 23 июня советские артиллеристы и летчики 1-й воздушной армии обрушили на позиции врага огневой удар страшной силы. А потом уже, как водится, пошла вперед наша славная матушка-пехота, поддержанная танкистами.

В течение двух дней части 299, 95, 256-й немецких пехотных дивизий и 550-го штрафного батальона были разбиты наголову. Несколько строительных батальонов, подтянутых противником, не смогли оказать серьезного сопротивления и также были разгромлены. Предусмотренные планом операции задачи по глубине прорыва наши войска выполнили на целые сутки раньше, продвинувшись на отдельных направлениях с боями на 60 километров.

Гитлеровцы поспешно отходили, прикрываясь арьергардами, усиленными штурмовыми орудиями и минометами. Пытаясь задержать продвижение советских войск, их авиация совершала налеты на переправы и скопления машин у водных преград.

В боевых порядках 5-й армии безостановочно двигались на запад и воины 45-го стрелкового корпуса. 26 июня полки 159-й стрелковой дивизии, возглавляемой генерал-майором Н. В. Калининым, по пятам преследуя противника, преодолели реку Лучеса. В это же время части 184-й и 338-й стрелковых дивизий под командованием генералов Б. Б. Городовикова и А. Г. Бабаяна перерезали железную и шоссейную дороги Витебск – Орша, круто развернулись на север и, охватив лесной массив южнее Витебска, отрезали пути отхода витебской группировке врага.

Гитлеровцы группами по 200-250 человек сразу же начали предпринимать яростные атаки с целью вырваться из окружения. Лишь в течение одной ночи было уничтожено свыше 500 и взято в плен около 600 вражеских солдат и офицеров. В ночь на 28 июня до 1000 фашистских вояк вновь ринулись на боевые порядки 338-й стрелковой, но понесли большие потери и отступили в лес. Утром, прекратив сопротивление, противник начал сдаваться в плен: грязные, обросшие немцы бросали оружие и с поднятыми руками выходили из лесов. Всего в боях 26-28 июня нами было пленено около 5000 вражеских солдат и офицеров. В их числе оказался и командир 206-й пехотной дивизии генерал-лейтенант Хиттер, которого привели ко мне.

Это был пожилой человек с тусклым взглядом припухших глаз и блеклым, морщинистым лицом. Подавленный катастрофой, он утратил былую, столь свойственную кадровым пруссакам надменность и рассказал все, о чем знал. Потом вдруг спросил, сколько мне лет.

– Сорок два года.

– И вы уже командир корпуса!

– Командующему нашим фронтом всего 38 лет, – ответил я, имея в виду генерала армии И. Д. Черняховского.

– Мне тоже обещали дать корпус... если удержим Витебск, – вздохнул Хиттер. – Но устоять против вашей армии невозможно. Война проиграна! Это понимают большинство наших солдат, поэтому во избежание напрасных жертв я и предложил им сдаться в плен.

Генерал кривил душой: в плену он и его солдаты оказались отнюдь не по доброй воле. А вот то, что выдержать натиск советских воинов гитлеровцам и на этот раз оказалось не под силу, было верно.

В последующие дни продолжалось сражение за освобождение Минска. Наши соседи – конно-механизированные группы генерал-лейтенанта Н. С. Осликовского и генерал-лейтенанта И. А. Плиева преградили пути отхода противника в северо-западном и юго-западном направлениях от Минска, а партизанские силы, в свою очередь, взяли под контроль дороги, ведущие к западу от столицы Белоруссии. 3 июля войска нашего и 1-го Белорусского фронтов после ожесточенных уличных боев овладели Минском. Восточнее города была окружена и вскоре разгромлена группировка противника численностью более 100000 человек. Пленных, в том числе тех, что были взяты бойцами нашего корпуса, под конвоем провели потом по улицам Москвы – в назидание всем захватчикам: только таким вот путем они и могут войти в столицу Советского государства.

Войска 3-го Белорусского фронта получили новую задачу – повести наступление на Вильнюс, овладеть столицей Литвы, после чего форсировать реку Неман и захватить плацдармы на его западном берегу. В решении этой задачи участвовал и наш 45-й стрелковый.

Немецко-фашистское командование превратило Вильнюс в мощный узел обороны, прикрывавший подступы к Восточной Пруссии. Как было видно из показаний пленных и захваченных документов, оборону города держали части и подразделения десяти пехотных, трех охранных и одной танковой дивизий, а также пять отдельных полков, восемь батальонов и некоторые другие специальные подразделения. Гарнизон был обеспечен боеприпасами и продовольствием на длительный срок. 7 июля в город прилетел из ставки фюрера генерал-лейтенант Штахель со специальным приказом Гитлера: "Вильно ни в коем случае не сдавать!"

...45-й стрелковый корпус, взаимодействовавший с другими войсками армий фронта, к утру 8 июля сосредоточился километрах в шестидесяти юго-восточнее Вильнюса. Предполагалось дать в этот день небольшой отдых личному составу и подтянуть тылы. Однако в середине дня из штаба армии поступило распоряжение: без промедления двигаться к Вильнюсу.

Бойцы восприняли это известие с воодушевлением: "Идем освобождать столицу Литвы!"

Страшные злодеяния совершили гитлеровцы на литовской земле. Они уничтожили более 700000 местных жителей – около четверти всего населения республики. Только в одном из фортов Каунасской цитадели фашисты замучили более 80000 советских людей. За слезы и муки своего народа оккупантам беспощадно мстили партизаны. В дни, о которых я веду рассказ, на территории Литвы сражалось против гитлеровцев 67 партизанских отрядов.

Понятно, что и бойцы нашего корпуса были полны решимости вызволить литовскую землю из-под фашистского ига. Политорганы, партийные и комсомольские организации очень много сделали, чтобы поддержать у личного состава высокий наступательный порыв, стремление как можно быстрее освободить от захватчиков всю советскую землю. Скажу откровенно, что я сам был взволнован в этот момент до крайности, ощущая величие духа нашего солдата, которому дороги счастье и свобода не только своих соплеменников, но и всех советских людей – сынов и дочерей одной великой Отчизны!

Для переброски войск к Вильнюсу мы использовали не только свой штатный транспорт и трофейные автомашины, но и конные повозки, которые охотно предоставляли в наше распоряжение литовские крестьяне.

Еще в пути я получил приказ: с ходу нанести удар по силам противника, прикрывавшим подступы к городу с юго-востока, и с утра 9 июля принять участие в штурме города.

Здесь уже вовсю шли бои. Части 3-го гвардейского механизированного корпуса ворвались на северо-восточные окраины, а наступавший с фронта 65-й стрелковый корпус приступил к штурму восточных окраин города. 72-й стрелковый корпус, завершив охват Вильнюса, отрезал пути отхода противнику в западном и северо-западном направлениях.

Головная наша 159-я стрелковая дивизия поздно вечером 8-го вошла в соприкосновение с противником и завязала бой южнее Вильнюса. На рассвете подошли части 338-й и 184-й дивизий. К этому времени обстановка усложнилась. Гитлеровцы, сколотив крупную группу пехоты и танков, бросили ее в контрнаступление с севера с целью деблокировать вильнюсский гарнизон. В этой ситуации командарм Н. И. Крылов принял решение повернуть на север две стрелковые дивизии, чтобы отразить удар врага. Для усиления 72-го стрелкового корпуса мне было приказано передать в его состав 338-ю стрелковую дивизию. Теперь эта дивизия, продолжая одним полком вести бой за юго-западную окраину Вильнюса, остальными своими силами ночью переправилась через реку Вилия и вышла на рубеж Варна, Ровы.

Чуть позже авиационная разведка обнаружила колонны пехоты и танков противника, двигавшиеся с северо-запада по дороге от станции Кошедары (Кайшядорис). Они спешили на выручку вильнюсскому гарнизону. Против них была брошена наша 184-я стрелковая дивизия, усиленная противотанковой артиллерией. В районе населенных пунктов Бухта и Долна части дивизии преградили путь врагу и нанесли ему тяжелые потери в живой силе и танках. Не удалось фашистам прорваться к Вильнюсу и с севера.

Тем временем в городе продолжались ожесточенные уличные бои, в которых принимала активное участие и наша корпусная артиллерия. Орудия, в том числе и крупных калибров, били по врагу прямой наводкой: гитлеровцы оборонялись отчаянно.

10 июля во избежание больших разрушений и жертв советское командование предложило вражескому гарнизону прекратить сопротивление. Но гитлеровцы не сложили оружия, хотя наши части уже пробились к центру города. Фашистская авиация выбросила на подмогу окруженным десант южнее Погрундаса численностью до 600 человек. Однако десантники были уничтожены в воздухе или захвачены в плен.

К 11 июля фашистская группировка в Вильнюсе оказалась рассеченной надвое, с центрами сопротивления в районах тюрьмы и обсерватории. Атаки наших штурмовых групп, усиленных артиллерией и огнеметами, не давали желаемых результатов. Помогли авиаторы: только на район тюрьмы было сброшено 90 тонн авиабомб. В ночь на 1-3 июля деморализованный противник тут капитулировал. Гитлеровцы покинули и район обсерватории, пытаясь прорваться. Но уйти им не удалось...

После шестидневных упорных боев над Вильнюсом взвился красный флаг. Только войска 5-й армии в этих боях уничтожили свыше 7000 и взяли в плен более 5200 фашистских солдат и офицеров, захватили в исправном состоянии много боевой техники, оружия, автомашин, а также военных складов.

* * *

Я возвращался в штаб корпуса, который переместился на один из хуторов. А их в этих краях – словно грибов после хорошего дождя.

В придорожном леске увидел группу вооруженных людей. Некоторые из них были в штатском, но подпоясаны военными ремнями. Все в конфедератках. Вначале я подумал, что это бойцы из частей генерала Берлинга. Однако их внешний вид показался странным. Тем не менее, остановив машину, я подозвал ближайшего солдата и спросил, как проехать к нужному мне хутору.

– Не вем, пане генерале. Я не тутейший{9}.

Подошли еще двое, один из них в форме польского капитана. Я повторил вопрос и получил исчерпывающий ответ. Видимо, офицер хорошо знал округу.

– Что это за часть?

– Двадцать седьмая дивизия Армии Крайовой.

– А вы кто?

– Командир батальона.

Разговор велся на польском языке. Это вызвало интерес: вокруг моей машины собрались люди.

– А что вы здесь делаете? – продолжал любопытствовать я.

– Это район сосредоточения нашей дивизии.

– Где она воевала раньше?

– До окружения Вильнюса Красной Армией мы действовали в немецком тылу. А теперь получили приказ прекратить бои, – ответил капитан.

– Кто приказал?

– Правительство пана Миколайчика. Из Лондона...

– Как же это так?! – удивленно обвел я глазами собравшихся. – Ведь уже рядом польская земля, а вы сложили оружие!

Солдаты стояли понурив головы. Они были явно смущены создавшимся положением и, очевидно, в самом деле не понимали, почему они кончили воевать с фашистами, как только подоспела Красная Армия.

– Ждем указаний, – растерянно ответил, прощаясь, комбат.

Позже мне удалось узнать на этот счет следующее.

Командующий объединенными силами двух западных округов Армии Крайовой полковник Кжижановский действительно получил от лондонского эмигрантского правительства приказ прекратить боевые действия против немецко-фашистских войск и сосредоточить все три имевшиеся в его распоряжении пехотные дивизии южнее Вильнюса, в районе Тургели (Тургеляй).

Чем руководствовались реакционеры, совершая такой шаг?

Мне думается, прежде всего корыстными политическими интересами. Отказавшись от вооруженной борьбы с гитлеровцами, они поспешили стянуть свои войска в районы, уже освобожденные Красной Армией, надеясь установить здесь власть лондонских эмигрантских "правителей".

По прибытии на хутор меня ожидал еще один сюрприз: штаб корпуса разместился в польском доме.

– Проше бардзо, пане генерале! – поприветствовала меня преждевременно состарившаяся женщина с бледным, худым лицом и грустными глазами. – Прошу покушать, что бог послал. – И, не дожидаясь ответа, принесла яичницу, хлеб, крынку холодного молока.

Я очень проголодался, и уговаривать меня не пришлось. Тем временем полька рассказала, что живет с двумя дочерьми и подростком-сыном.

– А где муж?

Женщина, не сдержавшись, зарыдала.

– Расстреляли немцы – он был учителем.

В дом стали заглядывать соседи, тоже поляки. Я пригласил всех на веранду. Завязалась оживленная беседа. Хуторяне сразу же начали жаловаться на аковцев (Армию Крайову). Особенно возмущался их поведением высокий сухопарый старик, у которого они отобрали лошадь.

– Пусть пан генерал прикажет, чтобы вернули мне коня, – просил он.

Когда я объяснил ему, что Армия Крайова не подчинена командованию Красной Армии, он все еще повторял:

– Ведь вы генерал и поляк, а приказ генерала должны все выполнять.

Я завел разговор о польской армии, сформированной в СССР. Крестьяне имели о ней самое смутное представление.

– Так то ж Советы, – говорили они. – То не поляки!

– Как не поляки?! Разве вы не слыхали о генерале Зигмунте Берлинге?

– Слыхали.

– А Александр Завадский? Разве он не поляк?

– Он-то поляк... А все остальные там русские.

– Кто вам сказал такую чушь?

– Мы слушаем радио из Лондона.

Оказалось, антисоветская пропаганда эмигрантского правительства посеяла свои отравленные семена. Я постарался разъяснить собравшимся крестьянам истинное положение дел. И даже по отношению ко мне при расставании мог судить, что они поняли меня и мои слова их во многом переубедили.

Наши войска с упорными боями продвигались на запад, к реке Неман. Сопротивление гитлеровцев возрастало: вводились в бои свежие части, прибывшие из Германии и переброшенные с других участков фронта. Противник спешно укреплял свои рубежи на реках Неман и Шешупе – последних крупных водных преградах на пути к Восточной Пруссии.

На западном берегу Немана против войск 3-го Белорусского фронта было сосредоточено свыше десяти пехотных и танковых дивизий и несколько отдельных бригад. Значительные силы врага противостояли и нашему корпусу.

В ночь на 14 июля передовые части 338-й и 159-й стрелковых дивизий под прикрытием темноты форсировали Неман в районе Пуни. 184-я стрелковая дивизия, завершив разгром противника северо-западнее Вильнюса, к исходу того же дня форсированным маршем подошла к Неману близ местечка Юнчионис. Начались напряженные бои за удержание и расширение плацдармов.

Ратные успехи 45-го стрелкового корпуса получили высокую оценку: приказом Верховного Главнокомандующего ему было присвоено почетное наименование Неманского. Все три его дивизии, очень многие бойцы и командиры были представлены к награждению орденами.

Мне хорошо запомнилось собрание партийного актива 184-й стрелковой дивизии: коммунисты давали клятвенное обещание бить врага беспощадно, "загнать фашистского зверя в его логово". И надо сказать, что их слова подкреплялись, как всегда, практическими делами.

10 августа противник дважды атаковал оборонительные рубежи этой дивизии, но вынужден был отойти с большими потерями. Наши бойцы, и прежде всего коммунисты, проявили в этих боях непоколебимую стойкость.

На орудийный расчет старшего сержанта коммуниста Моисеенко обрушились вражеские танки с мотопехотой. Меткими выстрелами артиллеристы подбили два танка, а прорвавшуюся пехоту встретили огнем из автоматов. Под стать командиру расчета действовали наводчик орудия Голохвостов, замковый Максутов, заряжающий Шлихтов.

Высокую боевую доблесть показали в тот день коммунисты Громов, Шукуров и многие другие.

15 августа в полдень началась мощная артиллерийская подготовка, после чего полки 159-й и 184-й стрелковых дивизий перешли в наступление. Первым поднялся в атаку батальон во главе с капитаном Кочневым и его заместителем по политчасти капитаном Костенко. Бойцы стремительным броском преодолели зону заградительного огня, ворвались на позиции противника и овладели ими. Особо отличились воины роты старшего лейтенанта Дудкина. Пока один взвод очищал траншею от гитлеровцев, рота устремилась вглубь, не давая врагу закрепиться. Отступая, противник бросил батарею исправных орудий и запас снарядов. Начальник артиллерии 262-го полка капитан Лоскутов распорядился развернуть орудия и открыть из них огонь по фашистам.

С продвижением в глубину обороны сопротивление врага стало, однако, нарастать: гитлеровцы переходили в контратаки, применяя "тигры", "пантеры", "фердинанды".

Упорные бои не утихали в течение нескольких дней. Противник ввел в бой свежую пехотную дивизию, до 200 танков, часть из них была окрашена в песочный цвет: видимо, то были остатки доставленной на Восточный фронт африканской армии Роммеля. Против них мы выдвинули на прямую наводку всю противотанковую и даже часть корпусной артиллерии.

Героически сражались наши артиллеристы! Только за три дня боев они подбили и сожгли 45 немецких танков, 8 самоходок и 16 бронетранспортеров. Всего же за этот период фашисты потеряли вместе с брошенными исправными танками 85 боевых машин.

Эта цифра показалась не совсем реальной штабу армии. В связи с этим я лично уточнял данные с каждым командиром соединения, и выходило, что потери противника в боевой технике еще более значительны. Тем не менее, когда позвонил генерал-полковник Н. И. Крылов, я доложил ему, что за период с 13 по 17 августа гитлеровцы потеряли около 70 бронеединиц.

– Хорошо. Соберите все подбитые танки, самоходки и бронетранспортеры в одно место, – распорядился командарм.

С немалым трудом мы выполнили его приказание, даже расставили подбитую технику по типам и боевому назначению. И когда приехал Н. И. Крылов, то насчитал 97 бронированных машин.

– Великолепно! – сказал он. – Теперь ждите в гости командующего фронтом: у него тоже возникли сомнения в отношении общего "баланса", пошутил Николай Иванович.

Действительно, в полдень на дороге, ведущей к поляне, где разместилась техника врага, появился голубой вездеход командующего войсками фронта. Однако не успел я подойти, как вездеход развернулся и скрылся из глаз. Надо полагать, генерал армии И. Д. Черняховский был вполне удовлетворен увиденной картиной: на следующий день приказом командарма корпусу была объявлена очередная благодарность.

Бои продолжались. Утром 17 августа части 184-й и 159-й стрелковых дивизий достигли границы с Восточной Пруссией. В числе первых вышел на этот рубеж батальон капитана Георгия Губкина. В боях на подступах к границе особенно отличилась рота младшего лейтенанта Василия Зайцева. За личную отвагу и мужество им обоим было присвоено звание Героя Советского Союза. Более 1200 воинов корпуса удостоились орденов и медалей СССР.

Вскоре поступил приказ: на плацдармах за рекой Шешупе перейти к временной обороне. Войска, преодолев с боями в ходе Белорусской операции более 700 километров, получили передышку. Части зарывались в землю, принимали пополнение, готовясь к новой, Восточно-Прусской, операции...

В конце августа я объезжал войска корпуса. Заехал и на НП 184-й. Встретил меня комдив Городовиков, моложавый, высокий и стройный генерал. Неизменно жизнерадостный и бодрый, он и теперь улыбался. Его ослепительно белые зубы еще более выделялись на смуглом, словно отлитом из бронзы, лице.

– Здорово, полководец! – шутливо поздоровался я. – Как дела?

– У Городовиковых всегда все в порядке! – в тон мне ответил он и сверкнул чуть раскосыми озорными главами.

Племянник прославленного героя гражданской войны комдива 1-й Конной армии, Басан Бадьминович гордился в равной степени и боевыми заслугами своего знаменитого дяди Оки Ивановича, и боевыми делами своей дивизии, которая, надо сказать, проявила себя, особенно в последних боях, выше всякой похвалы.

Мы засели за карту, уточняя задачи полкам. Участки, на которых они оборонялись, являлись наиболее важными звеньями в системе обороны корпуса, и нам предстояло еще решить на местности ряд важных вопросов. С высоты, где находился НП дивизии, хорошо просматривалась вся полоса ее обороны. Но едва мы собрались покинуть блиндаж, как появился дежурный телефонист и доложил, что меня срочно вызывает на связь штаб армии. Взяв трубку, я услышал голос генерал-полковника Н. И. Крылова.

– Командование корпусом передайте своему заместителю, – поздоровавшись, сказал командарм, – а сами явитесь на КП армии.

На фронте передача командования не занимает много времени. В тот же день, терзаясь догадками по поводу столь неожиданного вызова, я был в лесу восточнее местечка Гришка Буда.

Землянка командарма не отличалась удобствами: Николай Иванович, человек скромный, никогда не возводил себе подземных хором, тем более что здесь, на реке Шешупе, не предполагалось долго задерживаться.

– Ну вот, Станислав Гилярович, – крепко пожимая мне руку, сказал командарм, – расстаемся с вами! Вы будете служить в Войске Польском! Это как будто ваше личное желание?

Действительно, еще в октябре 1943 года ко мне в блиндаж как-то зашел начальник штаба корпуса полковник Иван Иванович Внуков, сменивший на этом посту Н. Я. Ткачева, и доложил:

– Только что звонили из армии, просили сообщить фамилии офицеров польской национальности. – Он сделал многозначительную паузу.

– В чем же дело? Сообщите!

Он вопросительно посмотрел на меня.

– Мою? – догадался я. – Ну конечно, и мою тоже. Надеюсь, вы понимаете, зачем все это?

И вот свершилось...

Выйдя из землянки командарма, я полной грудью вдохнул чистый, настоянный на запахах хвои воздух, и вдруг защемило сердце. Сразу вспомнились многие друзья-однополчане. Увижу ли их еще? Я грустил. И в то же время радовался. Грустил, что надолго, быть может навсегда, покидаю славную семью родных мне советских людей. И радовался тому, что Советская Родина поручила мне, коммунисту-офицеру, освобождать польские земли, захваченные гитлеровскими оккупантами.

На аэродроме ждал меня самолет. Через пять часов ступив на московскую землю, я сразу же отправился в Главное управление кадров.

– Читайте, – сказали мне там, подавая бумагу.

Приказ Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина гласил, что по просьбе польского народного правительства меня направляют в Войско Польское.

Вечером я был у первого заместителя начальника Генерального штаба генерала А. И. Антонова.

– Вы назначаетесь командующим одной из армий Войска Польского, сообщил он мне и, уловив невольный вопрос в моих глазах, пояснил:

– Да, с началом освобождения территории Польши пошло усиленное формирование польских вооруженных сил... Так вот, завтра в пять утра вам следует вылететь в Люблин. Желаю удачи!

Встреча с семьей, которая к тому времени уже переехала в Москву, была короткой. На рассвете вдруг пошел проливной дождь. Плотные облака нависли, казалось, над самой землей.

– Ну что, полетим? – спросил я летчика.

– Обязательно! – ответил тот. – Иначе нельзя. И самолет, набрав высоту, взял курс на запад.

Глава пятая.

Здравствуй, земля предков!

Люблинский аэродром...

Едва я спустился с трапа, как ко мне подошел польский офицер в мундире зеленою цвета, на мягких погонах – две звездочки.

– Вы будете генерал Поплавский? – спросил он на чистом русском языке и жестом пригласил в ожидавшую нас машину.

Оказалось, что его направил встретить меня сам Главком Войска Польского генерал брони{10} Роля-Жимерский.

Люблин, освобожденный Красной Армией всего лишь несколько недель назад, стал временной столицей Польши. Здесь разместились Крайова Рада Народова и Польский комитет Национального Освобождения. На улицах города было оживленно. Сновали автомобили самых различных марок, большей частью густо запыленные, видимо, прибывшие с фронта. По тротуарам ходили люди в военной форме. Куда-то спешили горожане, худые, изнуренные, плохо одетые.

– Чей это замок? – спросил я провожатого, указывая на причудливые башенки, видневшиеся из-за высокой каменной стены.

– Замок Любельский, – ответил поручник и, помолчав, сообщил: Гитлеровцы содержали в нем в заточении более ста заложников: ученых, врачей, адвокатов, общественных деятелей. Перед тем как покинуть город, они расстреляли всех до единого. Среди казненных многие были коммунистами или сочувствовали им...

Я оглянулся еще раз. Замок возвышался над городом как скорбный памятник жертвам еще одного злодейства, совершенного фашистами.

Люблин утопал в зелени. Сквозь пышную листву вековых лип и каштанов, выстроившихся по обеим сторонам улиц, едва проглядывали двух – и трехэтажные дома старинной архитектуры с лепными украшениями и островерхими крышами. Обычно тихий и безлюдный, типично провинциальный город Люблин жил в эти дни кипучей, суетливой и многоголосой жизнью.

Улица, на которую въехал наш автомобиль, хотя и называлась, судя по сохранившимся таблицам, Тихой, в действительности оказалась весьма оживленной. Особенно людно было в той ее части, где располагались здания Комитета Национального Освобождения и Главнокомандующего Войском Польским.

По широкой лестнице мы поднялись на второй этаж красивого серого особняка Главкома. Дежурный адъютант обратился ко мне по-русски. Услышав в ответ польскую речь, он, как и поручник на аэродроме, не удержался от улыбки.

Роля-Жимерский, коренастый моложавый генерал брони, принял меня тотчас же. Указав место на диване, он сел рядом и начал расспрашивать, где и в каких должностях я воевал раньше и за какие заслуги получил ордена.

– Пане генерале, – сразу же предупредил я, – я плохо говорю по-польски, и, наверное, вы останетесь не совсем довольны моими ответами.

Улыбнувшись, Главком сказал, что прекрасно меня понимает, однако просит, чтобы я отныне говорил только по-польски: это совершенно необходимо, поскольку я буду служить в Войске Польском.

Я, как мог, рассказал ему о своей службе в Красной Армии, о сражениях, в которых участвовал. В свою очередь Роля-Жимерский познакомил меня с планом создания Войска Польского. Первая его армия уже участвовала в боях в составе 1-го Белорусского фронта. В стадии формирования находилась 2-я армия и намечалось создание 3-й.

– У нас будет большое войско! – воскликнул Главком. – Наш великий сосед – Советский Союз – окажет Польше помощь в строительстве ее вооруженных сил.

Очень скоро враг ощутит на себе силу удара польского жолнежа!{11}

Последние слова он произнес с большим чувством. Затем, обращаясь ко мне, сказал:

– Поскорее надевайте польскую форму. Вы будете всего лишь пятым в нашей генеральской семье! А теперь, – глянул он на часы, – прошу меня извинить: тороплюсь на заседание правительства. Познакомьтесь пока с начальником нашего Главного штаба генералом бригады{12} Владиславом Корчицом.

Быстрой, легкой походкой он вышел из кабинета, оставив меня наедине с теми мыслями, которые навеяла наша первая встреча. Я знал, что Главком был генералом еще в старой польской армии и занимал в ней руководящие посты. Во времена гитлеровской оккупации он скрывался от немецких властей, жил нелегально, участвуя в создании сил Сопротивления. Когда Польская рабочая партия в январе 1944 года реорганизовала Гвардию Людову в Армию Людову, Михал Жимерский, известный тогда под кличкой "Роля", декретом Крайовой Рады Народовой был назначен ее командующим. Эту конспиративную кличку он добавил к своей настоящей фамилии.

Войдя в небольшой кабинет начальника Главного штаба, я увидел за столом, заваленным ворохом бумаг и карт, богатырского сложения человека, в самой фигуре которого чувствовалась безупречная строевая подтянутость. Мне сразу как-то понравились строгие черты его лица, крупный орлиный нос, высокий с залысиной лоб и теплый, дружелюбный взгляд больших карих глаз. Беседа наша с первых же слов приняла товарищеский характер: казалось, мы давно уже знаем друг друга и можем обо всем говорить откровенно, понимая все с полуслова.

От Корчица я узнал самые свежие новости. Оказалось, что как раз накануне моего приезда в Люблин закончились тяжелые бои за освобождение Праги – восточного предместья Варшавы. В этих боях участвовала и вновь отличилась дивизия имени Тадеуша Костюшко. Вся 1-я польская армия передислоцировалась теперь в район Варшавы для подготовки к боям за освобождение польской столицы.

– Вам придется несколько задержаться в Люблине, – предупредил меня Корчиц. – Руководители правительства вылетают в Москву на переговоры, в том числе и по вопросам о помощи в строительстве наших вооруженных сил. Предполагается создание новых воинских формирований. Естественно, произойдут некоторые перемещения и на должностях высшего командного состава, от чего зависит и ваше назначение. Понимаю, что фронтовику скучно сидеть без дела, но, ничего не поделаешь, придется ждать. Советую пока осмотреть город. Может быть, заглянете и в Майданек...

Вечером в номер плохонького отеля, в котором я остановился, пришел портной. Маленький, щупленький, он, встав на цыпочки, снял с меня мерку. Не уставая нахваливать свое портновское искусство и сотни пошитых им в прошлом генеральских мундиров, он заверил, что и мой будет "первша класса".

Действительно, через два дня я надел отлично сшитую, хотя и непривычную для меня форму генерала бригады. Однако я быстро освоился с ней и чувствовал себя легко и свободно. Единственное, что первое время смущало меня, повышенный интерес, который она вызывала у жителей Люблина: польских генералов они видели реже, чем советских.

Свободного времени было много, и я по совету Корчица охотно знакомился с достопримечательностями Люблина, которых, как и в каждом старом польском городе, было здесь предостаточно.

Посетил я и Майданек. Об этом лагере смерти знают, по-видимому, все люди на земле, потому что за всю свою многовековую историю человечество еще не видело таких кошмарных злодеяний, какие были совершены на этом клочке польской земли: фашисты зверски истребили здесь около полутора миллионов человек!

Не могу передать то чувство, которое охватило меня, когда я увидел груды обгорелых человеческих костей возле здания крематория и проходил вдоль бесчисленных серых бараков, где совсем недавно томились узники в ожидании смерти. За годы войны мне довелось повидать немало ужасов. Казалось, сердце уже очерствело настолько, что ничто не способно потрясти его. Но, глядя на тюки с подобранными по одинаковому цвету человеческими волосами, на горы аккуратно сложенных детских и женских ботинок, хотелось кричать от острой боли, ярости и гнева.