Текст книги "Товарищи в борьбе"

Автор книги: Станислав Поплавский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 19 страниц)

– Не к спеху...

* * *

Погода прояснилась. На чистом, словно вымытом, небо ни облачка. Яркое весеннее солнце хорошо греет. На улицах много наших солдат. Непонятно, когда они успели почиститься и побриться, но выглядели все молодцевато. Правда, усталость проглядывала и на улыбающихся лицах. Все шли к морю, группами и в одиночку.

Мы тоже направились туда, хотя нелегко было пробираться по улицам, засыпанным кирпичом и железом. Ориентиром служил портовый маяк: он не пострадал и, как бастион, возвышался над морем. Возле него солдаты уже выстраивались в длинную цепочку, ожидая своей очереди забраться на вышку и оттуда полюбоваться бескрайними морскими далями.

Тут я встретил и подполковника П. Ярошевича. Он был озабочен организацией похорон польских воинов, павших в боях за Колобжег. Здесь же, у самого моря, под грустную мелодию траурного марша простые, некрашеные гробы опустили в братскую могилу. В честь павших героев прозвучал прощальный орудийный салют...{29}.

Невдалеке я увидел группу офицеров. Это оказались посланцы Кароля командиры дивизий и частей 2-й армии Войска Польского во главе с начальником штаба генералом бригады Юзефом Санковским. К штурму Колобжега они все-таки опоздали и сейчас с интересом осматривали следы боев.

К маяку прибыли с развернутыми знаменами полки 3-й пехотной дивизии, чтобы дать клятву Балтийскому морю. Солдаты, сняв каски и подняв кверху правую руку с двумя распрямленными пальцами, громко и проникновенно повторяли слова исторической клятвы:

– "Клянусь тебе, польское море, что я, воин своего Отечества, верный сын своего народа, никогда тебя не оставлю!

Клянусь тебе, что всегда буду следовать путем польской демократии, по которому ведет меня Крайова Рада Народова и Временное правительство. Это воля народа, и она привела меня к тебе, польское море!

Я клянусь, что вечно буду охранять тебя, не щадя ни крови, ни жизни, и никогда не отдам тебя чужеземцам-захватчикам!.."

Зазвучала мелодия польского государственного гимна, и знаменосцы дивизий и полков торжественно двинулись к морю. Войдя по колено в воду, они повернулись лицом к застывшему строю и медленно опустили полотнища в бьющие о берег волны. Церемония закончилась салютом и митингом.

Потом началось то, чего никто не ожидал. Усатый солдат, войдя в воду, снял с пальца золотое обручальное кольцо и с возгласом "Нех жие Польска!" бросил его далеко в море. Это был солдат 7-го полка Францишек Невидзяйло, геройски сражавшийся за Колобжег и только что получивший из рук командира дивизии орден "Крест храбрых".

Вслед за ним к берегу потянулись его товарищи. В тот день воды Балтики приняли немало обручальных колец.

У поляков с незапамятных времен, бытует обычай "венчания с морем". О нем и вспомнили теперь солдаты. Это было трогательное зрелище.

Подошел Ярошевич:

– Станислав Гилярович, жолнежи предлагают послать в Варшаву балтийскую воду. Пусть, говорят, знают варшавяне, что Польше возвращены не только исконные земли, но и родное Балтийское побережье.

Солдатское желание пришлось всем но душе. Решили послать в столицу делегацию.

И вот уже в столицу мчится автомашина с хрустальной вазой, наполненной водой. Два бывалых воина – плютуновые Казимеж Гжеяк и Зигмунт Пончка, которые одни из первых дошли до берега моря, были удостоены чести доставить эту воду в Варшаву.

На окраине столицы они вымыли машину и украсили ее заранее припасенными кумачовыми полотнищами со словами: "Балтика опять польская", "1-я армия Войска Польского поздравляет польский народ с возвращением ему польского побережья".

По городу ехали медленно, чтобы варшавяне видели подарок жолнежей. Гжеяк и Пончка стояли возле вазы, как в почетном карауле. Едва остановились у здания Главного штаба, машину окружила толпа. Тысячи варшавян растроганно пожимали делегатам руки.

* * *

Пока шля колобжегские бои, в штабе армии, который находился в Грыфице, скопилось много дел. Пришлось выехать туда.

– Ну, старик, – сказал я Кеневичу на прощание, – придется вам временно стать мэром Колобжега. Наводите порядок. К расчистке улиц привлекайте население. Помогите укрепить в городе польскую власть.

– Раз надо, придется стать мэром, – ответил Кеневич. – Только неужели здесь и закончится наш ратный путь? Разве нам уж и не мечтать о Берлине?

– Не думаете ли вы стать берлинским мэром? – пошутил я. – Впрочем, надеяться нам никто не запрещает. Надейтесь и вы...

К вечеру я был в штабе. Сразу же по ВЧ позвонил маршалу Г. К. Жукову. Мой доклад о боях за Колобжег он, как мне показалось, выслушал сдержанно, видимо, недовольный затяжкой боев. А через день-два к нам приехал начальник штаба фронта генерал-полковник М. С. Малинин.

– Покажите-ка мне ваш Колобжег, – сказал он. – Что-то долго немцы держались в нем...

Мне стало ясно, что Малинин приехал проверить на месте, насколько серьезной была оборона города. Тем лучше!

Начальник штаба фронта объехал весь город, осмотрел укрепления, побывал в порту.

– Да, нелегкий "орешек" вам достался, – сказал он на прощание, повторив слово, которое мы сами так часто употребляли...

* * *

В суете всевозможных дел я совсем забыл о пленном – заместителе коменданта Колобжега.

Мне напомнили о нем, и вот конвоиры ввели высокого худого как жердь человека в помятом мундире. На тонком носу его восседало старомодное пенсне, которое он то и дело поправлял.

С первого взгляда пленный производил впечатление чиновного служаки, но никак не строевого офицера. Но и на этот раз внешность фашиста оказалась обманчивой. Еще в первую мировую войну Гейнц Бертлинг заслужил два железных креста. Во время революционных событий 1918 года в Германии он вступил во "Фрейкорпс" – реакционную военную организацию, целью которой была борьба с революцией. С 1923 года вплоть до прихода Гитлера к власти числился в "черном рейхсвере".

– Что это за "черный рейхсвер"? – спросил я полковника.

– Он был создан для того, чтобы вопреки постановлениям Версальского мирного договора тайно готовить большую немецкую армию, – ответил Бертлинг и опять нервно поправил пенсне. – Нашей задачей было военное обучение возможно большего числа возрастных контингентов. Работа была тщательно законспирирована. Даже офицеры не знали руководящих лиц, ведавших всей деятельностью "черного рейхсвера". Обучение молодежи призывного возраста велось мелкими группами. Оружие каждый обучаемый хранил дома. Солдаты открытого рейхсвера систематически заменялись людьми, подготовленными в "черном рейхсвере". В результате такой системы Германия уже через несколько лет после первой мировой войны обладала значительным контингентом солдат, вполне обученных и готовых в любой момент встать в строй.

Пленный говорил так, словно диктовал себе похвальную служебную аттестацию. В нем чувствовался фашист до мозга костей.

При Гитлере Бертлинга вдруг назначили на работу в министерство иностранных дел. До самой войны он руководил там курсами по военной подготовке дипломатических работников.

– А почему будущие дипломаты должны были иметь военную подготовку? спрашиваю нациста, делая вид, будто не все понимаю.

– В Германии офицеры всегда были в почете. Значительная часть чиновников государственного аппарата – это выпускники военных училищ.

– А может, военные знания были обязательны дипломату потому, что он сталкивался со специальными военными заданиями?

Бертлинг молчал. Но все было ясно и без ответа.

Дальнейший разговор убедил меня, что пленный скорее туп, чем хитер: он механически повторял лишь то, о чем изо дня в день твердила геббельсовская пропаганда.

– Почему вы не приняли капитуляцию?

– Таков был приказ фюрера.

– К чему лишние жертвы? Ведь Германия уже проиграла войну.

Услышав это, Бертлинг поправил пенсне и посмотрел на меня пустыми, словно прозрачными, глазами.

– У нас еще есть козырь. Когда немецкая армия применит его, положение изменится.

– Козырь? Это не азартная игра в карты.

– Под Москвой русские тоже были в тяжелом положении, а несмотря на это, вступили теперь на немецкую землю...

– Вы действительно верите в победу? – прервал я его. – Ведь вы опытный солдат.

– Я военный. Я выполняю приказы... Раздумывать – не моя профессия.

– Почему же вы в таком случае сдались в плен, а не пали во имя Гитлера?

Бертлинг молчал. Потом, стараясь, видимо, уклониться от прямого ответа на щекотливый вопрос, стал пространно рассказывать о том, что с ним произошло утром 18 марта. Комендант успел бежать на катере. Бертлинг попытался выбраться из осажденного Колобжега на моторной лодке. Но из-за плохой погоды не смог выйти в открытое море, где стояли военные корабли. Они ушли, и Бертлингу ничего не оставалось, как вернуться на берег... Он спрятался в одном из домов, где его и нашли.

* * *

Польские части заняли оборону вдоль побережья Балтики. Лишь 3-я пехотная дивизия, находившаяся в резерве, сосредоточилась в районе Колобжега.

Наступила кратковременная передышка.

На освобожденных нами землях перед народной властью встало множество сложных задач. Прежде всего следовало создать административный аппарат, оказать помощь полякам-переселенцам, восстановить промышленность, провести земельную реформу, ликвидировать последствия войны.

Во всех этих мероприятиях активно участвовали польские воины. Я уже упоминал, что в ходе боевых действий мы посылали офицеров и подофицеров на работу в органы местной власти. Но то была лишь капля в море. Теперь вопрос о кадрах для воссоединенных земель встал особенно остро.

– Знаете, где найдем нужных людей? – сказал вдруг П. Ярошевич. – В госпиталях!

Предложение это всем понравилось. Залечив раны, люди могли найти применение своим силам на административной и хозяйственной работе. Правда, они хотели попасть снова на фронт, и политработникам пришлось немало потрудиться, чтобы разъяснить офицерам и подофицерам, что работа в освобожденных районах не менее важна и почетна.

В распоряжение районных и воеводских уполномоченных мы направили около 400 человек. Особое внимание уделялось отбору кандидатов на должности бургомистров, районных и сельских старост, волостных старшин и милиционеров. На эту работу, как правило, назначались поляки, вернувшиеся из Германии, где они отбывали принудительные работы, и поселившиеся на западных польских землях.

Выделенные политаппаратом армии специальные группы офицеров и подофицеров во главе с уполномоченными развернули большую работу. В своем отчете заместитель начальника тыла 1-й армии подполковник Мазур приводит следующие данные: только с 20 марта по 20 апреля 1945 года на территории Щецинского воеводства с помощью спецгрупп были созданы административные органы в восьми городах и 165 селах. За это же время было открыто восемь больниц, четыре аптеки, шесть сыроварен, создано десять крупных овощных хозяйств, пущено 12 мельниц, начались занятия во многих школах.

Военнослужащие участвовали в земельной реформе. Например, в Быдгощском и частично в Кошалинском воеводствах только за период с 28 марта по 5 апреля ими было разделено более 100 тысяч гектаров помещичьей земли, которую получили 7800 польских семей.

В разгар работы мы получили постановление Военного совета 1-го Белорусского фронта о привлечении войск к весеннему севу. Каждой дивизии выделялась площадь, которую она должна была обработать.

В целях обеспечения армии продовольствием Главное командование Войска Польского создало так называемую сельскохозяйственную дивизию. В ее задачу входило засеять 110 тысяч гектаров земли и взять под присмотр бывшие помещичьи усадьбы... Воины этого соединения успешно справились с севом. С апреля по июль 1945 года они приняли в свое ведение 255 имений.

Значительную помощь оказали польской деревне и советские войска. Военный совет фронта выделил для полевых работ 7500 лошадей, тракторы, посевное зерно. Советские воины сами засеяли почти полтораста тысяч гектаров. Для сравнения укажу, что в тот год на западных землях Польши было засеяно 250 тысяч гектаров. Кроме того, фронт передал польскому правительству 10 тысяч лошадей, а наша армия отправила в Варшаву 600 трофейных автомобилей. В подарок столице мы послали также 20 пожарных машин.

* * *

Хозяйственные заботы отнюдь не мешали основному 2 в частях велась усиленная подготовка к новым боям. Где они развернутся, мы пока не знали, но в глубине души надеялись, что это будет последний и решительный бой в самом фашистском логове, как тогда было принято говорить о Берлине.

В один из дней все штабные офицеры разъехались по частям проверять их боевую готовность. Не сиделось и мне. По дороге в дивизии я побывал у танкистов в Гдыне и Гданьске. Стены и крыша величественной ратуши в Гданьске, одной из прекраснейших в Европе, зияли пробоинами. Совершенно разбиты были Высокие ворота, сооруженные еще в XVI веке, а Золотые ворота варварски изуродованы. Сильно разрушенным оказался и дворец Артуса. Уцелел только порт.

Что касается Гдыни, то город особенно не пострадал, но портовые сооружения, волнорезы, склады были разрушены. Канал забаррикадировали потопленные суда, в числе которых был и немецкий линкор "Гнейссенау".

Находившиеся в Гдыне и Гданьске польские части получили новые танки. Прибыло пополнение – офицеры и подофицеры. Танкисты упорно занимались в "классах" (ими служили развалины зданий) и в поле. Я вручил отличившимся польские награды, проверил ход боевой подготовки, помог командирам глубже проанализировать опыт минувших боев.

Из поездки по дивизиям пришлось вернуться раньше намеченного срока. Армию покидал Всеволод Стражевский, назначенный заместителем министра национальной обороны. Грустно было расставаться с ним: мы хорошо сработались. Скромный, добродушный, спокойный, Стражевский не зря считался прекрасным штабистом. Одновременно с высоким назначением он получил звание генерала дивизии.

– Не забывайте нас, когда сядете в свое высокое кресло, – пошутил я, поздравляя Стражевского.

– Разве такое забудется, – серьезно ответил он. – В Первой армии остается мое сердце...

Проводили Стражевского тепло и сердечно. Начальником штаба вместо него стал генерал Ян Роткевич.

Глава четырнадцатая.

На Берлин!

Во второй половине дня 5 апреля меня вызвали к ВЧ. Мысли еще были заняты тактическими учениями, проведенными в 3-й дивизии, откуда я только что вернулся в Грыфице.

Слышу знакомый голос генерал-полковника М. С. Малинина:

– Чем занимается армия?

Зная, что пространных речей начальство не любит, я доложил коротко. Выслушав, Малинин поинтересовался:

– А что думают ваши жолнежи о Берлине?

Меня словно подбросило на стуле.

– Все наши солдаты и офицеры ждут не дождутся приказа наступать на Берлин!

Видимо, моя горячность пришлась начальнику штаба фронта по душе. Он шутливо заметил:

– А я считал, что вас устраивает оборона побережья. – И, сразу приняв серьезный тон, многозначительно добавил:

– Вам послана директива. Из нее узнаете о предстоящей задаче...

Я сразу же пригласил к себе Каракоза, Ярошевича, Цукапова, Модзелевского, Никулина, Бордзиловского и нашего нового начальника штаба Роткевича. Они пришли встревоженные, а я не знал, как скрыть распиравшую меня радость. Наконец, перефразировав Гоголя, торжественно произнес:

– Друзья, я собрал вас, чтобы объявить... наиприятнейшую новость: польская армия примет участие в Берлинской операции!

Это известие было встречено всеми с восторгом.

В тот же день меня вызвали в штаб фронта на совещание. Там я узнал, что нашей армии предстоит действовать на правом крыле 1-го Белорусского фронта в составе группировки, наносящей вспомогательный удар. На совещании, которое правильнее было бы назвать трехдневным учебным сбором командующих армиями, были рассмотрены боевые задачи объединений. Отрабатывались вопросы взаимодействия и возможные варианты боев в ходе наступления.

Возвращаясь в Грыфице, я заехал к польским летчикам. 4-я смешанная авиационная дивизия полковника А. С. Ромейко базировалась на аэродромах в районе Мирославца. Она уже вовсю готовилась к Берлинской операции – боевая подготовка проводилась здесь с рассвета до сумерек.

От имени правительства Польской Народной Республики я вручил награды летчикам и техникам, особо отличившимся в боях. Большинство их составляли поляки, прибывшие из Советского Союза. Но в строю находились и молодые авиаторы – представители коренного польского населения, которых объединяла с ветеранами тесная братская дружба. Армия уже знала этих молодых асов, летавших на самолетах с польскими опознавательными знаками, таких, как Хромы, Крамарчук, Габис, Калиновский, Михайловский, Бобровский, которым я и вручил боевые награды. Рядом с ними стояли их верные товарищи, польские техники, образцово обеспечивающие полеты: Индрус, Юхимович, Комарницкий, Шурко, Грандылевский и другие.

Вернувшись в Грыфице, я сразу же занялся решением сложнейшей задачи: польским войскам предстояло перегруппироваться на правое крыло 1-го Белорусского фронта, иначе говоря, за шесть дней (с 8 по 13 апреля) совершить двухсоткилометровый марш и сосредоточиться в районе Хойны. Рокировка должна была пройти скрытно, поэтому планировались только ночные переходы.

В соответствии с замыслом операции 1-я армия совместно с советской 61-й армией, с которой мы освобождали Варшаву, имела задачу расширить прорыв, осуществляемый главной ударной группировкой фронта, одновременно прикрыть ее от возможных контрударов противника с севера. Дело в том, что наш, 1-й Белорусский фронт должен был перейти в наступление 16 апреля, тогда как 2-й Белорусский, наступавший правее, – четырьмя днями позже. Пользуясь этим, противник мог бросить сильные резервы в южном направлении и ударить во фланг главной группировке советских войск.

В назначенное время полки двинулись на юго-запад.

Ночью я выехал на шоссе, по которому шли 3, 4 и 6-я дивизии. Дисциплина и порядок в них поддерживались строго, неукоснительно соблюдались правила маскировки. Колонны занимали только правую часть дороги, оставляя левую свободной для встречного транспорта.

Следующей ночью я проверил на марше кавалерийскую бригаду. Она впервые совершала переход в конном строго. Уланы ловко сидели на лошадях, недаром поляки издавна славятся как лихие кавалеристы. Остаток ночи я провел в Старгарде-Щециньском, чтобы ранним утром направиться в 77-й стрелковый корпус, который мы должны были сменить. Собрался уже двигаться дальше, как вдруг в соседнем дворе увидел советского генерала. Он показался мне знакомым, и я подошел ближе. Так и есть – Степан Киносян, товарищ по академии.

Он не сразу узнал меня в польской форме и пристально разглядывал, прежде чем раскрыть свои объятия.

Оказалось, что Киносян – начальник штаба 49-й армии. Он ожидал приезда К. К. Рокоссовского, и я остался с ним: уж очень хотелось увидеть прославленного полководца, с которым не встречался с сорок первого года.

На улице показалась вереница легковых машин. Впереди – большой "мерседес", из которого легко вышел Константин Константинович, как всегда, энергичный и, я бы сказал, элегантный. Он прекрасно выглядел, шутил, весело смеялся.

Я стоял в стороне, ожидая удобного момента, чтобы представиться. Рокоссовский уже несколько раз поглядывал в мою сторону. Наконец я подошел к нему.

– Эта ваша кавалерия совершает марш? – спросил, поздоровавшись, командующий фронтом.

– Так точно. Уланы 1-й отдельной кавалерийской бригады! – ответил я.

– Хорошая бригада! Кавалеристы, судя по внешнему виду, подготовлены неплохо: их посадка на коне заслуживает похвалы. И лошади прекрасные.

Приятно было слышать лестный отзыв о польских кавалеристах от такого опытного конника, как Рокоссовский.

– Польский воин – хороший воин, – продолжал командующий. – Я ведь сам поляк и знаю ратную доблесть своего народа... И танкисты при освобождении Гдыни и Гданьска воевали отлично, хотя это самый молодой у вас род войск. Советские танкисты очень хвалили их.

Константин Константинович торопился. Пожелав удачи нашей армии, он уехал на рекогносцировку.

А я поспешил к командиру 77-го стрелкового корпуса генералу В. Г. Позняку, которого нашел в Новом Объезеже (Гросс Вубизер). Виктор Гелрихович тоже старый знакомый – до войны мы вместе преподавали в академии. Но предаваться воспоминаниям было некогда, предстояло ознакомиться с местностью, где должна была наступать польская армия.

Начали с правого фланга, от Старой Рудницы, затем постепенно вышли к Одре. Восточный берег реки, господствуя над западным, позволял просматривать оборону противника почти на пять километров в глубину. Мы уточняли на картах фактическое расположение линии траншей и ходов сообщения, размещение огневых точек и минных полей.

У гитлеровцев было достаточно времени для создания прочной обороны: они стояли здесь уже три месяца. До самой реки Альте Одер простиралась плоская, открытая равнина, пересечен пая множеством противопаводковых дамб и железнодорожных насыпей. В междуречье противник создал сильную противотанковую оборону. Да и сама Одра, разлившаяся почти на километр, являлась серьезной преградой.

После этого мы направились в район Гоздовице – на наблюдательный пункт генерала Позняка. Хороший у него НП! С него просматривалась вся оборона противника. Виден был даже плацдарм, захваченный на западном берегу Одры 47-й советской армией, нашим левым соседом. Он интересовал меня более всего: ведь и нам предстояло начинать с форсирования Одры.

– Как думаете, – спросил я Позняка, – емкость плацдарма сорок седьмой позволит ввести на его северную часть хотя бы одну польскую дивизию?

– Думаю, вполне позволит, – уверенно ответил Позняк.

Я решил согласовать этот вопрос с командующим 47-й армией генералом Ф. И. Перхоровичем, однако тот высказал опасение, что переброска наших частей стеснит его полки.

Я был вынужден доложить о своем замысле непосредственно маршалу Г. К. Жукову, который и дал соответствующее распоряжение. Теперь и Перхорович раздобрился: изъявил готовность принять на плацдарм не одну, а даже две польские дивизии. Затем туда были переправлены и другие части.

* * *

Близкая катастрофа фашистской Германии не вызывала уже никакого сомнения. И Гитлер старался лишь выиграть время, возлагая надежду на одностороннее соглашение с западными державами или хотя бы на оккупацию большей части страны и Берлина англо-американскими войсками.

Влиятельные англо-американские круги готовы были нарушить Ялтинские соглашения. Безоговорочная капитуляция Германии с оккупацией Красной Армией части ее территории, и особенно Берлина, не отвечала их политическим намерениям.

По решению Ялтинской конференции демаркационная линия между советскими и англо-американскими войсками устанавливалась по Эльбе. Однако 2 февраля 1945 года Черчилль в телеграмме Эйзенхауэру писал: "Я считаю чрезвычайно важным, чтобы мы встретились как можно дальше на Востоке". Британскую точку зрения на этот вопрос с наглой откровенностью изложил Фуллер в своей книге "Вторая мировая война 1939-1945 гг.". Он писал: "...была только одна возможность спасти то, что еще могло остаться от Центральной Европы. Эта возможность заключалась в оккупации Берлина американцами и англичанами раньше своего восточного союзника"{30}.

Фашистские заправилы не преминули использовать такую выгодную для них конъюнктуру. По их указке немецкое командование фактически открыло центральный участок Западного фронта и все свои усилия сосредоточило на востоке, на обороне рубежа Одры и Нисы.

Я не буду описывать всех укреплений, воздвигнутых противником на так называемом одро-нисском рубеже, скажу лишь, что рубеж этот включал в себя три мощные полосы обороны. Противник рассчитывал задержать здесь советские войска до вступления англо-американцев в столицу третьего рейха. В общей сложности на берлинском направлении оборонялось более миллиона вражеских солдат и офицеров. У них имелось свыше 10 тысяч орудий и минометов, 1500 танков и штурмовых орудий и 3300 боевых самолетов.

Чтобы раз и навсегда покончить с гитлеровской Германией, а заодно и с интригами вокруг Берлина, советское Верховное Главнокомандование решило провести операцию в кратчайший срок.

В Берлинской операции участвовала и 2-я армия Войска Польского под командованием генерала К. Сверчевского – мощное, хорошо оснащенное оперативное объединение. В нее входили пять пехотных и одна артиллерийская дивизии, танковый корпус, две противотанковые артиллерийские бригады, два полка самоходных артиллерийских установок, отдельный тяжелый танковый полк и другие части. Излишне говорить, что современным оружием снабдил их Советский Союз{31}. К 9 апреля армия сосредоточилась севернее Болеславца и в дальнейшем действовала в составе войск 1-го Украинского фронта, нанося удар в направлении Дрездена.

В полосе 1-й польской армии оборонялись две пехотные дивизии гитлеровцев. Одна из них – 5-я легкая – была бита нами еще в Померании, но теперь ее "подштопали". С 606-й пехотной пришлось встречаться впервые. Кроме них в районе Врицена разведка обнаружила 25-ю моторизованную дивизию и скопление танков. Артиллеристы засекли около 18 артиллерийских и минометных батарей противника.

Наши 2-я и 3-я дивизии, разместившиеся на плацдарме 47-й армии, должны были вместе с этой армией нанести главный удар. На вспомогательном направлении действовала 1-я пехотная дивизия, которой предстояло форсировать Одру в районе Христианзауэ, а затем выйти на Альте Одер и захватить переправы через нее.

Первую разведку боем предпринял 2-й пехотный полк на участке Секерки. Организована она была из рук вон плохо и кончилась неудачно. В том месте, где решили форсировать Одру, оказался чуть залитый водой противопаводковый вал, и лодки через него пройти не смогли. Пока разбирались, в чем дело, и искали более удобное место, наступил рассвет. Пришлось наказать командира полка В. Сеницкого. А я выслушал заслуженный упрек командующего фронтом.

Что ж, это пошло на пользу и мне, и Бевзюку, и Сеницкому. Все поняли, что форсирование Одры требует гораздо большей организованности.

Инициативно действовали в этот момент саперные в понтонные части армии. До начала наступления они смастерили двести лодок, заготовили и доставили к реке необходимые материалы для оборудования переправ. Потом, уже во время форсирования Одры, саперы под огнем противника соорудили понтонный мост, причем дважды – сначала южнее Гоздовице, а затем перебросили его же на шесть километров ниже по течению реки. Кроме того, они построили несколько паромных переправ и свайный деревянный 30-тонный мост длиной в 220 метров. В дальнейшем этот мост стал основной артерией сообщения с тылом не только для польской армии, но и для нашего правого соседа – 61-й советской армии.

До начала наступления оставалось всего два дня. И тут возникла мысль перебросить на плацдарм еще и 4-ю пехотную дивизию, чтобы создать сильную и компактную группировку. Посоветовался с Каракозом и Бордзиловским. Они меня поддержали, но дело рискованное. Конечно, места на плацдарме еще для одной дивизии хватит. Однако скученность войск в случае налета вражеской авиации повлечет большие потери. Правда, полковник Ромойко заверил, что его летчики надежно прикроют пехотинцев.

Итак, ночью Кеневич переправил свои полки на западный берег Одры. Они расположились уступом в стыке между 2-й и 3-й дивизиями. Теперь можно было считать, что подготовка к операции закончена.

Военный совет 1-го Белорусского фронта обратился к польским солдатам и офицерам с воззванием. В нем говорилось:

"Славой одержанных побед, своим потом и кровью вы завоевали право принять участие в ликвидации берлинской группировки противника и в штурме Берлина. Храбрые воины, вы выполните эту боевую задачу со свойственной вам решительностью и умением, с честью и славой. От вас зависит, чтобы стремительным ударом прорвать последние оборонительные рубежи врага и разгромить его.

Вперед на Берлин!"

* * *

14 и 15 апреля все армии фронта проводили разведку боем. Это ввело противника в заблуждение. Захваченный в плен немецкий офицер так и показал: сначала они приняли за начало наступления бой четырнадцатого, затем пятнадцатого числа. Потом пришли к выводу, что решительные действия советских войск вообще откладываются.

Вероятно, такому ошибочному выводу способствовала и перемена погоды: густой туман опустился на землю, закрыв русло Одры. Мы с Каракозом всю ночь не уходили с НП. Спать не хотелось. И без того достаточно было всяких треволнений, а тут еще подвох природы!

Все же погода смилостивилась. На рассвете 16 апреля подул свежий ветер и туман рассеялся. В то утро грохот орудий известил: войска 1-го Белорусского фронта начали Берлинскую операцию. После тридцатиминутной артиллерийской подготовки в 6 часов 15 минут 1-я польская армия также перешла в наступление.

Кажется, никогда и нигде противник еще не дрался так яростно, как на Одре. Нашим частям с первого же шага пришлось отражать контратаку за контратакой. И все же польские солдаты прорвали оборонительную позицию гитлеровцев и продвинулись на 5-6 километров.

1-я дивизия несколько отстала при этом от других соединений: ей пришлось с боем форсировать реку. Между нашей и 61-й армиями образовался небольшой разрыв, и костюшковцы должны были все время загибать свой правый фланг. В такой обстановке в ночь на 17 апреля я ввел в брешь 6-ю пехотную дивизию, приказав ей прикрывать правый фланг армии от вероятных контратак противника с севера. Связь с дивизиями работала бесперебойно, и на НП своевременно поступали доклады о ходе боевых действий.

Наибольших успехов добилась 3-я пехотная дивизия, командир которой, Зайковский, недавно был произведен в генералы. Его части продвинулись на 7 километров, овладев Альтвриценом, Альтмедевицем, Нойкитцем, а левофланговый полк вышел на северо-восточную окраину Врицена.

С юга в этот город уже ворвались бойцы 47-й советской армии. Чтобы ускорить его падение, я ввел 19 апреля в стык между дивизией Зайковского и 47-й армией 4-ю пехотную дивизию. Оставив Врицен, противник начал поспешно отходить, преследуемый по пятам нашими частями.

Разгромив на Альте Одере 5-ю легкую пехотную дивизию противника, наши соединения сразу же сделали бросок вперед на 15 километров. Но тут им пришлось встретиться с новой, брошенной против нас 156-й учебно-пехотной дивизией. Последовательно отбив шесть ее контратак, польские части продвинулись еще на 10 километров и вышли на рубеж Трампе, Даневитц, Рюднитц, Шметцдорф.

Разрыв с 47-й армией достиг в этот момент почти 10 километров, поэтому командование фронта ввело сюда 7-й гвардейский кавалерийский корпус. Положение сразу упрочилось, позволив повысить темпы наступления.