Текст книги "На тревожных перекрестках - Записки чекиста"

Автор книги: Станислав Ваупшасов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 35 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Выходит, опять в тыл врага, в подполье? – задал я риторический вопрос, понимая, что мечты о мирной жизни, о работе на стройке или учебе придется оставить.

– Выходит так, дорогой товарищ Ваупшасов,– сказал работник ЦК.– Правда, вы теперь не Ваупшасов, а Воложинов.

– А может, мне лучше остаться в Красной Армии?

– Красная Армия воюет,– сказал он.– И вы будете воевать. Есть большая необходимость в том, чтобы подорвать тыл белополяков, развернуть партизанскую войну и в конце концов освободить от врага оккупированную им территорию. Партия вам доверяет и надеется, что и на этот раз вы отлично справитесь с заданием.

– Спасибо,– ответил я.– Постараюсь оправдать.

– Сколько времени вам потребуется для подготовки?

– Два-три дня.

– Замечательно. Как раз будут готовы пароли и явки, и можно будет смело отправляться в путь.

Итак, меня снова ждала опасная судьба подпольщика, агитатора и организатора народных масс, попавших под власть шляхетских оккупантов. Я мысленно представлял себе встречи со старыми боевыми друзьями и заранее предвкушал сердечные беседы с ними где-нибудь в лесном шалаше или на заброшенном хуторе. Нелегкое дело сражаться в тылу врага, зато какие люди тебя окружают!

ЦК выделил мне для работы Дисненский и Вилейский уезды Западной Белоруссии, и в один из декабрьских дней 1920 года поезд с давно не мытыми и не ремонтированными вагонами привез меня в Полоцк. Здесь, в горкоме партии, меня познакомили с обстановкой в моих районах, уточнили явки, я заучил на память несколько фамилий связных и через неделю очутился вблизи советско-польской границы. Отсюда моя дорога лежала на ту сторону, в Дисненский уезд.

Одет я был несколько легко: грубошерстный серый костюм и синее пальто на легкой подкладке, на ногах – растоптанные ботинки, на голове – теплая шапка. Зима 1920/21 года отличалась неустойчивостью: то от морозов звенела земля, а то оттепель покрывала ее жидким снегом и лужами. Местные жители приспосабливались к погоде и следили за ее капризами, но я был лишен такой возможности и находился во власти всех ее внезапных колебаний. В теплые дни мне было хорошо. Похолодания переносил хуже и представлял себе свое незавидное положение, если вдруг придется ночевать в лесу или где-нибудь в полуразрушенном сарае. А там опять привяжется болезнь, и задание будет сорвано. Нет, погода вынуждала меня принять разумное решение. Недолго подумав, я правильно рассудил, что мне нужен верный помощник из местных жителей, который мог бы пристраивать меня на ночевки у надежных людей и одновременно связывать с подпольщиками.

Неподалеку от советско-польской границы, на захваченной панами земле, в Великом Селе проживал мой старый друг Илларион Молчанов, отличавшийся уравновешенным характером и деловитостью, умудренный опытом подпольной борьбы. Бывший солдат царской армии, а затем красноармеец, уволившийся после ранения в запас, он с приходом оккупантов принял обличье безобидного хозяйственного мужичка и руководил местной подпольной группой.

Разыскал родственника Молчанова Макара Шинко и при его помощи вызвал Иллариона на встречу. Переход из одного села в другое, лежащее по ту сторону границы, не представлял особых затруднений, потому что по обе стороны, напротив и неподалеку друг от друга, проживали родственники, и они давно изучили безопасные пути, чтобы навещать родичей. Поэтому Шинко охотно согласился мне помочь, да ему и самому надо было побывать в Великом Селе.

Через пять дней в избе Шинко появился Молчанов – плотный, круглолицый, с крепкими рабочими руками. На радостях мы расцеловались и сразу же пустились в воспоминания: где и когда вместе бывали, где воевали. Однако я постарался поскорее перевести разговор на интересовавшую меня тему: как живется народу под ярмом польских панов, есть ли случаи противодействия, неподчинения и даже сопротивления властям?

– Стась, да ты, я вижу, не в гости пожаловал, а на дело идешь,– усмехнулся Молчанов.

– Ну да. Не к теще же на блины.

– Значит, разговор будет иной. А кто тебя послал?

– Не доверяешь? Ты что, Илларион?

– Доверяю. Только, сам понимаешь, в наших делах надо быть начеку. Слишком высокая цена нынче за ошибки.

– Илларион Спиридонович! – как можно официальнее произнес я.– Дело у нас общее, а мои полномочия можешь проверить в ЦК. Мне нужна помощь, нужны люди. Я иду на ту сторону, понимаешь?

Илларион несколько секунд хмуро молчал, а потом сказал:

– Да, Стась, все понимаю, верю и таиться перед тобой не буду. Слушай.

И он рассказал, что сколотил подпольную повстанческую группу, которая уже провела несколько налетов на оккупантов в районе Шарковщина – Миоры, в одном из боев был ранен в ногу, из-за чего пришлось долго и скрытно отлеживаться, усиленно отводить подозрения властей.

– Ну, раз ты пришел, значит, поработаем снова вместе,– закончил он.Только нужны не липовые, а надежные документы, иначе тебя быстро сцапают.

– А не можешь ли ты такие документы мне изобрести? – спросил я.– На фамилию Воложинова, предположим.

– Не боги горшки обжигают, Стась. Документы я тебе достану. А пока, если придется, выдавай себя за беженца из местечка Козяны.

– Хорошо, тебе виднее. А как у вас насчет оружия?

Молчанов сообщил, что его группа имеет винтовки, пулемет и ручные гранаты. Все это теперь надежно спрятано и ждет своего часа. Иллариона очень обрадовало мое обещание подкинуть оружия, по всему было видно, что партизаны испытывали в нем нехватку.

– Ну, тогда все в порядке! – воскликнул он.– Я возвращусь домой, скажу родителям, чтобы не волновались, и мы с тобой начнем. Надоело сидеть сложа руки!

На следующий день он снова появился в избе Шинко – веселый, жизнерадостный, будто собирался на праздник.

И мы начали действовать – осторожно, осмотрительно, стараясь не дать никакого повода любопытным, среди которых могли оказаться провокаторы.

Между советской и польской разграничительными линиями находилась так называемая нейтральная зона. В этом районе на ее территории располагалось несколько сел. Официально никаких властей здесь не было. Даже базары торговали без явного надзора. Как хозяйственные мужики, мы купили сани и лошадь с упряжью; Макар Шинко помог зашить в хомут топографические карты, а под сиденье саней припрятать 4 цинковых ящика с гранатами и 15 наганов. Сверху все завалили сеном, всякими подстилками и с самым безобидным видом поехали устанавливать связи с подпольщиками. Однако уже в начале пути убедились, что польская полиция и уланы контролируют дороги, внимательно приглядываются к проезжим. Дважды нас останавливали патрули, спрашивали, куда и зачем едем, и Молчанова это обстоятельство отчасти встревожило. Он решил на первых порах не очень-то рисковать.

Мы уже проехали километров пятьдесят, изрядно продрогли, когда Молчанов повернулся ко мне и сказал:

– Послушай, Стась, береженого бог бережет. Как бы нам не влипнуть. Лучше вернемся ко мне домой, в Великое Село. А по пути заедем в деревню Шейки, там живет свой человек, кузнец Виктор Стома. Ты должен его помнить по Дисненскому отряду, поговорим с ним о деле, чтобы времени зря не терять.

– Начнем хотя бы со Стомы,– согласился я, раздосадованный помехами.

Вскоре мы заехали во двор к Виктору, но переговорить с ним не успели. Зацокали копыта, и два улана потребовали кузнеца, надо было подковать лошадей целого взвода.

Виктор, бросив на нас унылый взгляд, пошел в кузницу, а мы без промедления двинулись в Великое Село, чтобы не привлекать внимания кавалеристов.

Так безрезультатно закончился первый день нашей подпольной работы.

– Не тужи, Стась,– сказал Илларион, заметив на моем лице явное огорчение.Тише едешь – дальше будешь. Знакомься с моей семьей, ешь, отдыхай, а я пока перепрячу все богатство, что лежит в наших санях.

После горячего ужина мне неимоверно захотелось спать, однако я долго не мог заснуть, беспокоясь за сохранность гранат и наганов. И лишь после того, как Илларион вернулся в избу, румяный от мороза, и шепнул, что все в порядке, любой кобель не сыщет, я ткнулся носом в подушку.

Назавтра выдался ненастный вечер. Быстро стемнело. За окном мело, ветер расхлестывал снежную пыль, стучался в окно.

– Илларион, так и будем на печке отлеживаться? – тихо спросил я.

– Нет, не будем,– ответил Молчанов.– Я успел кое-куда заглянуть. Сейчас пойдем на вечеринку, что-то поплясать охота.

– Ты что, кому это нужно?

Молчанов усмехнулся и заговорщически подмигнул:

– Серьезный ты человек, Стась, но не всегда догадливый. Самому ведь невтерпеж с верными людьми знакомиться. Танцы только предлог, на вечеринке можно кое-кого повидать. Понял? Тогда пошли!

В просторной деревенской избе набилось много народу, так что можно было, оставаясь незаметным, спокойно разглядывать людей и тихо беседовать с кем надо. Здесь я увидел старого знакомого, бывшего красноармейца, подпольщика Владимира Пуговку и его друзей – Павла и Куприяна Евдокимовых, Виктора Поляка и Кухту. Все остальные тоже в свое время служили в Красной Армии, а теперь крестьянствовали, скрывая от властей свое боевое прошлое и ненависть к оккупантам.

Усевшись в сторонке, я завел разговор с бывшими красноармейцами. По отдельным фразам и репликам своих собеседников я понял, что они всегда готовы к делу, ради которого я находился здесь. По дороге домой Молчанов сообщил мне, что и Пуговка, и Евдокимовы, и Поляк, и Кухта – активные участники местного подполья и на них можно положиться.

– У нас и от погони скрываться удобно,– продолжал Молчанов.– Вон, погляди. Все наше село тянется вдоль Диены, на берегу, почти у самой воды, сотни дворов, а позади густой лес. Незнакомый человек в нем заблудится и не выберется. Мы-то люди здешние, не заплутаем, а полицейские да шпики не очень охочи до прогулок в лесную чащу. Да ты не скучай, Стась! Скоро получишь надежные документы, тогда легче станет. И работа живей пойдет.

И в самом деле, через два-три дня Илларион принес мне бумагу, в которой значилось, что Станислав Воложинов является гражданином и постоянным жителем местечка Козяны. Бумагу с печатью скрепляла подпись солтыса Великого Села, который, как оказалось, также помогал подпольщикам.

Теперь я получил возможность свободно передвигаться и знакомиться с новыми участниками нелегальных организаций. Чтобы не вызывать излишних расспросов отца Молчанова, мы на двух подводах часто уезжали в лес якобы заготавливать дрова, чем старик был весьма доволен. Правда, после встреч с активистами и руководителями повстанческих групп приходилось потом общими силами рубить дрова, но что поделаешь. Зато каждый раз на встречах в лесах Соварина и в урочище Заречном нашего полку прибывало.

Мы нередко наведывались в местечко Миоры, где у нас тоже завелись единомышленники. Во время поездок туда мы с согласия родителей Молчанова запрягали лучшие сани, подвешивали к дуге колокольчики с бантами и распространяли слух, будто бы едем на поиски невест. Это ни у кого не вызывало удивления, поскольку оба мы были холостыми, а по возрасту нам подошла пора свататься. "Сватанье" обычно заканчивалось "неудачей", зато связь с новыми группами повстанцев налаживалась все крепче, и это не могло не радовать нас обоих.

Как-то раз мы с Молчановым поехали в местечко Шарковщину на встречу с подпольщиками и остановились в трактире. Неожиданно сюда же прибыли конные полицейские для сбора налогов и поимки уклоняющихся от воинской повинности. Пришедшие в трактир подпольщики так щедро угостили полицейских спиртным, что те свалились под стол мертвецки пьяными, а мы тем временем, переговорив обо всем, уехали восвояси. Случались встречи с воинскими патрулями, и тогда Молчанову и мне приходилось пускать в ход все свое красноречие, чтобы обмануть бдительность "жолнежов" и офицеров.

У Молчановых мне было хорошо и покойно. Но внезапно домой вернулся старший брат Иллариона Семен, долгое время валявшийся в госпиталях после ранения на фронте. Он показался мне человеком желчным, подозрительным, и Илларион решил на всякий случай перевезти меня на один дальний хутор, где я и поселился у старика-старовера с изрезанным морщинами высохшим лицом. Представьте мое удивление, когда спустя несколько дней старик в упор спросил, когда же я думаю браться за дело и возьму ли я его в долю? Оказалось, что старовер принял меня за конокрада и вознамерился вместе со мной заняться выгодным промыслом. Некоторое время я выкручивался как мог, доказывая старику, что работать мне мешает болезнь, но старовер становился все настойчивее.

На мой вопрос, разрешает ли ему господь бог заниматься такими отнюдь не христианскими делами, старик хитро сощурился и нараспев произнес:

– Бог – он далеко... За всеми ему не уследить... А жить-то надо. Один хороший конь кормит несколько месяцев.

– Но конь-то чужой!

– Э-э, парень, грешить так грешить... Ты лучше скажи, когда пойдем на дело.

Пришлось мне сматывать отсюда удочки. Кстати, приехал Молчанов и сообщил, что меня вызывает на явку связной из Центра.

Казалось, зима уже отбушевала и оттепели возвестили начало весны. Однако ударили мартовские морозы, на дорогах образовался гололед, идти было очень трудно, тем более, что мои ноги после осенних приступов ревматизма не так уж хорошо слушались меня. Я пропустил мимо группу арестованных крестьян, которых конвоиры нещадно подгоняли прикладами и плетками. Чувствуя усталость, хотел было сойти с дороги и отдохнуть, когда услышал скрип полозьев. Меня нагонял барский возок, в котором восседал жандарм в полушубке и конфедератке. Поравнявшись со мной, жандарм испытующе взглянул и начальственным тоном спросил, куда держу путь. Сказать, что я направляюсь в сторону Диены, нельзя было, так как в тот район требовались пропуска, поэтому я вежливо поклонился и ответил:

– Иду в местечко Цветино, проше пана... Ищу для покупки лошадь.

Ответ удовлетворил жандарма, и он даже предложил подвезти меня несколько километров, на что я охотно, но не без внутренней тревоги согласился. Жандарм оказался словоохотливым и все время распространялся о качествах и породах лошадей, в которых он знал толк. Страж порядка с большим удовольствием километров десять вез подпольщика. Если бы он только знал!

Распрощавшись, я направился к фольварку, через который шел путь в условленное место, однако у двухэтажного дома заметил кавалерийских лошадей и даже сплюнул от досады. И здесь жандармы! Шарахнулся в сторону, но буквально налетел на батрака, прислушивавшегося к выстрелам.

– Будь осторожен,– предупредил он,– жандармы ищут спекулянтов, гоняются за ними, стреляют... А ты, к слову, не спекулянт?

– Нет, не спекулянт...

В подробности я вдаваться не стал, расспросил дорогу и опять двинулся дальше, но наткнулся на польских офицеров, которые потребовали предъявить документы. Показал бумагу, подписанную солтысом Великого Села, тем не менее они решили меня задержать. В спекуляции подозревали или еще в чем... Уже стемнело, и я подумывал о бегстве, однако в спину мою упирался ствол пистолета, и каждую минуту раздавался властный окрик:

– Прямо! Не поворачиваться!

Через заснеженный сад меня провели в помещичий дом. В одной из комнат два солдата под наблюдением офицера раздели меня догола, распороли все швы на белье и теплой поддевке и, не найдя ничего, поставили перед начальником и вышли. На все вопросы я отвечал, что являюсь бывшим военнопленным, о событиях в России знаю очень мало... В общем, излагал хорошо продуманную легенду. Но когда допрашивавший меня офицер приказал снять сапоги, взамен которых кинул мне старые, потрепанные, я стал возражать.

– Ах так! – угрожающе рявкнул офицер.– А вот мы расстреляем тебя, как большевика, тогда сапоги тебе совсем будут не нужны!

Он уселся у окна и стал, кряхтя, натягивать мой сапог. Нога не лезла, и офицер то вставал и пританцовывал, то снова садился и тянул голенище за ушки. Наступил самый подходящий момент для побега, -и я немедленно воспользовался им. Прыгнул на офицера, свалил его на пол, ударил потрепанными сапогами по окну и, распахнув рамы, плюхнулся в снег. В ночной мгле гулко захлопали револьверные и винтовочные выстрелы, но погони не было. Я всунул ноги в разношенные сапоги (не идти же босиком), осторожно перешел по льду Западную Двину и спустя несколько часов уже отогревался в избе Макара Шинко, где меня поджидал связной.

Выслушав рассказ о моем приключении, связной покачал головой и произнес:

– Повезло вам, товарищ Воложинов, пуля вас миновала. Да и сами вы не растерялись. Лучше уж сапоги потерять, чем голову.

Связной передал мне инструкции ЦК: расширять сеть нелегальных большевистских организаций, информировать их о жизни в Советской России и на свободной территории Белоруссии, обучать подпольщиков методам конспирации. Налеты на местные гарнизоны совершать только при соответствующей ситуации, гарантирующей от потерь и провала, опасаться провокаторов, газеты и листовки хранить наравне с оружием и распространять их только по цепочке, через верных людей. Встреча со связным ЦК прибавила сил, энергии и напомнила о первоочередных задачах подпольного и партизанского движения в тылу врага.

Куда же теперь податься? Где найти кров? У того старика, что желал заняться конокрадством? Нет, он был опасен. Искать нового пристанища? Это не так просто, жители напуганы полицейским террором, нельзя подводить ни их, ни себя. В лесу я стану бедствовать, как бездомный пес, без крыши над головой и без теплой одежды. Оставалось вернуться к старому другу Иллариону Молчанову.

Он не удивился моему приходу и, обнимая, успел шепнуть:

– Брата Семена не опасайся. Я с ним уже обо всем потолковал.

– Превосходно. Отогреюсь маленько, а потом расскажу новости.

И снова мы стали с Молчановым продолжать совместную работу, проверяя и инструктируя подпольные кадры, осторожно агитируя крестьян и организуя их на борьбу за Советскую власть, против польских захватчиков. Почти везде мы встречали понимание и готовность помогать нам, хотя случалось, что нас встречали настороженно или равнодушно и поспешно выпроваживали, напутствуя такими словами:

– Где уж нам против ихней силы. Бог терпел и нам терпеть велел. Как-нибудь свой век проживем без ваших штук.

Такие настроения нам были понятны: репрессии оккупантов запугали часть населения, кроме того, не каждый же мог отважиться стать борцом, тем более в условиях подполья. Но из подобных случаев мы делали единственно правильный вывод: надо еще упорнее и настойчивее работать в массах, преодолевать апатию и упаднические настроения, привлекать к активной деятельности всех, кто к ней способен.

Были у нас и приятные неожиданности, когда помощь приходила оттуда, откуда, казалось бы, и ждать ее нельзя.

Однажды мы с Молчановым приехали в деревню Замошье и у солтыса, своего человека, узнали, что неподалеку, в маленькой деревеньке, будет свадьба. Перечисляя гостей, староста назвал фамилии некоторых наших подпольщиков.

Мы решили побывать на празднике. Как водится, на свадьбе много танцевали, пели, веселились. Я сидел в сторонке и наблюдал за всей этой пестрой и шумной суетой. Во время очередного танца ко мне подсела притомившаяся девушка, назвалась Оксаной и вдруг спросила:

– Товарищ, как идут дела? Какие новости из России?

Я стал говорить что-то невнятное, а Оксана, красивая, светловолосая, нарядно одетая, огорченно покачала головой и шепотом продолжала:

– Я ваш товарищ. Не бойтесь меня!

– Кто вы? – спросил я.

– Здешняя. Дочь отставного полковника, помещика, хозяина имения Овласы.

– Что же вы, дочь помещика и полковника, делаете здесь, среди простых крестьян?

– А я всегда с ними. Они меня знают лучше вас. Кто-то из парней пригласил ее на очередной танец, а через две-три минуты Оксана снова подсела ко мне.

– Очень хочется помочь вам,– сказала она.– А как, не знаю. В нашем доме вы могли бы жить в безопасности, но что подумают родители и соседи? Дочь-невеста прячет молодого мужчину, это такая пища для разговоров!

– Я живу в хорошей семье,– ответил я.– Мне вовсе не требуется приют.

– Все же очень жаль, что я не могу вас укрыть у себя. Но ужином я вас накормлю!

Она поманила Молчанова, мы трое покинули шумное веселье и направились к помещичьему дому. Пропустив девушку вперед, я шепнул Иллариону:

– Ты уверен, что она свой человек?

– Абсолютно, Стась. Оксана – член нашей подпольной организации.

У меня отлегло от сердца, однако, отстав на несколько шагов, я снова спросил Молчанова:

– Но как же так, она же помещичья дочка!

– Ну и что? Она человек очень полезный и надежный.

– Почему же ты молчал о ней?

– Хотел преподнести сюрприз. Такая девушка для нас сущий клад. Ее же никто не заподозрит!

Мать Оксаны встретила нас приветливо, предложила ужин, а сама удалилась. Воспользовавшись этим, девушка проинформировала нас о положении в здешней подпольной группе и сообщила очень ценные сведения. Сельский скрипач Юлиан, который играл на свадьбе, агент полиции, и его надо всячески остерегаться. Глубокская дефензива стала проявлять повышенный интерес к окружающим селам, пытается нащупать и раскрыть патриотические организации. Мало того, Оксана из вполне достоверного источника узнала, что полиция получила приказ разыскать, где проживает Воложинов, и немедленно арестовать его. Тоже, выходит, не сидят без дела. Разнюхали!

Илларион заметно помрачнел.

– Оксана зря говорить не будет,– сказал он.– Спасибо. Придется тебя, Стась, перепрятывать...

На обратном пути в Великое Село мы в разных деревнях встречались с подпольщиками Дисненского отряда Осипом Шишкой, Валерьяном Кожаном, Иосифом Донейко, и все они подтвердили сведения Оксаны. Значит, в какую-то из подпольных групп, с которыми я встречался, проник провокатор. Он-то и выдал меня. Теперь надо уходить. Илларион раздобыл для меня новый паспорт и отвез в лес, где поместил в заблаговременно оборудованной землянке. Сюда на связь со мной приходили особо проверенные подпольщики, они снабжали меня продуктами и новостями, а от меня получали инструкции. К счастью, на дворе потеплело, наступила весна, и жить в землянке было совсем неплохо.

18 марта 1921 года между Советской Россией и Польшей был заключен Рижский мирный договор. Согласно ему захваченные панами белорусские земли, теперешние Брестская и Гродненская области, а также часть Минской и Витебской областей, оказались в составе польского буржуазного государства.

Рижский договор явился истинной трагедией для белорусского народа. Он разрезал живое тело белорусской земли на две части – восточную и западную, отгородив почти на 20 лет кордонами и штыками трудящихся Западной Белоруссии от своих единокровных братьев, вошедших в состав могучей и счастливой Советской державы.

Под властью польских захватчиков оказалось 4,6 миллиона белорусов и территория, насчитывающая 112 тысяч квадратных километров.

Народный поэт Белоруссии Янка Купала так писал об этом договоре:

А как будто бы мало

Было разных несчастий:

Рижский мир перерезал

Беларусь на две части.

И опять под орлами

Беларусь под панами,

Под ярмом ненавистным

Вновь звенит кандалами.

(Перевод Бронислава Горба)

В аналогичном положении оказался и народ Западной Украины, также попавший под власть польских помещиков и капиталистов.

Польские власти отводили Западной Белоруссии роль аграрного придатка, источника сырья и дешевой рабочей силы. Ее природное богатство – леса хищнически вырубались и распродавались иностранным монополистам.

Земельные отношения в Западной Белоруссии характеризовались господством крупного помещичьего землевладения и малоземельем крестьян. В 1921 году более трех с половиной тысяч помещиков имели около 4 миллионов гектаров угодий. Самые крупные из магнатов – Радзивиллы, Потоцкие, Сапеги и Тышкевичи владели имениями в десятки тысяч гектаров. А 370 тысяч бедняцко-середняцких хозяйств располагали всего лишь 2 миллионами гектаров, в том числе 54 127 семей имели участки площадью не более 1 гектара.

С 1921 по 1930 год на западнобелорусских землях поселилось около 5 тысяч осадников. Их основную массу составляли бывшие офицеры и унтер-офицеры легионов Пилсудского, участники польско-советской кампании 1919-1920 годов. Они получали наделы в 15-45 гектаров и оседали хуторами на захваченной территории в качестве контрреволюционной опоры польского правительства, верных прислужников буржуазно-помещичьего строя.

Рижский договор отозвался горем в сердце народа. Свободолюбивые сыны Западной Белоруссии все решительней стали подниматься на вооруженную борьбу с оккупантами.

В лесу я пробыл до мая 1921 года. За это время выросли все наши подпольные группы – и в местечке Германовичи, и в Боярщине, и в Великом Селе. В городе Диена сформировалась крепкая, хорошо законспирированная группа, с которой я поддерживал связь через Оксану.

Все повстанческие группы усилили агитационно-пропагандистскую работу среди населения, распространяли большевистские листовки и брошюры на польском, белорусском и русском языках, нелегально доставлявшиеся из Смоленска. Подпольщики накапливали оружие и учились им владеть.

Руководители групп периодически встречались на нелегальных явках в одной из деревень или в лесу и намечали планы на ближайшее будущее. Существование свободной Белоруссии и Советской России поддерживало у подпольщиков надежду на избавление от панского ига. А пока приходилось заниматься кропотливой будничной работой, хотя не раз горячие головы настаивали на скорейшей подготовке вооруженного восстания. Я вынужден был объяснять, что условий для всеобщего выступления пока нет, оно неминуемо обречено на провал и бессмысленные жертвы, надо сохранять терпение и руководствоваться указаниями ЦК Компартии Белоруссии.

– По всем признакам,– говорил я,– скоро мы перейдем к более решительным действиям.

У меня было ясное предчувствие, что патриотов ждут большие дела, и я не ошибся.

Друзья по оружию

Филипп Яблонский и другие.– Гибель разведчика.– Трусливый пан Владислав.Приговор сатрапу.– Налет на гарнизон.– Казнь шпионов.-В отряде Орловского.– 10 миллиардов за голову Мухи.– Железнодорожная акция

Новое партийное задание я получил в начале мая 1921 года. Покинул свое лесное пристанище, распрощался с Илларионом Молчановым и другими вожаками местного подполья и зашагал в Ошмянский уезд. Затем я должен был посетить Воложинский и Вилейский уезды.

За двое суток прошел 70 километров и очутился в Олонце, деревне, где жил мой товарищ по борьбе Филипп Яблонский. Встреча была теплой, он устроил меня в овине, накормил, а утром пришел с информацией.

Я узнал, что Филипп организовал повстанческую группу из крестьян четырех деревень, она вела агитационно-массовую работу среди населения и успешно противодействовала призыву молодежи в польскую армию. Патриоты готовились к вооруженному восстанию, но, когда начались переговоры Советского правительства с Польшей о заключении мирного договора, подпольщики прекратили активные действия и до поры до времени припрятали оружие.

– Видимо, придется вновь пускать его в ход,– сказал я.

– Да что ты говоришь! Вот здорово! Когда же, когда?!– воскликнул Филипп, отличавшийся порою горячностью и неуемным азартом.

– Скоро, дружище. А пока займемся оргвопросами. Сумеешь созвать совещание партизанских вожаков?

– Сумею, Стась. У нас это недолго, связь налажена.

– Тогда действуй!

Сутулая фигура Яблонского замелькала по деревне. Его продолговатое лицо выражало откровенную радость. Но Филипп не был новичком в нелегальных делах, он посетил двух-трех связных, те отправились по адресам, а сам Яблонский вернулся к своим крестьянским занятиям.

Совещание собралось в лесу. Вожаки местных повстанцев, как правило, в недалеком прошлом отбыв красноармейскую службу, вернулись домой, а тут оккупанты. Конечно, они не могли примириться с произволом польских панов и первыми вступали в ряды партизан.

Подробно обсудив положение в окрестных уездах и готовность подполья к вооруженным акциям, совещание назначило командирами повстанческих групп в районе Молодечна Василия Филипповича Рака, в районе Вилейки Алексея Щебета и в Ошмянском уезде Филиппа Матвеевича Яблонского, он же стал моим постоянным заместителем по руководству патриотическими силами в этой зоне.

Следующий пункт назначения – деревня Соленое. В ней жил подпольщик Дмитрий Иванович Балашко. По профессии он был учитель, но в панской Польше не имел возможности преподавать, крестьянствовал, мыкал горе, исподволь сплачивал всех недовольных. Балашко перечислил мне много людей, которые созрели для вооруженной борьбы, познакомил с молодым партизаном Петром Иодой.

– Стойкий боец будет,– говорил Дмитрий Иванович.– Попомнишь мои слова.

Проинструктировав Балашко, я отправился в деревню Тучино, где проживал еще один бывалый вожак повстанцев – Константин Николаевич Такушевич. Его группа, созданная в 1920 году, вновь развернула напряженную деятельность. Много внимания уделяли агитации, рассказывали крестьянам о значении Великой Октябрьской революции, о созидательной жизни трудящихся в Советской России.

Такушевич проводил со своими ребятами боевые учения, привлек в партизанские ряды много сельской молодежи.

На лесной сходке я имел удовольствие посмотреть на Костиных парней. Удивительно хорошее впечатление осталось от них. Я выступил перед ними с докладом о задачах партизанского движения, подчеркнул, что наша работа многогранна и каждый повстанец обязан быть умелым агитатором, опытным конспиратором, храбрым, дисциплинированным бойцом. Призвал товарищей усилить вооруженное сопротивление польским панам.

Но когда после собрания мы подсчитали оружие и боеприпасы, которыми располагала группа Такушевича, оказалось, что их очень и очень мало.

– Выход один,– сказал я,– надо вооружаться за счет врага.

Спустя несколько дней партизаны в схватке с оккупантами добыли несколько винтовок, пистолетов и гранат.

– Это только начало, Стась,– заверил меня Константин.– Мы еще развернемся.

Так и произошло вскоре. Я собрал повстанцев окрестных сел и увел их в лес. Ядро отряда постоянно базировалось в лесном лагере, а резерв находился по месту жительства и в случае надобности через связных вызывался на боевые операции. Всего у нас насчитывалось до 300 бойцов, наш отряд был одним из самых крупных в Западной Белоруссии.

В лес ушли Константин Такушевич, храбрейший разведчик Алексей Наркевич, Филипп Яблонский, молодой партизан Петр Иода, опытные подпольщики братья Дзики, Михаил Лапытько, Филипп Литвинкович и десятки других патриотов.

Польские власти настойчиво охотились за партизанскими вожаками. Жандармам удалось выследить и схватить Филиппа Яблонского в его родной деревне Олонце. Крестьяне немедленно сообщили в партизанский отряд, на выручку была послана группа бойцов – Павел Мейсак, Михаил Лапытько, Иван Яблонский и еще несколько человек. Они устроили засаду на дороге, по которой конвоиры должны были вести Филиппа. Вот он показался из-за поворота – избитый, окровавленный. Впереди и сзади по два жандарма. Партизаны дали залп по охране. Один жандарм упал, остальные удрали. Освобожденного Филиппа товарищи привели в лесной лагерь, он подлечился и продолжал сражаться с ненавистными захватчиками.