Текст книги "Приговоренный умирает в пять"

Автор книги: Станислас-Андре Стиман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Жаль, что рядом нет Сильвии, подумал он, она бы протянула ему стакан воды, чтобы исчезла горечь во рту...

Он покачал головой. Если поразмыслить, Сильвия наверняка где-то здесь, в зале: должно быть, ловит его малейший жест, переживает за него, так же как и Меран. И оба они, прячась друг от друга, суеверно скрещивают пальцы и мысленно молят за него провидение.

Лежанвье вдруг почувствовал облегчение. Что бы ни случилось, эти двое будут с ним до конца.

Вопрос. Вы жили в согласии с госпожой Лежанвье?

Ответ. В полном согласии.

Вопрос. Госпожа Лежанвье была существенно моложе вас?

Ответ, Да, лет на пятнадцать.

Вопрос. Подобная разница в возрасте не вносила в ваши отношения разлад?

Ответ. Нет,

Вопрос. Извините, что я настаиваю... Всем известно, что вы человек очень занятой, почти все свое время отдаете работе. Госпожа Лежанвье, красивая светская женщина, часто выезжала... с друзьями. Не приходилось ли вам в прошлом прощать ей какое-нибудь мимолетное увлечение?

Ответ. Никогда.

Вопрос. Расследованием, увы, установлено, что жертва и обвиняемый находились в предосудительных отношениях... Вы знали об этом?

Ответ. Нет. И до сих пор отказываюсь в это верить. Теперь подсудимому вольно обливать мою жену грязью – она уже не опровергнет...

Защитник. Подсудимому нет никакого смысла лгать по этому поводу. Напротив, это представляет его в весьма невыгодном свете, так что на следствии он лишь вынужденно признал факты.

Ответ. Я смотрю на эти вещи иначе. Если все вокруг убеждены, что подсудимый состоял в связи с моей женой, то из этого обязательно сделают вьюод, что это она угрожала ему револьвером из ревности и что он убил ее то ли случайно, то ли в порядке необходимой обороны...

Адвокат гражданского истца. Заключение судебного эксперта противоречит этому выводу. Напоминаю, что у жертвы обнаружена начальная стадия удушения.

Защитник. В любом случае мой подзащитный ни словом не упомянул о необходимой обороне, чего не преминул бы сделать, если бы все происходило таким образом. Он настаивает на своей полной невиновности, утверждает – и будет утверждать до конца процесса, – что оказался на месте преступления уже после того, как оно совершилось, и застал там свидетеля.

Ответ. Очередная ложь.

Лазарь подскочил как ужаленный, чуть было не закричал вновь о своей невиновности, но, видимо, решил не вступать в неравную схватку с жандармами.

– Выходит, я лгу? Лгу от начала и до конца? – Он изъяснялся с ехидной вкрадчивостью. – Тогда спросите у меня, папаша, делали ли Диане операцию по поводу аппендицита?.. Было ли у нее на левой ляжке родимое пятно?..

"ПОДСУДИМЫЙ СОЗНАТЕЛЬНО СТРЕМИТСЯ ВНУШИТЬ К СЕБЕ ОТВРАЩЕНИЕ?

Примирился ли он с тем, что проиграл дело? Или прячет в рукаве козырную карту?

Уже одно его поведение на процессе исключает всякую снисходительность" (из газет).

Вопрос. Мэтр, если добродетель госпожи Лежанвье остается выше всяких подозрений, то, по-вашему, каков мотив действий подсудимого?

Ответ. Не представляю. Быть может, он решил воспользоваться тем, что остался с ней в "Вязах" наедине, и изнасиловать ее, но...

Вопрос. До тех пор у вас не создалось впечатления, что он... э-э... проявляет интерес к госпоже Лежанвье?

Ответ. Нет. С виду он проявлял интерес только к моей дочери.

Вопрос. И вы относились к этому совершенно спокойно?

Защитник. Все это не имеет никакого смысла!.. Защита берется доказать, что подсудимый не может быть виновен по той простой причине, что у него не было никаких причин для убийства!.. Был он или не был любовником жертвы это ничего не меняет в деле! Он не мог жениться на Жоэлле Лежанвье, поскольку он уже женат. Вообразим на миг, как предположил свидетель, что подсудимый лжет – вопреки собственным интересам, повторяю, ведь в случае необходимой обороны он был бы оправдан, – и что жертва на самом деле из ревности угрожала ему своим "Лилипутом"... Неужели он, разоружив ее, стал бы трижды стрелять в нее с намерением убить? Да никогда в жизни! – (Это невольно вырвавшееся словцо потом на все лады обыгрывалось в прессе.) – Я взываю к присяжным!.. Где это видано – осудить человека, находящегося в здравом уме, за немотивированное убийство!

Председатель суда. Мэтр, слово для защиты вам будет предоставлено позже.

Ж.-Ж. Жура почесал за ухом своей шариковой ручкой. (Из-за этой привычки шея у него вечно была испачкана зеленой пастой.) Судебную хронику для "Эпок" он вел без всякого удовольствия. Гораздо охотнее он занимался бы театральной хроникой: уж в вокале-то и хореографии он разбирался.

"ЗАЩИТА ВЫИГРЫВАЕТ БАЛЛ.

Пока мотив преступления остается неясным, сомнения будут толковаться в пользу подсудимого".

Так решил он озаглавить свой материал, но тут неожиданно наступившее молчание, предвестник бури, заставило его поднять голову и взглянуть на судей.

Все смотрели на мэтра Лежанвье – бледный как смерть, сгорбившийся, он, словно боясь упасть, обеими руками вцепился в свидетельскую трибуну.

"Он не скажет этого! – весь в поту, думал Лазарь. – Он не сделает этого! Он не кинется в омут ради того, чтобы утащить меня за собой!"

– Без мотива не убивают! – гордый собой, ликующе повторил защитник подсудимого. – Пусть кто угодно попробует доказать, что у моего подзащитного был мотив для убийства!

Стенографический отчет о судебном заседании (выдержки)

Ответ. У него был мотив: он шантажировал меня! Если вы помните, на предыдущей сессии суда присяжных я защищал его, обвинявшегося в том, что он перерезал горло своей любовнице, Габриэлле Конти. Само собой разумеется, я считал его невиновным. Но это оказалось заблуждением, которое он рассеял после своего оправдания, придя ко мне домой с угрозами, если я не выполню его требований, раструбить на весь мир, что я побудил его – я, Лежанвье! отрицать свою вину!.. Больше всего я боялся потерять уважение жены, ее любовь. Я испугался, отступил перед угрозой скандала – до того дня, как раз накануне убийства, когда Диане случайно открылась правда. Я думал, что потеряю ее, но она сразу успокоила меня. Насколько я тогда ее понял, подсудимый сделал ей неосторожные признания на следующий же день после оправдания, но она считала, что у нее есть чем воздействовать на него, заставить его отказаться от своих безумных требований... Вот почему она попросила меня съездить назавтра в Париж, забрать с собой Жоэллу, оставить ее наедине с ним... Вот почему подсудимый, убедившись, что внезапно лишился своих козырей, преднамеренно убил ее, как перед этим преднамеренно убил несчастную Габриэллу Конти!

(Оцепенение в зале.)

– Это самоубийство! – ошеломленно пробормотала мэтр Сильвия Лепаж.

Вернер Лежанвье только что сознательно погубил свою карьеру – отныне ему уже не придется никого защищать.

– Нет, это смертный приговор! – возбужденно возразил Меран.

Подсудимый заслужил это – кто же безнаказанно бросает вызов самому Лежанвье!

Однако что-то – чувство, близкое к стыду, – удержало Ме-рана хотя бы от того, чтобы захлопать.

Защитник. Защита протестует! Мэтр Лежанвье только что, ничтоже сумняшеся, выдал профессиональную тайну! За такие вещи изгоняют из адвокатов!

Прокурор. Мэтр Лежанвье не заслуживает никакого упрека. Он стал жертвой шантажиста и признался нам в этом только под давлением обстоятельств, в высших интересах правосудия!

Председатель суда. Господа, господа!

Защитник. Где доказательства его искренности?

Прокурор. Что он выигрывает? Ничего. Что он теряет? Всё.

Защитник. Он мстит.

Прокурор. Другими словами, вы признаете, что подсудимый отплатил ему черной неблагодарностью, отняв у него жену, и что он не имел бы возможности шантажировать своего адвоката, если бы не ускользнул от заслуженного наказания?

Защитник. Ничего я не признаю! Мы не в Кассационном суде! На настоящем заседании рассматривается дело Лазаря – Лежанвье, а вовсе не дело Лазаря Конти, давным-давно похороненное!

Прокурор, Лично я поостерегся бы употреблять это слово... Впрочем, обвинение в данном случае присоединяется к защите и напоминает присяжным, что они должны забыть о несправедливом оправдании подсудимого в прошлом убийстве и вынести справедливый вердикт по поводу очередного!

Подсудимый. Протестую! Я не убивал Габи Конти!

Прокурор. Вот как? Интересно.

Подсудимый. Я не убивал Габи Конти! Я просто возвел на себя поклеп, чтобы взять старика в оборот.

Прокурор. Силен фрукт! – (Крики, свист, топот.)

Председатель суда. Прошу тишины! Все это не имеет никакого отношения к настоящему делу. (К свидетелю.) Вы ничего не хотите добавить, мэтр?

Ответ. Нет. Я лишь высказываю пожелание, чтобы подсудимый был приговорен к смертной казни.

Сдержанное выступление адвоката гражданского истца, безжалостная обвинительная речь прокурора и желчная речь защитника заняли весь следующий день.

К шести часам вечера присяжные после недолгого совещания вынесли вердикт.

Подсудимый не выказал ни малейшего волнения. Под устремленными на него взглядами всех присутствующих он все с той же сардонической усмешкой под тонкими черными усиками, которая не сходила с его губ на протяжении всех пяти дней процесса, едва заметно поклонился прокурору, чем привел в смятение не одно женское сердце.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА I

Уже много месяцев Лежанвье и Жоэлла почти не разговаривали друг с другом, если не считать редких "привет" и "пока".

Большую часть времени Жоэлла проводила у подруг – во всяком случае, так полагал Лежанвье, – лишь изредка разделяя с отцом трапезу: возвращалась она частенько за полночь и тогда, бывало, нетвердо держалась на ногах – во всяком случае, лестницу на второй этаж преодолевала с трудом, напевая при этом прилипчивый мотивчик.

Ни колкостей, ни стычек – лишь растущее взаимное равнодушие...

Поначалу Жоэлла еще предупреждала отца, куда направляется, отсекая всякую попытку возразить. В дальнейшем она взяла привычку оставлять где-нибудь на столе мятые бумажки, которые Лежанвье находил всегда поздно, примерно такого содержания: "Я у Жессики... Катаюсь в "Молиторе" [один из спортивных катков Парижа]... Ужинать не приду... До вечера, а вообще как получится..." Подпись: "Ж.".

Теперь она не утруждала себя и этим. Она просто отсутствовала, а когда случайно бывала дома, то казалась все более далекой, рассеянно листала журнал или отщипывала кусочки от булочки и смотрела всегда куда-то мимо отца, словно он стал прозрачным.

– Он хочет тебя видеть, – сказала она в один из вечеров, вставая после ужина из-за стола.

– Кто? – удивленно спросил адвокат. -Тони.

– Ты ходила к нему?

Жоэлла промолчала, и Лежанвье пожалел, что задал этот вопрос. Как бы она узнала, если б не ходила?.. Но ведь это означает, что она не примирилась с потерей, продолжает испытывать что-то к Лазарю?

Жоэлла направилась к двери. На пороге она обернулась.

– Так ты пойдешь?

– Не знаю, – с трудом выдавил из себя Лежанвье, подыскивая слова. Не... не думаю.

– Почему? Боишься, что он тебя укусит?

Адвокат пожал плечами. С таким же успехом она могла спросить, не боится ли он зайти в клетку к хищнику.

– Нам нечего сказать друг другу, – ответил он.

– Я полагаю, ему есть что сказать... Его прошение о помиловании отклонено. Скоро его казнят.

– Когда?

– На этой неделе.

– Откуда тебе это известно?

– Я навела справки.

– Этого не может быть! – возразил Лежанвье. – Приговоренный к смерти никогда не знает, сколько ему еще остается жить, пока за ним не придут...

– А я знаю. Сегодня среда. Казнь назначена на послезавтра: пятница, пять утра.

По окнам внезапно забарабанил дождь. С минуту, кроме этого стука, ничего не было слышно. Но Жоэлла не отставала:

– Ты пойдешь?

На этот раз уже Лежанвье, не отвечая, принялся отщипывать от булки кусочки. Сердце его кшотилось где-то в самом горле. Жоэлла некоторое время наблюдала за отцом, потом неспешно продолжала:

– Само собой, он ненавидит тебя. Ведь его осудили из-за тебя. Однако, как мне кажется, он все еще уважает тебя. "Просто передай ему, что я хочу его видеть, – сказал он мне. – И больше ничего не говори, он наверняка придет!" – Жоэлла запнулась. – Есть и еще кое-что, В. Л. Я тоже прошу тебя пойти...

– Но ведь... от этого никакого проку! Зачем?

Лежанвье считал, что его уже ничто не способно удивить. Оказывается, он ошибался.

– Чтобы ты увидел, как он изменился, – ответила Жоэл-ла. – Он... он стал стариком.

На следующий день после вынесения приговора Лежанвье произнес перед своими сотрудниками краткую речь. Он оставляет поприще адвоката, закрывает контору, продает дом на авеню Ош и перебирается в "Вязы". Возможно, он будет путешествовать или сядет писать мемуары. Он никогда не забудет, чем обязан Сильвии и Анри, но обстоятельства вынуждают его с ними расстаться. Да им и самим отныне нет никакого смысла связывать с ним свою судьбу.

Меран громогласно сокрушался, но в общем довольно быстро с этим примирился. При воспоминании о том, как его патрон, стоя за трибуной свидетелей, убеждал присяжных, что его бывший клиент никак не заслуживал оправдания, которого он же сам для него и добился, кровь всякий раз приливала к щекам Мерана. Как раз такое и называется "выдать профессиональную тайну", так что упреки патрону, высказанные защитником на процессе, и возмущение его коллег по сословию были вполне справедливы. Сказать об этом напрямик Мерану не хватило бы духу, но уже одного того, что на последнем процессе великому Лежанвье пришлось променять почетную скамью представителя защиты на заурядную свидетельскую трибуну, в его глазах было достаточно, чтобы патрон низринулся со своего высокого пьедестала. Экзальтированная натура, Меран готов был сражаться и умирать за исполина духа, но уж никак не за обычного земного человека.

Сильвия Лепаж не сказала ничего – она поспешно вышла из комнаты, чтобы скрыть слезы. Назавтра она как ни в чем не бывало продолжала отстукивать на машинке ответы на письма, отвечать на телефонные звонки. Но и письма, и звонки неизбежно становились все более редкими. "Неверный мой Париж..." думала она, роняя слезы. Тщетно она пыталась затянуть текущие дела, привлечь внимание последних, самых нерешительных клиентов к печальной судьбе своего патрона, "который этого не заслужил". Ее пришлось буквально силой выставлять из особняка на авеню Ош, когда он перешел к новым владельцам, но уже на следующий день она настойчиво нажимала кнопку звонка у двери "Вязов" – в туго облегающем новом костюме, на высоких шпильках, с портативным "Ремингтоном" в руке и с лицемерным заявлением, что она, дескать, осталась без работы и без сбережений.

– Ладно! – сдался Лежанвье. – Устраивайтесь в голубой комнате. Будете помогать мне писать книгу.

Ту самую книгу, которую он отнюдь не рассчитывал когда-нибудь написать, но подготовка материалов для которой, как он заявил журналистам, займет два-три года; книгу-предлог, которая позволяла ему достойно уйти со сцены.

Так, как пожелала бы Диана.

После разговора с дочерью Лежанвье решил подняться в голубую комнату и посоветоваться с Сильвией.

Слово "посоветоваться" не совсем точно отражало характер их бесед. Он высказывался, она одобряла. И только по тому, насколько горячим бывало в том или ином случае ее неизменное одобрение, он определял, когда она говорит искренне, а когда кривит душой.

– Жоэлла просит, чтобы я навестил в тюрьме Лазаря, – хмуро сообщил он. – Его скоро казнят. Если верить Жоэл-ле – в пятницу, в пять часов утра. Я не пойду. А вы бы пошли, Сильвия?

Сильвия ответила не сразу:

– Н-нет, я... Не думаю, что мне хватило бы мужества... Что ж, тоже способ побудить патрона проявить это самое мужество.

ГЛАВА II

После того, что сказала Жоэлла, Лежанвье был готов увидеть Лазаря изменившимся, но не до такой степени.

Виски его поседели, отяжелевший подбородок покрывала пегая щетина, под запавшими глазами набрякли темные мешки, потухший взгляд скользил поверх людей и предметов, ни на чем не останавливаясь. Навстречу адвокату неуверенным шагом двинулся самый настоящий старик. Он грузно уселся напротив Лежанвье, за разделявшей их решеткой, положил на стол локти.

– Хелло, папаша! – (Голос его тоже изменился, стал хриплым и надтреснутым.) – Ну как, здорово я сдал тут, дожидаясь встречи с вечностью, вы не находите? Впрочем, вы тоже не помолодели, обрюзгли, но это все из-за холестерина. Соблюдай вы тот же режим, что и я, режим Санте [Название тюрьмы Санте буквально означает "здоровье"], вы тотчас почувствовали бы себя лучше... Что привело вас сюда, папаша? Отеческая любовь или угрызения совести?

Лежанвье попытался было ответить, но не нашел слов, до того поразило его столь резкое изменение в облике Лазаря. Тщетно адвокат призывал на помощь прописные истины, твердя себе, что перед ним закоренелый преступник, который получил отсрочку лишь благодаря тому, что сумел одурачить правосудие; гнусный шантажист, который взял за горло собственного защитника, нацелился на его дочку, похитил у него жену, наконец, обвинил его в убийстве... Лежанвье промолчал.

Превозмогая ноющую боль в боку, он полез в карман, достал оттуда сигареты, отчего-то заколебался.

– Валяйте, папаша, не стесняйтесь! – глумливо проскрипел Лазарь. Закуривайте свою вонючую "жиган"! Эта вонь напомнит мне доброе старое время, когда вы еще помогали мне, сами не подозревая, что вскоре воткнете мне нож в спину. Заметьте, я вас ни в чем не упрекаю... Я сам кругом виноват,-так что мой родитель был прав... "Ты кончишь эшафотом!" пророчествовал он, охаживая меня ремнем. Впервые я отведал ремня, когда мне не было и пяти лет. Но вот беда: пятилетний пацан не очень-то верит оракулам. А двенадцатилетний – после доброй тысячи взбучек – уже не верит в справедливость... А какой папаша был у вас, мэтр? Любящий или такой же пророк?

Лежанвье закурил свою "житан" и, уже не церемонясь, разогнал перед собой дым. Ему приходилось встречаться накануне казни с осужденными, которые и впрямь заслуживали снисхождения и сострадания. Они не кривлялись, не пытались, подобно Лазарю, выжать у посетителя слезу. Адвокат запоздало подивился тому, что хватило одной фразы, произнесенной почти тоном приказа ("Скажи ему, что я хочу его видеть!"), чтобы он пришел сюда. "Приговоренному к смерти не отказывают в последнем свидании, – подумал он, – как не отказывают в последнем стаканчике рома". Жоэлла сообщила ему день и час казни... Пятница, пять утра. День и час, которые от Лазаря милосердно скрыты, о которых он узнает лишь в пятницу на рассвете. Если только...

– Может, все-таки ответите, папаша?.. Я задал вам вопрос: что побудило вас к этому визиту? Отеческая любовь или угрызения совести?.. Не просунете мне окурок? Вот тут, если нагнетесь, найдете дырку... За неимением английских – и звонкой монеты, чтобы их купить, – сойдет и вонючая "житан": все лучше, чем ничего!

Тут уж Лежанвье не выдержал. Он выплюнул сигарету, раздавил ее каблуком. И так слишком много пришлось делить с этим Лазарем. Начиная с Дианы, чье благоволение Лазарь, видимо, выклянчивал, как выклянчивает сейчас окурок – требовательно, как будто ему должны.

– О'кей, мэтр! – вздохнул Лазарь. – Болтливым вас не назовешь... Упершись кулаками в стол, он поднялся. – Вы увидели меня, я увидел вас, и баста! Я еще не знаю, когда моя голова слетит с плеч, но ждать осталось недолго... Можете на меня рассчитывать: я вас приглашу. В конце концов, кому, как не мне, раздавать приглашения?

Лежанвье бессильно поднял руку. Не готовый к тому, что встреча так повернется, он с опозданием понял, что Лазарь с неожиданным великодушием отпускает его.

– Минуточку! – поспешно сказал он. – Если верить Жоэл-ле, вы хотели сообщить мне что-то важное. Что именно?

– Привет-пока, доброго здоровья! – отозвался Лазарь. -Может, мне просто хотелось унести с собой в могилу образ Человека, Воплощающего Собой Правосудие... Бенуа, – он подал знак присутствовавшему на свидании надзирателю, – прошу вас, отведите меня в мои апартаменты.

Удивленный, Бенуа неспешно приблизился и вопросительно взглянул на адвоката:

– Вы имеете право еще на несколько минут...

– На несколько минут чего? – сорвался на крик Лазарь. – Дружеской беседы? Взаимного доверия? Сердечного обмена любезностями?..

Нервы его сдали. Грубо оттолкнув надзирателя локтем, он уронил голову на стол и зарыдал. Время от времени он кричал, как не кричал даже на процессе:

– Это не я!.. Клянусь вам, это не я! – Его, видно, осенила какая-то мысль, и он поднял лицо, залитое слезами и застывшее в гримасе, как маска театра кабуки. – А может быть, против всякой очевидности, это и не вы, папаша! Но если это так, то вам одному это известно, как одному мне известно, что это не я! Предположим, я поверю вам, а вы мне... Если это не вы и не я, то кто-то третий, иначе просто быть не может! Вы следите за моим рассуждением?

Лежанвье в свою очередь подал знак Бенуа, и тот скромно ретировался, взглянув напоследок на свои карманные часы в форме луковицы.

– И кто же, по-вашему?

– У меня не спрашивайте, папаша! Я уже много месяцев задаю себе этот вопрос. По двадцать четыре часа в сутки. Все то время, пока шагаю от окна к двери, пока дрыхну, но долго я никогда не дрыхну... Знаете, что я вам скажу? Все пошло наперекосяк с самого начала! Потому что я, увидев вас в охотничьем домике, решил, что это вы. Потому что вы, памятуя о моем темном прошлом, решили, что это я... А вдруг нас обоих обвели вокруг пальца, заманили в двойную ловушку"!..

– Прошу прощения, – вмешался Бенуа, – но сейчас и впрямь пора.

– Да, да, – машинально согласился Лежанвье.

Словно налетев лбом на стену, он на время перестал видеть что-либо перед собой.

Двойная ловушка...

Он даже не услышал, как Лазарь, которого уводил Бенуа, на прощанье крикнул:

–Чао!

Лазарь по-прежнему не знал, что его казнят в пятницу на рассвете, и он хорохорился в последний раз.

"А вдруг нас обоих обвели вокруг пальца..."

К выходу Лежанвье добирался долго: ему не хватало дыхания.

Как человеку женатому, Лазарю не было никакого смысла убивать Диану ведь он так и так не мог жениться на Жо-элле. Быть может, в пятницу на рассвете правосудие не свершится? Быть может,Лазарь заплатит вместо кого-то другого?

При воспоминании о той поре, когда он листал красную тетрадку в поисках рецепта убийства, Лежанвье пожал плечами. Пускай это будет судебная ошибка, но она лишь восстановит попранную ранее справедливость. Лежанвье надеялся на это, но верить уже не верил.

"Я не убивал Габи Конти! Я просто возвел на себя поклеп, чтобы взять старика в оборот!"

Звучит довольно фальшиво. Но что, если это правда?

Что, если Лежанвье лишь ввели в заблуждение и два года назад он действительно добился оправдания невиновного?..

– Ну как? – спросила Жоэлла. – Видел его?

– Да, – хмуро отозвался Лежанвье.

– Что он тебе сказал?

– Не так уж много. Уверяет, что он невиновен. Откуда тебе известно, что казнь состоится в пятницу?

– От его адвоката, мэтра Маршана... Он плакал?

– Да. Но откуда ты знаешь?..

– Он плакал и когда я приходила к нему. Зрелище не из приятных.,. В. Л., ты по-прежнему его ненавидишь?

– Не знаю, – ответил Лежанвье.

По правде говоря, признался он самому себе, он уже никого не ненавидит – как никого и не любит. Хватило одного года – хоть и не совсем обычного, – чтобы он стал стариком. Который лелеет лишь одну зыбкую надежду: в последний раз послужить правосудию.

– И что ты собираешься делать?

– Не знаю, – повторил Лежанвье.

Что можно сделать меньше чем за двое суток до казни, чтобы продлить жалкое существование человека, которого ты сам отправил на эшафот, сфабриковав против него ложные улики?

Прежде всего – найти настоящего убийцу...

ГЛАВА III

После смерти Дианы Билли и Дото почти перестали бывать у Лежанвье. В "Вязах" они показывались всего два или три раза, да и то мимолетно.

Дверь адвокату открыл Билли – в блузе, заляпанной ультрамарином.

– Какой приятный сюрприз! – воскликнул он с натужной улыбкой. – Да входите же, входите! Простите меня за этот варварский вид, но я иллюстрирую очередной лозунг фирмы "Этернум": "Линолеум "Этернум": максимум за минимум". Только не подумайте, что это мое изобретение... Выпьете чего-нибудь? Что-то вид у вас неважнецкий.

– Не забудь, золотко, мы живем на четвертом этаже без лифта! вставила Дото. – Это и для нас высоковато. Ну а...

Она вовремя удержалась и не добавила "для сердечника", но многоточие само по себе было достаточно красноречиво.

Лежанвье сам скинул с себя пальто, бросил его на спинку ближайшего стула и грузно направился к камину, прекрасно отдавая себе отчет, что хозяева за его спиной обмениваются знаками: Билли, по всей видимости, призывает свою половину одеться поприличней – розовая нейлоновая комбинация мало что скрывала, -в ответ на что та, вероятно, советует ему заняться собственными делами.

– Говорите, мэтр, излейте душу, если есть такая потребность! – без особой убежденности предложил Билли. – Вы здесь у друзей.

А вот Дото, насколько Лежанвье мог судить по ее отражению в зеркале напротив, заметно нервничала.

– Извините меня! – бросила она, поворачиваясь. – Только накину пеньюар и сразу приду.

Тем временем Билли открыл бар и приготовил выпивку. Лежанвье рассеянно взял поданный ему бокал и поставил на камин, не пригубив.

– Сегодня я навещал Лазаря. По просьбе Жоэллы. Он здорово изменился. Вы его, наверное, и. не узнали бы. – (Это было совсем не то, что он хотел сказать.) – Его... его должны казнить послезавтра, в пятницу, в пять утра.

– В пятницу, да еще тринадцатого числа, – глупо заметил Билли, ничего лучше не придумав.

Лежанвье упорно смотрел в зеркало.

– Он по-прежнему настаивает на своей невиновности, утверждает, что Диану убил кто-то другой, и, боюсь, он действительно невиновен...

Позади гулко хлопнула дверь.

– Как бы это он ухитрился? – Дото, всегда такая кроткая, вдруг выпустила коготки. – Ведь не станете же вы... Он один – если не считать вас – имел веские основания ухлопать Диану...

Лежанвье взял свой бокал и некоторое время печально его разглядывал, прежде чем поднес ко рту.

– В том-то и дело, что у него их быть не могло! Диана давала ему гораздо больше денег, чем я сам. Будучи женат, он никак не мог бы жениться на Жоэлле. Так что... Кто же будет убивать курицу, которая несет золотые яйца, как сказал мне Лазарь и как наверняка сказал бы Билли.

Но Билли явно был против того, чтобы его призывали в свидетели.

– Да не терзайтесь вы так, дорогой мэтр!.. Предположим на секунду исключительно чтобы поддержать разговор, – что Лазарь пал жертвой судебной ошибки... Хотя это, заметьте, трудно допустить после того, как вы сами доказали его виновность... И даже в случае, если в пятницу утром он заплатит не за это убийство, так за другое, в котором он сам вам признался: за убийство Габи Конти... Одна судебная ошибка исправляет другую.

– Сегодня Лазарь утверждал, что не убивал и Габи Кон

ти, – ответил Лежанвье, попутно отметив про себя, что Билли привел его собственный довод.

– Да господи, поставьте себя на его место... Еще стаканчик?

– Спасибо, да. Кого вы, собственно, покрываете?

И у Билли, и у Дото кровь одновременно отхлынула от щек.

– Я... я не понимаю! – пробормотал Билли.

– Я тоже! – вскинулась Дото. – Сами пришли тут и... Лежанвье перебил ее, покачав головой:

– Я неудачно выразился. Что вы оба знаете и не хотите сказать?

– Ничего! – вмиг откликнулся Билли. – Даю слово!

– Пожалуйста, вспомните, что в тот день я ездила с вами в Париж и в "Вязы" мы вернулись вместе... – (Дото.)

– Верно. В семь часов. Но...

– Но что?

– Ничего, – задумчиво протянул Лежанвье. – Ничего. Я спрашиваю себя...

– В общем, только вы и говорите: сами задаете вопросы и сами же на них отвечаете! – (Снова Дото. Ее было не узнать -словно с цепи сорвалась.) – А я-то считала вас настоящим другом. Одно из двух!.. Или этот поганый рецидивист Лазарь навел на вас порчу... или же ваша неумеренная любовь к справедливости медленно, но верно сводит вас с ума!.. Мы с Билли все выложили на суде, под присягой... Напоминаю: под присягой! Что вы хотите услышать еще? Или вы думаете, что мы так и утремся? Что Билли побоится выставить вас за дверь?

Лежанвье и глазом не моргнул. Два супружества – и бессчетные предшествующие приключения – сделали его неуязвимым для подобных вспышек.

– Я только спрашивал себя... – начал он.

– О чем? – не выдержал Билли.

– Какая причина побудила вас в день убийства отложить работу над афишей и помчаться в парк? – невозмутимо закончил Лежанвье.

– Ну, ведь я... Я, кажется, уже объяснял!.. – пробормотал Билли. – Я почувствовал, что устал... мне просто-напросто захотелось подышать воздухом... пособирать грибы.

– Вы не любите грибы.

– Их любит Дото. Их любила Диана.

– Понимаю, – сказал Лежанвье. – Я очень хорошо понимаю.

– Что именно вы понимаете, адвокат? – (Дото.)

– Многое. Всякие мелочи, на которые начинаешь обращать внимание только по прошествии времени, – ответил Лежан-вье. – Любой мужчина, умудренный житейским опытом, рано или поздно проникается уверенностью, что он знает свою жену и своих друзей... Если впоследствии он обнаруживает, что жена водила его за нос, то у него неизбежно закрадываются сомнения и в друзьях. Обычная цепная реакция... И он ищет правды...

– Какой п-правды? – (Билли.)

Лежанвье неторопливо осушил свой бокал, повернул его так, чтобы увидеть в нем отражение Дото.

– Простите, моя дорогая. Я бы хотел поговорить с вашим мужем наедине.

– Еще чего! – фыркнула Дото. – Просите меня о чем угодно, но только не об этом! – Она плюхнулась в кресло, закинула ногу на ногу. – Ну-ну, давайте выкладывайте вашу очередную гениальную догадку, мэтр! Пока мы остановились на главе, в которой несчастный-вдовец-жаждущий-чтобы-свершилось-правосудие, отправив на эшафот презренного-любовни-ка-своейнедостойной-половины, терзается запоздалыми угрызениями совести и пытается, бог знает почему, спасти осужденного от гильотины... Поправьте меня, если я ошибаюсь!

Лежанвье выразительно посмотрел на Билли, и тот потупился.

– Хватит, лапушка. Оставь нас. Это я тебя прошу.

Дото вмиг оказалась на ногах, словно ее подбросило пружиной.

– Да ты что, рехнулся?

– Хватит! – повторил Билли. – Топай отсюда! Нагреешь мне место в постели.

– Да ведь он тебя сожрет! – не унималась Дото.

– Между нами говоря, – начал Лежанвье, после того как она наконец ушла, – когда вы впервые переспали с Дианой! – Он поднял руку, заранее отметая возможные возражения. -То, как вы вились около нее, ничем иным не объяснишь. Заметьте, я мог бы нанять частного сыщика, чтобы он покопался в вашем прошлом, но мне претят подобные приемы. Мы только выиграем время, если вы ответите мне со всей откровенностью... И ревности во мне давно уже нет, – добавил он на всякий случай.