Текст книги "Вечная полночь"

Автор книги: Стал Джерри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Часть вторая
Мир порно

Теперь все нормально. Как мне удалось добраться в первую очередь до Лос-Анджелеса? Как я отправился в город взять наркотиков, что закрыло тему, что соблазнило девушку, что дало карьере под задницу, что способствовало привычке, которая привела меня туда, где я сейчас?

Никто не растет в Лос-Анджелесе. Люди туда только приезжают. В моем случае все началось издалека, меня носило из Нью-Йорка в Коламбус, по всему Огайо и только оттуда привело в Лос-Анджелес.

Почему Коламбус? Потому что именно там издавался журнал «Hustler». Именно там я подписал контракт после карьеры, начавшейся с чудиками из «Голоса деревни» и с понтовым призом «Пушкарт» отчалившей к югу прямиком в мир жесткой печатной порнографии.

Умирая в двадцать с небольшим от желания что-то делать, а не просто зарабатывать на жизнь, я соединил потребность в деньгах с болью увидеть свое имя напечатанным, войдя в головокружительный мир журнального порно, или «бутербродов», как его называют среди профи.

Тогда я вел одинокую, приправленную планом и спидом жизнь на четвертом этаже в доме без лифта на 108-й улице. Одна комната и договоренность, что ванная-прямо-по-коридору-совместно-с-пуэрториканскими-педиками.

Обломы происходили со всех сторон, но я не отступал, пока не наткнулся на объявление на последней странице «Голоса Деревни». «Заработайте деньги на эротических текстах, – гласило оно, – набираются учебные группы».

Ну, вряд ли от такого диплома из Коламбуса можно ждать толк. И я пересекся с одним волосатым чуваком постарше меня по имени Адам. (Под «постарше» я имею в виду, что он был лет на пять моложе, чем я сейчас; ему было тридцать четыре.) И отправился посещать по несколько заумных вечеров в неделю для постижения тонкостей «описания гениталий», «изучения читателя» (хотя кому оно надо?), «доведения до высшей точки» и важнейшей «сцены оргазма».

Остаток группы составляла страхолюдная солянка из двух домохозяек, чьи мотивы представлялись не совсем учебными, водопроводчик на пенсии и азиатский студент по обмену по прозвищу Лапуся, предпочитавший ни с кем не разговаривать и загадочным образом исчезнувший. В течение полутора часов мы маялись в поисках, скажем, наилучшего синонима слова «вагина». «Писька» нормально? Или же «пизда», «мех», «любовные губы» или мое любимое «губки» употреблять предпочтительнее?

Квартира Адама являлась этаким фоном наших жарких и беспокойных просодических экзерсисов. Стены украшала подборка изображений распятия, занимавших пространство между полками с коллекцией Библий со всего света. Он получил образование в духовной области, что несвойственно человеку, зарабатывающему на хлеб сочинительством опусов «ВРЕМЯ КОНЧАТЬ», «ВЛАГА И ЖЕЛАНИЕ» и «ОГОЛОДАВШИЙ МУЖИК». Он закончил Гарвардский факультет богословия и стал непросыхающим пьяницей, которого «никто не видел пьяным». Вследствие аварии в такси, как объяснил Адам, он на всю жизнь заработал боль в крестцово-подвздошной области.

Отбросив светлые локоны назад, он надевал брюки от костюма, отглаженную белую рубашку и парадные туфли – хотя я ни разу не видел, чтобы он выходил из квартиры. Казалось, он существовал в собственном замкнутом мирке. Его жена Джэн, скупая женщина с косой до талии и выпирающими белыми зубами, целыми днями работала в какой-то церковной организации.

Они были на удивление серьезной парой. Когда Джэн заходила с подносом сэндвичей с пеканами и чаем «Constant Comment» для студентов своего мужа, она ни разу не проявила ни малейшей реакции на то, чтобы там не гнал ее вставший в позу Сократа муж. «Влажные губы – они возбуждают нас из-за ощущения, когда мы касаемся их, или потому что, касаясь их, мы понимаем, что наш партнер возбужден?»

Водопроводчик Герб всегда вносил в обсуждение одну и ту же лепту: «Мне кажется, что очень важен запах. Аромат – это ключ к твоему эротическому желанию. Все дело в феромонах…» К тому же этот самый Герб сочинил то, что остается моим непревзойденным фаворитом в тотализаторе эротических писулек. «Ее дыхание, – пропел суровый профсоюзник, – трепетало в толчках».

Занятия эротическим сочинительством принесло свои плоды скорее не в полученных навыках, а в связях, которые джентльменский Адам подогнал мне в чудесном мире глянцевожурнальной порнографии. Я горел желанием что-нибудь сотворить, пока это было связано с сочинительством ради заработка. Другого я не хотел. Меня никогда не заботили соображения морали, своей или чьей-то еще, относительно моих планов. Что стало идеальной подготовкой для карьеры в Голливуде.

Благодаря Господину Адаму у меня появился шанс отправить текст в по-настоящему солидное издание «Beaver Magazine».

Редактор «Бивера» вызвал меня в свой офис обсудить мой неискушенный опыт. Он оказался угрюмым типом, а соседство с плакатами во всю стену с трепещущими членами не помогало ему поднять настроение.

– Так, – сказал он после обсуждения гонорара за мой шедевр, – какое имя нам ставить?

С безумным рвением подхалима, уверенного в получении желаемого, я ответил: «Мое. Какое же еще?»

Чувак не смог сразу взять и сказать: «Знаете, то, чем я занимаюсь, – дикий ужас, вам не стоит сообщать свое настоящее имя». Зато он посмотрел на меня, как на слегка помешанного родственничка, и переспросил, точно ли я уверен в этом. Как ни странно, я был уверен.

Что за жизнь пошла! Мой успех с «Бивером» привел меня в святая святых классических глянцев, вроде «Клуба», «Международного клуба» и «Галереи» и, только не смейтесь, в отдел поддельных писем «Пентхауса». Тогда процветал жанр, посвященный письмам бесконечно озадаченных читателей, каждое повествовало о какой-нибудь тайной привычке, подцепленной от авторской подруги, сестры, стюардессы или тещи.

С самого утра, накачавшись кофе, шмалью и колесами, попавшими в мои лапы, я таращился в чистый лист, пока не снисходило вдохновение на дневную порцию психов. « Дорогой „Пентхаус“, знаю, это прозвучит дико, но моя девушка увлекается салфетками… Вчера получилось так, что мы заночевали у ее бабушки и вся семья уже легла спать…»

Как-то журнал, издаваемый тусовкой «NewYorker», штучка под названием «Реальный Мир» предложил мне написать рассказ о моей необычной профессии под заголовком «Исповедь величайшего в мире автора грязных писем».

Не особо, но уже кое-что. В двадцать один все представляется сложным. Почему-то я отправил один экземпляр маме. Она его не то что зашвырнула в ближайшую помойку, она его сожгла. Несомненно, чтобы никому из ее Адассовых друзей на глаза не попалось.

– Это ведь не ты, да? – спрашивала она, повторяя одну и ту же тему, всплывающую во всех редких случаях, когда мы виделись: «Твой отец не пережил бы…»

«Надо думать, – говорил я себе, но ни разу не произнес вслух. – Если бы уже не успел покончить с собой».

В то время я встречался с Зоу, балериной. Познакомился с ней в секции йоги, куда меня притащила бывшая девушка, тщетно искавшая способ побороть мою адскую депрессию.

Секция располагалась в Ньюпорте на Род-Айленде. Десятидневный молчаливый экскурс на берегу моря. На третий день моего пребывания там мы пошли на практику группового очищения, называвшуюся криа.

Если по-простому, нам надо было вставать до рассвета, ползти за непонятными свами в шафрановых одеяниях до канала, вымытого в утесе над океаном, и заглатывать кварту за квартой теплую соленую воду. Едва начинающие свами налакивались так, что в них больше не лезло, но их побуждали лакать еще немного. И тут, как и следовало ожидать, группа хором начинала проташниваться.

Накачавшись под завязку морской водой, вся наша шобла, двадцать-тридцать свами-любителей, принималась скакать вверх-вниз, схватившись за живот и засовывая палец в глотку. Что угодно ради теплого водопада. Оголодавшие небеса! Двадцать минут – и холмы оживали.

Несомненно, первое, что подумает ошеломленный читатель, прослушав данный плавный сценарий: «Как возвышенно!» Такую штуку Иов бы применил на первом свидании. Пруд нашей общими усилиями добытой желчи граничил с зеленкой, окружавшей Лагерь Просвещения. Только в черепе стихли вертолеты, и я сумел поднять голову, не боясь плюхнуть ее в блевотный суп, передо мной предстало странное и удивительное видение. Впереди я увидел маленькую женщину с глазами, как терновые ягоды, стоявшую, словно призрак в дымке, прижавшись спиной к клену. Ее миниатюрную фигурку окутывало что-то типа белой тоги, она подняла одну изящную руку и согнула палец. Подзывая. Она крутанулась, энергично махнула в мою сторону своим круглым задиком и внезапно скрылась за деревьями.

На следующий вечер после трансцендентного праздника рыготины я снова засек Девушку в Белом через стол. Она заняла место напротив для максимального контакта глазами. В ней присутствовала, несмотря на растущую извращенность моих мысленных волн, безошибочная неотразимость чистоты. Даже если я заблуждался на сей счет, этот голый палец, вытянутый к северу от лодыжки к икре в сторону Земли Ой-Е-Ей меня бы поправил.

Она умудрилась подсунуть исписанный клочок салфетки под опустошенный мною стакан воды. Единственная цифра: 9, в розовом кружочке, потом сияющий полумесяц, грубый набросок ворот и дерево. Достаточно для духовных исканий. Взгляд, устремленный в ее глаза, был столь безумен, что я не знал, то ли меня зовут для сексуальной связи, то ли откусывать на ночь глядя цыплячьи головы. Пост, как было ясно по скрюченным последователям, тусившим на одной воде, сильно влияет на человека. На нее он повлиял жутко: я видел такой же обалдевший взгляд на фото Сирхана Сирхана.

Настало 8:45, и я уже успел уйти из просветительного дортуара, морской бриз ласкал штанины моего хлопчатобумажного йогового облачения. Быстро проскользнул к передней калитке, затем по тропе, ведущей в метафорическом и прочих смыслах, к лесу. И вот я на месте, не просто готов, но тих и очищен, ожидаю встречи со злобным лесным духом. Но, благодарение Кришне, у меня не было особо времени мусолить свою неадекватность от отсутствия наркотиков. Я поднял глаза от своих пошатывающих ног лишь при ее появлении. Девушка, увиденная мной в дымке рвотных спазмов, теперь полностью обнаженная, очутилась всего в нескольких шагах от меня, подпирая в своей манере дерево.

И что делать? Нам не хотелось нарушать всякие правила. Или в любом случае, нарушать в придачу к уже нарушенным. И без всяких «ты заразный?» мы занялись делом. Очень скоро наши языки оплели наши миндалины, и совсем скоро мы размазались о кору дерева словно два лишайника. В тот вечер, буквально в полуметре от моря, в воздухе витала прохлада, и все стеклянные поверхности покрывал солоноватый туман. Tres [5]5
  Очень ( фр.).


[Закрыть]волнующе… После небольшого физиологического пролога, Зоу просто заняла свое изначальное положение, махая волосами длиною в ярд, будто отвешивая мне роскошную пощечину, и нагнулась лицом к тому, что отныне стало нашим любимым кленом. Нашим axis mundi в Центре Йоги.

Я вошел в нее медленно, наслаждаясь каждой деталью мышц ее спины, сжимая бедра так крепко, что они казались боками здорового добермана. Очень скоро мы оба, вы понимаете, почти улетели.

И это, возможно, объясняет тот факт, что никто из нас не заметил четверку профессиональных йогов в шафране, шагающих по дорожке, и совершающих моцион в лунном свете.

Не успел я попытаться хоть как-то ее остановить, Зоу испустила обманчивый, идущий из самого нутра стон, оторвав руки от затисканного клена. Наши очевидцы, два йога и две йогини, бросили на нас взгляд, исполненный индуистского ужаса.

Я не знал, что предпринять, и услышал собственный голос, не успев осознать, что же собираюсь толком сказать. «Все нормально, – выпалил я. – Она не разговаривает, она стонет!»

Конечно, я первый нарушил обет молчания, но из врожденного рыцарства хотелось защитить даму. И тут Зоу повернулась и улыбнулась – той же страстной полуухмылкой, которой целила в меня раньше – и я увидел, как две святые матери дернули за рукав своих святых спутников. Если только я не спятил, мне показалось, что те желали остаться. Возможно, это камасутровая тема: им хотелось пожурить мою технику. Или возможно, они жаждали развлечений… В любом случае они удалились, и не прозвучало больше ни слова.

Вернувшись в чащобы Манхэттена, Йог Джер снова законтачил с Зоу. Произошло возвращение в туманную середину семидесятых, когда СоХо еще не утратил приятственный дух притонов, заброшенных фабрик и складов. Зоу держала собственную студию на чердаке дома № 92 по Вустер-стрит и владела крохотной квартиркой в Гринвиче. Из-за отсутствия моих собственных апартаментов она продолжала разыгрывать какой-то загадочный любовный треугольник с женатым антикваром, так что меня до сих пор оставляли на десерт – в итоге я не один вечер провел под деревянными стульями ее танцевального класса.

Пройдя сквозь бог знает что, я просыпался от топотка обутых в бальные туфельки ног, выписывающих на полу подогретые кофеином «па». Из своего тайного логова под сиденьями я мог, продолжая валяться, изучать икры различных любительниц балета, пришедших на занятия. Кроме звяканья пианино и грохота ног о деревянные половицы, единственным звуком был постоянный шорох конфетных оберток. Судя по выброшенным фантикам, наши начинающие Джелси и Михаилы отдавали предпочтение батончикам «Марс» и банкам орехового масла «Ризез». Ням-ням! В зависимости от употребленного мной накануне, хруст производил впечатление то нормандского нашествия, то своры плотоядных мозговых вшей, непонятно как забравшихся мне в ухо и вгрызшихся в кору головного мозга.

Пробуждение происходило адское, и вдобавок мое подстульное укрытие располагалось прямо по соседству с туалетом, то есть время от времени за чавканьем и шуршанием следовал чудесный, благородный звук искусственно вызванной рвоты. Первые недели две я искренне считал, что танцорам как-то по особенному свойственно расстройство желудка. На самом деле следующий полученный мной из «Бивера» небольшой чек я спустил на бутылку «Пепто-Бисмол». Тайком сунул его на туалетную полку у портрета Дягилева, полагая – наивно – что она поможет успокоить больные желудки, замучившие этих маленьких Нижинских.

Когда я, наконец, передислоцировался от балетной кодлы к – как сказать? – семейной койке, я выяснил подробности всей мутотени с блевотиной. Я спросил у Зоу, в чем состоит фишка с горой конфет, орехов и мороженого, поглощаемой ее учениками. К концу дня помещение напоминало стадион «Шиа» после двух матчей подряд. Я имел об этом представление, потому что подметал там. (Это был минимум, на который я был способен, и, как мне частенько сообщают, я всегда делаю только минимум).

Зоу меня просветила. «Они сжигают много энергии, – сказала она. – Танцы – тяжелый труд».

Только когда мы стали по-настоящему делить жизненное пространство, я понял, чего она не договорила. Сама Зоу, как я заметил, почти ничего не ела. Если случайная буханка ржаного хлеба в буфете вдруг заканчивалась, она немедленно выходила наружу. Как оно классически и случается, я узнал правду, проскользнув в один прекрасный день в квартиру незамеченным и застукав ее. Другие парни могут зайти и поймать свою женщину в позе наездницы на каком-нибудь слесаре. Я же поймал Зоу, когда у нее во рту находилось нечто иное. Ее палец.

Из туалета доносились такие адские звуки, что мне показалось, будто ее режут. Она явно не ждала меня.

У меня была намечена встреча в «Club International», еще одном «мужском журнале», но я перепутал дни и поехал домой на IRT.

Я услышал душераздирающие хрипы и рванул к ванной. Там увидел Зоу, голую, на коленях перед фаянсовым троном, шуровавшей пальцем в глотке. Ее длинные волосы упали ей на лицо. Груди уперлись в толчок. Не могу утверждать, что процесс уже начался, поскольку она находилась ко мне спиной. К тому же не мог оторвать глаз от ее задницы. Зоу обладала желтовато-коричневой кожей, невероятно мягкой, несмотря на феноменальный тонус, выработанный целыми днями растяжек, упражнений, плавания и, конечно, отработок па-де-де [6]6
  Балетный номер, исполняемый двумя партнерами.


[Закрыть].

Тут ее прорвало. Ее попа странно дергалась вверх-вниз, пока она прочищала желудок. Спазмы рвались из нее наружу.

Это напоминало наблюдение за автомобильной аварией: я не мог не смотреть и не мог отвести взгляд. Не знаю, как долго я пялился. Я обратил внимание, что ее левая рука, пока правая ковыряется в глотке, занята собственным делом. Она задергала задницей еще яростней. И до меня дошло, что пока она травит, ее пальцы работают, Словно пьяные личинки, у нее между ног. Она начала трястись на корточках. Голова болталась туда-сюда, издавая звуки, больше похожие на животные, чем на человеческие.

Это был такой интимный момент. Безжалостно интимный. Стопроцентно уверен, ни один человек ни разу не присутствовал на этом секретном женском ритуале. Я не заметил, что снял штаны – даже не заметил, что стою и играюсь со своим пульсирующим прибором – пока мой собственный стон, должно быть, не сообщил ей о моем присутствии. Она резко обернулась, рука продолжала оставаться в рощице лобковых волос, и завопила казавшимся полураздавленным ртом.

– Зоу, – крикнул я, когда ее визг стих. – Зоу!

Но она меня не слышала. Ее глаза метали молнии, как у зверя в капкане. Пятно рвоты вокруг губ горело доисторическим блеском. Она, наверное, наслаждалась свежими внутренностями. Фактически, так оно и было – только своими собственными.

Не раздумывая, я шагнул к ней. Она резко поднялась с корточек у туалета. Промокшие пальцы впились мне в грудь. Странное, дикое рычание срывалось с ее губ. Я схватил ее за плечи. Она врезала мне по физиономии. Я попробовал на вкус ее желчь, соленую и склизкую. Потом она снова плюхнулась на колени. Сунула правую руку обратно к сверкающей щели, левой схватила мой член и направила между мокрых от рвоты губ.

Она сжала его так яростно, что я упал назад, ударившись о стену, и приземлился на спину, а она захлебывалась и сосала, поглощая мой прибор, словно оголодавший шакал.

Все закончилось в считанные минуты, но она оставалась на мне, сомкнув рот вокруг моего до капли высосанного пениса. С крепко зажмуренными глазами, она продолжала работать разбитыми блестящими губами в неком гипнотическом ритме, пытаясь вытянуть хоть одну последнюю, недопитую каплю спермы, которая вдруг осталась. Мне стало невыносимо больно и пришлось отвести ее голову. Наконец она упала между моими ногами, уткнулась лицом мне в бедро и открыла остекленевшие глаза. «Протеин», – пробормотала она, и мы вместе заснули на туалетном полу.

Несмотря на лихорадочные перепихоны, первые недели у Зоу я сильно хворал. Ограничения в йоге, десять дней ничего, кроме ромашки, сотворили с моим организмом непонятные вещи. Я как следует прочистился, но очищение чуть меня не убило. К двадцати двум годам я торчал ежедневно уже лет пять, и шок потряс мой организм, как Драно. Некоторое время я думал, что у меня просто грипп. За тем исключением, что грипп так не воняет. Будто меня похоронили и откопали, и из моих пор выделяется то, что отпугнет даже грифа. Мне удалось доковылять до врача.

Наконец, я пришел к доктору Ронзони. Точнее, к доктору Ронзони-младшему, поскольку его отец, чья оригинальная табличка до сих пор украшает его дом на Бликер-стрит, умер как раз на той неделе под ножом во время операции на почках. Я не поинтересовался у миниатюрного доктора, почему он так быстро вернулся к работе. Мне и не понадобилось что-то спрашивать. Он объяснил, постоянно теребя пучки смазанных виталисом волос, торчащих у него на голове в разные стороны, что «так хотел папа». Папаша, понимаете ли, работал в ту самую неделю, когда егоотец умер. И, без сомнения, как бы так получше выразиться, Ронзони-младший нарисуется в офисе продолжать семейную традицию, когда его папа, чье фото красовалось прямо передо мной, отбросит копыта. Очень удобно.

С одного взгляда на меня наш добрый Ронзони отпрянул просто в ужасе. «Боже мой, – выдавил он из себя, – чем вы занимались?»

Толстенький врач-лилипут диагностировал «обезвоживание». Я был обезвожен, как картошка быстрого приготовления, которую мама покупала в качестве гарнира к пережаренной грудинке. Добавьте воды и подавайте меня на обед людоедам-трудоголикам, у которых нет времени ждать, когда закипит котел.

Раз уж я выполз из дома, имело смысл по-любому идти ложиться в Сент-Винсент, как мне предписал Ронзони-младший.

Док Ронзони, этот человечек с правильной формы черепом и миниатюрным, цвета болотной мальвы, телом, выписал мне направление.

Самого последнего пациента выкатили из Щелочной Палаты, и вкатили туда меня. Основная разница между нами, не считая пятидесяти лет, заключалась в том, что простыня покрывала ему голову.

На следующее утро я открыл глаза и увидел дуэт молодых интернов, ошивавшихся у моей койки.

Очухавшись, я понял, что они держали мою правую руку, рассматривая пальцы. Они не обратили на меня ни малейшего внимания. Они просто продолжали изучать мои пальцы, явно взволнованные тем, что на них обнаружили.

Видишь, – зашипел один из этой парочки с более живым личиком своему спутнику, – вот здесь они сплющены.

Он сжимал верхний сустав моего среднего пальца, поднеся его к лицу своего товарища, словно подопытный образец.

– Ты прав, ты прав, – кудахтал второй молоденький врач, кудрявый парнишка с толстой шеей, страшно напоминавший Ларри Файна в период расцвета «Three Stooges» и вовсю пахнувший «Aqua Velva». Дешевый одеколон приятно забивал вонь eau dе мочи,пропитавший помещение. «Боже мой, – продолжал ужасный двойник Ларри, – не думаешь ли ты…»

– Да, именно!

И тут первый маленький доктор – они, что, всегда перемещаются парами, или эти мясники из Сент-Винсента просто хотели разделить удовольствие, занимаясь моим лечением? – уронил мою лапу, как ломоть протухшей говядины, и вытер свои ладони о штаны. Это происходило, старики помнят, в доспидозную эпоху, еще до наступления времен, когда врач даже не станет вас осматривать, предварительно не натянув защитные перчатки.

– Так, ну и что это за херня? – заорал я, не в силах терпеть недоговоренность их заключения, такого исключительного и удивительного, по мнению этих двух сияющих малолеток.

Если бы подушка зевнула и выплюнула пятерку, они и то были бы не так шокированы. Неужели, выразилось у них на лице, эта штукаразговаривает?

Повисла пауза, потом копия божественного Студжа произнесла: «Сказать ему, Донни?»

Непонятно отчего, но одно знание, что моего врача зовут «Донни», несколько тревожило. Впрочем, я подозревал, что маленькая «эврика» доктора Донни взволнует меня гораздо сильнее.

Они обменялись взглядами – понимая, что профессионалы, как и боги, должны перемигиваться в присутствии смертных – и наш замечательный Донни пожал плечами. Вам будет неприятно, говорило это его движение, но он мне сочувствует. Его еще не окончательно заездили, и он найдет время поговорить с этим неудачником из благотворительной палаты. В конце концов, пациенты – живые люди. Всегда полезно останавливаться и вспоминать об этом от случая к случаю.

– Посмотрите на свои пальцы, – произнес он с заученным терпением. Я видел, как он вскинул глаза на Ларри, но тот ничего не сказал. А что тут скажешь?

– Видите ногти? – продолжал Донни. Он говорил медленно, и мне казалось, что он изо всех сил старается выражать свою мысль менее сложными словами. – Видите, какая у них форма? Это называется «сплющенные».

– Именно, – встрял сынок Ларри. – Сплющенные.

Ему явно тоже хотелось попрактиковаться в беседах с Простыми Людьми.

– Когда у них такая форма, – разъяснял Донни, – мы считаем это симптомом…

– Весьма очевидным симптомом, – добавил Ларри.

Тут они на пару замолкли. Возможно, они снова задумались, стоит ли мне сообщать. Сложная штука, эти беседы врача с больным. Молчание тянулось, секунды превращались в минуты, и мне пришлось повторить вопрос: «И что же это значит? Отвечайте!»

Еще один многозначительный coup de oeil [7]7
  Взгляд ( фр.).


[Закрыть]между младшими практикантами – а вдруг чувак неуравновешанный? А вдруг станет кусаться? – потом Ларри поборол в душе бурю эмоций и выдал. «Это значит, – сказал он, крутя пальцами от волнения, – сифилис. У вас сифилис».

– И, – добавил его более уравновешенный compadre, – вы больны уже некоторое время. Сифилис имеет три стадии. Ногти сплющиваются лишь при третичной стадии.

– Третичная значит третья, – заверещал Ларри. Он был явно шальной. – Последняя стадия. Но, – поспешил он добавить, наверное, чувствуя, как во мне поднимается паника, – но ничего страшного. В смысле, можно… В смысле есть возможность его вылечить.

– Возможность? Возможность, блядь?

Надо признать, я воспринял это известие без малейшего достоинства. Все, что я знал про сифилис. – от него умерли Аль Капоне и Ницше. Однако сначала у них полностью поехала крыша. Даже будь они для меня образцами для подражания, это не значило, что я готов скончаться, как они. Если эти ублюдки с сахарными задницами собираются сообщить мне смертный приговор, пускай хотя бы дадут наркотики. Прямо сейчас. Вынь да положь. Но я уже заранее знал, что они оснащены только «бинакой» и аспирином. Без толку…

Но все обошлось. В итоге все прекрасно разрешилось. Когда я сдал кровь и пришли результаты анализов в последний день моего пребывания в пьяной палате, оказалось, что никакого сифака у меня не было. А были у меня не-совсем, но почти-сплющенные и не-очень-чистые ногти.

Видимо, подобно всем ипохондрикам, наш подающий надежды юный лекарь неожиданно вообразил, что находит все ему известные пикантные синдромы. Разница в том, что он встречает их не у себя. Это неприятно. Он ищет их у всяких форм жизни, вроде меня.

Впрочем, даже после успешной регидратации, мой организм оставался хилым. Из больницы я направился в Гринвич, в просторную квартиру Зоу с одной спальней. Я не знал, ждет ли она меня там или, связавшись со мной, она слишком съехала, чтобы так просто меня послать.

К счастью для нее, я не собирался оставаться там надолго. Благодаря моему скромному успеху в престижном мире печатной продукции меня позвали в Коламбус, Огайо, пробоваться на пост редактора в тогдашнем короле эротических глянцев «Хастлере».

Только по-настоящему зависнешь в Коламбусе, этой Американской Столице Запчастей (Коламбус для педалей тормоза то же самое, что Рим для бродяг) – абсурдность снимать с себя «профессиональный» костюм и галстук бьет по тебе с остервенением. Издатель, выцепивший меня, не просто не носил костюма, он смотрелся, с головы до пят в джинсе, в железноносых говнодавах и зеркальных темных очках, возможным лидером местных Ангелов Ада, ходящим под уголовной статьей. Будь он повыше моего Виндзора, он мог бы наводить ужас. На самом деле он производил впечатление раздувшегося низкорослого индейца из табачной лавки. С кучей прыщей на роже, вполне готовых к сбору урожая.

Один беглый взгляд на меня и стало ясно: уполномоченный «Хастлера» решил, что беседа со мной ниже его достоинства. «Живенько», – только и сказал он в качестве вступления. Ни рукопожатия. Ни похлопываний по плечу в духе «привет-чувак, добро-пожаловать-коллега-по-порнографии». De nada…

Наверное, это из-за костюма. Или из-за корявой стрижки в последнюю минуту над кухонной раковиной, исполненной Зоу перед моим поспешным отходом в аэропорт. Но глубоко внутри меня грызло ощущение, что тут кроется еще что-то. Как однажды сообщил мой дедушка Мойша, если ты вдруг забыл, что ты еврей, гой тебе это напомнит. И в тот момент я, мягко говоря, почувствовал, что мне напомнили. Не знаю, правда ли, что образ Девы Марии является на тортильях, но зато четко знал с самого аэропорта, что образ карты Израиля загадочным образом проявился у меня на лбу. Я не видел, но точно знал, что он там. Где ж ему еще быть: не находилось другого объяснения тому полному омерзения и удивления взгляду на мою чахлую физиономию.

Однако талант вылез наружу. После первоначальной проверки на месте – вручив мне промоленту «Акью-Джэка», «электронного прибора для мужской мастурбации», меня загнали в пустой офис и предложили родить пятьсот эксцентричных-но-информативных слов – я стал призванным на борт. К счастью, меня не попросили продемонстрировать в действии «акью-джэк», чего я изначально боялся. Я решил, что как всякая замкнутая тусовка, компания «Я ТРОНУЛ БЕДРО» «Хастлера» заставит новичка пройти через какое-нибудь унизительное сексуальное испытание. Даже сидя там и теребя мочку уха, пытаясь придумать ракурс, меня одолевало зловещее ощущение, что за моими творческими муками подсматривают сквозь полупрозрачное зеркало. Но это было не так.

Штаб «Хастлера» на Хай-стрит, рядом с обычными нормальными сонными административными зданиями и торговыми точками в космополитическом деловом центре Коламбуса, оказался рассадником талантливых, возможно несколько чокнутых, эксцентриков. Наиболее чокнутой при первом визите представлялась нарочитая стандартность заведения. Никаких лифчиков размера 44-D по коридору. Никаких en flagrante феляций, если случайно ошибся дверью. Никакие обжимающиеся юные парочки не выбегали из зала заседаний залить вином и заблевать ковер во всю стену в холле.

Нас четверых загнали в заднюю комнату на четвертом этаже, называвшемся Кучерявая Зона. Кроме меня там оказались два Майка и Тим. Место кишело всевозможными загадочными личностями, среди них мой любимый ПиВи, лакей Ларри Флинта. ПиВи, видимо, всю жизнь страдал избыточным весом, и как-то на Рождество Ларри, свойственным ему широким жестом, преподнес ему подарок его мечты: операцию на кишечнике. Столь удивительный факт уменьшения объема талии ПиВи хирургическим путем имел поразительный побочный эффект.

Воспитанные люди, мне кажется, называют это метеоризмом. Желудок ПиВи окружали легенды. Из-за газоиспускательной способности однажды его кишки изменили направление, подобно разветвленной дороге. Некоторые вещи в жизни человек не может забыть. Это было не ректальное прозрение. Не просто благовонные звуковые разряды. Это были полноценные симфонии, сотрясающие штаны. Одну из них, в первую же неделю моей работы, мне выпала честь послушать в записи, с великодушного позволения одного парня, доморощеного знатока этнической музыки, которому пришла в голову хорошая идея затащить в лифт портативный Sony. Где ПиВи, по причинам слишком преступным, чтобы быть нарочными, по всей видимости выдавал свои самые протяжные ouevres [8]8
  Экзерсисы ( фр.).


[Закрыть].

Они продолжались как минимум минут шесть.

Моя работа в те неистовые первые дни состояла преимущественно в сочинении штамповок того, что в этой индустрии называется «тексты под девочкой». Вы их, конечно, видели, если когда-нибудь натыкались на лощеную распластанную даму на страницах высокоинтеллектуального журнала, который случайно нашли и открыли. И, конечно, ни разу не читали. Их никто не читает. Но их все равно ставят. Видимо, с целью дать юным само-ненавистникам, вроде меня, шанс войти в индустрию и там зацепиться. Вы понимаете, о чем я веду речь: « Деревенская ковбойка Дженнифер» —вкладыш с фото с голой красоткой на быке, размахивающей «стетсоном» – «и когда она скачет на дикой лошади, брат, та не останется без клейма! ИИ-ХА!»