Текст книги "Сигнал бедствия"

Автор книги: Соломон Марвич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Соломон Маркович Марвич
Сигнал бедствия

Первая глава

1. Белые и синие квадраты

Верхний этаж невысокого дома подавал сигнал бедствия.

Может быть, так лишь почудилось главстаршине Белякову, когда он взглянул на дом, мимо которого проходили он и Андронов – двое патрульных?

Нет, это был сигнал бедствия – каждый моряк, даже первогодок, сумел бы прочесть его.

Зимний ветер трепал лист тонкого картона возле форточки, над которой с верхнего карниза угрожающе свешивалась, как сталактит, тяжелая льдина.

Беляков чуть помедлил. Он старался вспомнить: раскачивался ли вчера на ветру этот лист картона?

Да, вчера сигнала не было, не могло его быть.

Все эти дни Беляков в составе патруля обходил окраинные улицы. Он внимательно присматривался ко всему на своем пути и тревожного сигнала, который в минуту бедствия поднимают на корабле, не пропустил бы.

Обычно обход заканчивался к утру. Беляков, с давних пор хорошо знавший этот приморский район Ленинграда, все не мог привыкнуть к тем переменам, которые принесли сюда война и блокада. Не узнать было улиц, где сотню лет жили судостроители.

Прежде вместе с рассветом начиналась перекличка заводских гудков.

В предрассветных сумерках над высоченными трубами взлетал легкий белый пар. Старожил мог различить в многоголосье гудков заводы и Нарвской, и далекой Выборгской, откуда доносился приглушенный расстоянием звук, и завод, стоявший на островке.

С грохотом, с бешеным звоном, разбрасывая искры и не зная остановок, мчались в депо платформы грузовых трамваев. Затем на проспекте появлялись ярко освещенные трамвайные поезда, и силуэты первых пассажиров отражались на замерзших стеклах. Окраина начинала свой день.

А теперь… Тяжело было проходить перед рассветом по пустым, замершим улицам. Но и через час, и через два часа дома будут казаться такими же необитаемыми, как сейчас. Ни в одном окне не зажжется огонь…

Рельсы лежали под горбатым пластом обледеневшего снега. Глубокая тишина владела окраинными улицами. Где-то в стороне угрюмо рокочет грузовик – видно, машина отчаянно пробивается в глубоких сугробах. Но вот и она затихла, заглох обессилевший мотор. И только порывистый ветер врывается в открытые подвалы, подворотни, свистит в разбитых водосточных трубах.

Но эта тишина ненадолго. Сегодня, как и в другие дни, ее скоро нарушат разрывы снарядов. Моряки из патруля давно уже знали, откуда и когда стреляют по городу. Орудия гитлеровцев стоят в пригородах: на Вороньей горе (с этой горы можно разглядеть Ленинград), возле станции Володарская (выйди там на берег залива – и увидишь Кронштадт). Фашисты бьют и наугад, по квадратам, и по открытым целям.

Всю ночь методично, с ровными интервалами, велась редкая стрельба. К рассвету она затихла. Короткая передышка…

Скупо прибавлялся свет. Тени сворачивались, и вновь выступала надо льдом черная баржа. А за оградой завода можно было различить на дальнем эллинге заметенный снегом высокий корпус недостроенного корабля.

Этот район, начиная с осени, охраняли морские патрули. Круглые сутки они ходили по набережным канала, по опустевшим улицам. Так и сегодня, когда стало светать, возле узкого пешеходного моста, державшегося на тросах, показались двое патрульных с винтовками на ремне. У них были багровые от ветра лица. Воротники полушубков покрылись ледяной пленкой.

Уже не в первый раз главстаршина Беляков говорил своему спутнику о том, что ко всему можно привыкнуть, даже к тому, что письма перестали приходить. А вот эта тишина, могильная тишина на улицах угнетает его, Белякова. Но Андронов не понимал товарища – тишина как тишина.

– Над чем, собственно, тут задумываться, главстаршина, друг мой? Война принесла сюда эту беду – тишину. Разделаемся с войной – и уйдет беда. Все ясно, точка…

– Ты потому так говоришь, что впервые здесь, – возражал Беляков. – Только год, как ты Балтику и Ленинград увидел. А я на этих улицах вырос, каждый дом знаю. Вон у того забора дрался с мальчишками. Лютые бои бывали… У того подъезда страдал, ох, и страдал же! Проводишь ее и не уходишь домой, стоишь… Подальше, видишь, крыша снесена? Это была наша школа. Куда ни посмотришь – все жило, кипело здесь…

– Может быть, может быть, главстаршина.

– Да нет! – с досадой сказал Беляков. – Ты пойми, почувствуй это!

Когда час-другой походишь с поднятым воротником полушубка, становится душно. Пусть колючий ветер, пусть мокрый снег, пусть метель, а хочется на минуту опустить меховой воротник, вздохнуть поглубже. Беляков так и сделал. Он смахнул с ресниц иней, расправил плечи, огляделся.

Они поднялись на пешеходный мост. И тогда главстаршина увидел раскачивавшийся на ветру топкий лист картона. Они перешли мост.

Беляков остановился и тронул спутника за рукав:

– Посмотри…

– Смотрю…

– И что видишь?

– Непонятно. Совсем непонятно… – Андронов также опустил воротник полушубка.

– Почему – непонятно? Похоже на флаг.

– Давай-ка поближе!

Они стали возле дома.

– Слушай, Алексей, было это вчера? – Беляков проверял себя.

– Нет, не было. Твердо помню.

– Гляди внимательнее. Что видишь?

– Квадраты, – почему-то тихо ответил Андронов.

– Сигнал это! Понимаешь?

– А ведь верно! Похоже…

Лист тонкого картона, трепетавший на ветру, был испещрен большими белыми и синими квадратами.

Теперь Беляков уже не чувствовал ни ветра, ни мороза и говорил возбужденно:

– В море такой сигнал поднимают, когда бедствие. А здесь? С кем-то, значит, беда!

Андронову подумалось: может быть, там, в верхнем этаже, лежит обессилевший, одинокий человек, к которому никто не заходит. И он вывесил разлинованный на квадраты картонный лист. Помощь зовет… Но такую беду найдешь сейчас в каждом доме осажденного города. И чем тут может помочь морской патруль? Ему поручено совсем другое… Тут помогают комсомольцы из добровольных бригад. Эти ребята, такие же голодные, как другие, но понапористее, бегали по темным лестницам, входили в промерзшие квартиры, навещали, ободряли ослабевших, помогали как могли – приносили воду, подовый хлеб, растапливали печурку, добывали лекарство, приводили врача.

Не к ним ли обращен сигнал? Но они не поймут его. Прочтет только моряк.

– Но, может, это не всерьез? – медленно проговорил Андронов.

– Не всерьез сейчас ничего не бывает… И видишь, что еще висит?

– А это зачем?

– Вот именно – зачем?

Они увидели фуражку морского командира, которая, так же как и кусок картона, была прикреплена на конце оборванного провода, свисавшего из окна.

– Нет, тут неспроста, – решил Беляков. – Проверить надо. А ну, мигом!

Спустя минуту они стояли на лестничной площадке второго этажа и изо всей силы стучали в дверь, стучали и прислушивались. Никто не отзывался, никого не привлек громкий, долгий стук. Ни одна дверь не открылась на лестнице.

– Изнутри дверь, видать, не заперта, – сказал Беляков. – Давай рванем.

Они рванули изо всей силы, но дверь не поддалась.

Беляков осветил фонариком дверь и прочел на медной дощечке: «В. М. Снесарев».

– Надо разыскать кого-нибудь, – предложил Андронов. – Кого-нибудь из здешних. Должны же быть люди в доме.

– Побегу. А ты стой здесь, – произнес Беляков и быстро пошел вниз.

Андронов снял с плеча винтовку и прислонился плечом к косяку.

Беляков долго не возвращался. Андронов опять начал стучать в дверь. И снова никто не отозвался. Дом молчал. Тишина была особая, злая. И Андронов остро чувствовал это.

Вдруг ему показалось, что внизу скрипнула дверь подъезда. Будто послышались осторожные, быстрые шаги. Спустя мгновение все стихло, словно внизу кто-то притаился.

– Кто там? – крикнул Андронов, перегнувшись через перила. – Отвечай! Выходи!

Он невольно вскинул винтовку. Ему не ответили.

– Почудилось, – сам себе сказал Андронов.

Но внизу что-то звякнуло о каменную плиту, и дверь громко захлопнулась.

– Стой! – крикнул Андронов уже после того, как закрылась дверь.

Он быстро сбежал по лестнице и выглянул на улицу, посмотрев в обе стороны. От дома за угол по свежему снегу вели следы. Андронов разглядел, что это были отпечатки не военных сапог. По-видимому, человек бежал. Кто он? Беляков пошел в другую сторону, его следы другие. Андронов постоял и снова поднялся на площадку второго этажа.

Минут десять спустя снизу послышался голос Белякова:

– Андронов!

– Я!

– Подожди еще! Сейчас придем.

На этот раз Беляков вернулся скоро. С ним шли немолодая женщина, закутанная так, что не различить было лица, и девушка лет двадцати.

– Дверь с капризом, – сказала девушка, вынув из кармана ключ на тесемочке. – Надя предупреждала.

С замком пришлось повозиться.

– Не волнуйтесь, – успокаивал девушку Беляков. – Дайте-ка ключ, я попробую.

– Нет, вы не сможете. Надя мне сказала, как надо открывать, – нервно отвечала девушка.

– Какая Надя?

– Ах да, вы ведь не знаете ее… – И девушка тянула за ручку, вертела ключом в скважине.

Беляков успел сообщить Андронову, что закутанная до глаз женщина – управдом. Нашел он ее в очереди за водой, возле проруби на канале. Эта женщина сказала ему, что во втором этаже живет инженер, по фамилии Снесарев, что он лежит больной, что к нему приходит помогать девушка с завода и ключ, вероятно, у нее. И больше никого в квартире нет. Девушку она знает в лицо и по имени. Потом Беляков вместе с управдомом отправились на завод. Оказалось, что вчера девушка слегла. Ключ она передала подруге.

– Какой же это завод? – спросил Андронов.

– Судостроительный.

Дверь, наконец, открылась. Из прихожей они попали в просторную комнату. Здесь были разбиты оконные стекла и гулял ветер. На диване, запорошенном снегом, валялись игрушки.

– Сюда! Сюда!.. – торопила девушка.

Она толкнула дверь, и все вчетвером бросились к, человеку, который лежал на полу возле печи, укрыв голову полушубком.

2. В глубоком сне

Снесарев не слышал, как его переносили на кровать, завертывали в два одеяла и в полушубок, как затопили печурку.

– Не умер, спит, – сказал Беляков, приложив ухо к сердцу. – Но спит как-то по-особому…

Он оглядел комнату, словно искал в ней объяснения того, что случилось.

Больного осторожно тормошили. Он глухо стонал, казалось, что вот-вот откроет глаза. Лицо его часто искажалось гримасой боли или кошмара, но он не просыпался.

– Андронов и вы, девушка, немедленно за доктором! Оба ищите! Мы побудем тут. Поскорей возвращайтесь.

Снесарев скрипел зубами, метался, невнятно бормотал что-то.

Пожилая усталая женщина, укутанная платками, сидела в полудреме возле печурки. Главстаршина внимательно глядел на спящего.

Белякову казалось, что этот человек делает огромные усилия, чтобы проснуться, но не может разорвать нити сна, опутавшие его. Да, сон странный…

Беляков отвернулся, посмотрел, как на льдинках, плотно покрывших уцелевшие в этой комнате стекла, чуть играет отраженное береговым снегом раннее солнце, и подумал вслух:

– Когда же это могло случиться? Ведь вчера я два раза проходил – утром и днем. Сигнала не было. Помню! И Андронов помнит. Зачем же он?..

– О чем вы, товарищ моряк? – Женщина у печки очнулась от полудремы и усталым движением провела по волосам. – Какой сигнал?..

Пришел доктор, старик на согнутых, дрожащих ногах, в пенсне с золотыми ободками, которое дрожало на сизом, распухшем носу. Доктор расстегнул старую, поношенную шубу, под нею виднелся белый несвежий халат. Он хотел было снять шубу, но раздумал. Взял Снесарева за руку, внимательно взглянул ему в лицо, приподнял веки.

– Усыплен, – тихо проговорил доктор. – Да, усыплен. Обычное снотворное действует слабее.

– Кто же усыпил его? – тревожно спросил Беляков.

– Тайна эта скрыта от меня. – И доктор развел руками. – Но бывают случаи, когда люди сами…

– Здесь такого не могло быть! Нелепо даже предположить это! – сердито сказала девушка.

– Вы его знаете? – спросил доктор.

– Да, знаю. Давно знаю!

– Не было ли в нем чего-нибудь такого?..

– Нет! Он хорошо держался, доктор. Он держался лучше, чем другие. Работал. А потом свалился, но духом не падал, даже шутил.

– Милая девушка, бывает, что голод ведет к психозам, и тогда человек теряет власть над собой…

– Здесь этого не могло быть. Никак не могло быть, доктор!

– Освободите ему руки.

Руки Снесарева, страшно исхудавшие, с бело-синей прозрачной кожей, бессильно легли поверх одеяла. Девушка обнажила их, осторожно закатала рукава шерстяного свитера и ночной рубашки до плеч. Снесарев приподнял голову. Всем показалось, что он сейчас откроет глаза. Но голова его тяжело упала на подушку.

Беляков шумно вздохнул.

Врач неторопливо оглядывал правую и левую руки, склонив пенсне к самой коже, и легкими движениями пальцев ощупывал ее.

– Припухлость. Видите? – обернулся он к Белякову. – След укола. Укол сделан грубо, вероятно наспех. Даже начинающая медицинская сестра сделает лучше…

– Но кто же сделал укол?

Врач пожал плечами:

– Если предположить, что он сам…

– Но нельзя же, доктор, думать, что он сам себе укол сделал, а потом вывесил сигнал и фуражку.

– Какой сигнал?

– Да вот, за окном… Белые и синие квадраты на листе картона – это сигнал бедствия. Мы по сигналу и пришли сюда, товарищ врач.

– Вы уверены, что это сигнал?

– Как же! Точно, товарищ врач! – Беляков говорил убежденно. – Каждый военмор поймет его. И еще морская фуражка на проволоке. Ее он вывесил, чтобы понятнее было.

– А все-таки ищите, товарищи военморы, шприц… – сказал доктор.

Андронов и Беляков стали усердно шарить по углам комнаты.

– Припухлость свежая, – продолжал доктор. – Укол сделан недавно. Если шприца здесь нет, значит, его унесли. Да-а… Пожалуй, тут действовала чужая рука: укол на правой стороне у самого плеча. Слабому человеку самому не дотянуться туда, да и трудно упереть иглу так, чтобы она не соскользнула. Нет, он не сам. А средство, вероятно, очень сильное…

Девушка тревожно спросила:

– А он… проснется?

Снесарев проснулся через полчаса. Он обвел комнату блуждающим взглядом, немного задерживая взгляд на каждом, и медленно, едва слышным голосом спросил:

– Где Надя? Она здесь или…

Девушка наклонилась над ним и, как-то по-детски всхлипнув, быстро заговорила:

– Василий Мироныч, голубчик! Это я, Галя.

– Галя?

– Да. Помните? Из копировочной. Надина подруга. Василий Мироныч, что случилось? Моряки заметили с улицы, что висит лист…

Снесарев провел рукой по лбу. Его голос стал громче, а взгляд беспокойным, озабоченным.

– Я спрашиваю, где Надя?

– Надя вчера слегла. Она мне поручила прийти к вам сегодня. Я хотела к двенадцати, но задержалась, и вот…

– Где Надя? Отвечайте толком.

– Лежит на заводе. У нас там комната для больных. А это я – Галя…

– Лежит? Она не выйдет сегодня с завода?

– Сегодня не сможет. Вы не беспокойтесь, Василий Мироныч…

– Погодите, погодите! Вот что: скажите ей, обязательно передайте, чтобы никуда не выходила с завода, пока не…

– Да нет же, она никуда не пойдет! Она мне поручила… Ведь у нее температура.

– Передайте сейчас же, черт возьми! Не лопочите, а слушайте! Температура! Она и с температурой уйдет. Я не буду спокоен… Идите! Идите!

Снесарев нетерпеливо приподнялся с подушек.

– Вас двое? – обратился он к морякам. – Оружие есть?.. Патрульные, да?.. Пусть один проводит ее на завод и сразу же назад. Так вернее будет, а то… Кто знает, не бродит ли он поблизости. Ведь он был здесь.

– Кто? – почти крикнул Беляков.

– Сейчас, сейчас… Я скажу…

В дверях Галя обернулась:

– Что еще передать Наде, Василий Мироныч?

– Пусть никуда не выходит! Только это. И что со мной все благополучно. Да не мешкайте! – прикрикнул Снесарев. – Идите!..

У него едва не сорвалось резкое слово.

Сознание полностью вернулось к Снесареву. В голове прояснилось. Он вспомнил отчетливо, до последней мелочи вспомнил все, чего произошло вчера вечером в этой комнате.

– Доктор, – позвал он, – я уже совершенно здоров, и мне необходимо поговорить с товарищем моряком.

– Ну, для того чтобы вы были здоровы, надо еще многое сделать. Лежите спокойно. Для вас это главное. Берегите силы, не двигайтесь.

– Да, надо многое сделать, но совсем другое. Надо выяснить. И как можно скорее… Попрошу, доктор, оставьте нас наедине – меня с этим товарищем. Не обижайтесь, пожалуйста, дело военное… И вас прошу… – Снесарев обратился к закутанной женщине, все еще дремавшей у печурки.

Врач и женщина вышли.

У постели сидел крепкий, широколицый моряк. Ему лет двадцать пять. Снесарев встречал таких среди патрульных, которые ходят по улицам возле завода. Может быть, и этого встречал.

– Товарищ…

– Беляков.

– Товарищ Беляков, вот что… Не знаю, как и сказать.

– Слушаю, слушаю вас, товарищ Снесарев. Говорите! Что нужно – сделаем. Вы сигнал повесили?

– Да, я.

– Мы его заметили. Что случилось?

Снесарев испытующе посмотрел на Белякова. Поверит ли этот моряк тому, что услышит сейчас? Поверит ли, что все это не ночной кошмар больного, ослабевшего человека? Чем доказать?

Беляков был весь внимание. Он порозовел от волнения и с полным доверием, с жгучим ожиданием глядел на Снесарева.

– Ваш товарищ вернется минут через пять – завод ведь рядом, и вы сразу должны начать действовать! Нельзя терять ни минуты…

Так Снесарев начал свой удивительный рассказ о том, что произошло здесь, в комнате.

Но когда это случилось? На этот вопрос Снесарев не мог бы ответить сам себе. Час назад или, может быть, глубокой ночью? А сейчас утро, в комнате светло. Зимой поздно светает. Когда же он был усыплен? Сколько часов проспал? Все было именно так, как он, лежа, рассказывает сейчас моряку. Но там, за чертой вражеской блокады, на земле, где не раздаются выстрелы, где живут теперь его жена и дочь, это может показаться невероятным.

Да и моряк был поражен. Он негромко сказал, выслушав Снесарева:

– Вот какие повороты бывают на войне.

Он верил Снесареву и, когда Андронов вернулся, бросился к двери, крикнув на пороге:

– Я скоро вернусь! Оставайся здесь, жди меня!

3. Голос из полутьмы

То, о чем торопливо рассказал Снесарев Белякову, случилось накануне, вечером.

Начинало темнеть. На другой стороне канала над крышами, заваленными снегом, рдела полоса заката. Она опускалась ниже и ниже. И вот уже последние лучи скользнули по черной барже, вмерзшей в лед, и лиловые тени быстро поползли по снегу.

Больной очнулся. На столе мигал крошечный светильник.

Надя, навещавшая его, ушла несколько минут назад. На столе под опрокинутым котелком лежал кусочек хлеба, а под блюдцем – квадратик сахара и подмороженная луковица. Девушка истопила печь. Миску с кашей она закутала в полушубок и поставила на стул, рядом, – стоит только протянуть руку. «Пусть Василий Мироныч не поднимается, – сказала на прощание Надя, – если постучат в дверь».

– Если у кого-нибудь из своих будет срочное дело к вам, Василий Мироныч, я ключ передам.

– Срочное дело? Ко мне? Теперь?.. – Снесарев устало улыбнулся.

И это не понравилось Наде. Она сухо сказала, что зайдет завтра, а сейчас ей пора.

– Вы запомнили, Василий Мироныч? Если будут стучать, не поднимайтесь, не открывайте ни в коем случае!

Все это она проговорила быстро, отрывисто, с преувеличенной деловитостью. И Василий Мироныч понял, что Надя сама смертельно устала, вероятно, больна. Ей надо бы пойти лечь, отдохнуть.

– О себе подумайте, Наденька, – сказал Снесарев. – Вы не железная…

– Ах, оставьте, Василий Мироныч! – досадливо перебила его Надя. – Мне ничего не сделается… Так будьте умницей. Не делайте лишних движений. Завтра увидимся… – Она улыбнулась: – Я не железная, верно, но пока что крепче всех на заводе. Женщины в беде всегда сильнее вас!

– Откуда эта философия?

– Не философия, а наблюдения. Они подтверждаются фактами.

– Даже так?

– Ну конечно. Из женщин мало кто слег.

Надя застегнула ватник и вышла. Он слышал, как щелкнул замок закрываемой пружиной двери.

Снесарев задумался, понеслись беспорядочные воспоминания. Потом наступило забытье. Вскоре он проснулся.

На столике у кровати сидела крыса. Блестящими глазами поглядывала на больного крупная отощавшая крыса. Снесарев уже видел ее однажды. Крыса не боялась его. Она выползала из норы, когда больной оставался один. Она понимала, что сейчас у него нет сил пошевелиться, согнать ее. Крыса обошла котелок, обнюхала и, уткнувшись в него лапами и мордой, стала двигать к краю столика. Она двигала тяжелый котелок медленно, напрягаясь всем телом. Внезапно рядом кто-то шевельнулся. Крыса спрыгнула на пол и исчезла.

Василий Мироныч почувствовал, что в комнате кто-то стоит. Человек шагнул из темной полосы от двери.

– Инженер Снесарев? – медленно спросил он и, придвинув к себе стул, сел.

Снесарев не различал его лица и в желтом свете мигалки видел только длинную меховую куртку. Он подумал, что продолжается тяжелый сон, который переходит в кошмар – такое уже бывало, – и не отвечал.

Но человек повторил:

– Василий Миронович Снесарев?

И тогда Снесарев тихо спросил:

– Кто вы?

– Вот вы и подали голос. Но кто я – неважно… Я стоял и смотрел за единоборством крысы с котелком, а вы не в силах были помешать даже ей. – Незнакомец коротко засмеялся. – Плохо ваше дело, больной. Но я смогу спасти вас. Я говорю о настоящей помощи, а не о такой… – Незнакомец отчетливо выговаривал каждую букву. Он приподнял медный котелок: – Хлеб под бронированным колпаком! Но еще минута – и крыса свалила бы колпак, унесла хлеб. Я помешал ей. Я хочу поговорить с вами о другой броне…

Снесарев пытался разглядеть лицо незнакомца, но тот все время держался в полутемной полосе. Кажется, он был высок ростом и худощав.

– Как вы вошли сюда? Кто вам дал ключ?

– Безразлично. Ключ – ерунда… Слушайте, инженер Снесарев! Будем говорить по-деловому. И от этого разговора зависит – встанете вы или нет. Но раньше исправим одну неточность. Я люблю порядок.

Незнакомец подошел к стенке и сорвал три листика календаря.

– Сегодня не 24 декабря, а 27 декабря. Девушка, что была у вас, не обращает внимания на такие мелочи, и вы тоже. Вы в той стадии истощения, когда начинается апатия. Обреченные забывают о календаре. Время для них остановилось… Вы, кажется, сказали: нет? Зачем вы спорите? Берегите силы. Так сказала эта девушка…

– Надя? – вырвалось у Снесарева.

– Да, ее зовут Надя.

– Вы ее видели?

– Лишний вопрос, инженер Василий Миронович Снесарев… Итак, сегодня 27 декабря 1941 года. Когда вы покупали этот календарь, вам и в голову не могло прийти, что к Новому году будете умирать от голода в пустом доме, в осажденном городе. О-о! Тогда мир вам казался прочным, рядом была дорогая жена, ребенок. И вот ничего этого нет! И вы на краю смерти. И вы умрете, если я вам не помогу! Вы умный человек и понимаете, что за помощь надо платить.

Снесареву вновь казалось, что он в тяжелом забытьи, что его мучит наваждение. А незнакомец продолжал говорить. Снесарев, полузакрыв глаза, слушал. «Нет, это не кошмар!» – мелькнуло в его сознании, и он широко открыл глаза, стараясь запомнить каждое слово.

Незнакомец знает о конструкции, о его последней работе. Как же он узнал?.. Конструкция еще не завершена. И хватит ли у Снесарева сил закончить работу?.. О ней уже известно врагам. Один из них находится в этой комнате. У Снесарева нет сил сопротивляться, он никого не может позвать на помощь. И весь дом почти пуст.

Этот человек сказал: «Другая броня». Значит, ему известно не все содержание неоконченной работы. Ясно, что он не инженер. Специалист говорил бы иначе, более профессионально, о деталях, о технической стороне дела. А у этого только общие слова.

Кто-то навел врага на след. Враг пришел добыть сведения. Предстоит борьба. Снесареву уже не казалось невероятным появление незнакомца, который все время держится так, что невозможно разглядеть его лицо.

Надя! Она в опасности! Незнакомец знает ее, упомянул о ее словах. Значит, враги следят за Надей.

– Вы ничего не добьетесь, – сказал Снесарев. – Я не могу помешать вам уйти отсюда, но из города вы не уйдете. В этом я уверен!

Незнакомец поднялся и стал спиной к кровати.

– Слушайте, Снесарев, – заговорил он после короткого молчания, – в вас говорит не сила, а только истерика. Поза… Последняя… Вам кажется, что вы герой, что вы способны сопротивляться. Красивые слова! А нужен расчет. Только я могу поднять вас на ноги. Посмотрим, много ли осталось в вас жизни…

На лицо Снесарева упал луч карманного фонаря. Он невольно зажмурил глаза. Незнакомец сбросил одеяло. Луч скользнул по плечам больного, по руке. Человек крепко держал его за кисть, нащупывая пульс.

– Слабо, очень слабо бьется сердце, – продолжал он все так же бесстрастно. – Запас жизни всего на несколько дней… Я знаю в этом толк. Я видел подобное. В наши руки попадали и ученые и изобретатели, которые не желали расстаться со своими секретами. Мы у них добивались ответа серьезными средствами, да, сильными и жестокими средствами… Говорю вам как опытный в этом деле человек. Так вот, инженер Василий Миронович Снесарев, у вас всего несколько дней жизни. Вам нужны тысячи калорий, чтобы восстановить жизнь. Эти тысячи калорий я могу вам дать. От вас требую немного. Все равно ваш город обречен. Я говорю о вашем корабле. Мне известно, что с начала войны способный конструктор Снесарев работал над проектом нового корабля. Мы способных людей ценим…

«Неопределенные слова, – подумал Снесарев. – Новый корабль… Вряд ли он знает, какой это корабль, какое у него назначение».

– Я жду, Снесарев… – И вдруг незнакомец тревожно спросил: – Что это? Кто это?

Даже в полутьме было видно, что он вздрогнул. За окном слышался легкий шорох, будто кто-то скреб снаружи по обледеневшему стеклу. Звук повторился несколько раз.

Снесарев тихо засмеялся:

– Разве можно достать до второго этажа? Оборванный провод испугал вас… Нет, вы обязательно попадетесь! А теперь можете делать со мной что хотите.

– Я вовсе не собираюсь что-то делать с вами. Я пришел к вам с деловым предложением.

Незнакомец говорил уже не бесстрастно, а торопливо и раздраженно. Он расхаживал в темной полосе комнаты из угла в угол.

– Я веду честный торг. Вот моя цена! Вам никто не сможет дать этого. Вот! – Он положил на кровать Снесарева мешок и переставил мигалку к изголовью. – О таком вы помните еще? Не забыли? Предметы из другого мира, до которого вам не добраться без моей помощи.

Разговаривая, он вынимал из мешка банки сгущенного молока, плитки шоколада, масло, какао, колбасу. А Снесарев смотрел только на его пальцы с желтыми ногтями, снующие в свете мигалки. Лишь на мгновение они встретились взглядом. И Снесарев заметил, что веки незнакомца подергиваются в нервном тике.

– Встаньте, господин Снесарев, обыщите весь район! Нигде этого не найдете! Люди готовы отдать рояль за простой каравай хлеба! Я деловой человек. За такой мешок я мог бы получить то, что аккуратная, трудолюбивая семья наживает за целую жизнь. Неужели вы не знает об этом?

– Нет, знаю. И есть негодяи, которые богатеют на этом!

– Просто деловые люди, которые извлекают выгоду при любых обстоятельствах. А, понимаю… – Незнакомец заговорил совсем другим, спокойным голосом, с оттенком добродушного лукавства. – Понимаю. Вы опасаетесь, что его богатство только приманка? Вы откроете секрет и ничего не получите взамен? Нет, нет, это было бы неумно с моей стороны. Вы имеете дело с солидной, так сказать, фирмой. Сделка солидная. Продаете вашу работу с выгодой и уходите от смерти… А гибель неизбежна. Глупо думать, что город спасется, господин Снесарев, совсем глупо! Война вами проиграна! Для кого вы бережете секрет? Для мертвых?.. Город не может жить без хлеба, без воды, без тепла, без надежды.

– Без надежды? Она есть у всех, даже у умирающих.

– Глупости! Нет, все здесь пойдет к черту! К черту!

Это была единственная фраза, которую незнакомец сказал по-немецки. Он ее выкрикнул изменившимся голосом, сжав зубы и топнув ногой.

Неожиданно он включил репродуктор. Снесарев прислушался. Знакомые звуки наполняли полутемную комнату. Передавали Шестую симфонию Чайковского. Но звуки были слабые, едва различимые.

– Это, кажется, с другой планеты? – Незнакомец смеялся. – Они делают вид, что не гибнут! Можно умилиться. У них нет воды, а они музицируют! Смешно. А почему так плохо слышно? Потому что падает напряжение. Оно падает во всем. И так всюду в этом городе. Он обречен!

– Вы словно убеждаете сами себя, – сказал Снесарев.

– Что? – Незнакомец повернулся к нему. (И Снесарев разглядел костистый нос, длинное лицо.) – Убеждаю себя?

– Да. Вы думаете, что если дают очень мало хлеба, если от голода погибли уже многие, то народ не устоит? Нет, господин деловой человек! Вам многого не понять. Вы столкнулись с людьми, которых не знаете…

– Зачем вы это говорите, бедняга Снесарев?

– Зачем? Как же… Вы появились в моей комнате, вы помогли мне понять, каковы они, наши враги! Ничего загадочного…

– Что ж, господин Снесарев… – Незнакомец был скова спокоен. – Я не должен был позволить вам так говорить. Но я извиняю, извиняю… Вернемся к делу. Ведь мы еще не договорились! Где ваши расчеты, документы? Я знаю, что проект не доработан. Говорите, я буду записывать. Так вы обеспечите себе тысячи калорий, без которых вам не встать, и солидное положение в будущем. В нашей системе предусмотрены такие люди, такие места – не очень видные, но вполне прочные. А о том, что вы говорили, забудьте! Эти мысли вам ничего не принесут… Вы хотите видеть вашу жену? Вашу маленькую дочь Людмилу Васильевну? Так ее зовут, да?.. Так где же эти расчеты?..

Снесарев молчал. Он еще раз подумал, что этот человек не инженер.