Текст книги "Трудный возраст (СИ)"

Автор книги: Софья Ролдугина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

   Но было уже поздно.

   На шум из ангара выбежали люди, и с первого взгляда стало ясно, что никакие это не райдеры. Разве те стали бы сразу доставать пистолеты и целиться по простым девчонкам?

   – Вы кто, вашу мать?! – заорал басом какой-то верзила. Безоружный, в отличие от остальных, но жутким химическим запахом от него несло сильнее, чем от прочих. – Вы какого хрена тут забыли?!

   Вязкие, агрессивные мысли его затягивали Янош, как в гнилой водоворот, и с запозданием, обмирая от страха, она догадалась, что это был за странный запах.

   Наркотики. А тут либо склад товара, либо точка сбыта.

   Вот почему избили Дэна! Вот почему пропал тот, второй парень – наверняка его просто прикончили как свидетеля! И теперь Ёж и она тоже...

   – Мы – никто, так, мимо проходили, ничего не видели! – крикнула Янош, выигрывая время. Ёж поднималась на ноги, но слишком медленно и неловко после падения. Еще бы, так навернуться! А стенки ангара еще и неровные, из ребристого металла... – Ой, а кто это у вас за спиной?

   Янош ляпнула это наобум, просто так – и сама обомлела, когда вдруг различила за спинами бандитов что-то темное, злое, агрессивное... Оно метнулось вбок, сминая стенку ангара с диким скрежетом. Ёж, только вставшая на ноги, едва не свалилась снова, но Янош успела подхватить ее и потянуть – вперед, вперед, к спасительному повороту.

   Уже у самой границы линии ангаров, что-то чиркнуло по асфальту.

   Пуля.

   У Янош даже все ругательства из головы вылетели. Остался один инстинкт самосохранения – неистощимый, подгоняющий вперед, закипающий в крови полупроснувшимися регенами. Ёж, кажется, тоже гнали вперед инстинкты – человек в нормальном состоянии не может так перескакивать через препятствия, падать и сразу подниматься, забывая о разбитых коленках, ободранных ладонях, о синяках и ушибах...

   Стена с веревкой показалась впереди слишком быстро. Девчонки не успели затормозить – слишком разогнались. Янош только и сумела, что проскользнуть вперед подруги, стиснуть ее в объятиях, закрывая собою, принимая удар на себя – и мир вспыхнул ослепительной болью. И хорошо бы упасть сразу, тут же, на месте, отлежаться – но времени нет. Совсем.

   Тихонько поскуливая от боли, Янош дотянулась до веревки и обвязала ею полуобморочную девчонку. Щелчок рычажка – и ролики сменились на шиповки. Упираясь ногами в стену и подтягиваясь по веревке, Янош вскарабкалась на верх стены, встала поустойчивей на широком парапете – и принялась осторожно вытягивать подругу.

   "Я сейчас или упаду, или ее уроню, – билось в висках сумасшедшее. – Нет. Я не человек. Я шакаи-ар. Я сильнее. Сильнее..."

   Наверное, в какой-то момент в Янош что-то сломалось. Отключилось человеческое, включилось древнее, замешанное на инстинктах и звериной жажде выжить. Она не запомнила, как и когда Ёж оказалась наверху, как они обе спустились и куда побежали потом. Пришла в себя лишь у дальнего пляжа, близ мыса, в диком и пустынном месте.

   Болело, кажется, абсолютно все.

   Янош улыбалась морю, искрящемуся на солнце, такому же синему, как бесконечное небо над головой, и вдыхала всей грудью соленый воздух.

   Сбежали. Выжили.

   – Гильза, – произнесла вдруг Ёж четко и тихо. – Дэнова гильза там осталась. Шнурок порвался...

   Долгая волна накрыла мокрый пляж – и с шуршанием откатилась.

   Опираясь на руки, Янош подползла к безучастной, будто окаменевшей девчонке – и обняла ее за плечи, наваливаясь всей тяжестью и прижимая к сыроватому песку.

   – Не смей возвращаться за этой штукой, – прошептала она в шею Ёж. – Не надо, слышишь? Я сама вернусь и найду ее. Честно-честно, обещаю, Ёж. Только ты туда не суйся, хорошо?

   Ёж молчала.

   Янош, уставшая уже до зеленых пятен в глазах, цапнула ее за плечо по-собачьи и пригрозила:

   – Попробуешь поехать – сама тебя поколочу. Обещай, что не поедешь.

   И Ёж, как будто очнувшись, тихо сказала:

   – Хорошо, обещаю.

   Ложью от нее не пахло. Янош расслабилась.

   Теперь предстояло несколько трудных вещей. Во-первых, рассказать о произошедшем деду Ежа. Во-вторых, сознаться, что она, Янош, тут без родителей. В-третьих, убедить деда пойти в полицию и заявить о присутствии подозрительной группировки в одиннадцатом квартале. Сложность заключалась в том, что Янош наверняка вызвали бы давать показания, проверили бы документы – и вот тогда бы обнаружилось, что она живет здесь без родителей. И – привет дорогой службе опеки!

   Проблемы, проблемы...

   "Младший, наверное, оценил бы мой творческий подход к влипанию в неприятности", – подумала вдруг Янош.

   И с этой мыслью провалилась в сон – мгновенно и необратимо, как падают в море с обрыва.

   Четыре дня Янош разрывалась между работой и приглядом за Ежом. Благо еще ежиный дед оказался человеком понимающим и пообещал наведаться в полицию с заявлением.

   – У меня кой-какие связи еще сохранились, да и сына моего в этом городе уважают, – задумчиво почесал он подбородок. – Авось найдем управу на негодяев. Ух, в ракетные войска бы их! Да на фронт, да на фронт!

   А все свободное время – его, к сожалению, оставалось немного – Янош отсыпалась. Тот последний рывок, сумасшедший побег из одиннадцатого квартала, словно выкачал из нее все силы. Тянущая боль в мышцах так и не проходила, наоборот, с каждым днем усиливалась – понемногу, но ощутимо. Сны стали невыносимо яркими. В слитном хоре видений, чувств и мыслей чаще и чаще становились различимыми отдельные голоса. А порой та же невероятная чуткость возвращалась и днем – и тогда Янош, где бы ни находилась в тот момент, замирала на несколько секунд, оглушенная этим обжигающим, полным, восхитительным, вкусным... Хотелось кинуться следом за случайным прохожим, в котором гремел оркестром целый мир, окунуться в звенящие сны девочки, задремавшей в кафе, бежать сквозь толпу и впитывать, впитывать, впитывать все, что чувствуешь.

   Но потом сверху словно стеклянный колпак опускался – хлоп!– эмпатия вновь засыпала.

   Больно, почти до одури больно – и сладко. Как на качелях – то взмываешь в самое небо, то падаешь, и скрипят железные крепления-суставы, и, кажется, раскачивается сама земля.

   Дух замирает.

   Четыре дня Янош просто жила, отшучиваясь на вопросы Флая о том, не влюбилась ли она.

   А потом все закончилось.

   Вечером пятого дня, когда от бесконечно долгой смены оставалось всего-то сорок минут, Александр, вручая Янош очередной заказ, подмигнул:

   – Кстати, Ёж тут вот-вот собирается побить твой рекорд.

   – Что?

   Янош показалось, что она оглохла. Перед глазами поплыли оранжевые пятна.

   – Заказ ей попался такой. В двадцать шестой квартал. Срочный... Эй, ты куда? А контейнер? Янош, я на тебя штраф повешу, если... кха-кха...

   Ну, реакции на раздражители у Янош точно не поменялись. И согнулся пополам непонятливый Александр точно так же, как тот "спасатель" на пляже.

   ...Она так и не поняла, в какой момент все так разительно изменилось. Только что кругом высился немой, безвкусный город – и вот он уже поет на тысячи разных голосов, а сама Янош несется по невидимой ниточке запаха, по следу Ежа. На такой скорости, что легче перепрыгнуть – бордюр, заигравшегося на тротуаре ребенка, лавку, таксу на поводке – чем затормозить и объехать. В спину летели ругательства, изумленные возгласы и восхищенные вздохи – но Янош было все равно.

   Но ближе к одиннадцатому кварталу пришлось замедлиться. След Ежа начал двоиться, как будто она кружила по дороге в сомнении, раздумывая, повернуть или поехать напрямую. У стены все путеводные нити ароматов снова свивались в одну.

   Ёж решила объехать квартал вдоль стены. Конечно, как простой девочке перебраться через шестиметровую громадину?

   Интуиция все так же выла тоскливо, по-волчьи, и гнала Янош вперед.

   Примерно через триста метров, на пятачке перед открытым, но подозрительно пустым баром, след вдруг вильнул. Янош притормозила – и вовремя. Влети она на прежней скорости в такое густое облако эмоций и запахов...

   Чего здесь только не было! И чистые, ясные, как звезды в морозном небе, чувства Ежа – удивление, неприятие, страх, азарт, боль. И неопрятные облака мутных чужих эмоций. Злое веселье, скука, непонимание, узнавание, гнев-гнев-гнев, едкие брызги страха... И тонким флером поверх всего этого – знакомый по прошлой вылазке химический неприятный запах.

   Наркотики.

   Янош затормозила и присела на корточки, растерянно царапая длиннющими когтями темные пятнышки на асфальте. Кровь.

   – Ее... убили? – язык с трудом ворочался, как будто Янош за него оса цапнула.

   Тянущая боль в мышцах стала невыносимой. Казалось, что еще чуть-чуть – и волокна лопнут, выпуская наружу... что?

   Янош пока еще не знала.

   И в тот момент, когда она готова была уже сорваться, отпустить это наружу – воздух наполнился вдруг серебристой пыльцой с запахом корицы, и мёда, и кардамона, и ванили, и кофе, и сливочной помадки, которую мама готовила иногда, под настроение... Запах безопасности, счастья, уверенности и бесконечной силы.

   – Подожди ты пока с пробуждением, малявка, – ощущение чужого присутствия обнимало со всех сторон. И с каждым вдохом боль в мышцах успокаивалась, а сознание прояснялось. – Давай логически мыслить, чай, не дураки. И вообще, не зная броду, не суйся в воду, а то расквасишь морду. Свою.

   – И чужую тоже, – упрямо пробурчала под нос Янош, ковыряя когтем подсохшую кровь на асфальте.

   Дура, дура какая! Не распознала пробуждение регенов, едва не сорвалась... Ну, стала бы она шакаи-ар – а толку-то? В кровавом безумии много не навоюешь. И не факт, что силенок у нее хватило раскидать банду наркоторговцев. У них же наверняка пистолеты у всех, если не что-нибудь покруче.

   Нет. Если отбивать Ежа, то делать это надо по уму. Так, как посоветовал бы Старший.

   – Я сейчас позвоню в полицию. Скажу, что подругу похитили у меня на глазах, – Янош понимала, что принимает единственно верное решение, но губы у нее дрожали. Как будто в эту самую секунду она предавала Ежа. – Пусть высылают наряд на место. Я...

   Кто-то опустился напротив нее на асфальт, поджав под себя ноги на восточный манер.

   – Зачем же кидаться из крайности в крайность. Я тебе помогу с подружкой. Она ведь на моей территории влипла. А этих придурков я давно хотел оттуда турнуть, но повода не было. Ну теперь, думаю, все – доигрались, лапочки мои ненаглядные, я им покажу, где раки зимуют и почему свистят.

   Сказано это было с таким величием, что Янош от неожиданности хихикнула и наконец посмотрела на своего собеседника – и спасителя.

   Вылитый Симпатяга. Просто точь-в-точь.

   – Ты не он, – решительно припечатала Янош. – Пахнешь по-другому.

   "Симпатяга" сощурил голубые глазищи.

   – А кто я тогда, по-твоему?

   – Не знаю, – она пожала плечами. – И не призрак точно... Хотя наверняка за него выступал. Угадала?

   – Ага, – расхохотался "Симпатяга". – Ну, ладно, давай по-серьезному знакомиться, а то времечко поджимает.

   Внезапно серебристая пыль, как намагниченная, потянулась к нему и плотно-плотно облепила кожу, одежду, даже обувь. И Янош, как ни вглядывалась, не сумела распознать тот момент, когда "Симпатяга" изменился и на его месте появился другой человек.

   Человек?

   Он был... никакой. Абсолютно безликий. Мужчина неопределенно-среднего возраста – такому и тридцать можно дать, и тридцать восемь, – чем-то похожий на пыльную мышь. Волосы у него были того блеклого русого оттенка, который ближе к серому. Кожа бледная, но не настолько, чтоб это бросалось в глаза. Лицо правильной формы – как у всех этих одинаково-незапоминающихся моделей в рекламе, только подбородок немного островат, а губы тонкие, бесцветные. На щеках – нежный пушок, словно у мальчишки, пока еще завистливо поглядывающего на папину бритву.

   А потом незнакомец открыл глаза – и впечатление изменилось.

   В них не было ни зрачков, ни радужки – только сплошная чернота, рассеченная тремя золотистыми трещинами.

   Наверное, если бы у Янош родственнички подобрались менее экзотичные, то сейчас бы она завизжала, как простая школьница.

   А так просто сглотнула – и спросила осторожно:

   – Ты кто?

   – Аксай Сайран, прошу любить и жаловать, – улыбнулся он и протянул руку, чтобы потрепать Янош по голове. – Какая ты милая... И так напоминаешь кого-то... Слушай, тебе кто телепатический блок ставил в голову? Мамочка?

   – Тетенька, – буркнула Янош, уворачиваясь от прикосновения. Конечно, аллийскую чувствительность ее волосы унаследовали не в полной мере, но ощущения все равно были слишком острыми. Шапки и кепки – Янош и то не выносила, а тут – прикосновения чужого человека. – Если хочешь, я тебя потом со своими родственниками познакомлю. Со всеми. А сейчас мы Ежа спасать будем или нет?

   – Будем, – серьезно кивнул Аксай. – Руку давай.

   Янош послушалась.

   Аксай одним рывком вздернул ее на ноги и, как детский самосвал на веревочке, покатил на роликах прямо к стене, не переставая при этом жаловаться в пространство, ни к кому конкретно не обращаясь:

   – И ведь не дают пожить спокойно! Ты хоть представляешь, за сколькими городками я приглядываю? Сотня? Бери выше – тысяча, не меньше! И в каждом нужен хоть один захудалый призрак, или заколдованный квартал, или, скажем, Женщина с Синим Лицом, которая приходит к тем, кто нашел красные перчатки на дороге у кладбища... Что ржешь? Я серьезно, между прочим. Людям нужны чудеса. Всякие – добрые и злые, страшные и смешные. Знаешь, сколько ребят, рассказывая истории про гроб на колесиках, надеются, что это правда?

   – Дураков везде хватает... – неопределенно откликнулась Янош, с ужасом наблюдая за приближающейся стеной. Аксай и не думал останавливаться.

   – Обижаешь, – откликнулся он. – Никакие они не дураки. Они дети. Впрочем, и взрослым нужны чудеса, только другие. Взрослые почему-то совсем не любят боятся, но сказки для себя придумывают сплошь жуткие. Заколдованный туман, в котором машины вылетают на обочину, кровавый маньяк-убийца... Ну, не надо так на меня пялиться, никого я не убиваю – это скучно. Но погоняться за кем-нибудь в старомодной шляпе и полосатом свитере – неплохое развлечение, если, конечно, не заниматься этим слишком часто. Нет, – вздохнул он, крепче сжимая руку Янош. До столкновения с бетонной стеной оставалось жалких три шага. – С подростками веселее всего. У них и фантазия, и жажда чуда, и тяга к страшному, и веселье мешаются в таких пропорциях, что...

   Перед самой стеной Янош не выдержала и зажмурилась, но ощутила лишь легкую перемену температуры – на секунду стало холоднее, и все. А Аксай даже паузы не сделал в потоке своей бесконечной речи:

   -...что диву даешься. Нет, ну прелесть, правда! Взять хоть этот зеленый цилиндр. Не было поначалу никакого зеленого цилиндра, я очень точно подошел к воспроизведению наряда начала двадцать первого века. Даже фотографии того почившего идиота откопал! Кепочка в клеточку, шарф длинный, пальто – все, как положено. Это уже дети потом, пересказывая историю друг другу, выдумали и плащ, и цилиндр... Кстати, куда вы шмотки-то дели?

   – Плащ я на себя перешила. А что, хорошая вещь, чего пропадать-то добру, – ошарашено откликнулась Янош. Нет, прохождение сквозь стены лучше оставить магам и равейнам. А она в следующий раз как-нибудь по старинке – перелезет, подкоп выроет на крайний случай.

   – Перешила! – Аксай трагически возвел очи к небу. – За него, между прочим, деньги уплачены.

   – А нечего вещами разбрасываться, – обиделась Янош и выдернула руку из цепкой хватки Аксая. Тот только обрадовался:

   – О, ты в себя пришла? Ну, тогда разгоняйся на этих своих смешных супер-роликах. Нам во-он туда нужно, – он ткнул пальцем в ряд темнеющих вдалеке ангаров.

   Янош сначала послушно взяла разбег, а потом притормозила насторожено.

   – А ты как доберешься?

   – Пешочком, – серьезно ответил Аксай. – Ты поезжай, малявка. Не бойся, когда надо будет затормозить – я скажу.

   Дорожки в заброшенном квартале были ровные, гладкие – счастье для любого обладателя роликов, идеальный полигон. Препятствий, например, невысоких бортиков между разными дорожками, тоже хватало. В другое время Янош с удовольствием погоняла бы здесь просто так, но сейчас для нее главным была скорость.

   Быстрее.

   Хотя Аксай и успокоил буйствующие в крови регены, запредельная чувствительность никуда не делась. И слабый шлейф эмоций Ежа чувствовался во всем одиннадцатом квартале.

   Она уже очнулась. Ей больно.

   Уже рядом с ангарами из ниоткуда появился Аксай – кажется, просто вынырнул из тени, сам похожий на бесцветную тень.

   – А ну, погодь, – он подцепил Янош за шиворот, легко подняв над землей. – Ну, не пихайся ногами, сейчас отпущу... Ай! И не кусайся, дитё неразумное! Давай лучше план обсудим.

   – Давай, – легко согласилась Янош – лишь бы отпустили. В последний раз так беспомощно она себя чувствовала рядом с дядей, когда ему надоело терпеть ее дурачества. Но тот был хоть и жуткий некромант, профессор и гроза студентов, но все же родственник. А этот Аксай кто? – А какой у нас план?

   – Ну... – он задумчиво почесал в затылке. – Можно подойти справа и внезапно оглушить их. А можно подойти слева и внезапно оглушить их. На крайний случай можно залезть за крышу, спрыгнуть с нее в гущу врагов и... Ну, ты поняла. Какой вариант выбираем?

   Янош почувствовала, что кровь опять закипает. Ежа там, может, бьют в этот момент, а этот идиот бесцветный кривляется!

   "Ненавижу, – застучало в висках яростное. – Не-на-ви-жу".

   – Без разницы. Лично я поеду прямо.

   И рванула вперед так быстро, как могла. Когти Аксая только впустую царапнули воздух – она была уже далеко.

   Вж-ж, вж-ж– ролики царапали дорожное покрытие. Гулкое эхо отражалось от металлических стенок ангаров и усиливалось многократно. Казалось, что между огромными железными ящиками несется не один человек, а целый десяток. Где-то позади ругался на чем свет стоит Аксай. Но Янош было все равно – она уже чуяла запах не только эмоций Ежа, но и ее крови.

   Самое трудное в езде на роликах – делать резкие повороты. Тут или останавливайся и разворачивайся, куда нужно, или тормози и поворачивай плавно... Если, конечно, не предпочитаешь рискованные варианты – ухватиться за край проема и, задавая направление, успеть оттолкнуться от стены, чтоб не врезаться в нее же. Для человека – почти нереально. Для шакаи-ар – вполне возможно.

   ...В ангар Янош влетела только чуть-чуть замедлившись. Это и оказалось спасением. Еще немного – и она попала бы прямо в прицел. А так – проскочила в миллиметре от визгливо царапнувшей по металлу смерти, рикошетом выбивающей крошку из покрытия.

   Ёж лежала на голом полу и оглушительно пахла болью – чистой, как солнечный свет. Темно-зеленая футболка стала черной от крови. А кто-то уродливый, излучающий ярость и больное, отвратительное удовольствие, в очередной раз заносил для удара стальной прут.

   Воздух вырвался из горла Янош злым, змеиным шипением – с-с-ш-х-ха!Она оттолкнулась от земли пружиной, взвилась в невероятном, нечеловеческом прыжке – и, как снаряд, врезалась в мерзавца с прутом.

   «Убью».

   За последние два дня ногти окончательно отвердели и вытянулись – и превратились в шакарские когти, страшное оружие. Острые, прочные – и удобные, куда удобнее любых ножей. Это все ерунда, что рассказывают про шакаи-ар – мол, что они могут противника загрызть. То есть могут, конечно. Но неудобно. Клыки – это чтобы нежно так, по-дружески цапнуть. Или на охоте, нарастив регенами игольно-острую кромку, между поцелуями аккуратно проткнуть кожу – так делают те, кто не хочет тянуть из людей боль и предпочитает иные чувства.

   А если нужно превратить кого-то в кровавую кашу – это только когти. Острые когти и сильные пальцы.

   ...Янош успела полоснуть наотмашь раз, другой, а потом крики отрезвили ее и выдернули из золотистого тумана ярости. Остальные бандиты не спешили нападать, и скоро стало ясно, почему.

   Аксай.

   Оказывается, эта его серебристая пыль умела не только успокаивать, но и усыплять.

   – Ну, расцарапала ты ему брюхо. Хорошо так, шрамы на всю жизнь останутся, если выживет. И что будешь делать дальше? – Аксай полировал белым платком свои подчеркнуто человеческие ногти. – Добьешь его?

   Янош медленно выдохнула, пытаясь отделить свой гнев от навязанного регенами. Одной рукой она вцепилась в горло подонка со стальным прутом, другой – медленно водила вдоль глубокой раны от нижнего края ребер к тазовым костям. Если ударить сейчас еще раз – умрет.

   А у нее, у Янош, окончательно проснутся регены.

   – Не знаю.

   Мужчина был по-южному черноволосый, с крючковатым носом, с неровной загорелой кожей. Он мелко дышал и таращил темные глаза. Кровь его тихо сочилась из разреза и пахла металлом и гнилью.

   – Да нет, можешь, конечно, делать, что хочешь, – Аксай расплылся в доброй-доброй улыбке. – Тебе решать. Вопрос в том, что для тебя важнее. Искромсать его, – мужчина дернулся и захрипел, но хватка у Янош была что тиски. – Или спасти подружку. А этих красавцев все равно потом отправят на пожизненное. К наркоторговцам в наше время сама знаешь, какое отношение.

   Из всего этого потока вязких, бессмысленных слов, Янош почему-то выцепила только одно – "спасти".

   Она пришла сюда за Ежом. Не за какими-то бандитами, а за подругой.

   А если регены проснутся – никого она не спасет.

   Щелчок рычажком – и ролики превратились в кроссовки. Пол был липким от крови и скользил под ногами, но тут и надо-то пройти всего пять шагов – под гулкими металлическими сводами, в синеватом электрическом свете, среди кружащейся в воздухе серебряной пыли.

   Ёж лежала на холодном полу и мелко дрожала. И, кажется, не понимала уже, что происходит. Янош опустилась на колени рядом с ней и осторожно коснулась ее затылка. Русые волосы слиплись от крови. Запах боли с каждой секундой становился все тише.

   – Аксай... Что с ней?

   Серебристая пыль облаком окутала хрупкое тело, потом метнулась обратно – к Аксаю.

   – Ну, насколько я могу судить, она умирает. Ей нужно в госпиталь, в реанимационную палату. Причем в ближайшие минут десять.

   Не успеет. Автомобиль просто не проедет сюда, на заброшенную стройку.

   Янош осознала это так ясно, как видела сейчас Аксая, трещины на полу или темно-красные пятна с резким запахом металла.

   – Что же делать... – Янош раскачивалась из стороны в сторону, тихонько подвывая. – Что делать...

   Время утекало, как вода через трещину в кружке.

   "Сама я не справлюсь".

   Это было очевидно с самого начала.

   "Сама – нет... А если просить о помощи?"

   И Янош сделала то, на что никогда бы не решилась ради себя. Она потянулась к Старшему – по той невесомой, но прочной нити, что связывает отца и дочь, целителя и пациента, шакаи-ар – и младшего носителя регенов, земное божество – и адепта веры.

   "Папочка... помоги, пожалуйста!"

   Отклик пришел мгновенно.

   "Я здесь, Янош. Что случилось, солнце мое?"

   "Она умирает".

   "Кто? – легкое удивление. Потом блоки тети Мер сместились, впуская знакомое сознание, и Старший с облегчением выдохнул: – Не умирает пока, Янош. Но дело плохо. У нас есть примерно восемь минут. Я не успею настроить телепорт к тебе... но я могу попробовать дотянуться до нее".

   – Как? – от шока Янош даже начала говорить вслух.

   "Через тебя. Ты моя дочь, Янош. А я целитель. Значит, и у тебя должен быть дар. Просто ты никогда не интересовалась этой стороной своей наследственности, думая только о регенах и о крыльях, – в голосе Старшего не было ни единой нотки упрека. Просто констатация факта. – Впустишь меня, Янош?"

   – Да!

   Блоки распахнулись, как окна по весне. И пустой дом, холодное от страха сознание Янош, затопило теплое солнце присутствияцелителя.

   "Янош, смотри. Ты видишь?"

   Переливы цвета, свет и тьма, мозаика, витраж, калейдоскоп – все человеческие слова, не передающие сути. Есть единое целое, оно состоит из миллиарда фрагментов, и положение каждого фрагмента по отношению к другому что-то значит, как и цвет, и яркость, и теплота света...

   "Вижу".

   "Смотри дальше".

   Картина стала глубже, рельефнее, и за ней, на ином уровне, проступили очертания человеческого тела. Сначала неявно, а потом все четче и четче, и через несколько секунд Янош видела уже каждую венку, каждую пору в коже, каждую клетку... И каждое повреждение тоже.

   Ёж была вся в черных пятнах. И внутри, и снаружи.

   "Папочка..."

   "Не дергайся, Янош. Будь смелее. И запоминай. Сначала мы восстанавливаем поврежденную нервную ткань... Видишь там, где позвоночник?"

   "Да".

   "Смотри".

   Янош, как со стороны, увидела свою руку, источающую белое сияние. Оно миллиардами тончайших игл вгрызалось в черноту – а на том, другом слое бесконечно сложные волокна тянулись друг к другу, срастались, восстанавливался ток нервных импульсов между клетками.

   "Теперь кости, в том же месте. Собираем – и сращиваем. Ты видишь?"

   "Вижу".

   Янош отвечала это снова и снова, глядя зачаровано, как истаивают под яростным напором белого света пятна гнилой черноты, как время словно оборачивается вспять – рассасываются гематомы, восстанавливается кожный покров, исчезают отеки, срастаются внутренние разрывы...

   И все это делали ее руки – и сила Старшего.

   Вокруг сиял белый свет.

   Янош ощущала себя божеством... или, вернее, жрецом, взявшим взаймы божественную силу. Эйфория кружила голову.

   Какой там полет? Полет – это глоток воды для умирающего от жажды.

   Исцеление – целое озеро.

   "А теперь – погружаем ее в сон. Вот так – просто принуждаем мозг выработать некоторые гормоны... Янош, не теряйся. Следи внимательно".

   "Я слежу".

   Потом сила схлынула, оставив после себя дрожь в руках, странную легкость во всем теле – и девочку с русой косой, всю перепачканную в крови, но абсолютно здоровую.

   Янош мелко потряхивало.

   "У тебя получилось, папочка?"

   "Получилось, солнце мое. И не у меня – у нас".

   Новый шок.

   "Как это?"

   Старший, кажется, улыбнулся лукаво:

   "Хочешь узнать, как – возвращайся. Я всегда говорил, что в любое время готов начать твое обучение, Янош".

   И еще сказал:

   "Мы все по тебе очень скучаем, светлая".

   И исчез.

   Янош осталась одна.

   Где-то далеко завывали сирены.

   – Я тут взял на себя смелость вызвать полицию и скорую, – кашлянул Аксай, напоминая о себе. Янош повернулась к нему, совершенно пьяная от наплыва чувств. – А нам лучше сейчас уйти незаметно. Природу чудес лучше, э-э... не раскрывать. И кстати, – он вдруг наклонился, срывая с шеи одного из бандитов кожаный шнурок. – Это не твоей подружки?

   Зеленая гильза покачивалась из стороны в сторону, гипнотизируя взгляд.

   – Ее.

   – Вот и оставим ей. А нам с тобой пора, пора!

   Аксай аккуратно вложил гильзу в теплую ладошку Ежа, подхватил Янош на руки и потащил к выходу. А там – нырнул в какую-то тень и выскочил уже из стены перекошенного сарайчика.

   – А это, – произнес Аксай с гордостью, – местный дом с привидениями. Моя резиденция! Слушай, Янош, лично я голодный, как стадо студентов, а ты? Как насчет пиццы? Э-э? Янош? Ты спишь, что ли?

   Янош только дернула ногой и поглубже запустила коготки Аксаю в плечо.

   "Все-таки почти проснувшиеся регены, сила целителя и общение с папочкой-старшим – это слишком много для одного дня", – сонно подумала она и отключилась.

   – Ты уверена в этом?

   Аксай задавал вопрос уже даже не в десятый, а в сотый, кажется, раз. Здесь, на мысе, ветер был сильный. Он срывал слова с языка и уносил их вдаль, а еще – бессовестно трепал бесцветные волосы Аксая.

   – Уверена, – Янош решительно одернула черный плащ. Ну, мятый немного, но не маме говорить об аккуратности в ношении вещей. – Из "Рыбы и Раковины" я уволилась. С ребятами попрощалась. К Ежу зашла – жаль, она спала еще... Меня и так уже полгорода ищет во главе со службой опеки. Как же, безнадзорный ребенок! И вообще, я сюда еще вернусь, – Янош сощурилась, глядя на бесконечное синее море, неровным полотном сбившееся внизу. – А тебе обязательно нужно познакомиться с моими родителями! С обоими папами и с мамой!

   Аксай озадаченно поскреб затылок и осторожно поинтересовался:

   – С обоими – кем? Деточка, а ты точно здорова?

   – Точно, точно, – ворчливо отозвалась Янош.

   Вчера у нее была престранная беседа с Младшим. Он одобрил дружбу с Ежом – «Умница, нашла ведь единственного квартерона-ведарси в этом городке! Похоже, эта твоя девчонка – родственница Серго такая золотистая единорожка, ха-ха!»– и как-то очень уж подозрительно заинтересовался личностью Аксая.

   "Аксай Сайран? Так и сказал? А приведи-ка его к нам завтра, мы с мамой бы на него взглянули, – вкрадчиво попросил Младший. – Лично у меня к нему есть один разговор... если это и правда Аксай".

   Младшего Янош слушалась всегда. А потому сейчас она стояла и разглядывала море, прощаясь ненадолго с солеными волнами, и в одной руке сжимала телепорт, а другой – цеплялась за локоть Аксая.

   – Я еще вернусь, – шепнула она. – Ёж, Флай, Гурман – не скучайте. Я вернусь, – и добавила громче, обернувшись к Аксаю: – Ну что, готов?

   – Нет, – из вредности ответил он, но Янош, уже ничего не слушая, раскрошила телепорт.

   Вспышка.

   В Приграничном городе было куда холоднее, чем у моря, и перешитый черный плащ пришелся очень и очень кстати. Родители поджидали Янош в саду, у площадки для телепортации – все вместе, втроем, что редко бывало в последнее время. Мама, как всегда, одетая небрежно – в уютный свитер и резаные джинсы, улыбалась, поглаживая перевитую зеленой лентой косу. Папочка-старший, кажется, только что вышел из лаборатории, по крайней мере белый халат он еще не снял, а челка была заколота – видимо, чтоб во время опытов не мешалась.

   Младший же стоял чуть поодаль – как и прежде, больше похожий на сон, чем на живое существо. Весь в эффектном черном, белые-белые, как горячий пепел, волосы, белая кожа и ярко-синие – как небо, как море, как счастье – глаза.

   Такие же, как у Янош.

   – Я дома! – взвизгнула она и, разбежавшись, повисла у мамы на шее, чувствуя, как эти объятия скрепляют руки Старшего и – поверх – Младшего. – Вы не сердитесь, что я сбежала? Нет?

   Мама вздохнула и погладила ее по голове:

   – Конечно, нет, милая. Хотя мы перепугались в первый момент. Могла бы хотя бы предупредить нас... Ну, хватит об этом. Я помадку сливочную сделала и пирог с яблоками и корицей. Хочешь?

   – Хочу! – обрадовалась Янош и спохватилась. – Ой, я про гостя забыла. Знакомьтесь, мама, папы – это Аксай Сайран, он мне помог! Он хороший!