Текст книги "Кольцо призрака"
Автор книги: Софья Прокофьева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 9
…Гроза. Как темно в комнате! Порывами со свистом проносятся плети дождя. Вдруг серебряная гнутая вилка беззвучно воткнулась в далекие крыши. Вдогонку с сухим треском раскололась горсть небесных орехов. А ведь ей на дачу ехать. Андрюша с ума сойдет, будет ее встречать на станции.
Гроза как-то сразу поутихла, ушла гулять по другим крышам. Вся в мокром, отряхиваясь, возникла голубизна.
Анна заторопилась. Хорошо, о жратве думать не надо. Лапоть все притащит, да еще упакует так, что даже мясо не протечет. Вываливает на стол здоровенные кусища. Любуется ими. С наслаждением начинает разделывать, ловко отделяя жилы и пленки. Что-то бормочет ласково. Да нет, он с ним разговаривает. У него с мясом свои секреты, разговорчики. Один раз Анна сама слышала, Лапоть спросил: «Как желаешь: в мясорубку тебя или отбить кусками и на сковородку?» В ответ мясо что-то прошеп-тало.
Вчера Лапоть приволок банку селедки. Чистил ее долго, всхрапывая от восторга. Тускло-серые куски с серебристым бочком раскладывал по банкам, поливал постным маслом.
– Кончай, – лениво и недовольно отозвался из дальней комнаты Андрей. – На черта нам твоя селедка? Будут краны селедкой вонять, убью.
– Ты что, Андрюх, с горячей картошечкой! Бывает же, захочется солененького, ткни вилкой, и пожалуйста.
Лапоть повернулся к Анне с мертвой улыбкой, синеватые короткие пальцы растопырены, блестят селедочным жиром, и свисает клок не то кожи, не то селедочной шкурки.
– Анна, милочка, пустите воду, боюсь за кран взяться, ведь вправду убьет.
Андрея на платформе не было. Анна с недоумением смотрела по сторонам, пока не спустилась со ступенек последняя старуха с круглым рюкзаком на спине и двумя раздутыми сумками.
Анна свернула на тропинку. И здесь прошла гроза. Между полными неподвижного мрака елями дышали распахнутыми зелеными легкими березы, осины блестели глазами и трепетали. На все была накинута еще редкая желтизна осени. Порыв ветра, и начинается толкотня лучей, летят яркие листья и капли. Все вокруг являет блеск и свежесть.
– Сейчас приду, поставлю варить картошку, накрошу салат. Сядем за стол. Андрюша хлеб привез свежий. Вкусно. Все хрустит. Пойдем погуляем. Холодно, нет, все равно искупаемся. Придем домой, выпьем коньяку – и в постель.
Калитка была широко распахнута и висела косо. Ой, вдруг обворовали? Телевизор старый, а все равно могут унести. Нет, дверь приоткрыта. Значит, Андрюша дома. Вернулся со станции, сидит и злится. Вдруг Анна резко остановилась, словно от тугого толчка в грудь. На ступеньках террасы стояли чьи-то белые босоножки. Маленькие, на высоком, совсем не стоптанном каблуке. Чужие белые копытца.
– Андрей, Андрюша, – негромко позвала Анна, и неживая тишина за дверью ощутимо вобрала в себя ее голос. Анна снова посмотрела на белые босоножки. Чьи они?
И постепенно, поднимаясь невидимой струйкой, над босоножками возник колеблющийся призрак женщины. Прозрачные ноги, текучие зыбкие груди, лицо, черты которого все время менялись, не желая определиться и открыть свою тайну.
Что это я? Анна перешагнула через босоножки, все же ощутив некое сопротивление призрачной гостьи. Дурь какая в голову лезет! А, да, я же не ела ничего, только чаю попила на работе. Сейчас картошку почищу.
Стукнула калитка. Наконец-то! По тропинке к дому шел Андрей. Рядом с ним женщина. Невысокая, едва ему по плечо. В строгом темно-синем городском платье. За ее неяркое лицо зацепился кусок плетеной лесной рогожки.
– Познакомься – Аля! – сказал Андрей. – Снимает у Огородниковых. Ходили тебя встречать. Я уж беспокоиться начал. Под дождь не попала?
– Руки мокрые, я картошку чистила, – Анне стало легко и весело.
– Ничего. – Рука Али была прохладна, тонка, словно в одну пустую косточку. Аля незаметно отряхнула руки. Ей была отпущена особая, неяркая красота. Глаза бесцветные, словно остановившаяся неглубокая вода. Видны камешки, песок, неподвижно стоит стайка мелкой рыбешки. Но дикими, просто невозможными показались Анне ее волосы. Пепельные, негустые, они легким венчиком поднимались надо лбом и дальше пушились, ровно колеблясь.
Ветер встряхнул огрузневшие от влаги ветви сирени. Давно пора разредить сирень, совсем сгниет терраса… Посыпались капли, осколки радуги. В этом мелькающем, путаном свете ветер вздыбил волосы Али. Сорвал их с головы, и они разлетелись в разные стороны. Словно подули на пушистый шарик одуванчика, и открылось нечто голое, пористое. Все это длилось один невнятный миг, ветви сирени успокоились, и горсть лучей расчесала быстрым гребнем тонкие Алины волосы.
Анна случайно опустила глаза и увидела Алины ноги. Аля была босая. Но не это было нехорошо. Пальцы на ее ногах свела судорога. Они скрючились, загребая траву и землю.
Тут забормотал, закипая, старый чайник.
Аля быстро сунула ноги в босоножки, с облегчением закурила, глубоко затягиваясь, наполняя все свое маленькое тело дымом сигареты. Но острая жесткая травинка застряла между пальцами ее ноги.
– Пойдемте ко мне, кофе пить. – Аля быстро взглянула на Андрея и тут же спрятала глаза. Она предложила вроде бы из вежливости, как приглашают, надеясь на отказ. Но Андрей, видно, не так понял ее:
– С удовольствием.
Терраса у Али была темной, сумеречной. Она повисла без опоры меж стволов шелушащихся сосен. В трещинах коры застыли нити густой, беловатой, словно засахаренной, смолы. По смрадному от прелости дыханию угадывался глубокий овраг.
Кофе какой крепкий! Аля села на скрипучий плетеный стул у стены, сжалась, ссутулилась, стала бледной до синевы. Или это свет такой на террасе? Просеянный сквозь хвою. Анна выпила еще чашку кофе. Все было бы хорошо, если бы не эта свежая и жесткая, как из жести вырезанная травинка, торчащая у Али между пальцев ноги. Почему-то это томило и раздражало Анну. Ползучий дым сигареты не отлетал от Али, пушистые волосы втягивали его. И нельзя уже было разглядеть ее глаза. Камешки на дне, песок и стайка мелкой рыбешки. Все пропало.
Вдруг по террасе наискосок прошлепала голая лягушка. Анне показалось, лягушка спрыгнула с Алиного плеча.
– Ой! – вздрогнула Аля.
«Ага, испугалась! – почему-то обрадовалась Анна. – Сама ты лягушка».
– Всю ночь теперь не засну! – Испуг Али был непритворен.
– Я ее сейчас поймаю, – предложила Анна. – Хотите? Я их не боюсь.
– Правда? – Аля сжала у горла мелкие кулачки.
«Хорошо, что я в джинсах», – подумала Анна и полезла в угол. Весь угол был заставлен пустыми бутылками из-под пива. Лягушка исчезла.
Щелкнул выключатель. С потолка опустился сиреневый абажур. В тот же миг стекла террасы со всех сторон залила чернота. Сосны пропали, только ветер на ощупь находил верхушки и раскачивал их. Волосы Али наполнились сиреневым воздухом. Мелкие блестящие мушки роились в ее волосах. Острая мушка влетела в один глаз Али и вылетела из другого.
Анна еще дальше заползла в угол. Теперь все больше попадались бутылки из-под портвейна. Тут Анна услышала близкий мокрый скрип. Лягушка вытянулась на задних лапах и обняла зеленую бутылку. Анна схватила ее и удержала за склизкие лапки. Бутылки раскатились в стороны, да черт с ними.
Анна повернулась к двум теням, молчаливо слившимся на стене. Но даже сиреневый срез абажура не скрыл гадливости и торжества во взгляде Али. «Вот ты как!» – подумала Анна. Она подошла к ступеням террасы и бросила лягушку в темноту. Аля косила глазами, зябко куталась в дым сигареты, натягивая его на плечи.
– Может, руки помыть хотите? – не скрывая брезгливости, предложила Аля, загораживаясь ароматным дымком.
«Ах, значит, ты так. Ах, ты так!»
– Что вы! Они такие чистенькие, – Анна проговорила это простодушно, по-детски тонким голосом. – Я, когда маленькая была, любила гулять, а за щекой лягушонок. Он там шевелится, а мне нравится.
– О-о! – Аля потерянно отшатнулась.
– Ты кофту не взяла, холодно. – Андрей ласково обнял Анну за плечи. – Ну, ладно, мы пошли, спасибо, Аля, поздно уже.
Его короткие ласки не насытили Анну.
– Надо же, какая стала баба! Научилась… – Анне показалось, Андрей сказал это почти с осуждением. – А до чего дрожать умела, ну, прямо не тронь…
Внезапная хмурость овладела им.
– Все какие-то морды, – пожаловался он, обводя пальцем зрачки сучков на бревенчатой стене. – Вон глядят. Рыла всякие…
В свете ночника, где на чайного цвета шелке ожогом отпечаталась лампочка, желтоватый профиль Андрея показался Анне остылым и жестким.
«Это все Алька, гадина, привязалась к нам, весь вечер испортила».
Анна положила руки Андрею на грудь, близко заглянула в глаза. Наклонилась, вдыхая родное дыхание.
– А… Это ты! Чего тебе?
– Андрюш, да что с тобой? У тебя настроение? Не надо так, пройдет.
– Пройдет, пройдет. Все проходит. – Андрей незнакомо усмехнулся.
Взгляд его чуть сместился. Анна ощутила напряжение, слабый наэлектризованный волосок у своего виска. Смотрит мимо нее. Да что с ним?
– Постой, как же… – сказал вдруг Андрей, – Черт, хорошо вспомнил, мне же завтра к Генке. Договорились статью кончать.
– И я с тобой в Москву. Я дома приберусь, к Марише заскочу.
– Зачем? Зачем тебе мотаться? – Андрей перегнулся через нее и погасил ночник. Его резкий жест и внезапная темнота подтвердили окончательность решения. Но голос Андрея был привычный, мягкий. – Завтра же Валера придет, алкаш этот. Ступеньки делать. А вечером я пораньше вернусь.
– Пораньше, – повторила Анна, вздохнула глубоко и коротко, утешаясь этим словом. – Пораньше…
Рука Андрея коснулась ее лба, тронула веки. Темнота окружила Анну. Полными сна губами она поцеловала его ладонь.
На другой день Андрей не приехал. Валера тоже не пришел, обманул. Но Анна так и думала.
Она ждала Андрея до темноты, вглядываясь в кряжистый дуб у калитки. Он медленно перемешивал листву с небом, с черными птицами, заодно запутав в хитросплетениях близкой ночи чистую колючую звезду.
Глава 10
Еще поднимаясь по лестнице, Анна достала из сумки связку ключей. Минуту постояла на площадке у тускло сохранившегося старого витража. Чуть угадывались изломанные лилии, покрытые рыжими крапинками, следами похождений мух, задернутые мохнатой, как мех, паутиной. Лишь одно синее стеклышко светило чисто и пронзительно.
Она поднялась на пятый этаж. Старый ключ беззвучно повернулся в разболтанной скважине. В передней было полутемно. Из трех рожков люстры горел только один. И темнота сглаживала углы большой, молчаливой прихожей. Андрюша еще не пришел. А свет, да разве он выключит, всегда забывает. Но тут она услышала голоса. Торопливо-радостный голос Лаптя. На кухне из крана, кидая металлические кольца, бежала вода.
«Чего это Лапоть веселится?» – не понравилось Анне.
– Илья-то наш, Илья Ованесович, не терпится ему принять в свои утешительные объятия… К тому же, насколько я в курсе, они как раз освободились. Я имею в виду, как ты понимаешь, Любу-Любаню. Самое странное, что на этот раз вроде его и вправду зацепило. Все, все, молчу… – поперхнулся Лапоть, видимо, перехватив взгляд Андрея.
Опять заторопилась, перебивая его, вода.
– Я вообще-то совсем не об этом хотел, – голос Лаптя зазвучал, осторожно подступая, нащупывая какие-то тайные пути. – К тебе, прости, последнее время, ведь ни на какой козе не подъедешь. Я уж думал, куда кидаться. А сегодня, как узнал, – весь день прямо именинник. Наконец-то, думаю, разговелся. Давно пора, давно. Значит, все путем, как всегда. Между прочим… – голос его свернул на узкую тропинку, запетлял. – У меня, кстати, на подходе несколько этих самых вариантов и кое-что очень даже!
Андрей ничего не ответил. И Лапоть, выждав немного, заспешил дальше.
– Ну, ладно, ладно, как хочешь, мое дело предложить. Волнуюсь что-то, как дурак. Все время не о том и не о том. Совсем о другом хочу, – голос Лаптя неожиданно дрогнул, он заговорил искренне, даже с болью, и этой-то боли, такой чужой, такой не свойственной ему, Анна испугалась больше всего.
– Только не сердись, но, если честно, ты раньше… Прости. Я никогда об этом. Да и нельзя. Но разве сам не замечаешь, ты же был совсем другим, Андрей. Недавно, всегда. Веселый ты был. Так задумано, иначе это не ты. Ну, сам знаешь, это твой признак, примета, ну, по-ихнему знак качества. Улыбнулся! Наконец-то! Значит, в точку попал Лапоть? Может, время, скажешь, такое? Где теперь веселые? Где они? С трудом, Андрюшенька, с трудом улыбается народ. Опять я не о том, да? Болтаю, надоел. Я тебе сейчас все в двух словах, хоть и о самом главном. Ну, Андрей, ну вот никак не пойму… не наплевать ли тебе? Если у них тут все разваливается, так насрать, пусть, это их проблемы. Тебе-то что? Да провались они все! Все передохнут, ты и не вспомнишь. Может, останется маленькая черточка, да и она сотрется. Уже бывало. Зато потом, когда снова… Ты. И я, как всегда, рядом, рядышком сбоку, в тени. Мне хорошо в твоей тени… Главное – около тебя. И мы опять вместе… всегда, вечно…
Лапоть захлебывался, давился волнением. Безумие, восторг вдруг прорвались в его голосе.
– Прости, решился, наконец! Все сказал до конца. Решился. Сразу легче стало. Кто тебе еще скажет, предупредит? Еще, уж ты не гневайся. Не пора ли нам отсюда смываться? Вдвоем. Куда подальше, а?
«О чем это он? – замирая, подумала Анна. – Несет какой-то бред. Андрюша молчит, слушает, привык к его чепухе. И я хороша, стою здесь, будто подслушиваю».
– Анна! – вдруг громко окликнул ее Андрей.
– Я, Андрюша, я, – Анна через коридор прошла на кухню, откуда неслись голоса. Ей показалось, Лапоть пригнулся, будто хотел спрятаться за Андреем. Но тут же вынырнул из-за него, тряся в воздухе короткопалыми руками. Через плечо у него было перекинуто полотенце.
– Руки мокрые, видите, простите, Анна, – затараторил он и протянул полотенце Андрею. Анне показалось, еще немного, и он бы сам вытер ему пальцы, так быстро и ловко он обернул их полотенцем. Тут же повернулся к Анне и осклабился черным полумесяцем.
– Я вчера купил коньяк, – бесцветно сказал Андрей.
– Сейчас, Андрюша.
Анна тонко-тонко нарезала сыр, придвинула овальный столик к дивану, расставила рюмки, тарелки. Бутылка темного коньяка.
– А вы не голодные, мальчики? Я ветчину купила.
– Я не голодный, – спокойно сказал Андрей.
– А ты почему не приехал, Андрюша? Я всю ночь не спала.
Андрей посмотрел на нее с рассеянным неудовольствием, словно удивился ее вопросу.
– А… Так мы с Генкой провозились. Пока кончили, ехать было поздно.
– Поздно, поздно, – с нехорошей веселостью подхватил Лапоть. – Андрей и ночевал у Генки.
«Ночевал у Генки», – повторила про себя Анна. Она услышала, в каком четком ритме звучат ее каблуки.
«Когда-то все это уже было, было, – вспомнилось ей. – Вот так же стоял на столе коньяк, сыр, и свет в окне из-под тучи. Кто-то еще был в комнате, нет, не Лапоть. И Андрюша так же вошел в дверь. Господи, а пылища какая повсюду! Ведь недавно все вытирала».
Анна огляделась, и комната показалась ей чужой и незнакомой, что-то в ней неприметно изменилось. Дух чужой жизни, чужих развлечений витал в воздухе. Вот угол занавески почему-то сорвался с колечек и повис. За трубчатыми складками угадывалась чья-то фигура, занавеска облепила круглое веселое плечо. Анна как бы мимоходом ощупала занавеску, но пустота за ней показалась коварной, будто кто-то успел ловко перепрятаться.
«Все запустила, лето, окна настежь, с улицы несет. Пылища, – с досадой подумала Анна. – А вот еще трещина наискосок через всю стену».
Тут она увидела, кто-то, забавляясь, провел пальцем по бюро, стирая сиренево-серый налет. «Пыль», – прочитала Анна. Так… Шутка или намек на нерадивость хозяйки? А палец был тоненький. Сверкнула из-под пыли открывшаяся вишнево-темная полировка.
– Пыль – это я написал, – хихикнул Лапоть. – Вы там на свежем воздухе, а мы тут задыхаемся, жарища, центр, милая Анечка!
«Врет, не он написал», – подумала Анна.
Ее не покидало чувство, что ей чего-то недостает в этой комнате. Ах, вот оно что. На письменном столе нет ее фотографии. Там, где она девочка, челка до бровей, плечи узкие, и позади на голой стене тень-сиротка. Андрей сам вставил эту фотографию в медную рамку и никогда не убирал со стола. А теперь она почему-то лежит лицом вниз, на ней тарелка и окисленный рыжий огрызок яблока.
Анна беспомощно посмотрела на Андрея, но тот бледно усмехнулся и кивнул Лаптю, перекидывая ему немой вопрос Анны.
– Ну, так и знал, так и знал! Ну, старик! – Лапоть с досадой втянул в себя воздух, сконфуженно покрутил головой. – Мы ж с тобой договорились, что ты предупредишь. В какое ты меня положение ставишь! Анна, нет, он должен был вас… Как нескладно вышло. Ну и сволочь ты! – вдруг с каким-то выпущенным на волю наслаждением проговорил он.
Андрей посмотрел на него с изучающим интересом.
– Сволочь… – Лапоть споткнулся на этом слове. Что-то дрогнуло в его лице. Он повернулся к Анне, с показной покорностью опустил голову: виноват, казните. С растерянным, испуганным видом принялся шарить по карманам, будто обыскивал сам себя. Руки быстро бегали, с треском расстегивали молнии.
– Вот! Вот! – Ñ облегчением, блестя глазами, он вытащил из заднего кармана замызганную бумажку, развернул ее и потряс перед Анной. – Я уж испугался, что потерял. Все равно, они обязаны выдать и без квитанции. Можете не беспокоиться, все, все сдал в прачечную. Тут, за углом. Даже полотенце.
С ума он сошел, что ли?
– Сам, сам получу, – с неиссякаемой энергией продолжал Лапоть. – В среду тут написано, в среду и принесу. Такая ситуация кретинская. Ах, так вы ж ее не знаете! Матушку мою. Добрейшая старушенция. Андрей, подтверди! Безответная, можно сказать, натура. Монастырь по ней плачет. Вернее, она по монастырю. А где я ей его раздобуду? Все теперь туда хотят. И всюду молодые лезут, без очереди. Заметили? Как монашка по телевизору, так молодая. А матушка моя, она бы с удовольствием туда определилась. Но вот насчет этого, я имею в виду в смысле девочек, старуха кремень! Ни фига не соображает. Женись, и вс¸ тут. Ну а я? Вы, Анечка, умница, передовых взглядов, сами понимаете. Перепихнулся с кем-нибудь накоротке, так что, сразу и женись? Это что ж выходит: на каждой жениться? А старушенции не вдолбишь. Хотя девочка моя проездом, проездом! Из Ташкента. И всего только на одну ночь. И совершенно здоровая девочка. Аня, ну что вы на меня так глядите? Можете быть абсолютно спокойны, здоровая девочка, из старой интеллигентной семьи.
Ах, вот оно что! Как все, оказывается, просто. Анна оглядела комнату новым, все разгадавшим взглядом. Андрей дает ему ключи для баб. А сам у этого Генки ночевал. Приткнулся где-нибудь на диване. Андрюша он такой, хочет, чтоб всем было хорошо. А Лапоть пользуется. Скотина грязная, и все врет про белье, теперь и шагу не ступишь, даже душ принять противно.
– Что вы, Анюточка, в ванну я ее не пускал, – воскликнул Лапоть. Он простодушно, даже наивно поморгал глазами, но, не удержавшись, разразился мелким, стучащим в горле хохотком. – То есть пускал, конечно, как не пустить? После, после… Но ванну я помыл. Стиральным порошком. Не знаю, может, надо хлоркой? Так я завтра прихвачу из дома. – Он перевел глаза на Андрея, но тот смотрел в сторону и, похоже, слушал вполслуха.
– Ручаюсь, чистенькая девочка, – настойчиво, почти с обидой проговорил Лапоть. – Плохо вы обо мне думаете, Анечка. А фотография, – он перехватил дрогнувший взгляд Анны, – так это же… ой, не могу! Застеснялась Леночка. У вас такие глаза, Аня, даже на фото. Из-за глаз получилось. Только мы пригрелись, чувствую, косточки у ней стали мягонькие, как Леночка моя, ну, ни в какую! Не могу, говорит, глядит она на меня. И представляете, голышом из постели лезет. Все ваши глазки, Анечка. Хотя отец у нее отличный мужик. А вот вам доказательство. Так сказать, вещественное.
Лапоть рванулся на кухню, шаги его отдавались конским топотом. Он туг же вернулся, держа над головой не то поднос, не то большое блюдо, нарочно сгибаясь под его будто бы непосильной тяжестью.
– Андрей, стол освободи! – делая вид, что сейчас не удержит, уронит блюдо, крикнул он. – Тяжело же! Как только Леночка доволокла. Такую тяжесть. Нет, все-таки уважаю я наших женщин. И капает…
Но Андрей, спокойно привалившись к косяку, и не думал пошевелиться. Так что Лапоть вынужден был опустить свою странную ношу на пол возле стола и наскоро переставить на бюро бутылку коньяка, неровно звякнувшие рюмки.
Анна разглядела в падающей тени на подносе наваленное горой что-то темное, жирное, шевелящееся, как живое. Ее передернуло от тошнотворной гадливости. Лапоть, со вкусом крякнув, уже поставил поднос на стол.
– Из Ташкента. Дамские пальчики. Сплошная глюкоза, – зашелся от восторга Лапоть. Он отщипнул желтую ягоду, кинул в рот и окаменел, зажмурившись от наслаждения.
Теперь Анна разглядела: на подносе лежал виноград. Сверху раскинулась большая, свежая гроздь. Прозрачные ягоды кое-где были подернуты девственным туманом, другие, золотясь, светились насквозь до легкого скелета. Остальное – склизкая гниль, кислое месиво. В комнате запахло бродильным винным запахом.
– Он же гнилой, – с недоумением проговорила Анна, – его нельзя есть.
– А хотите, я вам варенье сварю? – Лапоть вмиг оказался возле Анны, остановился перед ней, чуть согнув ноги и уперев ладони в колени. – Только будет очень сладко. Но вы ведь любите сладкое, Анечка?
– Он тебе сварит, он тебе такое сварит… – словно издалека проговорил Андрей.
Анна брезгливо отступила, боясь, что ее лица коснется гнойное дыхание Лаптя. Андрей поглядел на нее и усмехнулся.
«Андрюша все понимает, – подумала Анна. – Бедный, бедный, правильно говорят, добрым в центре жить нельзя – проходной двор. Вот эти сволочи и пользуются».
С подноса скатилась продолговатая, полная чистого сока ягода. Солнечный луч, уже загустевший, закатный, успел проследить за ее падением, и ягода с тугим стуком покатилась к ногам Анны. Она нагнулась поднять ее и вдруг обомлела: на полу лежала свежая, ярко-зеленая травинка. Откуда она здесь? Это все Лапоть, Лапоть, он все может, он следит за мной, шпионит. Вот кого он сюда приводил! Альку, лягушку эту. А виноград с рынка, гнилье взял по дешевке.
Крутой гнев ударил Анне в голову. Она крепко наступила туфлей на травинку и яростно растерла ее на паркете. Из-под подошвы поднялся тонкий дымок, пахнуло серой. На полу остался глубоко выжженный острый след.
– Ну, вы даете, Анна! – крикнул Лапоть, но уже в дверях, пропадая в темной прихожей. – Такое не положено. Хотя вообще-то, просто трение, трение. – Но в голосе его уже не было той разгульной победности. – Адью, адью! Отдыхайте.
«Ушел», – с облегчением подумала Анна.
Андрей откровенно и широко зевнул, двигая челюстью.
– Я сейчас, Андрюшенька, – заторопилась Анна.
В ванной она, остановившись в дверях, принюхалась: чужой травянистый запах духов. Анна бросила в ванну полотенце, встала на него. Потом все сама отмою.
Что Лапоть плел тут Андрюше? Вроде собрался ехать с ним куда-то вдвоем. В тени, в тени, ему хорошо в Андрюшиной тени. Что за бред? Еще чего захотел, отпустила я Андрюшу с ним, как же! Да еще надолго. Да и Андрюша, разве захочет без меня? Он его просто терпит, привык, жалеет.
Эти мысли, выстроившись в какой-то разумный ряд, успокоили Анну. Она поглядела в зеркало и с радостью увидела, как горят синевой ее еще не остывшие глаза. Ничего, я девочка в порядке. Ой, этим полотенцем вытираться нельзя. Мокрое. Хамство какое. Лягушка им вытиралась. Надо торопиться, Андрюша меня ждет. Зажег низкую лампу, а шторы плотно задернул. И ждет.
Анне показалось, ее бедра скрипнули от нетерпения.
Она вошла с улыбкой нежности. И остановилась на пороге. Светило окно в доме напротив, подвешенное в темноте. Дробился свет пыльной люстры под потолком. Андрей спал на спине, приоткрыв рот, негромко похрапывая. Руки зябко спрятал под одеяло.
Анна скинула туфли. Тихо, чтоб не потревожить Андрея, подошла к окну. Дом напротив превратился в непроглядную ночь, широко горело только одно окно. Крупно, четко, будто вставлено в раму увеличительное стекло.
За широким столом сидел седой старик и, тяжело хмурясь, перебирал какие-то бумаги. Позади него, зацепившись крючком вешалки за пустоту, висел военный китель с двумя языками золота на плечах. Генерал.
Из глубины комнаты появилась старуха в чем-то темном и блестящем. Подошла вывернутой походкой балерины, поставила на стол тарелку с яблоком, сбоку нож. Старик поднял крупное лицо, старуха наклонилась, поцеловала его.
Надо же, такие старые, а у них любовь. И у нас с Андрюшей так будет. Вон какой крепкий старик. А Андрюша уже спит, устал. Сколько Андрюше лет? Смешно, не знаю, не спрашивала никогда.
Окно напротив вдруг разом погасло. Спать, спать, всю прошлую ночь не спала. Но что-то заставило ее наклониться, подобрать с полу носок Андрея, подойти к бюро и начисто стереть слово «пыль».
