Текст книги "Кольцо призрака"
Автор книги: Софья Прокофьева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 3
Дождь вытянулся за окном густой, непрозрачный. Белый ливень. Ясень, стиснутый тяжестью отвесной воды, то тяжело отводил одну ветвь в сторону, то пригибал ее к себе, всю в работе дождя и листьев.
Анна вышла на улицу и сразу захлебнулась дождем и ветром. Сумка рванулась с локтя, а зонтик раскрылся и вдруг с треском вывернулся нелепым цветком. Тонкая железная косточка вырвалась из ткани, зонтик мелко затрепетал, однако с упрямой силой потащил ее против воли куда-то вбок. Она повернулась спиной к ветру в надежде, что зонт, образумившись, снова станет надежной полусферой защиты. Но обезумевший зонт, прочертив дугу, треща и вырываясь, потянул ее за собой. Он набрал небывалую силу, тащил, вел ее и наконец резко кинул в сторону и прижал к медленно плывущей по воде серебристой машине. Осторожно открылась дверца, и в этом затопленном, хлещущем мире она увидела даже на взгляд сухую и теплую руку, твердо-белую на черном. И широкой волной из чрева машины потянуло чем-то незнакомо душистым, дорогим, слегка сладковатым. Перегнувшись от руля, на нее смотрел Андрей.
– Ну, скорее же! Разве можно? – чуть хмурясь, почти с упреком проговорил он. – Ну же! Садитесь! Да бросьте вы этот зонт.
Анна постаралась нащупать защелку зонта и закрыть его. Волосы и дождь, ослепляя, прядями лились по ее лицу. Но зонт с облегчением вздохнул, втянул в себя кольцо ветра, вырвался из рук и тут же, припадая к лужам и вспархивая, исчез в круговерти дождя. Стало ясно, что он сродни и даже часть этой потерявшей разум стихии.
– Я мокрая, – растерянно сказала Анна.
– Так я и говорю, вся мокрая, – повторяя ее слова, воскликнул Андрей. – Скорее же, конечно!
Сильная рука потянула Анну, и она боком упала на теплое нагретое сиденье, сразу прилипнув мокрой спиной к коже кресла. Андрей ловко подхватил ее под колени, приподнял, и она уже вся очутилась в машине. Андрей с жадной поспешностью захлопнул дверцу.
– Вы! – сказал он.
Он дышал тяжело. В полумраке, устроенном дождем, невозможно было разглядеть его глаза. Но Анна чувствовала материальную тяжесть и вес его взгляда. А дождь сложился в один монотонный рокот, и, наконец, обвал воды накрыл их ровно гудящим колоколом. Платье облепило Анне плечи, грудь, по ноге ледяной змейкой сбежала струя воды. Ей стало стыдно, что она такая мокрая и сквозь холодящую ткань проступили соски.
– А Нонка… Нонна, она сегодня до семи, – совсем тихо сказала Анна.
– Вы что, не знаете? Разве вы не знаете? – Андрей поглядел на нее.
Снаружи, раздвинув сплошной водопад, расплющилось о стекло широкое мужское лицо, а рядом прилипла белая, без складок, вырезанная из куска сала пятерня.
– Шеф, подвези… шеф, а? – прохлюпала морда, расплываясь в пьяном блаженстве.
Но дождь тут же без труда смыл лицо, руку, голос. Да и города больше не было, не было домов, только ровный шум падающей воды. Анна почувствовала руки Андрея на своих плечах. Она запрокинула голову так, что звякнули шейные позвонки. Но объятие оказалось коротким, невесомым, а поцелуй оскорбительно несытным. Анна застонала в усилии продлить его, но руки Андрея распались на куски. А когда она нашла в себе силы взглянуть на него, он, пригнувшись к рулю и будто забыв о ней, гнал маленькую капсулу сквозь толщу воды.
Потом сам собой возник темный высокий подъезд. Анну почему-то обрадовал терпкий уксус с корицей, застоялый кошачий запах. Не сон. Не сплю. Это я. И пахнет кошками…
Тут какое-то огромное насекомое в рост человека перебежало темноту. Впрочем, лицо у насекомого тоже было человечье. Блеснули красным плоские глаза.
– Эй ты, постой! Чего тебе? – Андрей резко остановился.
Но незнакомец разом сгинул, его засосал проем черноты, послышался долгий гул. Анна отшатнулась, но руки Андрея подхватили ее.
Потом она увидела, как теплится пучком зрелых колосьев низкая лампа. Комната ждала ее, и Анна сразу это поняла. И огромная тахта, раковиной раздвинув створки, затягивала и тоже ждала. Вдруг взгляд Анны насторожил слишком откровенной белизной хитро высунувшийся край простыни. Да и тяжелое покрывало было отогнуто умышленно ровным уголком, тоже с намеком. Анна попятилась было, но ее настиг тяжелый, вязкий, бесконечный поцелуй. Она бессильно повисла на руках Андрея. Услышала затаенный стрекот молнии, торопясь, вскинула руки и выскользнула из мгновенно высохшего платья, которое вдруг, потрескивая, прилипло к ее боку. Анна почувствовала на коже мелкие укусы. Но Андрей усмирил полное хитрого электричества платье, и оно покорно провалилось вниз. Она успела завести руки за спину и расстегнула лифчик. Лифчик упруго скакнул в сторону и исчез. Анна вдруг поняла, что лежит на спине, запрокинутая навзничь.
Пусть, пусть, пусть… Но это не губы шептали, а что-то внутри нее, отпуская, смывая память. Ею овладело теперь только одно: нестерпимое ожидание, и она, замерев, торопила то, что приближалось к ней и сейчас должно было неминуемо разразиться. Она закрыла глаза, призывая на помощь темноту, и вот уже он, выстланный теплым мраком, – обморок предвкушения. И потому так неожиданно, страшно и стыдно было вернуться на поверхность, открыть глаза и увидеть, как бесконечно тянутся ее колготки. Андрей ловко стаскивал их, и они протянулись через всю комнату и дальше, две длинные, телесного цвета, плоские ноги. И вот уже Андрей там, в углу, вот он уже прошел сквозь стену, а все тянет и тянет. Анна видела его где-то далеко-далеко, но ослепительно ярко, как из темноты смотришь в замочную скважину. Господи, еще рывок, и он утянет ее куда-то. Анна завизжала от ужаса и вскочила, проваливаясь по колени в мякоть постели. Но Андрей кинулся на нее, подмял под себя. Тут, смилостивившись, начал слабеть и померк свет. Все ее естество открылось, жадно раздвинулось навстречу ему. Еще жарче, глубже, достать до самого дна. И страх, что этого не хватит. Еще, еще немного, иначе, если ее не накормить этим досыта, она не выдержит, умрет. А… вот оно. Несколько кипящих содроганий и провал в сытость, в небывалый покой.
Больше не было тела, только замирающее в глубине мерцание плоти. И темнота, теплая и густая, чтоб невесомо плавало то, что прежде было ее телом. Так вот оно что! Так вот все из-за чего! Как же так? А я даже не знала, что такое бывает. Серое лицо Милочки, когда она прибегает за больничным после аборта. Губы злые, синие, а глядят на меня с жалостью. Значит, она знает? А может, и еще кто-то знает. Все знают, одна я…
Тела не было, был покой и отсутствие тела. Она углубленно вживалась в затихающее наслаждение. Оно кончилось покоем, и это было счастье. Анна не спеша познавала себя, пугаясь еще открыть глаза. Андрей тихо и часто дышал рядом, и рука его, лаская, медленно скользила вдоль вытянутой руки Анны.
– Анна, Анна, даже не верю, – шептал Андрей. Анна с удивлением услышала: Андрей что-то говорит, может быть, даже давно говорит. – Любимая, это ты, теперь моя…
Это были те слова, которых Анна ждала, каждое слово было угаданным и падало в приготовленную теплую ямку души. И как досадно было внезапно услышать – что это? – да, цоканье копыт по грубому каменистому булыжнику совсем рядом за окном.
«Лошадь? Какая лошадь, откуда? – не удивилась, скорее подосадовала Анна. – Лестница, ведь была же лестница, мы поднимались долго, лифт не работал, много лестниц, потом Андрей… – ее мысль споткнулась на его имени. – Он нес меня на руках, ему было тяжело, я почувствовала. А копыта цокают будто прямо тут, за окном».
Стук копыт внезапно оборвался.
– У тебя синие глаза, – сказал Андрей тихо. Он все понимал и боялся разрушить полноту близости. – Такие синие. Я сразу все понял, а ты? А когда я дал тебе кристалл, ты взяла его так неуверенно. Потом я ждал тебя у поликлиники, целых пять дней… где ты была?
– Я брала отгулы, – ее голос погасили широкие складки бархата под потолком. Откуда-то сверху посыпалось на голое тело что-то мелкое, сухое. Пыль. Анна тихо дунула. В темноте засеребрилась ее грудь, поднялось вверх щекочущее облачко. Анна несколько раз коротко вздохнула, стараясь удержаться, и вдруг тонко чихнула.
– Ты чихаешь, как щенок, – растроганно рассмеялся Андрей.
Анна уже привыкшими к темноте глазами увидела нависшие над постелью грузные полукружья бархата. Пыльная ткань высвечивалась из темноты тускло-красным, и снова уходила вверх, и там высоко сливалась с мраком. Взгляду Анны приятно было следить за сводчатыми складками балдахина, подхваченными шнурами.
Послышался скрипучий писк, словно с трудом повернулась в узком горле бутылки стеклянная пробка, и сухой, как рассыпанное зерно, топоток спичечных лап, шорох хвоста. Кто-то мелкий тонко пробежал по паркету наискосок через всю комнату.
– Мыши? – пугаясь, спросила Анна. Теперь она ясно видела тяжело нависшую над ней шелковую кисть на крученом шнуре. Бархат спустился ниже, и было видно, как в его прогибах качалась пыль.
– Зажги свет, – шепотом попросила Анна, – я боюсь.
– Потом, – невнятно отозвался Андрей.
– Штору отдерни!
– Потом…
– Ну, пожалуйста, мне страшно… – Анна протянула было руку, но Андрей навалился на нее, перехлестнул ее тело рукой, сковав все движения.
– Почему? – замирая, прошептала Анна.
– Тише, тише, девочка, не надо, – Андрей шептал, еле шевеля губами, прямо ей в ухо. – Закрой глаза, спи, а я буду говорить.
– Говорить? Что говорить? – Анна попыталась освободить хотя бы руку, но Андрей каменно держал ее.
– Неважно, ты не слушай. Все будет хорошо, только не открывай глаза… Тот волос, который не упадет с головы без воли Его… И все равно, для них, для всех, для каждого последнего ублюдка столько свободы… Для каждого. Но ведь не пользуются. Это я только тебе говорю. А уж если осмелеют, такого натворят. И все губят. Не соображают, свобода – это тоже счастье. Бывает, и время дается на выбор, и каждой дороги по две, по три. Выбирай. А для меня всегда коридор!
– Какой коридор? – вздрогнула Анна.
– Такой прямой. Один. Для меня все расписано наперед. И пусть. Зато каждый раз, в конце, при расчете, кто в выигрыше? Всю жизнь дрожать, трястись. Ждать. Самое страшное для них – ждать! И главное – неизвестно чего. А я все знаю. Наперед… Наперед… – задыхаясь, повторял он.
– Ты что? – все больше пугаясь, начала Анна, но рваное движение воздуха над лицом заставило ее замолчать. Что-то слепо порхало над ней, перепончатые крылья обдували ее, роняли на голое тело холодящие куски воздуха.
– Что это? Пусти! – забилась Анна.
Но Андрей удержал ее, и вдруг его ладонь наглухо накрыла ей глаза, стиснула брови, сминая веки.
– Погоди, ну погоди же. Сам не пойму… – Анна почувствовала, он поднял голову, к чему-то прислушиваясь. До нее донесся его напряженный обрывочный голос. Страха в нем не было, только удивление перед чем-то внезапно возникшим.
– Они!.. Почему высунулись? В первый раз, никогда не смели…
За стеной послышались негромкие шаги. Это шел старый человек, припадая через шаг на одну ногу. Так ходят, задумавшись о чем-то своем, горько-спокойном, совершая свой привычный повседневный путь. И голос, выбеленный старостью, напевал, чуть фальшивя, незамысловатую песенку. Старик вдруг удушливо раскашлялся и жирно сплюнул.
«Похоже, астматик», – невольно отметила про себя Анна, холодея от этих удаляющихся высокомерных шагов.
– Там ходят! – прошептала она, прижимаясь к Андрею. – Слышишь? Это… соседи?
– Соседи, – не сразу и глухо отозвался Андрей.
– Надо им постучать, ведь уже поздно, наверное, – неуверенно сказала Анна первое, что пришло ей в голову.
– Постучишь им, как же, – Андрей тяжело рассмеялся.
Он с силой потерся лицом о голое плечо Анны, закусил прядь ее волос, дернул. Вдруг он заговорил отрывисто, невнятно, с нарастающим гневом:
– Осмелели! Шуточки дурацкие. Любопытно вам? Подсмотреть охота? Пихаетесь там, копошитесь!
«С кем он говорит? – обмерла Анна. – Это он не мне… Кому это он?»
– Интересно вам, как я там с ней, а? – Òеперь в голосе его зазвучала уже открытая ярость. – Посмели побеспокоить, кого? Мою! Мою женщину! Думаете, сойдет вам? Прочь отсюда! Чтоб ни звука, ни шороха, – он задохнулся. – Гаденыши, мелочь, объедки!
Сумасшедший… Анна больше не могла справиться с нарастающим страхом. Ее охватило животное желание: бежать сломя голову, все равно куда. На миг обманно затихнув, Анна вдруг одним рывком бескостно выплеснулась из его рук. Она перекатилась через не видимые в темноте подушки, яростно отпихнув их ногами, и поползла голая, на четвереньках, комкая и подминая под себя простыню.
«Там мое платье, он вроде его на пол скинул, туда, где кресло. Или это было не кресло? – лихорадочно соображала Анна. – Туфли. Бог с ними. Надеть на себя хоть что-нибудь и найти дверь. Дверь. Где дверь?»
Она все ползла и ползла в надежде добраться до края постели. Но края не было. Ее трясущиеся руки хватали бесконечную мятую простыню, ноготь сломался, цеплял, тянул тонкую ткань. Она ползла, дыхание вырывалось, как всхлип. Ей показалось, так можно ползти вечно по этой страшной постели. Простыня, как живая, оплела ей руки, и она упала лицом в путаные складки, нечаянно задев что-то высокое, громоздкое, и вся эта конструкция с дребезгом рухнула и разбилась. Звон был насмешливо-высокий, хрупкие и крупные осколки долго замирали, подрагивая где-то глубоко внизу.
Лампу, что ли, разбила? Какой звук нехороший… Да будет ли конец этой проклятой постели?
Андрей вдруг крепко ухватил ее за ногу, дернул и потянул к себе. Анна волоком протащилась по постели, цепляясь за подушки. Сильные руки перевернули, швырнули ее на спину. Она застонала, выгибаясь под ним. Он покрывал ее лицо сокрушающими сырыми поцелуями. Она в тоске только отворачивала голову. Он расчленял, раздирал, выворачивал ее распластанное бесчувственное тело.
«Убийца. Как мертвую. А как ловко раздевал, – все больше ужасаясь, быстро-быстро соображала Анна. – Дура я, ах, какая дура. А колготки как тянул! Больно, ой, больно! Я же ничего о нем не знаю. Их тут целая банда. И старик за стеной».
Вдруг она почувствовала: железная хватка ослабла. Андрей отвалился, запрокинулся навзничь.
– Не любишь, не любишь… – Голос упавший, полный отчаяния. – Анна, Анна, почему? Почему? Тебе же было хорошо. Это они тебя напугали. Ну, иди ко мне!
Анна откатилась в сторону. На плечо ей упал толстый атласный шнур. Она невольно схватилась за него, потянула к себе. Ей показалось, этот шнур нечто единственно реальное в плывущем, расползающемся мире. Раздался послушный звон, но шнур тут же истаял, ïропало ощущение плотности скользкого шелка. Ее рука держала пустоту.
– Придут же… Ведь ты не знаешь, кто придет, – простонал Андрей. – Но пусть только сунутся, посмеют…
– Кто? – беззвучно прошептала Анна. – Господи, я больше не могу…
И зажегся свет. Словно ломтями хлеба прикрыли огонь, и течет себе свет сквозь мякиш и поджаристую корку. Анна поспешно натянула на себя край простыни, прикрыла грудь, с жадностью огляделась. Плыл старинный корабль, заключенный в широкую красного дерева раму. Кресло. Ее платье свесило один рукав до полу. Анна боялась поднять глаза: там этот бархат, страшные складки. Заставила себя посмотреть. Ничего не было. Тусклая люстра. Леденцы хрустальных подвесок. Никаких осколков на полу. Но она же точно что-то уронила, еще как грохнуло, зазвенело.
– Мне пора, меня ждут… – голос ее прозвучал как чужой.
– Анна, Анна! – Андрей уткнулся лицом в ее колени, целуя их сквозь простыню. Ее невольное движение отодвинуться заставило его вздрогнуть. – Значит, не любишь? Это невозможно. Даже не глядишь. Ты не можешь так уйти. Это они. Они тебя напугали. Как все сегодня странно. – Он тяжело вздохнул, словно смирившись. – Сейчас, не торопи меня, сейчас, – повторил он, отворачивая лицо. – Подожди. Сейчас. – Он помолчал, и, когда заговорил, голос его был невыразителен и ровен. – Идем, дождь кончился. Я провожу тебя до метро.
– Я уронила что-то, а осколки где? – теперь, когда он не удерживал ее, Анне стало вдруг легко и спокойно. Значит, можно уйти, это в ее власти. Захочет и уйдет, не так опасно, не западня, ловушка не захлопнулась. – Я так испугалась, Андрюша.
Это слово, ласковое, теплое, подтверждающее его право на нее, заставило его быстро приподняться и посмотреть ей в лицо. Боже мой, как он осунулся, какой бледный, ртутью перекатываются капли пота на лбу. Анна, притянутая силой его взгляда, придвинулась, поцеловала Андрея в висок.
– Анна, Анна, – еле слышно прошептал он.
И тогда Анна наклонилась и упала в его руки. Не было стыда, ее нагота стала теперь единственной одеждой, в которой она могла быть.
– Здесь твое место, здесь, – руки Андрея чуть покачивали ее, и это медленное движение совпало с тихим стуком ее сердца. И вдруг она почувствовала, как хочется спать. Спало уже все ее тело, руки, ноги, с трудом сопротивлялись только глаза. «Так вот оно что», – снова подумала она.
– Спи, – Андрей целовал ее веки, ставшие огромными, выпуклыми. – Все прошло, все хорошо.
– Не туши свет, я боюсь, – сонно-непослушными губами прошептала Анна.
– Не потушу, ты только не бойся. А хочешь, мы купим еще лампу, ты сама выберешь, и она будет гореть.
– Соседи, – не выходя из дремоты, вспомнила Анна. – Надо же, как у тебя все слышно, ходят тут, пляшут, еще инвалид какой-то плюется… А который теперь час, Андрюша?
Это был вопрос из старой жизни. Не все ли равно? Она чувствовала – ход времени изменился, сдвинулся, и даже старинные часы тикают по-другому. Андрей, еле касаясь, провел губами по ее бровям.
– Хочу кристалл… – Анна повернулась, устраиваясь поудобнее.
– Сейчас, – он подтянул колено, чтобы привстать. Но Анна тут же передумала. – Не надо, не хочу, спать хочу. Потом.
– Спи, – прошептал Андрей, – сейчас будет тихо-тихо. – Он шептал еле слышно, но Анна разбирала каждое его слово, и оно, отзвучав, замирало в ней. – Теперь все, ты моя. Ты меня тоже ждала, правда? Только не знала об этом.
И все детское, привычное, родное, то, что прежде было ее жизнью, радостью, гордостью и заботой, вдруг стало убогим, ненужным, стало терять смысл и цвет, удаляться и исчезать.
Анна позволила ему исчезнуть.
Глава 4
– Наташа я!
Возникнув из пустоты, ее лицо проступало все ясней. Глаза, обременительно-тяжелые для полудетского бледного лица, были чуть асимметрично поставлены. Они казались слишком прозрачными, сияя водяным аметистом.
– Наташа я, – настойчиво повторила девушка.
Она была сделана из слабого, хрупкого материала, и Анна поняла: в ее неокрепшей юности есть какая-то червоточина, и бледность кожи может вот-вот перейти в пугающую непрочность.
Откуда-то появилось большое зеленое яблоко, и девушка, все так же испытующе глядя на Анну, равнодушно, словно по привычке, откусила сочный кусок. Она жевала яблоко, и тонкая кожа на ее щеке опасно выпячивалась, грозя разорваться. На подбородок Анны брызнула капля сока. Анна увидела ровную подковку зубов. Один зуб спереди был больной, мертвый, тускло-серый. Анну охватил безотчетный страх. Девушка неясно, будто утверждаясь в чем-то, улыбнулась. Анна знала, почему она улыбнулась, но сейчас не могла вспомнить, а надо бы: в этой улыбке, даже простоватой немного, крылась разгадка всего. Тонкая голубая рука протянулась над головой Анны к спинке кровати.
– Тук-тук-тук! – Девушка постучала по деревянному изголовью. – Чтоб не сглазить. Прямо не верится. Вроде как раз такая. Точно такая. Как же долго я тебя искала!
Взвихренное облако синего снега прошло между ней и Анной.
– Там все не так, не так оказалось, – с каким-то детским недоумением сказала девушка. – Да я по правде прежде никогда и не думала, что там и как. И вот чего не пойму: надо же как-то оформиться хоть на первое время. Нельзя же просто так без всего? А они мне, эти прозрачные, улыбаются и твердят: «Да зачем?»
Она присела на кровать в ногах Анны, сложила узкие ладони вместе, зажала их между колен, начала тихо раскачиваться. Надкушенное зеленое яблоко плавало рядом с ней само по себе. Снег перестал идти и улегся чистым покровом на кровать и на пол.
– Ну, хватит, больше не хочу, надоело. – Девушка оттолкнула яблоко рукой. Одно ее плечо стало стеклянным, хотя, может быть, оно таким и было с самого начала, просто Анна не заметила.
– Там какой-то старичок стоит у дверей. В руках вроде ключи. Блестят. Двери тяжелые. На вид старичок добрый, только мало кому открывает. А эти прозрачные не то говорят, не то поют: «Имеющий уши да слышит. А она уши заткнула, заткнула… Колготками, окурками, губной помадой. И потому пока что нельзя…» А чего нельзя? Подойдешь к ним, хочешь спросить. Они отвечают, а ничего не поймешь, что говорят. Вроде жалеют меня. А как им объяснишь? Только яблоко я взяла из вазы красивой. Хрустальная, всегда на столе стоит. Ларискина эта ваза. Ну, ты пока еще не знаешь. Откусила яблоко, гляжу, он в передней эту крашеную целует, так целует… Он-то считал, я на работе. А я на больничном сидела. Я даже подумать не успела. Как была в халатике, в тапочках, так и выскочила. А ведь зима…
Наташа помолчала, печаль окислила ее детский голос.
– Верно, я упала на дороге, чувствую, холод до сердца дошел. А что дальше было – не помню, не знаю. Снег… Вот снег теперь за мной повсюду так и ходит, так и ходит. Потому я и согреться никак не могу. За что ни ухватишься, все разлетается. Пусто в руках. И вот никак у меня из ума не идет, что же он со мной такое вытворил? Зачем, за что? Потому, верно, и не приживусь там никак, не привыкну и не согреюсь. Иногда двери откроют – оттуда музыка. Как ребеночек становишься, плачешь. А только о нем вспомню – и не слышу музыки. Двери высокие…
Она оттолкнула зеленое яблоко, а оно неотвязно льнуло к ней, касалось губ, скатывалось в ладонь.
Взгляд ее безразлично скользил по комнате, не задерживаясь, будто не было здесь ничего, что могло бы его удержать.
– Это только показывается, что тут у вас есть. Хотя бы стены были, и их нет. А все равно, не отпускает меня, держит. Вспомнила вот, юбку в химчистку сдала. И квитанция в сахарнице. Потом думаю: какая юбка? Ведь сожгли меня, сожгли! И тетка урну закопала на Ваганьковском. – Девушка легко провела рукой по воздуху, повторяя контуры своего невесомого тела. – Уж пора там привыкнуть, а не выходит. Все думаю, за что он со мной так? – В бездонных провалах глаз, где не было даже воздуха, наконец воплотившись, утвердилась одна-единственная мысль. – Ведь кто-то должен, должен… Нельзя его так оставить. А этот старичок у дверей, который с ключами, говорит: «Трудно такую найти, чтоб его одолела. Не ищи. Зря ты это». А я ему: «Надо, надо…»
Анна почувствовала физическую боль в глазах, во лбу – с такой силой старалась убедить ее в чем-то своем девушка, по всей вероятности, самом главном для нее.
– Уж сколько я всяких пересмотрела, не сосчитать. У многих светит. Насквозь. У кого чуть-чуть, у кого хорошо. Гляжу, хорошо светит, сильно, а толку что, сразу видно: не то, не подходит. Задует он ее. Вдруг смотрю и прямо не верю – так ярко горишь, всю воском залило… Меня ну как ударило: нашла! – Девушка вздохнула, но вздох, свирельно пропев, вышел не из губ ее, а прямо из груди. – Я тебя нашла, я тебя нашла, я тебя нашла!..
От этих слов, повторенных эхом, обморочный звон пошел по всей округе. Анна вжала голову в подушку, боясь пошевелиться. Девушка наклонялась над ней все ближе, ближе. Анна почувствовала ее дыхание на своем лице, без запаха, без жизни, так, еле ощутимое выпуклое движение воздуха. Девушка навалилась на Анну, теряя очертания.
…Дождь близко стучал по крытой шифером крыше. Андрей спал рядом. Дыхания его не было слышно, только выдох – теплом на шее.
Надо же, какой кошмар приснился, как ее… Наташа. Я такой не знаю, не слыхала даже. А все Андрюша. Просишь его, не надо столько на ночь есть, не уговаривай, а он, дурачок, любит смотреть, как я жую.
Дождь строил над Анной двускатную крышу. Каждая капля – тук! Словно дождь загонял гвоздь по самую шляпку. Или вдруг ветер бросит на шифер топот бесчисленных мокрых ног. Отяжелевшая от сырости ветка на ощупь ошаривала стену. Еще ниже что-то, влажно всхлипывая, впитывалось в землю. Вся эта сырая возня совсем рядом, сверху, снизу, со всех сторон услужливо выгораживала сухое теплое пространство. Там верткое тело белки юркнуло в дупло. Зябко, сыро, промозгло. Здесь сухо, тепло. Но покой не приходил.
– Андрюша, – негромко позвала Анна, – мне сон приснился.
Андрей повернулся, неудобно положил руку ей на грудь.
– Спи, спи, – сонно отозвался он.
Анна передвинула его вялую, расслабленную сном руку повыше, наслаждаясь ее тяжестью. Услышала, как тикают часы на руке Андрея, закрыла глаза. Надо уснуть. Буду слушать дождь.
– Чего не спишь? – Андрей прижался лицом к ее шее.
– Не могу чего-то.
– Со мной ты всегда должна спать крепко-крепко. Или ты меня не любишь.
– Глупый. Знаешь, когда такой дождь, так хорошо, даже спать жалко. А мне приснилась какая-то Наташа… Ну да, Наташа…
Длинная судорога прошла по всему телу Андрея. Дернулось плечо, напряглось бедро. Он резко выпрямился, и ноготь большого пальца царапнул ее ногу. Андрей круто привстал, вмял локоть в подушку.
– Откуда ты знаешь Наташу?
– Я? Да ты что! Я ее не знаю. Наташа. Она зачем-то уши заткнула. Так ей кто-то сказал… – Анна чувствовала, что теряет нить сна. – Не помню, забыла.
Она не договорила. Андрей вдруг с силой, почти грубо прижал ее к себе. В спине у нее что-то хрустнуло, как ломается вафля, и она задохнулась у него на груди.
– Маленькая, не бойся, – Анна еле разбирала слова. Она с усилием повернула голову, глотнула воздуха. – Не бойся, поняла? Наташи нет, она умерла. Лапоть о ней сболтнул? Трепло, сволочь, ну до чего трепло! Ты забудь, слышишь, забудь!
Но Анна слышала только страх за нее, желание укрыть и оберечь.
– Андрюшенька, ты мне шепчешь в шею, я ничего не слышу.
– Анна, Анна, ты счастлива?
– Милый, ну что ты спрашиваешь? Сам не знаешь?
– А Саш…
Анна резко привстала.
– Не надо о Сашке… Никогда о Сашке… Я не могу. Слышишь, никогда!
– Не буду, не буду, забудь обо всем.
– Если бы я могла…
– Не думай ни о чем. Только о нас.
– Рада бы. Так они напомнят. Завтра опять в одну смену с Нонкой.
