Текст книги "Дневник"

Автор книги: Софья Островская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

Ксения в Гаграх, муж ее пока еще в тюрьме. Киса в Москве на теннисных соревнованиях. Просила ее позвонить Ник. С трудом разыскала его телефоны. Разыскивая, наткнулась на старые письма. Просмотрела. Хорошо писал – и знал (о, знал!) дороги ко мне. Из всех людей, любивших меня, он был самым умным и самым интересным противником. И в любви его – теперь я знаю – было много ума и расчета. Любовь его была так же хороша, как стихи. Читая стихи, редко думаешь о законах стихосложения и о числе, господствующем над ритмом.

Читаю много, неразборчиво, соединяя старые английские романы (вдобавок читанные когда-то!) с Франсом, Селином, экономической географией и климатологией. Найдя на моем столике детскую книжку Mead, Гнедич справедливо возмутилась: неполноценное использование времени. Она права. Когда вижусь и беседую с нею, ясно ощущаю свою непродуктивную трату энергии и времени. Из каждого дня она извлекает какую-нибудь драгоценность. Я же главным образом извлекаю рубли и копейки. Мой интеллектуальный багаж пополняется извне и скупо и скудно.

Отец только недавно изволил выехать в Свердловск, обиженный на меня, по-видимому, за то, что я не предоставляю ему финансовых возможностей жить под Москвой, не работая. Но что же я могу сделать, если именно этого я сделать не в состоянии? Обменялись с ним резковатыми письмами – не по этому поводу, конечно, а по поводу его потрясающей, головокружительной, ошарашивающей болтливости. Как и следовало ожидать, не понял меня и немедленно обиделся. Господи, это продолжается всю жизнь – и обиды и непонимания!

19 сентября

Вечер: телефонный разговор с профессором Ляхницким о переводах. Потом парикмахер, маникюрша. В хорошем (беспричинно) настроении ухожу к букинистам. В лавке Северморпути покупаю интересные книги и веду интересный разговор по-французски с неизвестным молодым человеком. Как странно, что ко мне так легко идут люди. Разные люди. Неожиданные. Мысли о том, что параллели – непараллельны.

Именинный вечер у Гржибовской[431]431
  Через месяц, 15 октября 1937 г., М.А. Гржибовский был арестован, а 1 ноября – расстрелян.


[Закрыть]. Нарядно, шумно; прекрасный, немного тяжелый ужин. Дарю ей два изысканных томика Мюссе. Она и Райская попеременно устраивают мне сцены ревности. Появляется «кузнечик» Чепрыгин, которого не видела долгие-долгие годы. За ужином сижу между хозяйкой и любопытным человечком из литературно-театрального мира, который о больших людях говорит без фамилий:

– Антон Палыч называл меня «индивидуум»… Лев Николаевич прямо покатывался, когда мы с Сулержицким (здесь имя и отчество не так обязательны) отплясывали кэк-уок… Письмо ко мне от Владимира Ильича… я был ближайшим помощником покойного Анатолия Васильевича: смею утверждать, что Художественный театр мы с ним спасли вдвоем…

Зовут его Владимир Александрович Брендер. Имени его я никогда не слыхала. Ему 54 года, и от него сбежала жена с дочкой; девочку он, по-моему, мучительно любит.

И это именно он в фейерверке рассказов, анекдотов и имен сказал мне следующее: в начале года, в Париже, получив уже в полпредстве советский паспорт, от разрыва сердца умер Замятин. Я переспросила. Мне очень не хотелось, чтобы это была правда. Мне до сих пор не хочется этого. А ведь я твердо рассчитывала, что с этим человеком – таким важным в моей жизни – у меня будет еще не одна встреча[432]432
  Личные отношения Островской с Е.И. Замятиным завязались в начале 1920-х гг., когда Замятин преподавал в студии Дома искусств и работал в редколлегии «Всемирной литературы», где и могло состояться их знакомство.
  В архиве Островской сохранилась копия письма к ней Замятина от 25 февраля 1922 г.:
  «Дорогая Софья Казимировна. Горе в том, что около чугунного бога – сердце не очень-то согреешь. Это главное. А что я Вас не забыл – это Вы, может быть, когда-нибудь узнаете. Относительно книг – сейчас, кажется, ничего не могу придумать: в голове очень легкомысленно – собираюсь идти на маскарад Дома Искусств (взяли бы Вы тоже и пошли – это было бы очень талантливо). Купить книги можно в Академическом книжном магазине – кажется, этот магазин на Литейном. На левой стороне между Бассейной и Жуковской. Где достать – может быть придумаю и потом скажу. Евг. Замятин» (ОР РНБ. Ф. 1448. Ед. хр. 88. Л. 1).
  В тетради Островской «Extraits choisis» записано ее стихотворение «(Зверю) Евгению Ивановичу Замятину»:
<…> Грубо сжав, прильнуть всем телом,И я вскрикну, когда зубы окровавят мои губы,Смятые твоею страстью…И отдамся я безвластноНа ковре иссиня-белом <…>  Под стихотворением запись: «Без даты, ежедневно» (Там же. Ф. 1449. Ед. хр. 73. Л. 73).


[Закрыть].

Странно все-таки – и нехорошо.

У Гржибовских я пробыла очень долго – почти до рассвета, много смеялась, танцевала, разговаривала. И все время слушала свое сердце как нечто большое, холодное и совсем потерянное. Ему было очень больно – очень.

А сегодня – Летний сад. Накрашенные губы и накрашенная душа, и солнечный Петербург, похожий на старинную раскрашенную гравюру.

Вечером: Анта. Чувствую себя разломанной и чужой.

25 сентября, суббота

На всех столах в моей комнате – цветы, и все они увядают. Как обожженные огнем, погибают очень темные – почти черные – розы. Морщатся хризантемы, и желтеет алый и розовый шпажник. Как много цветов умерли в моей комнате за эти годы! И как много цветов в ней расцвело и цветет по сей день!

Осень. Вихри. Дожди. Солнце. Отец на Урале – на Богословском заводе. Это уже, по-моему, сибирские отроги.

О. К. Блумберг помещена в психиатрическую больницу им. Балинского: черная меланхолия – и, по-видимому, не мирного характера. За несколько дней до больницы звонила ко мне, говорила странные и непонятные вещи, просила помощи. Я не могла понять, чего она от меня хочет.

– Я ничего не могу объяснить. Мне казалось, что вы можете мне помочь, вот и все. Оказывается, нет…

Оказалось, нет. А может быть, я и могла бы ей помочь? Но чем: человеком или книгой? Не знаю, не знаю.

Недавно у Гнедич, где все очень бедно, очень мизерно, очень неприглядно, кроме жизни духа, встретила юного второкурсника Эткинда Ефима[433]433
  Ср.: «Татьяна Григорьевна Гнедич жила вдвоем с матерью <…> в комнате, пропахшей нафталином и, кажется, лавандой, заваленной книгами и старинными фотографиями, уставленной ветхой, покрытой самоткаными ковриками мебелью. Сюда приходил я заниматься с Татьяной Григорьевной английским; в обмен я читал с ней французские стихи, которые, впрочем, она и без моей помощи понимала вполне хорошо» (Эткинд Е. Записки незаговорщика. СПб., 2001. С. 381).


[Закрыть], как он сам представляется. Красивый девятнадцатилетний юноша. Романское отделение. Знает три языка. Любит и чувствует книгу. Переводил для себя Гейне, Верлена и Агриппу д’Обинье. Читал стихотворные переводы Киплинга, написанные каким-то приятелем, таким же девятнадцатилетним юношей. И стихи и перевод весьма нескверные. Смотрела на него, радовалась радостью зрелой, немолодой и чистой: как хорошо – есть, значит, такая молодежь, которая с флиртом и физкультурой соединяет латынь, языкознание, стихи Маллармэ и трагедии Эсхила. Как хорошо, что такая молодежь существует! Как хорошо, что я встретилась с ее представителем и узнала, что он – только один из многих. От этого стало легко и горько. Горько потому, что я остановилась, что за последние годы я ничего не приобретаю, что в свободные часы я могу либо вообще ничего не делать, либо читать неразборчиво и бессистемно, как всегда. А годы идут. И я оскудеваю.

Гнедич уверена, что через два года я буду защищать кандидатскую диссертацию.

А я в этом совсем не уверена.

Гнедич твердо знает, что жизнь я должна кончить доктором es letri[434]434
  литературы (лат.).


[Закрыть], написав нечто блестящее и умное о французской литературе Средневековья и о Вольтере. А я этого не знаю.

Литература! Равель! Леонардо да Винчи!

Да, да, это я, это, конечно, я, но та, которой мне быть не положено, та, которой я могла бы быть, та, о которой я иногда грустно и гордо мечтаю, как о нерожденном сыне, как о ненаписанной поэме, как о неповторимых мигах прошлого.

Мечтающий солдат – плохой солдат.

И я запрещаю себе даже мечтать.

Вот ворошиловским стрелком[435]435
  В 1930-х гг. в СССР пропагандировалась оборонно-массовая работа. В декабре 1932-го был введен значок «Ворошиловский стрелок», стимулирующий движение за овладение стрелковыми навыками. С осени 1936 г. на значок «Ворошиловский стрелок» II степени нужно было выполнить норму по стрельбе из боевой винтовки.


[Закрыть] я стать могу.

Октябрь, 10, воскресенье

Конец сентября и начало этого месяца в большой работе: порт, университет, ученицы. К педагогике теряю вкус – становлюсь вялой, уроки провожу средне. Мне надоело. И все некогда, некогда. Работа, портниха, неудачные попытки купить черные замшевые туфли, замазка окон, дрова, скучные люди, редкие встречи с Синей Птицей.

На днях: Гнедич и Павловск. Гейне («Deutschland») и Пастернак («1905»)[436]436
  Упомянуты поэмы Г. Гейне «Германия, зимняя сказка» (1844) и Б. Пастернака «Девятьсот пятый год» (Л., 1932).


[Закрыть]. Великолепные краски, буйная листва, всегда новые аспекты пейзажей.

Очень легко, очень далеко проплывают воспоминания: черненькая книжечка – Николь – что-то еще…

 
Как хорошо: в осенний день
Сквозь непроглядное ненастье
Знать, что оно пришло ко мне,
Мое мучительное счастье…[437]437
  Атрибутировать цитату не удалось.


[Закрыть]
 

Мысли ласковые, тихие. Очень хороший день.

Событий много. Всяческие события. А писать не о чем.

16 октября, суббота

После ослепительных часов дня, когда и тело и душа говорят только стихами, – сумерки, дождь, улица. В лавке на Жуковской покупаю Маяковского и Чуковского (о детях)[438]438
  См.: Чуковский К.И. От двух до пяти. [7-е изд.] М.; Л., 1937.


[Закрыть]. Думаю о книгах, о лавке, о том, что дождь, что хочется поехать дальше, что в трамах много народу, что где-то зовет меня голос – мой голос, самый любимый голос неизвестного и любимого, что голос будет звать меня напрасно, что я не приду, что я скована.

Как необычны круги моей жизни! И сколько в жизни моей тьмы, настоящей тьмы. Озаренная небывалым светом, окрыленная небывалой страстью (огонь – чистота), я все-таки стою во тьме, и пути мои ночные.

Мне очень хорошо, и мне очень тяжело.

De profundis clamavi ad Te[439]439
  «Из глубины я воззвал к Тебе, Господи…» (лат.) – начало псалма 130 (по Вульгате) или 129 (в русской Библии), в католическом обиходе читается над умирающим.


[Закрыть]. Но пусть, пусть будет все, что будет, лишь бы осталось то, что есть.

На днях – два чудесных вечера в филармонии. После долгого перерыва – Сигети[440]440
  Й. Сигети выступал в Ленинградской филармонии вместе с Ленинградским академическим симфоническим оркестром.


[Закрыть]. Моя душа вновь легла рабою под его смычок. Пришли мысли о безымянной девушке из «Замшевых башмачков»[441]441
  В архиве Островской сохранился машинописный текст прозаического произведения «Замшевые башмачки» – аллегорической истории с аллюзиями на сказку «Золушка». Не удалось выяснить, авторский ли это текст или перевод (см.: ОР РНБ. Ф. 1448. Ед. хр. 70).


[Закрыть]. Может быть, теперь она не думает о своих замшевых башмачках, лоснящихся и потертых, как подол судомойки? Может быть, идя на концерт, она долго выбирала духи, белье, платье, красила губы, улыбалась в зеркало воспоминанию дня, а не десятилетия – знала, что жизнь у нее обеспечена и прекрасна, – знала, что в жизни ее цветет настоящее и большое чудо, – и шла на концерт, как идут на кладбище: навестить могилу очень близкого и очень далекого человека, жизнь и смерть которого в жизни еще живущего человека больше не звучит.

Сигети был великолепен. У него печальная полуулыбка и невеселое лицо. Мне показалось, что он болен какой-то долгой и нудной болезнью. К музыке он относится, как верующий монах к своему Богу. Его хорошо бы слушать не в концертном зале, а в церкви.

Холодно. В Москве, говорят, выпал первый снег.

22 октября, пятница

Напряженные и трудные дни. Нервничаю – знаю, что глупо, что делать этого нельзя, но…

Какой я нервный солдат!

Дела, определившие мою жизнь (единственные). Дивные сумерки в Летнем – голубые, с дымной оранжевостью над далекой Невой. Зябнувшие статуи прячутся в домики. Листопад. Безлюдье. Сижу, курю, думаю: город пуст, город совсем пуст. Если пройдут годы – долгие годы – и я буду жива, я снова приду в сумерки в Летний сад и вспомню о сегодняшнем дне. Я вспомню эти голубые предвечерние тени, этот тихий пепел, падающий с тускнеющего неба, – и улыбнусь.

Ноябрь, 4-го, четверг

Через смятение Vierge Eternelle[442]442
  Вечной Девы (фр.).


[Закрыть] темные и ласковые пути Фрейи.

ХХ годовщина, 6, 7, 8 ноября

Великолепные озарения почти счастливых дней. Цветущие руки, цветущее сердце. О будущем – не надо.

10 ноября, среда

Фрейя зла, грустна, сбита с толку и больна. Она ничего не понимает, ничего не прощает и ничего не хочет, кроме собственной жизни, теплой жизни собольего звереныша.

На сцену вновь выплывает старый халат Анатоля Франса[443]443
  Вероятно, аллюзия на книгу: Бруссон Ж.-Ж. Анатоль Франс в туфлях и халате / Пер. с фр. А.А. Поляк и П.К. Губера. Л.; М., 1925.


[Закрыть]. В таком одеянии, конечно, можно жить (и даже следует, пожалуй), но умирать в нем нехорошо.

Самой прекрасной смертью умер Феликс Дзержинский[444]444
  Ф.Э. Дзержинский умер 20 июля 1926 г. от разрыва сердца после своего двухчасового доклада на заседании Объединенного пленума ЦК и ЦКК ВКП(б).


[Закрыть]. Вот человек, никогда не знавший халата Анатоля Франса! Жил в огне, огнем выжигая гнойники преступлений и заразы, не заботясь о том, что попутно огонь сжигал и прекрасные ценности человечества, и, чувствуя смрады и зная о боли, знал только сады своих белых лилий. У него тоже была Синяя Птица, и служил он ей, как рыцари служили даме.

14 ноября, воскресенье

12-го – пустой день. Работа над гидротехническим словарем.

13-го вечером – Кэто. Милый котенок.

Сегодня трудный день (по настроениям). Вечером в театре: смотрела, как играет жена нашего жильца, молоденькая актриса, дочь знаменитого балетчика Леонтьева. Переехала она к нему на днях, бросив мужа, талантливого и хорошо зарабатывающего инженера Левина. Нарядная, вся в заграничных вещах. А у нашего юноши Котлярова, кроме домов, туманных афер и клопиного царства, ничего за душой нет. Это, может быть, тоже называется любовью.

В театре в партере сижу одна, недвижно, ни разу не сойдя с места. Аудитория рабочая: принимает все искренне и примитивно. Реплики с мест – в помощь герою, который нравится («не верь ему, не верь! – слабо, не обманешь!» и т. д.). Потом, в уборных, смотрю, как разгримировывается Леонтьева. Скучаю. Трамвай 37 напоминает остро о Покровской площади[445]445
  Рядом на Фонтанке, 189, находился дом, где жил Рейтц.


[Закрыть].

15 ноября, понедельник

Ничего. Работа по геологии.

16 ноября, вторник

Легкий снег. Геология. Английский. Бессонница – ночами читаю. Днем не позволяю себе заниматься чем-либо другим, кроме работы. Если и читаю, то только технические и научные книги. Замораживаюсь все больше и больше. Работа. Деньги. Платежи. Технические совершенствования. Ночью – Франс, Фейхтвангер, Голсуорси, редко – поэты. Все – мимо, все – не для меня.

Единственный человек, который не предает меня сознательно, это моя мать. Единственный человек, к которому у меня жива вера. И больше – ни-ко-го. Весело? Очень.

17 ноября, среда

Деловые неудачи, вызывающие глухое – и почти злобное – настроение. Бессонница. Одиночество. Тоска. Во время утреннего завтрака – неожиданное письмо от Р. Трудный разговор с мамой на эту тему. Нет, нити еще не порваны. Нити еще несут. Если Николенька знал какие-то дороги ко мне, то Р. знал настоящие дороги.

Что же мне делать? Будем молчать – вот и все.

В тот же день; 7 ч. 30 мин. вечера.

Состояние такое, как после очень тяжелой и долгой болезни. Жить трудно и слабо. Тянет лежать, молчать, ничего не делать – может быть, плакать – не то от слабости, не то от каких-то обид.

Каждый день, ложась спать, думаю: как хорошо, что день уже прошел, как жалко, что день еще будет.

В таком состоянии, как сейчас, очень легко и просто уйти из жизни.

30 ноября

Сегодня Ксения уехала в Вятку. Не помогло ничто: ни развод, ни пустое отношение к аресту мужа, ни отсутствие передач. Она не знает, где он. Бодрится. Держит себя хорошо. Но страх перед одиночеством огромен, и тоска от неизвестности будущего велика. Уезжает с крупными деньгами – и это уже хорошо. Уезжает все-таки в большой город – и это тоже хорошо.

Легковесны и временны жизнь и дела человеческие.

С городом прощалась, как с живым человеком, любимейшим и единственным. И образ города – в ней и с нею.

Жаль ее. Вообще. И жаль, что с нею ушел от меня один из редких хороших собеседников – «с надрывом».

9 декабря, четверг

На столе – орхидеи и белые анемоны. Орхидеи пятнистые, змеиные, страшные. Анемоны хрупки и беспомощно доверчивы. Думаю о цветах. Сравниваю. И от сравнений – в широком смысле – не выигрываю никогда.

Снега. Ранняя зима. Скованность Невы. Красный глаз солнца за дымными мглами.

Переводы для университета, для порта. Финансовое благополучие. Нежные ароматы вин (а почему не «Lacrima Christi»[446]446
  «Лакрима Кристи» (Слеза Христа – лат.) – вино из Кампаньи, производимое из винограда, выросшего на вулканических почвах горы Везувий, – и «Золото Рейнского» – благородные вина времени юности Островской.


[Закрыть]? А почему не золото Рейнского?).

13 декабря, Lundi

Сложны пути человеческие. И страшен человеческий ветер: Ксения, например, вместо Вятки оказалась в Уржуме. А почему 120 км., отделяющие Вятку от Уржума, преодолены ею (как?) в 5 суток?

Говорят, что Пан арестован. И Артемов тоже. И Мессинг тоже[447]447
  В.А. Зайковский был арестован 31 августа 1937 г., осужден 15 ноября 1937 г. И.И. Артемов был арестован, через некоторое время освобожден. С.А. Мессинг был арестован 15 июня 1937 г. по обвинению в шпионаже в пользу Польши; осужден 2 сентября Особым совещанием к высшей мере наказания и в тот же день расстрелян.


[Закрыть]. Удивления во мне нет никакого.

Теория «коммуниста-обывателя» во мне живет давно. Может быть, вместо обывателя нужно поставить другое слово. И кто-то его поставил за меня.

Ночь. Водка. Вино. Очень веселый обед. Пью очень много – и делаюсь опасной, злой и влекущей.

Вчера – в день выборов – выпили втроем пол-литра водки. Эдик пьяный без водки после 24-часового дежурства. Я – пьяная от ожидания.

День выборов был настоящим праздником в нашей семье. 20 лет не могли пройти даром: в особенности для моего мальчика, для мамы, самой молодой из нас всех.

Управдомша о выборах:

– Пихнула их обоих в конверт. Не знаю, милая, кого. А потом зализала и пустила в бадейку…

Управдома на днях выслали. За какое-то восстание как будто. Не знаю. Видно, вышлют и семью. Девочки трогают и тревожат. Что с ними будет?

А почему я никогда не думаю, что будет со мною?

Верить, верить… для веры нужны стимулы? Нужны. А если их нет?

16 декабря, четверг

Ночью долго не могу заснуть.

О, Жизнь, какую расплату ты требуешь от меня?

Занимаюсь концентрацией воли. Думаю, успокаивая:

«Так лучше, так гораздо лучше… И так надо, надо, надо».

Действует плохо. Но все-таки действует. И то хорошо.

Живу как в бреду, сознавая свои бреды: иногда кажется, что линия безумия приближается вплотную. Но безумия от разума, от логики, от дифференциального исчисления.

Никогда еще не было мне так трудно, как теперь.

26 декабря, воскресенье

Давно не было такой снежной, такой метельной зимы. Снег падает каждый день. Холодно. В газетах пишут, что за эти месяцы выпало больше снега, чем за всю прошлогоднюю зиму.

У меня тоже никогда не было такой зимы, как эта. Метели, метели… выдержу ли их до конца?

Елка. Белые анемоны в большой нарядной корзине.

Серии марок и граммофонных пластинок. Вино. Много важных деловых разговоров, в которых настоящее и будущее (и оттого, что в этих деловых разговорах, определяющих мою линию жизни, есть элемент будущего, – очень хорошо и очень страшно). Взрывы тоски и злобности. Точка приложения творческой силы и воображения совершенно другая, нежели в те давние (а может, и недавние?) годы, когда она называлась: литература. Фантастические планы стали планами реальными, не потеряв ничего из своего фантастического авантюризма. Мысли стали делами; искусство становится жизнью; книги пишутся в жизни и на жизнях.

От привычного окружения ушла очень далеко: где-то живет безработная Анта, где-то стенографирует и развлекается Киса, где-то встает на новые пути Ксения.

31 декабря, пятница

Сумасшедший день, день святых безумий.

Последний день 1938 года, вероятно, будет другим.

Я влюблена в мое безумие.

1938 год

Ночь на 1 января, 3 часа утра

Нет слова «никогда». Нет рубежей. Нет времени.

Встреча Нового года – как всегда. Шампанское. Старка. Слушаю музыку. Стихов не читаю, вопреки обыкновению прежних лет. Очень плохое самочувствие: Т° 38 гр., боли в боку, задыхания. Руки дрожат. Бреды, бреды…

А дальше что?

Если бы и дальше были те же бреды… о, если бы…

5 февраля, суббота

В дневнике Ван Гога есть слова:

«Garde aux lendemains de fêtes! Garde aux mistrals d’hiver»[448]448
  Опасайся послепраздничных дней! Опасайся мистралей (фр.).
  Дневники Ван Гога не известны. Вероятно, Островская читала письма Ван Гога (Lettres de Vincent van Gogh à son frère Théo. P., 1937). Но цитирует она неточно. 29 июля 1888 г. в письме к брату Тео из Арля Ван Гог пишет: «Я опасаюсь похмелья [после победы импрессионистов]» (Ван Гог В. Письма. М.; Л., 1935. Т. 2. С. 103). О мистрале в Арле Ван Гог упоминает многократно.


[Закрыть]. Читаю это как предостережение.

Такая радость – и такая тоска, тоска…

«Gard aux lendemains de fêtes!»

Почти весь январь дома: больна. Редкие встречи с теми людьми, которые называются «друзья» и «знакомые». Работа: диссертация для Андрияшева[449]449
  См.: Андрияшев А.П. Очерк зоогеографии и происхождения фауны рыб Берингова моря и сопредельных вод: Дис…. канд. биол. наук. Л., 1939.


[Закрыть], физиология рыб для Петергофского института[450]450
  Имеется в виду Физиологический институт им. Ухтомского, созданный в 1934 г. в Старом Петергофе на базе Биологического института Ленинградского государственного университета.


[Закрыть], высшая математика – для Киреевского (новый клиент, пришедший не из делового мира, а «через знакомых» – странный: недурен собой, старомоден, целует руку, почтительно-разговорчив, вызывает яростную неприязнь мамы, интуитивную, неизвестно за что). С работой – очень хорошо. С особой нежностью делаю переводы для Андрияшева: талантливый, тихий юноша, у которого должно быть большое будущее.

16 февраля, среда

Сегодня – очень странный день. Ничего не случилось, ничего не произошло. Все было так же, как и вчера.

Странность заключается в том, что в моей комнате, около пианино, в поздние сумерки я услышала неожиданное и странное – да, да, очень странное: о неполноценности. Двойная реакция – мгновенная: биологическая (-) и ментальная (+). То, что, несмотря на удивление, успеваю отметить эти реакции, удивляет меня также. Ощущение шока, не давшего внешнего эффекта. Моего голоса нет. Я не говорю ни слова. Скажу я, вероятно, позже – что-нибудь скажу, много позже.

В прошлом году (1937), в день шестого ноября (воскресенье) мною было написано на листке откидного календаря следующее:

«Мысли о физической немощи, о том, что комплексная радость не может восприниматься физически, что шлагбаум к этому – недуг и боль, физическое состояние и комплекс прошедшего, приведший к неполноценности».

21 февраля, понедельник

Много думаю о словах, услышанных 16-го. Много думаю – неожиданно для себя. Но не говорю ничего.

Мне нужно очень многое увязать и объяснить, исходя из правильности этих слов, объяснить не в сегодняшнем дне, а во вчерашнем. И понять. Потому что все, понятое вчера, эти слова делают непонятным сегодня. Но пока я буду молчать.

Чудесный вечер. Много смеха во время послеобеденного кофе. Шампанское. Ликер моей собственной выдумки. Из японского зонтика сооружается лампа.

«А где-то далеко, на острове Готланд…»

26 февраля, суббота

В прошлом году в этот день я лежала на диване больная и слушала пьесу Клоделя: «Annonce faite à Marie»[451]451
  «Благая весть, принесенная Марии» (фр.). Имеется в виду пьеса: Claudel P. L’Annonce faite à Marie. P., 1912.


[Закрыть]. Голос, однако, звучал все время – где-то очень глубоко, во мне. В прошлом году – в этот день – я написала на календарном листке «Не убий».

И через минуту: «…но с перерывом…»

Нет. Нет. Нет. Смерти с перерывом не бывает. Все умирают один раз – и навсегда. Если же бывает возрождение – или даже Воскресение, то умершее возрождается – или даже воскресает – уже другим. Это то же самое и не то же самое.

Воскресший Лазарь[452]452
  Аллюзия на Евангелие от Иоанна (11:144).


[Закрыть] был тот же и не тот.

Март, 1-е, вторник

После очень тяжелого дня в большом одиночестве, когда были пройдены все ступеньки.

19 марта, суббота

Восточные ветры опустошительны. Очень трудное настроение и состояние.

Думаю о том, что из меня бы вышла незаурядная актриса.

Чтение: о Дизраэли, английские уголовные романы, «Лже-Нерон» Фейхтвангера[453]453
  См.: Фейхтвангер Л. Лже-Нерон / Пер. с нем. И.А. Горкиной и Э.А. Розенталь. М., 1937.


[Закрыть]. Читаю много и, читая, отмечаю, что я читаю, что это книга, что чтением занята именно я.

Март, 31-е, четверг

Улицы. Нева. Я живу в моем городе. Это мой город. Я здорова. Я больна. Круги моей жизни сошли с ума. Окружности их лопнули. Резко изменились скорости и пространства. Произошли механические и геометрические катастрофы. Я очень спокойна. Я очень много улыбаюсь. Я подхватываю обломки крушений и быстро (с закрытыми глазами) строю новые круги. Ведь жить надо. Мне жить надо, а не кому-то другому. Вот – строю, строю…

Май, 28, суббота

Дождь. Холодно. Весна в этом году поздняя и не теплая. На днях в Павловском парке смотрела на еще голые ветви дубов и лип. Трава молодая, легкая; в ней – ветреница. Цветет черемуха. Если долго лежать на спине и смотреть в небо, то за голубым ясно видится черное. И это черное очень близко. Но замечают его близость немногие. Лучше верить в вечность лазури: проще.

Если бы писать каждый день – и обо всем… Какая интересная получилась бы книга. И сколько проклятий рухнуло бы на ее автора… А какой-нибудь умный Фрейд приступил бы к изучению его личности «по данным собственноручных записей и свидетельских показаний».

Получился бы забавный винегрет!

Радуюсь новой любви в моей жизни – к Маяковскому. Портрет его на письменном столе. Смотрю на него, улыбаюсь – понимаем друг друга. Ненависть, товарищ? Ненависть. Ну, что ж… Таланту любви цвести не время.

Май, 29-го.

Утром – прекрасные большие слова. Слушая, думаю:

«Мое, мое… мой… моя…»

Потом диспансер. Рентгены, требования анализов, растерянность врачей. Мне весело и все равно.

Врач: «Каждому человеку дается материала на одну жизнь. Некоторые получают больше, но это исключения. Вам же вообще дано меньше, чем на одну жизнь. Почему же вы живете так, словно у вас запаса хватит на пять жизней? Вы растрачиваетесь и сгораете».

Растрачиваю? Сгораю? Пусть. Мне все равно.

Июнь, 6-го, понедельник

Прекрасная погода. Букинисты. Выставка грузинского искусства[454]454
  Выставка произведений художников Грузинской ССР проходила в Русском музее с 30 мая по 20 ноября 1938 г.


[Закрыть].

Июль, 5-го, вторник

Город Пушкин. Дождь. Аллеи Александровского парка. Гнедич. Розовое варьете. Разговоры о Гумилеве, о Мартине Лютере, об итальянском Возрождении и о мистификации. Совсем как в прошлом году. Но это не прошлый год. Это – сегодня.

В теле – глухая боль и глухая радость.

Распятая птица.

Ночью – красный месяц, исчезающий в туманах страшных гнилых испарений.

Вся моя жизнь – как марево.

11 июля, понедельник

День, в котором было очень много роз и очень много солнца. Все-таки раздвоенность – «а» переживает, «в» наблюдает, «с» оценивает, причем и «а», и «в», и «с» – одно и то же лицо.

И переживания, и наблюдения, и оценки очень интересны, но в разных планах.

Чтение книги Шадурна «Vasco»[455]455
  См.: Chadourne M. Vasco. P., 1928. Книга французского писателя Марка Шадурна – приключенческий роман с философскими отступлениями – о человеке, пытающемся найти спасение от внутреннего беспокойства в экзотике и ярких внешних впечатлениях.


[Закрыть]. Много любопытного и наводящего, но и только. Глубинную личность нужно искать не здесь. Это за семью замками.

Иногда страшно: а вдруг глубинной личности вовсе и нет? Только блестки на поверхности, кривые отражения, романтика, поза, рыцарский шлем – и мое собственное воображение?

Ну, что ж. Трезвость – дело хорошее.

Юмор, шутки, зубоскальство, изысканность остроумия. Светящийся экран (не надо говорить, не надо спрашивать, не надо анализировать).

А – если – я – иначе – не – могу!

Вечером: Марсово поле, розовый закат, чудесная луна, кафе «Норд»[456]456
  Невский, 44. Первая кондитерская по этому адресу открылась еще в 1903 г. В 1936 г. получила название «Норд». После Второй мировой войны, во время борьбы с космополитизмом, переименована в «Север».


[Закрыть], исковерканный Невский.

Веселей, веселей, веселей!

12 июля

Жара. Блуждания по городу. Музей Ленина в Мраморном[457]457
  В 1937 г. в Мраморном дворце на Дворцовой наб., 6, был открыт филиал Центрального музея В.И. Ленина.


[Закрыть]. Несмотря на почти подчеркнутую неполноту, очень интересно. Хороша экспозиция и замечательны некоторые документы. Жаль, глубоко жаль, что до сих пор нигде не дан Ленин-человек. Вся жизнь этой необыкновенной личности была политическим боем, согласна. Но были минутки, когда он любил Бетховена, Пушкина, детей. И у его родителей и у его дедов были такие черты, которые, быть может, косвенно определяли возможность возникновения и таких минуток и политических боев.

По-моему, подходит время, когда Ленина можно показать во весь его рост.

Кто это сделает?

Вечером – усталость, жар, телефоны.

13 июля, среда

Очень уж я люблю смотреть в корень вещей. Не говорю ничего, подаю пустые реплики и смотрю, как выворачиваются наизнанку актеры. Очень смешно видеть, как люди тебя обманывают и пребывают в творческой уверенности, что ты веришь им полностью и об обмане даже не догадываешься.

Как все боятся правды.

Опять Пушкин. Киснущая туманность Гнедич. В парке говорим о Фаусте, Mallarme и Гете. Говорим о Гейне и о Луначарском. Бернард Клервосский был противником Абеляра[458]458
  Пьер Абеляр полагал, что путь к познанию истины, сущности вещей – это путь разума (соединенного с откровением). Бернард Клервосский считал, что правда веры не нуждается в доводах разума.


[Закрыть]. А что сделал Бернард Клервосский?

В Пушкин, вероятно, поеду не скоро. Мне надоедают и мистификации, и тройные средства путей сообщения.

14 июля

Дома. Перевод о сурках, который не пишется. Уборка квартиры с мамой – почти генеральная. Жарко. Просмотр старых папок: интересны мои характеристики, данные в свое время паранормальным приятельницам Боричевского (где Вы, Эрмит[459]459
  Так (от Eremites – Пустынник, Отшельник – греч.) друзья называли И.А. Боричевского.


[Закрыть]?). Читала и улыбалась. Как все это далеко. Возможно, однако, что через это надо было пройти. Сколько во мне теперь сухости, трезвости, юмористического скепсиса. А сколько тогда было горения и веры. Все ждалось каких-то откровений. Откровения и пришли – да не такие.

А что бы было, если бы я все-таки поехала на Фонтанку? Дома были бы неприятности, дома был бы скандал. В любимых глазах было бы огорчение, боль, страдание – пусть даже немного преувеличенное (для эффекта). Я бы томилась и беспокоилась – и, вероятно, потом просила бы прощения.

Но на Фонтанку мне поехать хочется. Во мне всегда живет это желание, и часто, бывая в городе, на улицах, я с усмешкой наблюдаю за собой: вот трамвай 37, вот троллейбус – ну, что же, что же? Рискни.

Но проходят дни, месяцы, годы. Я не делаю ни одного движения. А мне ведь нужно немного: прийти – посидеть в кресле – погладить руками и взглядом книги и разойтись – может быть, даже и не сказать ни о чем?

Как странно: некоторые трагедии моей жизни формально напоминают любовные драмы героев сентиментальных романов. Разлуки – невозможность встреч – бессердечные родители и так далее. Возможно, что настоящие женщины переживают с такой же остротой свои эмоциональные перипетии (разговор с любимым мужем, память о любовнике и так далее). У меня же все это имеет отношение (во внешней форме) к старому Дому на Фонтанке, где живут весьма пожилые люди, муж и жена, причем муж немногим моложе моего отца, которому 68 лет.

17 июля, dimanche

К вечеру – теннис и Киса. Новые знакомства. Болтовня ни о чем. Рубиновое солнце. Много печальных и легких мыслей, не обязывающих к трагедиям.

Помню, в свое время много думала о неразделенности любви (при разделенности жизни и событий жизни, допустим). Теперь думаю о другом – о неразделенности жизни и ее событий, когда два человека, идущие совершенно различными и неизвестными друг другу путями, находят полное и прекрасное единение разделенности только в одном плане: в плане любви. Я думаю, тяжело и одно и другое. А что тяжелее?

20 июля, среда

Обедаю у Басовой, возникшей на моем горизонте после почти двухлетнего перерыва. Понимаю, что я нужна этой интересной женщине, к которой я очень хорошо отношусь, но пока не понимаю, в чем и для чего. В бескорыстие ее памяти и симпатии я, конечно, не верю – все это имеет другие корни.

Пьем водку. Смотрим парижские туалеты и замки и музеи Франции. Она полгода провела в Париже, где в нашем павильоне работала на Всемирной выставке[460]460
  Всемирная выставка 1937 г. (25 мая – 23 ноября) проходила в Париже под девизом «Искусство и техника в современной жизни».


[Закрыть]. Отравлена Парижем тряпок и какой-то личной любовной историей. Держится хорошо, хотя не так умна, как я вначале думала. Не люблю грубости в рисунке.

Возвращаюсь ночью в такси. Душно. Желтая луна. Физически чувствую себя очень плохо и неуверенно.

21 июля, четверг

Спутанный день: дрова, Николай Михайлович, доктор Тотвен перед отъездом на дачу, вечером кислая и злая Анта, с которой неожиданно скучно (за последние годы отмечаю это все чаще и чаще: с нею, с такой любопытной и умной женщиной, начинает бывать скучно. Кто-то из нас переменился. Я – может быть. Она – наверное).

25 июля, Lundi, nuit

Человеческой слабостью очень легко оправдывать себя и чувствовать, что все-таки ты очень милый и замечательный человек. Но наш марксистский суд человеческой слабости во внимание принимать не может и не должен. Так, исходя из понятий слабости человеческой, можно оправдать и проигрыш Республики!

Август, 13-го, суббота

В записной книжке за 1936 год сказано:

«Aimer un être de fiction! Quelle folie outrageante pour celui qui aime!»[461]461
  «Любить выдуманное существо! Какое оскорбительное безумие для того, кто любит!» (фр.).


[Закрыть]. Думаю об этом на Островах, где хорошо и скучно.

А разве бывает так, чтобы люди любили подлинное, а не воображаемое? По-моему, нет. Все зависит от степеней творчества и от талантливости партнеров. Ведь за подлинную сущность можно любить лишь очень немногих людей. Все это знают – ну, а стараются подавать себя понаряднее, попышнее, подороже. А если заглянуть за кулисы… сколько все-таки мерзости в человеке!

Игра в невинные мистификации продолжается. Веря моей искренней улыбке и нежным глазам, меня обманывают и продают на каждом шагу. Мне весело, но я молчу. Подумать только – кто, кто обманывает меня, кто продает меня?

Я – прекрасный строитель карточных домиков.

Но все-таки я знаю это.

Август, 25, четверг

Очень тихий, очень ласковый и очень печальный день. Мысленно называю себя зрячей слепой. Усталость. Много молчания. Страх перед возможными словами: не мой страх.

Ну, посмотрим, что будет дальше.

Сентябрь, 10, суббота

Голубая комната. Gêne qui ressemble au trouble[462]462
  Неловкость, похожая на тревогу (фр.).


[Закрыть]. Знакомые вещи, которые вдруг кажутся чужими. Слова не те, которых ждали. Руки не те, которые должны были бы быть. Как говорят вещи! Как я умею их слышать. Amertume. Etonnement. Et – dégoût (pour la première fois)[463]463
  Горечь. Удивление. И – отвращение (впервые) (фр.).


[Закрыть].

30 сентября, пятница

Летний сад с моей красивой ученицей. Желтые листья. Свежесть. Голубые дали.

День больших неназванных печалей.

Усталость, депрессия. Ах, все равно…

Господи, дай мне быть глупой! Дай мне дар безмятежной глупости и безмятежного счастья!

Мысли: всегда говорят – человек предал человека, человек предал бога. А что бывает, когда бог предаст человека?

Когда я в театре, я знаю, что я в театре, а не в жизни. А когда я в жизни, мне необходимо знать, что я не в театре.

Со вчерашнего дня (символический день пустоты!) начала писать по-французски заметки «О театре в жизни», об эллинских богах, о губной помаде и о всяких пустяках. Лилии, конечно, могут цвести и в Геркулануме – это поэтично. Но место ли им в борделе?