Текст книги "Дневник"

Автор книги: Софья Островская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

– Даже ваша мама выполняет все свои обязательства по доброй воле, потому что юридически она от них уже свободна.

С мамой и братом последние дни у меня отношения натянутые, холодные и недобрые. Впрочем, почти со всеми, кто меня любит, такие. Заморозилась.

Сегодня – уроки. Французские беседы. В пожилой даме, пришедшей ко мне, большая леность и мир.

На столе коралловая калина и густо-зеленый брусничник. Осень, осень… А какова осень в Альпах? Так же ли опадает золотой кленовый лист, как в Павловске? Так же ли стеклянно-мглисты погожие дни, как над Невой? И так же ли медленно и горько бьется жизнь?

31 октября, суббота

Жесткость спасает от жестокости.

Жесткость – это воля. Жестокость – это страсть.

Глазами Ольги Константиновны Блумберг открыла в себе жесткость и сначала даже удивилась этому. Часто слышала:

– Vous êtes dure! Tu es dure![380]380
  Вы жестоки! Ты жестока! (фр.).


[Закрыть]

Но не знала, что это может быть правдой.

Настроение сглаживается, от гнева устают тоже.

Кругом говорят, что нужно жалеть, что нужно быть человечной, что нужно иметь сердце. Для того чтобы никого не огорчать, с большим трудом, с большой болью преодолеваю себя. Мне трудно, мне очень трудно. Все время больна – грипп, температура, почечные боли. Никуда не выхожу. На дворе, кажется, хорошо.

10 ноября, вторник

Продолжаю болеть – плеврит, боли при вдохе, вечерами 38,2–38,6° C. Не лежу. Работаю мало. Читаю. Приходят разные женщины, у которых разные и схожие жизни: моя красивая ученица, Киса, Ксения, Таночка. Везде любовь или пародия любви. Везде драмы или пародия драм.

С удивленной обидой слушала исповедь Кисы – самая чистая, самая добродетельная, «la plus droite, la plus femme mariée»[381]381
  «самая правдивая, самая настоящая замужняя женщина» (фр.).


[Закрыть], по выражению мамы.

Ваграм Папазян, четыре дня, в четырех дачах около пяти часов совместного пребывания. В итоге – неожиданная измена мужу, связь, адюльтер. Одиннадцать лет брака – пусть не особенно счастливого, безупречного со стороны Кисы – летят к черту. Во имя чего?

– Он говорит о любви по-французски, Сонечка, разве можно устоять перед этим?

Не знаю.

Во сне мне тоже говорят о любви по-французски.

– Со мной что-то случилось. Он может сделать со мной все, что хочет. Это вроде гипноза.

– Со мной никто так не говорил, как он.

– Все это так просто и так естественно, что я не представляю себе, чтобы могло быть иначе. И поэтому во мне нет ни раскаяния, ни сожаления, и я совсем не чувствую себя виноватой.

– Я знаю, что он меня бросит. Но мне все равно. Я рада, что было то, что было.

– Я не знаю, люблю ли я его. Я увлечена. И я не могу без него.

– Скоро он уезжает на гастроли в Киев и зовет меня с собою. Может быть, я и поеду. Нет, конечно, жену он не бросит. Но мне совсем не страшно и не стыдно быть его любовницей. Содержанкой я не буду, потому что хорошо зарабатывать могу всюду.

– В Ленинград должен скоро приехать муж, и мне первый раз не хочется, чтобы он приезжал. Кажется, он бросит службу на Свири и будет устраиваться здесь.

– Во всем этом виноват муж. Если бы он не уезжал постоянно из Ленинграда, этого бы не случилось. Зачем он оставлял меня одну?

Обо все этом Киса говорит просто и чисто, с обычным для нее юмором и талантом детального «внешнего» рассказа. Вероятно, так же просто и недраматично изменяли своим мужьям ее бабушки и рассказывали об этом по-французски своим подругам. В этом ее кардинальное отличие от Ксении, где все книжно, сложно, углубленно, где анализируется каждый жест и каждая фраза, где между ее любовником и ею постоянное присутствие Фрейда, Достоевского и французских психологов-романистов. Ксения отдает себя вся, до конца – жизнь, служба, дом, муж, знакомые – все ушло на десятый, на двадцатый план. Она может говорить и думать только о себе и о своих переживаниях. У Кисы все на прежних планах – если сдвиги и есть, то они мало чувствительны. У нее просто возник еще один план, который прекрасно уживается с работой, с друзьями, с мужем, портнихами и так далее. Киса – женщина фактов. Ксения – женщина фантоматического творчества. А результат один и тот же: половая близость с новым мужчиной.

Все это мне очень понятно и ясно – так, как бывает понятно и ясно действие в книге.

Книга все-таки любопытнее – она дает больше.

По-старому ежедневные встречи с отцом за завтраком, за обедом. Устаю от своей вежливой и предупредительной готовности к разговору. Отец говорит только о себе и о своих делах и планах. В нем детское легкомыслие и детский эгоизм: ничего больше его не интересует. Когда же он хочет доставить удовольствие мне и брату и коснуться тех областей, которые мы любим и которые ему и чужды и безразличны, потому что в этих областях не существует ни его, ни его дел, ни его планов, он говорит мне:

– Пушкин очень хороший писатель.

А брату задает вопрос из политической и экономической географии и истории:

– Расскажи, что такое Саудия[382]382
  Краткое название королевства Саудовская Аравия на арабском языке.


[Закрыть]? Кому принадлежит Исландия? Что слышно с Афганистаном?

О том, что эти области интересуют Эдика, он узнал только несколько дней тому назад от меня. Узнав, удивился, пожал плечами, помолчал – и через час начал шармировать своего сына, которого он совершенно не знает.

Был ли у меня такой разговор с отцом в его первый приезд?

После обеда, когда мы много говорили с братом (то есть я с братом) и когда Эдик что-то рассказывал со своим обычным английским юмором, отец прошел ко мне в комнату и сказал:

– А знаешь, Эдик у тебя очень симпатичный.

Рассказала потом об этом маме и брату. Много смеялись. Не скажу, чтобы очень весело. Это – как первая встреча Эдика с отцом после его возвращения в мир. Эдик вошел ко мне, закрыл за собою дверь, сел и произнес очень серьезно:

– Действительно у меня необыкновенная жизнь, и я начинаю думать, что я сам – необыкновенный человек. Подумай: мне нужно было дожить до тридцати лет, чтобы первый раз поцеловаться с отцом.

Настроение тихое – внешне. Но внутренне чувствую себя так, словно куда-то надо ехать, торопиться, не опоздать. Внутри так, как на большом вокзале. И сердцебиения притом.

13 ноября, пятница

Вчерашний день – плотный, трудный, насыщенный людьми и эмоциями. Ильинчик, которого не видела несколько лет (все пишет, все обличает, все ищет!)[383]383
  По-видимому, имеется в виду М.В. Ильинчик.


[Закрыть], Майданский, Таночка, Киса. Утром и ночью – простые слова, а в них сложность всей жизни, а от них неукротимая тревога – будь то в печали, будь то в радости.

Вчера же – вызов в ЖАКТ[384]384
  Жилищно-арендное кооперативное товарищество.


[Закрыть], где милиция официально объявляет мне о постановлении по ходатайству отца о проживании в Ленинграде: отказано – на четырех бумажках. Глаза ЖАКТов, милиции и посторонних посетителей жадно и осторожно следят за моим лицом. Бумаг на руки не выдают. Просто расписываюсь: тогда-то мне объявлено о том-то. Все.

15 [ноября], воскресенье

Первая полноценная ночь – после люминала. Заснула после 2-х, проснулась в 10, очень радостная и благодарная, со свежей головой, с внутренней улыбкой: был сон, ночь была во сне. Температура еще держится, но выше 37,5–[37,]7° C не поднимается. Урок с моей красивой ученицей: Chanson de Roland[385]385
  Песнь о Роланде (фр.) – средневековый героический эпос, записанный на старофранцузском языке.


[Закрыть]. Срочный перевод трудного почерка. Как в почерках проявляется человек, не тот, внешний, известный всем, а другой, спрятанный, глубинный и мало знакомый. Два лица – три лица, а может быть, и больше. И редко, редко знаешь любимых и близких, но пришедших извне, из мира, из жизни, из чужой крови, из чужого дома.

Запомнить:

Людей выдумывать не надо.

Не требовать от них больше того, что они должны дать.

Из того, что они дают, уметь извлечь ценность – единственно нужную.

И на многое, на многое смотреть сквозь пальцы.

И то, что есть, никогда не сравнивать с тем, что могло бы быть.

Тогда жизнь будет и легка и прекрасна.

Все дни – и почти все часы – заполнены людьми. Сегодня вечером должны были прийти Тотвены – и не пришли: старик был днем – жаловался на жену, на ее ревность – скучно.

За окнами – ноябрь, мокрый, с ранними сумерками, с поздними рассветами. Унылый месяц. Каждый год встречаю и провожаю его болезнью. За окнами – пути людей, театры и концерты, кабаки и больницы, тюрьмы и вокзалы. За окнами – мир. И мир этот – и весь мир, больше этого мира – во мне, со мной, близкий и чужой. И я тоже – и близкая ему, и чужая.

Хорошее чтение: Моруа – «Cercle de Famille»[386]386
  Семейный круг (фр.). Maurois A. Le cercle de famille. P., 1932.


[Закрыть]. И целая грудка непрочитанных книг, тем более интересных, что они еще не прочтены.

Завтра Анта. Вернулась из Хибин[387]387
  Приказ № 180 по Кольской базе АН от 7 ноября 1936 г.: «Премировать Оранжирееву А.М. – ученого секретаря базы – за исключительно огромную работу по оказанию содействия научным экспедициям, за организацию и постановку учета научной работы, за создание научного архива материалов по Кольскому полуострову – путевкой в дом отдыха на Южное побережье Крыма». В ноябре 1936 г. Оранжиреева уехала в отпуск и не вернулась на базу, уволившись по окончании отпуска с 28 января 1937 г. «по состоянию здоровья», как видно из документов ее личного дела, хранящегося в Научном архиве. См.: Кировский рабочий. 2000. № 39. 29 сент. С. 3.


[Закрыть]. По-видимому, остается в Ленинграде. Хорошо это. С ней всегда любопытно – несмотря на тьму и ложь. Или, может быть, именно поэтому.

И завтра же Киса: со своим романом и с портнихой, у которой вместе заказываем эпатирующие платья.

Но о чем же я тоскую? О чем думаю? Ведь мне же больше ничего не нужно. У меня же есть… как будто все – как будто все.

 
Воют ветры, ветры буйные,
Ходят тучи, тучи черные…[388]388
  Неточная цитата из стихотворения А. Кольцова «Песня» (1840).
  Правильно:
Дуют ветры.Ветры буйные,Ходят тучи,Тучи темные.

[Закрыть]
 

По радио передают концерт Веры Духовской – какой чудесный голос и какой странный смешанный репертуар: классический романс и партизанская песня, народная песня и звуковое кино. Жаль.

Мысль – замедленное действие (Моруа)[389]389
  Цитируется роман Андре Моруа «Семейный круг» (см.: Моруа А. Семейный круг. М., 1989. С. 98).


[Закрыть].

27 ноября, пятница

Кажется, из всех русских писателей больше всего я люблю Салтыкова-Щедрина.

На улице – легкий сахар снежка. После плеврита начала выходить с внимательной и издевательской осторожностью к себе. 24-го обедала с отцом у Тотвенов: вместе мы не выезжали с ним больше 12 лет. Неприязни и раздражения больше нет: глубокое и спокойное равнодушие. Возможно, что выравнивание моего настроения происходит главным образом от Luminal’а, к которому я начинаю питать пристрастие.

Чтение разное и неплохое.

По временам яростные взрывы тоски, переходящие в тупое и нудное ощущение скуки. Постоянно нужен высокий вольтаж.

Удивительная творческая опустошенность: не пишу и не могу писать. Отношусь к себе с глубочайшим равнодушием и опять-таки с издевательством: зачем и о чем?

После уничтожения призраков наступает полоса мертвой трезвости – очень разумной трезвости, очень логичной и удобожизненной. В такой разумной и логичной трезвости живу теперь я. Живу в единственно возможном для меня плане – в плане полной и ясной реальности. Сопротивление мое на все высшее выражено очень серьезным коэффициентом жестокости.

Я не хочу полетов – никаких.

28 ноября, суббота

Падает снег. Под кружевной метелью выходила по делу. Около почты грузовик наехал на панель и искалечил человеков. Толпа, любопытная к смерти и страданию, стояла густо и гудела почти радостно. Потом дома: внимательное и холодное чтение статей в журнале «Под знаменем марксизма»[390]390
  «Под знаменем марксизма» (Москва, 1922–1944) – философский и общественно-экономический журнал.


[Закрыть] – карандаш, выборки, отметки.

Полностью принимаю марксистскую оценку творчества Толстого[391]391
  См.: Луппол И. Лев Толстой, история и современность // Под знаменем марксизма. 1936. № 1. С. 151–163.


[Закрыть]. Иначе я о нем и не думала – может быть, только другими словами и с менее заостренной точностью.

5 декабря, cуббота

Каждый вечер – высокая температура: до 38 °C и больше. Главным образом дома.

Каждое утро, когда сижу перед зеркалом, вижу в своем отражении не себя, а бабушку – ту, особо любимую, которую никогда не знала, потому что умерла она в 1895 году.

Каждый день – разные дела жизни (и маленькие и большие). Острые вестники злобы и раздражения перемешаны с утешительными минутками растроганности и мгновениями нежности.

Позавчера отец выехал в Москву – устраиваться через каких-то главков на юг. Жил все это время не у нас, а где-то на Васильевском, где по знакомству ему устроили комнату за 100 рублей в месяц. Приходил завтракать, обедать. Рассказывал о том, кого видел, где был, и, как и раньше, рассказывал туманно, неправдиво, с непродуманной до конца ложью, с мелкой и неумной фальшью. По-моему, искренне отец умеет только злиться и ненавидеть. Всегда вслепую, но всегда искренне. И с ним и от него устали очень.

Все-таки странно, что он – мой отец.

И с люминалом и без люминала – сны, сны, замечательные сны. Никогда не хочется просыпаться…

Вечером – вместо радости раздражение и отчужденность. Нераспечатанная пачка душистых папирос. Сброшенный свитер. Жар.

Полчаса. Сорок минут. Может быть, час.

Головная боль. Аспирин. Усталость.

6 декабря

Молчаливый день.

8 декабря, вторник

Вчера: больной Эдик, тихое и очень позднее утро, неожиданное возвращение из Москвы отца, внесшее смятение в нашу праздничную тишину. Удивительная легкодумность в этом человеке, связанная с оптимистичным фатализмом игрока. Полная отчужденность.

Падал снег. Было скользко и мокро. Поздние дни петербургского ноября. Улица. Маникюрша. Фонари. Рекламы. Духи к именинам Кисы. Отрывистое чтение «Безобразной герцогини» Фейхтвангера[392]392
  См.: Фейхтвангер Л. Безобразная герцогиня: Роман / Пер. с нем. В. Вальдман. Л., 1935.


[Закрыть]. Телефонная консультация по вопросам английского перевода. Телефонные разговоры с издательством. К вечеру – пустая болтовня с жильцом, который собирается на Шпицберген: честно желаю ему удачи, потому что соблазнительно в течение года жить без жильца, каким бы милым и удобным он ни был.

Не переодеваясь, в сером джемпере, в пестром шарфе, в каждодневных туфлях, иду с братом к Кисе. У нее – до 4-х. Пью только водку – и пью много и умно, не хмелея, в большом и в жестком холодке. Все дамы – в шелках, все одеты лучше меня, но я знаю цену себе, я знаю, что, несмотря на тряпки, я лучше их, я вижу это, я чувствую по глазам мужчин, по взглядам женщин – и мне делается и смешно и мерзко. Гордость моя отвлеченная и сложная: просто очень уверена в себе, всегда уверена, я знаю, что я умна, что мужчины боятся этого. И так как я знаю все это – и еще многое другое (культ Елизаветы Английской[393]393
  Английская королева Елизавета I Тюдор, отказываясь от замужества, заявляла, что «обручена с нацией». К концу 1580-х гг. сформировался ее культ: в народном сознании королева-девственница уподоблялась Деве Марии и считалась покровительницей протестантской Англии.


[Закрыть], например), – я ласкова, дерзка, равнодушна, вызывающа и весела. Боровский, которого я не видела года два, косит на меня свои глупые глаза. Братья Кукорановы лепечут какой-то пьяный вздор. Все это очень смешно. Все это очень грустно. Женственность. Пол. Проблематические возможности. Брачное оперение. Только потому, что женщина, что женщина красива и остра.

А если бы я была безобразной? Гораздо умнее, но безобразной?

Я знаю все это. И мне смешно и мерзко.

10 декабря, четверг

Написала несколько придуманных страниц из дневника придуманного старого человека. Когда, после чая, прочла их вслух моим, отреклась от страха и тоски. И сейчас, несмотря на интересное чтение («Enfantines» Valery Larbaud, «Les Loups» Guy Mazeline[394]394
  См.: Larbaud V. Enfantines [Детское]. P., 1932; Mazeline G. Les Loups [Волки]. P., 1932.


[Закрыть]), на музыку, на безразличные телефонные переговоры, – тоска, близкая к отчаянию.

Вчера: жар, бесцельные и нелепые попытки поссориться, уколоть, сделать больно – очень – до задыхания. Густой папиросный дым. Пустые разговоры о литературе. Пустые слова.

И очень поздно: пытка Фрейей[395]395
  В германо-скандинавской мифологии Фрейя – богиня любви и войны, плодородия, эроса.


[Закрыть], ее бессильной силой, ее безумием безвластия. Всеми тайными силами тьмы и ночи. Пустая и бесполезная пытка, потому что не нужная ей самой.

Нелепые дни, нелепое настроение. Нелепые люди. И скучно – очень.

19 декабря, суббота

Как и весь мир, должно быть, я часто думаю о том, что король Великобритании Эдуард VIII недавно отрекся от престола, так как хотел жениться на своей любовнице Симпсон, а парламент, Болдуин, конституция и вся Англия вместе с доминионами этого не хотели[396]396
  10 декабря 1936 г. король Эдуард VIII подписал отречение от престола. На следующий день он по радио обратился к нации, заявив, что поступил так, поскольку находит невозможным исполнять обязанности короля без помощи и поддержки женщины, которую любит.


[Закрыть].

Обыкновенная женщина, которой уже лет 40 и которая дважды была разведена, оказалась сильнее корон и империй. Весы истории – впервые в мире – показали не то, что показывали все время на протяжении долгих столетий. Эдуард VIII сделал необыкновенный романтический жест, нелепый, безрассудный и опасный. Пусть это даже жест пустой, лишенный романтического содержания и основанный на гораздо более глубоких политических корнях, которых мы не знаем. Романтическую внешность, однако, от него отнять нельзя.

Первый королевский поступок, который был для меня утешительным.

Вчера отец уехал в Кировск[397]397
  Город Хибиногорск (основан в 1929 г.) на Кольском полуострове в 1934 г., после убийства С.М. Кирова, был переименован в Кировск.


[Закрыть]. Позавчера он уезжал в Свердловск, где его ждут его друзья, телеграфировал туда и сокрушался, что на этот день не достал билета. Затем мгновенно перерешил и выехал за полярный круг. Все его поведение за последнее время вызывает во мне чуть раздраженное и юмористическое недоумение – вроде трагедии Шекспира в постановке Радлова.

Отчужденность абсолютная. С августа по вчерашний день в разговорах с ним не улыбнулась ЕМУ ни разу. Нечем и незачем.

Эдик похож на такого человека, которого обычно принято называть святым. Он, всегда не любимый отцом, загнанный, осмеянный, порабощенный, перенесший все возможные унижения и издевательства, забыл и простил все. Ему жаль отца. Он бережен к нему и предупредителен. Он готов отдать все немногое, что имеет. Он смотрит на отца своими большими, чистыми и невинными глазами и не знает, о чем нужно говорить с отцом. Бездны непонимания и чуждости лежат между ними, но жалость (caritas[398]398
  милосердие, жертвенная любовь (лат.).


[Закрыть]) не знает бездн – у нее сверкающие крылья.

– Надо всегда делать так, чтобы совесть была всегда, всегда спокойна, – говорит брат, – чтобы никогда, никогда потом ни в чем нельзя было упрекнуть себя и ни о чем пожалеть.

А все-таки жить в обществе святых трудно?

Чтение «Пушкинского Петербурга» Яцевича[399]399
  См.: Яцевич А.Г. Пушкинский Петербург. 4-е изд. Л., 1936.


[Закрыть]. Книгу принесла Ксения: личина добродетельной светской дамы – муж, книги, лекции, Пушкин, театр. Флер полупечальной улыбки об ушедшем любовнике. Невинные флирты. Воспоминания. Модные платья с буфами. Крохотная муфточка. Духи. Анна Каренина до падения.

Дождь. +7 °C. Свет с утра. Плохое самочувствие. Диспансер. Новые очаги в легком. Ничтожное сердце. И совершенно разрушенная нервная система. Советы отдыхов, развлечений, легкомыслия, бездумия, общения с веселыми людьми.

Как будто мне это доступно!

Как будто я могу это сделать!

Сегодня Николин день. Любопытно, что случилось у Николеньки? Последние его письма – всегда прекрасные – так туманны. Думаю, что Серафима Сергеевна забеременела. И он не знает, как сообщить об этом мне.

Весь город готовится к елкам – деды-морозы, марципановые фрукты, игрушки, блестки, вата, радостная детвора. Бешеные цены.

Елки в этом году делать не буду.

Ни за что.

Сегодня Эдик отвез все книги на квартиру Г.В. Сделал это, радостно торжествуя и почти злорадствуя. Вернувшись, сказал:

– C’est la fin. J’ai suivi une croix[400]400
  Это конец. Я следую за крестом (фр.).


[Закрыть].

Я промолчала, потому что на меня смотрели.

31 декабря, четверг

До Нового года осталось три часа. У меня на столе работы по шпунтовым сваям, по тигельным щитам, по железобетонным конструкциям.

До Нового года осталось уже меньше трех часов. Секундные стрелки звенят где-то рядом, во мне. С секундными стрелками иду я.

Старая цыганка, гадавшая о черной дороге, о розовой дороге, где ты?

Старая цыганка, погадай мне на счастье: будут ли в новом году ослепительные полдни лета и осени 1935 года? Будут ли в новом году запахи жасмина, ванили и чистой воды?

 
Мне нужно очень много воли.
Очень много силы.
И очень много здоровья.
Идущий год – трудный. Это я знаю – я знаю твердо и наверняка.
 

1937 год

Апрель, 22, четверг

Перед пустыми и чистыми страницами – всегда: нежность, легкий трепет, грусть, недоумение. К этим страницам – особая нежность: эту тетрадь я бы хотела кончить так же, как я ее начинаю, – в том же настроении, в той же обстановке, с теми же глазами и с тем же богатством Синей Птицы[401]401
  Синяя птица – образ, заимствованный из одноименной пьесы Мориса Метерлинка, символизировал для Островской способность к высокому творчеству.


[Закрыть].

Первый раз в жизни – совершенно сознательно – я чувствую острое желание остановить время.

Первый раз в жизни я до конца понимаю доктора Фауста. Мне – хорошо. Просто.

Весна. Сумерки. Дождь. Пурпуровые цинерарии в зелени туи. Любопытное французское чтение. Совершенствование в английском языке. Продолжение визитов к д-ру Тотвену, спешно залечивающему цинготные явления на моих деснах. Все начало года – в тяжелом физическом состоянии. Теперь – с весною – как будто лучше. Хочется отдыха в тишине, в зеленых ветвях, где-нибудь у моря. По-видимому, однако, ничего не выйдет.

Письмо от отца из Кировска: технический директор завода. Доволен. Устраивает уют: послала ему занавеску, книги. Вышлю еще и некоторые картины.

У меня в доме предстоит ремонт. Обновление.

– Наша комната должна быть очень красива.

Очень странно и трогательно вести разговоры о ремонте – о том, какие обои, как поставить полку с книгами (а может быть, лучше шкаф?), что будет в простенке, когда будет готов письменный стол, заказанный в Кировске, на заводе отца.

Странно и чуть жутко раздваивать жизнь – переживать ненастоящее как настоящее, не желая, однако, никаких изменений в настоящем.

В этом, возможно, высота творчества.

Не пишу ничего – кроме переводов, довольно обильных за все это время. И не играю совсем: с музыкой – сложные связи воображения, но не действительности.

Людей вижу мало; Анта работает в Гидрологическом; Киса – в стенографии, спорте и романах; Ксения в катастрофе – на днях арестован ее муж.

27 апреля, вторник

Вчера – чтение старых французских пьес. Удивительная музыка языка, воспринимаемая мною за последнее время пластично, почти зримо. Некоторые слова умеют звучать особо – отделяясь от массы и живя собственной жизнью, очень глубокой и насыщенной:

– Mal… clarté… il fait bon… je t’aime… net… splendeur… viens… attendre… appui… beauté[402]402
  Зло… свет… хорошо… я люблю тебя… чистый… великолепие… приди… ждать… опора… красота (фр.).


[Закрыть].

Гипнотическое значение слов очень высоко.

Очень плохое физическое самочувствие. Неожиданный взлет тоски, рвущей, звериной, когда хочется стонать от неназванной боли. В молчании, идущем за такой тоской, много слов. Произносить их, вероятно, не стоит никогда, или очень тихо: только для себя.

Брат устает, работает очень много; у него экзематозные пятна на лице и шее, а к врачу не идет. Не хожу больше к врачам и я – милое, но бесполезное занятие. Возможные диагнозы мне всегда более или менее известны, но зато никогда не известна степень фантастичности назначаемых режимов. Если следовать любому режиму любого врача, мне нельзя жить так, как я живу, а иначе жить у меня нет ни возможности, ни желания.

Большая педагогическая работа.

И невероятная усталость. И невероятная слабость.

Сегодня – очень плохая ночь, бессонная и печальная.

Очень возможно, что я и счастлива.

Ушедшей молодости не жаль.

1 мая, суббота, ночь

Праздник Труда. По радио – площади, парады, демонстрации, лозунги, веселье. Мой праздник, потому что в жизни моей, в которой по рождению я могла и не быть знакомой с трудом, труд стал максимальной единицей и пребудет ею до конца этой жизни. И это очень хорошо. У меня медленно и незаметно для самой себя выковывалась психология рабочего человека – и вместе с понятием и принятием труда пришло понятие и принятие ненависти. Это тоже хорошо.

Чем меньше любви к человеку, тем легче ему жить.

Первый май – у себя. Внешне совершенно так же, как и в прошлом году. Может быть, так же, может быть, иначе – не знаю. Но внутренних сил все меньше и меньше, и в личном – все у´же, все теснее, все отчаяннее. С этим тоже пора покончить – и уже давно, – как давно потушены все свечи, и церковные, и бальные.

Тбилисское «Игристое» можно пить как настоящее французское шампанское. Все дело в воображении и в степени изысканности небной полости. В маленьких комнатах с обветшалой мебелью «старого времени» можно обедать так же, как в ресторане-люкс на «Нормандии»[403]403
  «Нормандия» – трансатлантический турбоэлектрический почтово-пассажирский лайнер, предназначенный для срочных трансатлантических рейсов по линии Гавр – Плимут – Нью-Йорк. Был спущен на воду в 1932 г.


[Закрыть], и принимать крабовые консервы за омаров и скромное жареное мясо – за седло дикой козы. А почему мой халат, грязный и больничного типа, некрасивый халат, не может сойти за какой-нибудь умопомрачительный туалет бездельной дуры с чековой книжкой?

Все может быть.

Во мне много иронии, усталости и теоретического счастья.

Случайно среди каких-то бумаг брат нашел крохотный кусочек кинопленки. Женское личико. Кавказское обрамление. Узнала и вспомнила: черненькая, хорошенькая актриса, с которой жил Николь. Сказала:

– Это Зейнаб, это Николенька мне подарил.

– Она была его любовницей?

– Да.

Думаю о том, что 3 мая – день рождения д-ра Р[ейца]. Очень тянет. Знаю: ждут меня люди, ждет меня мое кресло. Ждут книги и фарфоровые божки. Вероятно, однако, не поеду. Трудно будет потом – без вечеров в будущем. И трудно будет лгать дома, когда лгать не хочется, – и почему-то противно. Вернее всего, пошлю телеграмму.

– Ты – мое будущее воспоминание.

– Ты – мое завтрашнее прошлое.

Какие хорошие и интересные слова! Я думаю, люди с такой концепцией должны легко и красиво любить, переживая настоящее только как завтрашнее прошлое и как материал для будущих воспоминаний. Может быть, такая любовь чего-нибудь стоит. Должно быть, такая любовь стоит больше всего.

Ночь. По радио передают песенки и фокстроты. Было бы с кем, поехала бы на площадь Урицкого[404]404
  До 1918 г. и с 1944 г. – Дворцовая площадь.


[Закрыть] – посмотреть, как танцует молодежь, как поют, как рвется фейерверк над Невою. Издали и чуть изумленно взглянула бы на православные церкви, открытые в пасхальную ночь: вы еще живете? вы еще молитесь? вы еще умеете верить в Бога и в истину церковных учений? Как странно. Как интересно. Как непонятно. Это вам что-нибудь дает? Или же вы только соблюдаете какую-то старую традицию, значение которой вам самим уже неясно? Кто вы такие? Откуда и куда вы идете? Что вы делаете в этом мире, в этом прекрасном и страшном мире со всеми его простыми и непростыми сложностями?

Но поехать мне не с кем. Брат усталый и больной. Ночную прогулку маме я предложить не решаюсь. А одна я не могу.

Ну что ж – послушаем еще радио. Будем пить чай и остатки тбилисского «Игристого», поговорим о каких-нибудь книгах, посплетничаем о знакомых, подумаем, как мне завтра попасть в один вечер и к Кисе, и к Борику. А потом, тщательно вымывшись на ночь, как всегда, сегодня еще тщательнее, чем обычно, я лягу в свою нелюбимую постель, буду читать, курить, есть апельсины и знать, что без люминала мне не заснуть до рассвета.

А люминал я нынче решила не принимать.

Надо, в конце концов, привыкать: и жить и спать без кнутов.

Худею катастрофически. Тело бледное, костистое, вялое – больное тело.

Королева Елизавета Английская сидит в халате Анатоля Франса и понимающе смотрит на себя в зеркало. Она настроена умно и юмористически и лишь по традиции впадает в лирическую трагедийность. В действительности это холодная, властная и очень трезвая и испорченная женщина-девственница. У нее прекрасная память и хорошее воображение. В конце концов граф Эссекс может жить с очаровательной и молоденькой Мэри Говард, но любить только ее. Может быть, это и не так уж страшно. Может быть.

3 мая, понедельник

Вчера вечером – только у Кисы. Я сижу между Кукурановыми и Дмитрием Григорьевичем; налево – муж Кисы, направо – ее новый флерт и, может быть, новый любовник; налево – бывший гардемарин, бывший морской офицер, бывший белый, бывший колчаковец; направо – бывший рядовой царской армии, бывший комиссар, бывший краском, два или три раза стоявший под расстрелом у белых, член партии, инженер и пропагандист. Оба пьют одинаково много, и оба почти одновременно сильно хмелеют. Я в испанских кружевах и очень веселая. Я показываю себя, я на выставке, в обществе я всегда чувствую себя призовой лошадью на беговой дорожке, сознательно и гордо идущей к победе. Такое ощущение дает уверенность и простоту. Как всегда за вином, Кукуран остро и почти дерзко ухаживает за мной, и, как всегда в этих случаях, наш разговор с ним, не выходя из рамок светской и литературной формы, драматически скользит по граням непристойности и темного вызова. Муся Новлянская прищуренно, изучающе смотрит на меня – обо мне она много слышала, ей хочется узнать меня ближе, ее тянет ко мне, – я кажусь ей таинственной, скрытой, особенной, умеющей прятать настоящее лицо и ловко носить разные маски. А женщин с прошлым и с особым складом ума это всегда волнует. Таким женщинам я нравлюсь. В их влечении ко мне – загадки Эроса.

– Вы грустная, почему? – спрашиваю я Мусю через стол, хотя это меня нисколько не трогает, и я задаю этот вопрос по своей привычке говорить за столом со всеми.

– Я всегда грустная, – отвечает она и протягивает мне бокал, – как и вы.

– Ну, что вы? – смеюсь я. – Я человек веселый.

– Вы это умеете делать лучше, чем я, вот и все. Но ведь и у вас – тоже ранка, такая, которая не заживает…

– Ранка? – я смотрю в сторону. – Ранка? Может быть…

Брат Муси, интересный моряк при неинтересной жене, смотрит на меня нехорошими мужскими глазами. Я ему нравлюсь. Я это знаю. Мне становится и зло, и весело. Я сижу с ним на тахте. Муся смотрит на нас понимающим и обрадованным за брата взглядом (она не любит его жену) и вдруг приглашает нас к себе:

– Только приходи без жены, Вася.

Он ее благодарит. Я смеюсь. Хмельной Кукуран ложится на тахту и кладет голову мне на колени. На сплаве он загорел, обветрился; брови его седеют. У него лицо старого развратного паяца с печальными мыслями. Я знакома с ним девять лет. Думаю, что никогда он не был так близок [к] самоубийству, как теперь.

Киса ходит взвинченная, злая, неприятная. Связь с Папазяном продолжается все с большими и большими перерывами. Уязвленная его охлаждением, знанием, что эта связь – случайное звено в его цепи, что она ему каждодневно не нужна, что из всего этого ничего не выйдет (ни новой жизни, ни нового брака, ни отдыха от измучившей ее работы с хорошо зарабатывающим мужем), она рискованно и весело флиртует со своим пропагандистом и уже ревнует его к его молоденькой жене. А молоденькую жену церемонно и ласково развлекает Эдик: она маленькая, худенькая, совсем девочка – она плохо одета, и ей неуютно в этом обществе чужих и неприязненных дам. Мне ее жаль – она самая чистая и хорошая из всех нас. Я ей часто улыбаюсь, заговариваю с нею, и она тянется ко мне навстречу. Мужа она боготворит. А он снисходительно «формирует» ее.

Господи, почему это каждый мужчина хочет «формировать», «воспитывать» и «пересоздавать» избранную им женщину? Я знаю мало исключений из этого правила.

Эдик тревожит. Пессимизм и неприятие людей углубляются с каждым днем. Хорошо чувствует себя только дома – и дома ведет себя как ребенок. Резко выступают черты инфантильного старчества. Чужих переносит с трудом, с еле скрываемым раздражением. Даже к жильцу – недовольная враждебность, хотя жилец мало бывает дома и нам не надоедает. Недоверчивость и недоброжелательность ко всем. Все – враги, все – желают нам зла. Он и мама на эту тему могут вести бесконечные разговоры. Три недели тюрьмы и два допроса подействовали на Эдика разрушающе. Человека, решившего арестовать брата, я бы привлекла к уголовной ответственности – за убийство. Мой брат медленно погибает на моих глазах.

И я ни в чем не могу помочь ему.

15 мая, суббота

Мой день. Прекрасные розы. Проливной дождь. Холодно – серо. В квартире – ремонт – маляр, обои, грязь, краска, скученность, сбитая с толку привычная размеренность дней, когда не за что приняться и неизвестно, что полагается делать. После плеврита Эдик уже на службе. Раздражительный и слабый. Мама, несмотря на годы, на усталость, на хозяйство (ведь прислуги нет никакой!), чудесна: бодрость, живость, юмор, ласка ко всем, молодой голос, молодая душа, молодой задор.

Как и в прошлом году – в мой день прекрасные розы. Сегодня утреннее кофе в моей комнате: первый раз. Сказала об этом и смутно вспомнила все бывшие когда-то утренние завтраки; в разных местах и с разными людьми, начиная с поджаренной картошки и консервов в купе Пана за полярным кругом[405]405
  Речь идет о В.А. Зайковском и поездке Островской с ним в самом начале 1920-х гг. в Заполярье.


[Закрыть] и кончая кофе над зеленым морем в Сочи, горячим молоком в пустынном ресторанчике и утренним вином в вагоне поезда Сочи – Москва. Утреннее кофе в моей комнате – первый раз. (А когда-то – в Москве – утренний завтрак состоял из консервированных черешен и персиков и Шато-Икэма.)